ОЦЕНКИ И НОРМЫ КАК СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ФОРМЫ СОЦИАЛЬНОГО ОТРАЖЕНИЯ И ПОЗНАНИЯ

7. Дискуссия относительно того, имеют ли оценки и нормы познавательное содержание и на этой основе — познавательные функции, перешла и в науку о праве.

Буржуазная идеалистическая правовая аксиология рассматривает ценности как само­стоятельные, независимые от реального мира духовные явления. Мир ценностей отделен от мира сущего. Ценности (соответственно ценностные отношения) и связанные с ними оценки, оценочные отношения и нормы не являются отражением объективной действи­тельности — они образуют самостоятельную сферу предпочтений, желаний, личных и кол­лективных пристрастий, культурных и духов­ных потребностей и вытекающих из них пра­вовых требований, правил, норм. Подобная гносеологическая позиция в значительной ме­ре предопределяет отрицание познавательного содержания оценок и норм. Считается, что последние раскрывают не истину о вещах, а лишь их значение в плане долженствования. Здесь проходит главная разграничительная линия между немарксистскими доктринами и марксистской теорией, рассматривающей нормы как специфическое социальное отра­жение.

В юридической литературе социалистиче­ских стран право и его институты долгое время изучались и объяснялись преимущественно в социологическом аспекте (детерминирован­ность права социальными условиями и его активная обратная роль регулятора). Гно­сеологическому же аспекту (право как отра­жение и познание действительности, чтоб оно отражает и как) уделялось меньше внимания. Одной из немногих значительных работ, рассматривающей гносеологические вопросы права, была книга болгарского ученого В. Захариева «Познавательное содержание право­вых норм» (1955). Но она была написана задолго до того, как началось активное обсуждение аксиологических проблем права, и поэтому, естественно, в ней имеются неко­торые пробелы и неточности[8].

Применим ли к правовым нормам критерий истинности; что именно они отражают — во­лю, правосознание или объективную действи­тельность; как отражают (способы, средства, специфика отражения) нормы и оценки; в ка­ком соотношении с правосознанием находится право, раз мы рассматриваем его как духовное (идеальное) отражение, где «пребывает» право, где его «вместилище» как реальности, рассматриваемой гносеологически; имеет ли право познавательные функции и, если имеет, чем оно отличается от науки; чем правовые оценки и правовые нормы отличаются друг от друга в познавательном отношении — вот несистематизированный, быть может, пе­речень дискутируемых в литературе вопро­сов.

Все юристы-марксисты единодушны в том, что право в целом и правовые нормы в част­ности являются отражением действитель­ности, существующей объективно, вне челове­ка, что гносеологический анализ права нужно осуществлять с позиций марксистской теории отражения. Но далее начинают проявляться некоторые различия во взглядах. Одна часть ученых, опираясь на взгляды, высказанные в рамках философии, общей аксиологии и деонтической логики, полагает, что правовые нормы являются отражением, но не познава­тельным, а ценностно-нормативным. Они не являются суждениями, и поэтому им не при­суще свойство истинности (или неистин­ности). А. Ф. Черданцев, особенно последова­тельно придерживающийся этого мнения, счи­тает, что связь правовых норм с действитель­ностью весьма сложная, опосредована оце­ночно-волевой деятельностью, в которой пе­реплетаются различные классовые и полити­ческие факторы, интересы, оценки, традиции и т. д. Следовательно, действительность отра­жается сквозь призму интересов. Но истина независима от интересов, потребностей, тра­диций. Нормы выражают не то, что есть, а то, что должно быть в соответствии с теми или иными интересами. Языковые выражения в праве носят не дескриптивный, а оценочный и прескриптивный характер. Помимо А. Ф. Черданцева, в советской литературе такого взгляда придерживаются также Ю. В. Ивлев, М. Т. Баймаханов, а с некоторы­ми особенностями и П. Е. Недбайло, М. И. Земляной, Е. А. Якуб и др. Подобные воззре­ния имеют место и в других социалистических странах, например в Польше, где многие авторы (К. Опалек, Е. Вроблевский, 3. Зем-бинский) считают, что правовые нормы суж­дениями не являются и потому не могут быть ни истинными, ни неистинными[9].

