Ещё один год в Америке

 

Всё, что вы прочитали про «Дарью», в 1999 году я в основном наблюдал из Америки – ещё в январе улетел туда к семье. В очередной раз садясь в самолёт в Пулково, я даже думал, что в Россию уже не вернусь. Кризис вывел меня из равновесия. С одной стороны, удалось в неплохом плюсе закончить торговлю техникой, но с другой – я вложил все деньги в два новых бизнеса – завод «Дарья» и ресторан «Тинькофф». Как скоро восстановится рынок? Будет ли достаточный спрос на дорогие пельмени, дорогое пиво и дорогую ресторанную еду? Ответов в начале 1999 года не было. Если бы кризис затянулся, я бы мог и разориться. По крайней мере, такого исхода я не исключал.

Я был так раздавлен, пришиблен и напуган, что начал жить по‑другому, относиться ко всему более серьёзно. И к бизнесу, и к жизни.

Тогда был период всеобщей депрессии и пессимизма. Люди бросали свои квартиры, дома и бизнесы в Питере и уезжали за границу. Если последний кризис 2008 года получился общемировым, то в 1998 году он был чисто российским. Правительство отказалось погашать свои ГКО, доллар взлетел в несколько раз, люди потеряли работу, спрос упал. Я же работал как раз в потребительском секторе да ещё имел значительную долю издержек в валюте: мясо в «Дарье», солод, хмель, продукты для ресторана. Стало страшновато. Казалось, Россия может не выползти из той ямы.

 

Я начал считать каждую копеечку, следить за издержками, создавать денежные запасы на счетах, перестал доверять будущему росту. Все десять лет, до кризиса 2008 года, я так и жил: не тратил, складывал, сберегал. Благодаря этому последний кризис я встретил во всеоружии и пережил его намного лучше.

Из‑за кризиса 1998 года у меня появилось свободное время, я понял, что нужно учиться бизнесу по‑настоящему. Так, в 31 год я пошёл учиться в Университет Бёркли на курс по маркетингу (Marketing Diploma Program). Перед тем как поступить, я долго подтягивал свой английский и сдавал TOEFL (Test of English as a Foreign Language). Обучение обошлось мне в 10 тысяч долларов за шестимесячный курс.

Это было очень тяжёлое полугодие. Ужасные воспоминания. Мы занимались с утра до вечера, а потом я делал столько уроков, что был фиолетовый. При этом я ещё успевал прокатиться на велосипеде. И помимо всего прочего меня лишил возможности нормально спать наш маленький сын Паша, родившийся, как и Даша, 31 декабря, но в 1998 году. Паша оказался самым беспокойным из трёх моих детей. У него болели уши или что‑то ещё, и он безумно орал всю ночь, не давая нам с Риной спать! Американцы подсказали, что надо катать ребенка на машине. Мы так и делали: вставали по очереди и катались по району. Паша вроде засыпал, а принесёшь домой – опять орёт.

Плюс ко всему летом 1999 года в Сан‑Франциско стояла дикая жара – 40‑45 градусов, если считать по Цельсию. Кондиционеров нет. Ты не высыпаешься, встаёшь в семь утра, час едешь до Бёркли, где в девять начинаются занятия. Возвращаешься в 18, немного передохнёшь, прокатишься на велосипеде и садишься за домашнее задание. Ребенок снова орёт, еле‑еле укладываешься в два часа ночи, а уже в семь опять встаёшь. Я очень люблю поспать, поэтому сон длиною всего 5‑6 часов – это ужасно для меня. Я ходил с квадратной головой, напивался, как дурак, кофе из Starbucks (с тех пор стал его любить) и приходил на лекции. Я пребывал в совершеннейшем шоке: мучился, страдал, первые два месяца втягивался, вообще не верил, что смогу закончить учёбу. Но меня настолько это занимало и увлекало, что я всё вытерпел.

