Анархист

В отличие от созданной Хомским лингвистической теории, которая несколько раз претерпевала фундаментальные изменения, его политические взгляды сформировались еще в детстве, и здесь он отличался исключительной последовательностью. В десять лет Хомский опубликовал свою первую заметку в школьной газете — это была редакционная статья о падении Барселоны во время гражданской войны в Испании. Позднее он прочитал мемуары Джорджа Оруэлла "Памяти Каталонии" и утвердился во мнении, что управляемая рабочими анархо-синдикалистская Барселона — пример наилучшего общественного устройства.
В студенческие годы Хомский проводил много времени в Нью-Йорке в обществе своего родственника коммуниста Мильтона Крауса, державшего на Бродвее газетный киоск, у которого собирались и устраивали дискуссии левые радикалы. Тогда же он полюбил ходить по книжным магазинам и листать брошюры, где излагались самые разные политические взгляды и теории. Леворадикальная критика как СССР, так и западного империализма с самого начала казалась ему убедительной. Но сам он впервые серьезно выступил во время войны во Вьетнаме.
В январе 1967 года, когда военная операция США была в разгаре, один из ее разработчиков заявил, что "хотя за кулисами есть несогласные дикари", на основной политической сцене дебаты идут "о тактике, а не о сути" — только дикарям приходит в голову оспаривать право США на интервенцию. Спустя месяц издание New York Review of Books опубликовало манифест Ноама Хомского, озаглавленный "Ответственность интеллектуалов", в котором "дикарь" вышел из-за кулис на сцену и не только публично отказал Америке в праве на вторжение во Вьетнам, но и обвинил бюрократов, ученых и СМИ в потакании властям.
Хомский включился в антивоенное движение, когда оно еще не было массовым. Его протест не ограничивался выступлениями перед большими и маленькими аудиториями. В течение десяти лет он отказывался платить налоги; он помогал тем, кто уклонялся от призыва; он был в никсоновском черном списке; несколько раз его арестовывали. Один из сокамерников Хомского потом описывал его как "изящного человека с острыми чертами, аскетическим выражением лица и общим обликом сдержанной, но безукоризненной нравственной цельности".

Фото: GAMMA

В то время Ноам Хомский был уже преуспевающим профессором университета, у него были полноценная семья, увлекательная работа и мировая слава. Рискованные занятия политикой были нелегким, но окончательным выбором. Когда стало ясно, что Хомский может провести за решеткой несколько лет, на семейном совете было решено, что Кэрол должна получить ученую степень, чтобы в случае чего иметь возможность прилично трудоустроиться и содержать семью. Она защитила диссертацию на тему детской речи и начала преподавать, однако опасения Хомского, что его упекут в тюрьму надолго, не оправдались.
Активно участвуя в акциях протеста 60-х годов, Хомский оставался человеком 50-х — рациональным в повседневной жизни. Прилично одетый профессор с коротко стриженными волосами и тихим голосом. Он не был трибуном и любителем демонстраций, который чувствует, что живет, только противопоставляя себя государству. "Я не думаю, что ему это нравится,— сказала как-то Кэрол.— Он бы хотел, чтобы его оставили в покое. Чтобы все происходило как надо само собой, без его участия. Но мир таков, каков он есть. И всякая несправедливость и всякое преступление вызывают у него яростный протест".
Первая политическая книга Ноама Хомского "Американская власть и новые мандарины" вышла в 1967 году и была реакцией на войну во Вьетнаме, но Хомский уже тогда пошел гораздо дальше прочих левых, утверждая, что Америке необходима "своего рода денацификация". Его критика уже была безжалостной, но еще не стала ядовитой: Хомский рассуждал о будущем с надеждой, а когда говорил об американцах, то говорил "мы".
Если возмущение по поводу войны во Вьетнаме и Уотергейта было всеобщим, то аннексия Индонезией Восточного Тимора в середине 70-х осталась вне поля зрения американской общественности. Хомский взял на себя миссию народного просвещения, поскольку пресса игнорировала факт массовой резни, происходившей с одобрения администрации Форда. Он даже оплатил билеты нескольким жителям Восточного Тимора, чтобы те смогли, приехав в США, общаться с журналистами, однако их свидетельства никого не заинтересовали. Хомский многие годы возвращался к событиям в Восточном Тиморе как к доказательству того, что СМИ, сознательно или неосознанно, выполняют госзаказ: если права человека попираются дружеским режимом, американские газеты и телевидение делают вид, что ничего не происходит.
В 60-е и 70-е годы позиция Хомского была не менее радикальной, чем сейчас, но тогда ее разделяли не только значительная часть простого населения, но и многие ньюсмейкеры. В этом смысле нынешнее положение Хомского иное — он по-прежнему убежден, что взгляды американского общества достаточно левые, во всяком случае гораздо левее, чем это кажется по публикуемым результатам опросов, но при этом оно лишено рупора. Сделавшись маргиналом, Хомский остается едва ли не единственным последовательным и непримиримым критиком государства, и теперь его голос слышен лучше, чем когда-либо. Так или иначе, сборник его интервью на тему террористической атаки 11 сентября "9-11" разошелся в 300 тыс. экземпляров. Кто еще мог решиться на такое — сразу после трагедии назвать США "главным террористическим государством в мире"?