Другая группа авторов — более многочис­ленная (В. П. Казимирчук, Л. С. Явич, А. А. Ушаков, Р. О. Халфина, В. К. Бабаев, П. М. Рабинович и др.) — находит, что, как отражение, право и правовые оценки и нормы имеют и соответствующее познавательное содержание, представляют собой форму по­знания. Раз право является отражением, к не­му применимы и гносеологические катего­рии — его можно расценивать как верное или неверное отражение и т. д. Правовые нормы — это формы мысли, суждения, но специфи­ческие[10].

8. Придерживаясь в основных чертах второго взгляда (здесь мы обобщаем, так как в рамках каждого взгляда существуют разли­чия) , коротко остановимся на вопросах, более тесно связанных с ценностями и оценками.

Начать нужно прежде всего с того, что оценки и нормы в праве не лишены познава­тельного содержания. Они являются специ­фическими формами социального познания. Верно, что отражение — категория более ши­рокая, чем познание. Однако отражение не распадается на две резко обособленные час­ти — познавательную и оценочную, как утвер­ждают некоторые философы, а вслед за ними и отдельные представители общей теории пра­ва. Верно также, что не все развивающиеся в рамках отражения процессы носят чисто познавательный (интеллектуальный) харак­тер. В нем протекают также эмоциональные и волевые процессы'. Но между ними нельзя проводить четкую границу. Это во-первых. Во-вторых, и это важнее, познание не следует сводить к научному (или, точнее, научно-теоретическому) познанию, к описанию объяснению фактов, что присуще научному мышлению. Существует еще «вненаучное по­знание» (П. Гиндев); его дают нормы морали и права, оно достигается в правоприменении. С другой стороны, научное познание, или по­знание в узком смысле слова, также включает в себя научные оценки, без которых присущее науке объяснение фактов немыслимо. Стало быть, познание вообще, понимаемое в широ­ком смысле, охватывает и познание фактов, и нормативное (нормативно-оценочное) по­знание.

Оценки и нормы права дают знание прежде всего о должном поведении, о поступках, ко­торые государство требует, разрешает, запре­щает, о неблагоприятных последствиях, кото­рые наступят для субъекта, не считающегося с предписанием. Главное назначение правовых норм — регулировать, но эту функцию они не могут осуществлять, если не несут определен­ной информации. Без наличия последней пра­вовой субъект не в состоянии осмыслить значение нормы, то, что она предписывает. Это информация об отношении общества (го­сударства) к тем или иным фактам, поступкам, т. е. об оценке, которая им дается, а затем и о вытекающем из этой оценки поведении. Известно, что информация — это особый вид отражения (или, точнее, результат отражения, переработанное отражение), которое имеет действенно-практический характер, входя в активную практическую деятельность людей, социальных групп[11].

Оценки в праве сообщают нам об отноше­нии господствующего класса (всего народа в период совершенствования социализма), выраженном и сформулированном государ­ством, к конкретным фактам действительно­сти как к ценностям или неценностям. Из них мы узнаем, что есть ценность и что — неценность с точки зрения господствующего класса при правовом регулировании общест­венных отношении. Нормы права сообщают нам о выводимом из оценки императиве (пред­писании), который разрешает, запрещает или требует определенного действия или системы действий (поведения). Норма как общее правило дает нам обобщенное знание о фактах. Косвенным путем, на основе анали­за нормативного предписания, можно выявить и оценку.

Для оценочно-нормативного познания в праве характерно то, что, будучи подчинен­ным регулированию, оно содержит сведения о чем-то, что произойдет в будущем: сведения об отношении государства к возможным бу­дущим фактам и поступкам, о правилах, кото­рые следует соблюдать, о возможных неблаго­приятных результатах и т. д. Это связано со спецификой прескриптивного отражения — как опережающего отражения.