Со мной училась совершенно разношёрстная компания – швейцарцы, итальянцы, южнокорейцы, японцы, бразильцы, аргентинцы – всякой твари по паре, но русских или хотя бы русскоговорящих, кроме меня, не было. Студенты офигевали: я уже миллионер, у меня дом в Калифорнии, я приезжал на занятия на «Ауди A8» или «Мерседес» – купе. Я разговаривал с иностранцами: они работали несколько лет, скапливая эти 10 тысяч долларов, приезжали учиться, чтобы применить потом свои знания и заработать больше. Для них, как и для меня, обучение являлось инвестицией. Русские же рассматривают это как трату. Во всём кампусе Бёркли не было ни одного приехавшего из России – только русскоязычные ребята, живущие там постоянно. А ведь Школа бизнеса имени Уолтера Хааса при Бёркли считается одной из лучших в мире.

 

* * *

 

Мне повезло, что перед поступлением я познакомился с Костей Аристарховым. Мы оба были из Сибири – Костя родился в Красноярске, а вырос во Владивостоке. После школы он отучился в университете Мэриленда и в 1996 году выиграл в лотерею американскую грин‑карту, но продолжал жить на Дальнем Востоке. Когда же случился кризис 1998 года, он решил уехать. «Время было мутное, непонятно, что происходило в стране, хотелось иметь другое гражданство», – объяснял он. В то время такие настроения были в России у многих.

Поскольку в Сан‑Франциско все русскоязычные жители друг друга более‑менее знают, мы через общего приятеля Марика из Киева попали в одну компанию: поехали втроём кататься на лыжах на озеро Тахо в Скво‑Вэлли. Костя мне сразу понравился – мы были похожи по складу, и наши интересы полностью совпадали. Вновь приехавших русских в Америке мало, в основном встречаешь старую еврейскую эмиграцию. Это совершенно другие люди, хоть и говорят до сих пор по‑русски. У них другие интересы и другие мозги, а Россию они до сих пор называют «Союзом». Правильнее их называть русскоязычными, а «соотечественниками» теперь их можно назвать только в кавычках.

 

Я был единственным русским в группе, обучавшейся в Бёркли маркетингу

 

С Костей у нас возникло полное взаимопонимание, мы сразу подружились, и он проявил себя как настоящий товарищ, джентльмен и друг. А дружба в Америке – это особая вещь. Год её считается за три. Всё сконцентрированно. Я не приветствую бизнес, основанный на дружбе, но Костя – редкое исключение, сейчас у нас в банке он играет одну из ключевых ролей, отвечая за коллекторское направление – сбор «плохих» долгов.

Костя помогал побороть ностальгию по России. В Америке не хватает общения на русском – как бы хорошо ты ни говорил по‑английски, всё равно хочешь общаться на родном языке. Язык – часть менталитета. Это не просто слова, но и поговорки, фразы из фильмов, жаргон. Именно поэтому, хоть мои дети и учатся в английской школе, я за то, чтобы они хорошо знали русский язык. Я не верю, что можно выучить язык без погружения в него. Это бывает только в сказке про Штирлица, где Исаев безо всякого акцента говорил по‑немецки. Поэтому дома мы всегда говорим по‑русски, хотя в принципе можем по‑английски или по‑итальянски, а Даша хорошо знает ещё и французский.

Вернусь к учёбе в Бёркли. Она давалась мне с большим трудом. Костя, лучше зная английский, помогал вникнуть в некоторые задания, но решал я их самостоятельно. Но учёбу – а возможно, и жизнь – чуть не перечеркнула авария, в которую я попал через месяц после начала обучения.

Я ехал из Бёркли на своём новом мотоцикле Ducati Monster и завернул к Косте на день рождения. Мы посидели, я выпил немножко водки, хотел запарковать мотоцикл, но потом решил потихоньку доехать. Кстати, почти доехал, но на предпоследнем повороте на извилистой дороге не рассчитал скорость и не вписался в поворот. На огромной скорости я задел подножкой асфальт и, встав «на быка», улетел вниз к океану. Поднимаюсь, а палец на перчатке болтается. В состоянии аффекта я доехал до дома, разбудил Рину – она была в шоке. Набрал сам службу 911 и на собственном опыте убедился, как круто это работает.

Меня просили не класть трубку, беседовали со мной, «держали меня» эмоционально. Скорая, пожарная и полицейская машины влетели одновременно буквально через пять минут, погрузили меня и увезли. Полицейский унюхал, что я пьян, и попытался взять анализы для освидетельствования, но молодой санитар сказал ему, что это невозможно, я в тяжелом состоянии и должен быть доставлен в операционную. Полицейский спросил, сколько я выпил. «Два пива», – традиционно ответил я.

У нас бы палец оттяпали, но в Америке два врача целый день восстанавливали его. Пальцы на руках теперь исковерканные, на левом мизинце не хватает одной фаланги. Спасибо врачам, спасибо молодому санитару – в очередной раз ангел‑хранитель спас меня. Иначе, выйдя из больницы, я обязан был бы сразу проследовать в тюрьму на 36 часов за вождение в пьяном виде, лишился бы страховки, прав и т. д. Welcome to american democracy!

Пожалуйста, никогда не садитесь за руль, выпив алкоголь!

Перевязанный и заштопанный, я быстро вернулся к учёбе – боялся отстать от группы, а это опасно, потому что знания в Америке получают именно в рамках групповой работы. Я два с половиной года отучился в Горном институте и шесть месяцев в Бёркли – эти две модели обучения даже сравнивать нельзя. Я официально заявляю, что российские учебные заведения – это детский сад. Это списывания и шпаргалки. Ни о чём. В Америке же идёт серьёзная работа. Пахота. Говоря по‑русски, я просто заебался. Там очень сложные экзамены, я их сдавал еле‑еле, на троечки, и горд, что у меня висит в кабинете этот диплом. А главное – я, как губка, впитывал всё и хорошо подготовился к своему следующему прорыву – пивному бизнесу. После Бёркли уже точно знал – что, как и почему. И когда рекламные и маркетинговые агентства пытались меня развести, я с ними разговаривал на выверенном профессиональном языке. Ребята сразу понимали, что лажа тут не пройдёт.

 

* * *

 

Так что, ребята, поезжайте учиться в Штаты. Это очень нужное дело. Хотя бы на несколько месяцев, как я, но с полным погружением в процесс. Потому что бизнес‑образование там лучшее. Для американцев бизнес – как молоко матери. Это страна продавцов, страна предпринимателей. Американцы понимают бизнес как никто другой, так что даже не думайте, а поезжайте учиться в Бёркли или в другое место, но обязательно в Америку. Кстати, обучение позволяет и свой английский язык вывести на совершенно другой уровень – ещё одна причина выбрать Штаты.

 

Мой американский друг Джек Смит

 

Константин Аристархов, член совета директоров банка «Тинькофф Кредитные Системы»:

С Олегом мы познакомились в 1999 году, когда с компанией поехали кататься на лыжах на озеро Тахо в Скво‑Вэлли. Недавно переехавших русских там было мало, поэтому мы сошлись, у нас обнаружились общие интересы. Мы оба родились в Сибири – я в Красноярске, Олег – в Кемеровской области. Оба катались на лыжах. Олег служил в Приморском крае, а я вырос во Владивостоке.

Я приехал в Штаты учиться, и спонсором моего обучения стал «Приморсклеспром», я в этой компании даже немного поработал. И чуть‑чуть помог Олегу в лесном бизнесе, когда они с Андреем Сурковым купили лесопилку и начали перерабатывать лес.

Однажды я задержался у Олега в гостях – он жил за заливом, а я в центре города.

«Олег, катера уже не ходят, дай машину», – попросил я его. Он дал мне «Порше», который сначала увез в Россию, а потом вернул в Америку, чтобы продать. Я поехал на нём домой, запарковал и лёг спать. Район у меня хороший, но ночью кто‑то взял и порезал откидную крышу автомобиля. Видимо, пьяницы или бомжи, что под мостами спят в коробках. Машина была пустая, брать нечего, просто порезали крышу, идиоты. Я должен был отдать Олегу деньги за ущерб, но он благородно поступил. Сказал: «Я вижу, ты приехал, пытаешься сам чего‑то добиться, я денег с тебя не возьму».