Оценки и нормы — это формы мысли, суж­дения. В качестве таковых они отражают и сообщают что-то, дают знание о чем-то, а именно: о справедливом или несправедливом, правомерном или неправомерном, законо­сообразном или незаконосообразном (оцен­ки) и о юридически должном (нормы). Прав­да, это знание функционально подчинено их регулятивной роли (особенно это касается норм), и в этом отношении оно отличается от научного знания, от знания, выражаемого научными суждениями. Но в то же время правовые нормы— это не «чистые» формаль­но-логические построения, как их понимают некоторые ж марксистские школы позитивиз­ма и нормативизма; они отражают определен­ную действительность. Отражение (и позна­ние) выступает здесь не как научно-теорети­ческое (научные понятия, законы, теории и пр.), а как оценочно-нормативное и выра­жается в государственно-обязательных оцен­ках, правилах и нормах. Если отрицать какое бы то ни было познавательное содержание правовых норм, то придется столкнуться с трудностями при объяснении их регулятив­ной роли, вступить в противоречие с тем фак­том, что с гносеологической точки зрения они являются субъективным образом объек­тивной действительности, который создает политически господствующий класс, прелом­ляя эту действительность сквозь призму соб­ственных потребностей и интересов.

В праве отражение и познание осущест­вляются особым образом, посредством норм. Но с точки зрения логики (по крайней мере так утверждает большинство логиков) нормы также форма мысли — суждения. Норматив­ная форма не исключает наличия суждения. Однако право есть система норм. Поэтому познание несут в себе не только отдельные нормы, но и система норм. Более того, отдельная норма не в состоянии функциони­ровать в познавательном и регулирующем отношении вне ее связи с другими нормами, в отрыве от системы норм. Право как целост­ная система тоже отражает, но отражает не так, как отдельная норма, и познавательное его содержание несколько иное — оно отно­сится к системе общественных отношений как объекту правового регулирования вообще. В этом случае нельзя говорить о нормативном правовом суждении, а нужно говорить о праве как нормативной системе, являющейся свое­образной отраслью человеческого познания (подобно морали).

Те, кто отрицает познавательный характер права, обычно исходят из логических сообра­жений, ссылаются на деонтическую логику. Их аргументы относительно правовой нормы весьма спорны, и еще более спорен перенос выводов на право, взятое в целом. Ведь невоз­можно из соображений, касающихся части, делать вывод о целом. Если при анализе нормы чрезмерные формально-логические увлечения недопустимы, то при анализе права как слож­ной системы формальная логика оказывается совсем недостаточной. Гносеологический ана­лиз права невозможен без диалектической логики.

Нормативные формы определяют лишь специфику правового отражения и познания, но не лишают право познавательного содержа­ния и тем более не отрицают его как отраже­ние. Но эти формы отличают его от научного (научно-теоретического) познания, придают правовому познанию непосредственно прак­тический характер, соединяя его с сознатель­ной и целенаправленной деятельностью людей в качестве субъектов права. Познание, таким образом, включено в правовое опосредованно общественных отношений, в правовое регули­рование. Право — это специфический способ духовно-практического освоения действитель­ности людьми.

К. Маркс отмечал, что помимо научного, людям присуще еще «художественное, рели­гиозное, практически-духовное освоение» мира[12]'. Эта мысль Маркса имеет большое методологическое значение при гносеологи­ческом и социологическом анализе права. В частности, она дает нам ключ к объясне­нию ценностей, оценок и норм в праве как категорий духовно-практического отношения человека к действительности. Она ведет нас к пониманию права одновременно как явления духовной жизни и практической человеческой деятельности, пониманию, несовместимому с различного рода позитивистскими, догмати­ческими и нормативистскими взглядами в области права.

9. Наряду с этими соображениями общего порядка необходимо отметить и некоторые более характерные особенности права как отражения и формы познания, отличающие его от других духовно-практических форм освоения мира, например от морали.