 

В общей сложности я прожил в США шесть лет – с января 1993 года по июнь 2006 года. И понял, что американцы и русские – два самых близких народа. Два одинаковых полюса всегда отталкиваются, вот и мы любим и ненавидим друг друга. На самом‑то деле русские очень похожи на американцев! Гораздо больше, чем на англичан или немцев, живущих гораздо ближе к нам – в Европе.

Для меня Америка, конечно, не стала второй родиной, но после России это вторая страна, оказавшая на меня наибольшее влияние. Именно там я научился понимать бизнес, предпринимательство, свободу – все то, чего так не хватает в России. В июне 2009 года я написал в своем блоге: «Я не люблю американцев, я не люблю Америку, но в то же время я люблю американцев! Я не люблю Россию, я не люблю русских, но в то же время я ЛЮБЛЮ русских и ЛЮБЛЮ Россию! Это две страны, которые противоречивым образом переплелись внутри меня».

Если вы хотите стать настоящими предпринимателями, то я вам очень советую съездить в Америку – поработать, поучиться в университете, посмотреть, как там всё происходит. Это страна, где предпринимательство возведено в абсолютный культ. Где бизнес является не искусством или хобби, а наукой. У нас же бизнес‑образование сегодня – игрушка вроде химии у американцев. Нужно бизнес превращать в науку – изучать, разлагать на молекулы, выводить формулы. А пока образование не на высоком уровне, надо, чтобы наша молодёжь СТАРАЛАСЬ ехать учиться туда, как делают бразильские, аргентинские и корейские ребята.

А если мы не учимся бизнесу, как он станет эффективным? С одной стороны, плохо, что у нас в стране так мало профессиональных бизнесменов, с другой – всегда в негативе надо видеть возможности. Если кто‑то работает неправильно, сделай лучше и обыграй его! В России ещё очень много ниш, где можно сделать бизнес. Если бы русский бизнес был хотя бы на 20 процентов так же эффективен и умён, как американский, то, учитывая природные ресурсы и талант нашего народа (ДА! Русские люди намного умнее и талантливее американцев), не они, а МЫ были бы страной номер один в мире.

 

* * *

 

Живя в Америке, я сделал попытку заняться лесным бизнесом. Миноритарным партнёром стал Андрей Сурков – он должен был вести дела в России, а я – в Штатах.

 

На этом мотоцикле Ducatti в 1999 году я разбился

 

В чём была идея? Я случайно узнал, что себестоимость нашего леса‑кругляка составляет 10 долларов за кубометр при закупке в лесхозах, а финны покупают его сразу по 30 долларов. Потом посмотрел, сколько лес стоит в Америке. Выяснил, что импорт круглого леса запрещён, можно ввозить только распиленные, сухие пиломатериалы. Американцы очень озабочены экологией, природой страны и боятся, что им завезут разных жучков и мошек.

Цены на твёрдые породы древесины – дуб, вяз, произрастающие на юге России, в Краснодарском крае, в Америке варьировались от 1500 до 2000 долларов за кубометр. В России с учётом закупки, привоза с юга, распилкой и сушкой, отправкой, с уплатой пошлин и доставкой в Америку себестоимость была порядка 200 долларов за кубометр. Вау!

Мы создали партнёрство с владельцем петербургского банка «Финансовый капитал» Николаем Владимировичем Козловским – 50/50. Он выделил нам землю в Тосно, дал кредит от банка, мы закупили три американские сушилки. Андрей летал закупать отборный лес в Краснодар, на фабрике лес пилили, потом грузили в контейнеры и отправляли мне в Сан‑Франциско.

Вроде идеальная схема. Но мы просчитались с одним – с Диким Западом, показавшим свой звериный оскал.

Рынок леса в Штатах очень структурированный, он формировался десятки лет. Из твёрдых пород древесины в Америке, как правило, собирают кухни. В Калифорнии, скажем, есть пара десятков производителей. Есть поставщики‑оптовики, везущие пиломатериалы с севера Америки или Канады. Причём непонятно, где заканчивается канадская фирма и начинается американская – у них там англосаксонская дружба.