В нормах права в неразрывном единстве сочетаются дескриптивные (описательные), оценочные и прескриптивные (предписываю­щие) элементы. В самой норме содержится не только оценочная и прескриптивная инфор­мация. В ней есть и дескриптивное, описатель­ное содержание, усиливающее познаватель­ный характер нормы в целом. Помимо информации об отношении к данным фактам и пове­дению, которого должен придерживаться пра­вовой субъект, из нее можно извлечь и факти­ческое знание — о существовании некоторых объективных свойств фактов и отношений, по поводу которых дается оценка и предписы­вается поведение. Так, в самой норме абстрактно соединены сущее и должное. Косвенным путем норма дает знания также и о сущем. Примером здесь могут служить нормы уголовного права. Монолитные по структуре (со слитыми гипотезой и диспози­цией), они тем не менее содержат сложное познавательное содержание. В них есть опи­сание деяния, указываются признаки состава преступления (дескриптивный аспект), его оценка (противоправность) и правило, импе­ратив (оценочно-нормативный аспект в стро­гом смысле слова). В самой диспозиции соеди­нено дескриптивное и прескриптивное содер­жание. Даже дескриптивное содержание (состав преступления) в свою очередь не исключает некоторых оценочных (хотя, как правило, лишенных типично аксиологического характера) признаков — «тяжких послед­ствий», «вреда здоровью» и т. д.[13]'

Дескриптивное содержание играет вторич­ную роль, оно обслуживает прескриптивное содержание. На уровне отдельной нормы оно даже не имеет самостоятельного познаватель­ного значения, поскольку здесь выступает познавательное значение оценки и предписа­ния, выступает знание о том, что правомерно или неправомерно и к чему сводится должное поведение. Однако на уровне правовой систе­мы, права в целом, дескриптивная информация перерастает в информацию об общественных отношениях в целом. Здесь познавательное значение права приобретает относительную самостоятельность, не утрачивая, конечно, свой вторичный по отношению к научному познанию характер. Не случайно о материальной и духовной жизни общества судят по юридическим источникам минувших веков (да и не только минувших).

Вот почему можно уточнить взгляд, соглас­но которому познавательное содержание пра­ва определяется как информация, т. е. сведе­ния, сознательно и целенаправленно по­добранные и включенные в правовые нормы, чтобы служить их адресатам для ориентации, строго практическим нуждам регулирования. На этой условно названной правовой инфор­мации мы уже останавливались и отмечали ее значение. Но надо добавить, что право как целостная система содержит также знание, не являющееся информацией в том строгом смысле, который вкладывает в это понятие наука об управлении. Это — знание о типе общества, его материальной и духовной культу­ре, ценностях и идеалах, классовой структуре, организации его управления. Если правовая информация дает знания, необходимые субъектам, которым адресована норма, служит собственным целям регулирования, то позна­вательное содержание, раскрываемое правовой системой или данной отраслью права с, их основными источниками, может служить собственным целям научного познания дан-познания. Но в функционально-социологиче­ском отношении подчиняются регулятивным функциям права, обеспечивают определенное качество и определенную эффективность пра­вовых норм в собственном смысле слова, норм, непосредственно регулирующих обществен­ные отношения. Так в содержании права соединяются научные и вненаучные формы познания. Присущая праву форма познания (духовно-практическая) в современных усло­виях уже не может функционировать эффек­тивно, т. е. обеспечивать эффективное право­вое регулирование, не будучи связанной с научной формой познания. Это является выражением растущей роли науки в современ­ных условиях, что представляет собой все­общую тенденцию, самые благоприятные возможности развития которой создаются при социалистической организации общест­ва.