Я сразу продал первую партию леса – где‑то за 1200 долларов за кубометр, прибыль в процентах была колоссальная. Но, поскольку в контейнере не так много кубов, в деньгах прибыль небольшая. Чтобы заработать много, нужны объёмы. Естественно, я, как заправский жадный капиталист, позвонил Андрею и говорю: «Давай нормальные объёмы!» И тут Андрей меня немножко подвёл. Он перестал контролировать качество, а американцы очень внимательно считают количество сучков на кубометр. И цена может упасть в десять раз – от полутора тысяч до 150 долларов. Сначала он посылал отборный лес, и этот лес хорошо продавался. Но тут все поняли, что появился какой‑то непонятный игрок, демпингующий и предлагающий огромные объемы. И очень напряглись. Эти дистрибьюторы – просто мафия. Они договорились с производителями кухонного оборудования, и те перестали у меня брать лес напрямую. Сказали, что им столько не надо, мол, иди к оптовикам. Оптовики, в свою очередь, жаловались на качество, с которым действительно были проблемы. Они поджали меня, сказав, что вообще не будут брать лес. Вот я тогда пометался! В итоге они предложили купить лес, по сути по цене моей себестоимости. Они примерно высчитали мою себестоимость, и стали предлагать 200 долларов за кубометр. А у меня в порту скопилось 50 контейнеров. В какой‑то момент я осознал, что плата за хранение контейнеров в порту составляет сумму, которую они мне предлагают. В итоге удалось продать около десяти контейнеров, а штук 40 я просто бросил. Проще было их совсем не забирать, чем оплачивать хранение, разгрузку‑погрузку, склад. Я зафиксировал убыток. Со Штатами ничего не получилось, а других рынков сбыта мы не нашли.

До сих пор меня интересует: поставляют ли русские пиломатериалы за границу? Нет. Как гнали кругляк, так и гонят. Европейские рынки – под защитой государства, да и сами частники защищаются от иностранцев, хотя правительства этих стран постоянно говорят, что нужно перерабатывать лес, а не возить кругляк. В Швеции или Финляндии создана инфраструктура, лесной бизнес существует веками, и им совершенно не нужно, чтобы русские привозили свой продукт, который будет стоить в 2‑3 раза дешевле. Они готовы у нас покупать сырьё и из него что‑то делать. Не пускают даже наши полуфабрикаты, полуготовые продукты, не говоря уже про готовый товар. Разве только мы сами построим там мебельные магазины, как сделала IKEA в России.

 

В Америке делают бизнес на всём, даже на фотографиях ребёнка в родильном доме. На фото – Паша, родившийся 31 декабря 1998 года

 

Ни государства, ни сами бизнесмены не хотят прихода русских, потому что это демпинг, они теряют маржу, доход, рабочие места. До сих пор ни в одну страну никто не может поставлять значительно переработанный лес.

У меня были бизнесы более или менее успешные, но я всегда на них зарабатывал. Даже на ресторанном бизнесе, который не считаю особо удачным, я всё равно хорошо заработал. Но, наверное, каждый бизнесмен должен когда‑нибудь потерпеть неудачу. История с лесом – самая большая моя неудача. С учётом сушилок и брошенного товара – я потерял полтора‑два миллиона долларов. Десять лет назад это были огромные деньги, да и сейчас не маленькие.

Делать бизнес в Америке оказалось сложно. Я знаю, что и наши олигархи, такие, как Мордашов, Дерипаска и Алекперов, тоже с трудом там работают. Даже Брэнсон жаловался, что Америка – самая сложная для него страна. Я в этом ещё раз на собственной шкуре убедился, когда продавал в США пиво Tinkov – для американского рынка я заменил ff на v: ведь фамилии с двойным «ф» воспринимаются американцами как немецкие, а не как русские. Разливали пиво позади нашего ресторана в Питере, а продавали – в сетевых магазинах Калифорнии. И уже тогда я понял, что это очень сложный рынок.

С Андреем Сурковым мы с того времени перестали совместно заниматься бизнесом. Решили остаться просто друзьями и, слава Богу, дружим до сих пор. А продолжили бы совместный бизнес, наверное, уже поубивали бы друг друга.

 

Все девять курсов, которые я прошёл в Бёркли, перечислены в дипломе