Раз правовые нормы и право в целом являются духовным отражением и имеют познавательное содержание, то в определен­ном, специфическом для них смысле они вер­ны или неверны, или же могут характеризо­ваться разной степенью истинности'. Кртерием этой истинности в конечном счете слу­жит общественная практика. Можно начать с выяснения соответствия между нормой и во­лей господствующего класса. Но этот путь не всегда приводит к точным выводам, ибо нор­ма может соответствовать (быть адекватной) действительной воле класса, а классовая воля — не соответствовать (не быть адекват­ной) действительным общественным потребностям, потребностям общественного про­гресса. Воля может быть адекватной только интересам господствующего класса. Норма может быть формально верной, но по существу неверной, т. е. социально «неоправданной», не отражающей того, чего требует прогрес­сивное развитие общества, личности. Более подробное и конкретное рассмотрение вопро­сов, кстати сказать чрезвычайно сложных, касающихся критерия истинности правовых норм и права, не входит в тему настоящей работы[14]. Отметим только, что в Болгарии юристы, включая некоторых представителей отраслевых юридических наук, зачастую сводят практику в области права лишь к одно­му ее уровню, к одной, и притом первоначаль­ной, ее степени — к судебной практике (или в лучшем случае к юридической практике вообще). Анализ этой практики сводится к установлению того, соответствуют ли судеб­ные акты закону. Эту деятельность ни в коей мере нельзя отрицать. Роль судебной практи­ки огромна. Но практика как критерий истины в сфере права — нечто иное. Для того чтобы судебная (юридическая) практика могла играть роль этого критерия, необходим не столько ее юридико-догматический, сколько социологический анализ, ее изучение как элемента общественной жизни, социологиче­ская проверка ее собственных результатов, ее собственное доказывание не с точки зрения закона, а с точки зрения более высоких и ши­роких уровней общественной практики.

Когда говорят о познавательном содержа­нии правовых оценок и норм, нередко до­пускают неоправданное смешение: имеются в виду то сами правовые нормы как суждения, то различные суждения в процессе правотворчества, то суждения в процессе право­применения, то суждения правовой науки. Проявления общественного сознания в этих разных случаях тесно связаны, переплета­ются друг с другом, но полностью не совпада­ют, а иной раз между ними обнаруживается значительная разница. Наука о праве — форма научного познания. Оценки, содер­жащиеся в ней, не имеют собственно аксиодогического характера (например, «Бур­жуазное право является эксплуататорским», «На этапе империализма буржуазное пра­во носит реакционный характер»). При правотворчестве и правоприменении вы­сказываются как научные, так и оценочно-нормативные суждения. Кроме того, при правотворчестве они направлены на формирова­ние правовых норм, а при правоприменении — на реализацию уже "Существующих норм. Поэтому, говоря о познавательном содержа­нии правовых норм, следует иметь в виду глав­ным образом суждения, сформулированные уже как надличностное общественное созна­ние. Познавательное содержание права вооб­ще предполагает понимание правовых норм в системе, вбирающей в себя также и индиви­дуализированные проявления правовой нор­мативности. Ведь познавательное значение имеют не только правила общего характера (нормы), но и индивидуальные акты право­применения, представляющие собой свое­образные (индивидуализированные, конкре­тизированные) правила.

10.Право имеет познавательное содержа­ние, но можно ли в таком случае говорить о познавательной функции права?

В философской литературе и в литературе по этике признается, что оценочно-норматив­ные системы (мораль, право) наряду с регу­лятивной имеют и познавательную функцию, что познавательная функция — не основная, а дополнительная. Мораль и право служат средством регулирования. Они возникают не для того, чтобы давать знание — такая роль принадлежит науке,— а для того, чтобы регу­лировать. Каждая форма общественного со­знания и освоения мира порождается разны­ми потребностями и должна удовлетворять эти потребности. Но в то же время регуля­тивная функция нормативных систем не­мыслима без соответствующей познаватель­ной функции права. Если быть точными, надо сказать, что правовой памятник не является правом в собственном смысле слова, ибо он не содержит регулирующих норм. Это всего лишь документ эпохи.

На наш взгляд, эту общую установку долж­на воспринять и правовая наука. Основная функция права — регулятивная, но ей сопут­ствует и дополнительная — функция познава­тельная. Специфика права как социального явления определяется первой, а не второй. Аналогичная функция признается и за мо­ралью. Но в большей мере ее следует признать за правом, которое несет на себе большую по сравнению с моралью познавательную на­грузку. В соответствии с этим и знаковая система, которая «представляет» право, гораз­до более рационализирована и развита, что расширяет познавательные возможности и по­знавательное значение права.

Вопрос о функциях права нельзя решать в отрыве от вопроса о функциях остальных ценностно-нормативных систем. К сожале­нию, пока что так и делают, а это приводит к необоснованным построениям о функциях права.

В последние годы получило распростране­ние мнение о двух «собственных» функциях права — регулятивной и охранительной. До­пускается также деление его функций в зави­симости от общественной сферы, подлежа­щей правовому воздействию (экономической, идеологической и т.д.). Не вдаваясь в под­робный анализ, который уведет нас за рамки темы, вкратце отметим, что право может иметь две исходные функции — регулятивную и по­знавательную (при условии, что сущность функций мы видим в том, как право воздей­ствует на общественные отношения). Основ­нойже функцией, порожденной глубокими социологическими потребностями, является все-таки регулятивная. Дополнительной и в значительной мере подчиненной ей является познавательная. Так называемая охранительная функция не имеет самостоя­тельного значения, ведь в конечном счете она тоже является регулятивной. Ее специфи­ку можно искать лишь в рамках базисной, регулирующей функции права. Право охра­няет данные общественные отношения не каким-либо иным образом, а посредством регулирования. Не случайно в понятие права при всей его дискуссионное™ почти всегда включают качество «регулятора», но не упоми­нают наряду с ним качество «охранителя». С точки зрения функционально-социологи­ческой право — прежде всего регулятор, а уже затем — информатор, коммуникатор сведений, знаний.

Эти две функции права будут проявляться соответственно в различных сферах общест­венной жизни. Если обособить функции права в зависимости от этих сфер, например эконо­мической, идеологической и пр., то в каждой из них мы должны видеть две «собственные» функции права — регулятивную и познава­тельную, у которых могут быть, кроме того, свои аспекты, а в их рамках можно искать «подфункции» и т. д.

Исследователи нормативной системы мора­ли перечисляют различные ее функции — познавательную, оценочную, императивную, мотивационную, ориентирующую, коммуника­тивную и т. д., но большинство исследователей единодушны, что в конечном счете все это аспекты регулятивной и познавательной функ­ций. Никто, даже из числа исключающих познавательную функцию (из принципиаль­ных соображений отрицающих познаватель­ный характер морали) и признающих регу­лятивную, не говорит об «охранительной» функции морали. А разве мораль не играет охранительную роль, подобно праву?

Специфика регулятивной и познаватель­ной функций права — это отдельный вопрос. Она реальна, и ее следует выяснить. Но это вопрос о специфике данных функций, а не о специфической для права функции. Ведь во втором случае придется доказать функцию права, специфическую для него одного, функ­цию, которой другие нормативные системы не обладают.

Право с его познавательным содержанием есть субъективное отражение объективной действительности (с точки зрения основного гносеологического отношения «бытие — со­знание»), но по отношению к индивидуаль­ному сознанию, по отношению к отдельным правовым субъектам оно выступает как объек­тивная реальность, представляет для них нечто данное, существующее. Для того чтобы право воздействовало на них, они должны «узнать» его, «понять». Следовательно, из познаватель­ного содержания права не вытекает по необхо­димости познавательная функция права. Вопрос о познавательном содержании права есть гносеологический, а о познавательной

функции — социологический, функциональ­но-социологический. Для того чтобы позна­вательное содержание могло проявиться социологически, перерасти в познавательную функцию, необходимо знание самого права со стороны тех, кто его соблюдает, исполняет, использует, применяет. Это частный, но само­стоятельный вопрос, возникающий в связи с исследованием права как отражения и фор­мы познания. Познавая право, правовые субъекты, по сути дела, познают специфи­ческое субъективное отражение объективного мира, осуществленное официальным право­сознанием (или правотворческим сознанием), осваивают его познавательное содержание. Этот процесс служит предпосылкой для про­явления основной функции права — регуля­тивной. Конечно, познавательная функция в значительной мере лишь логически пред­шествует регулятивной. На практике обе функции протекают одновременно: на одном этапе или в одном случае жизни познание предшествует регулированию» на другом этапе или в другом случае жизни познание следует за регулированием, познание осуществляется в ходе самого регулирования и т. д. Что ка­сается познавательных возможностей права в целом, точнее, содержащихся в нем данных о типе общества, о быте народа и т. д., они в какой-то мере могут проявляться независимо от регулирующей функции права. Это стано­вится очевидным в тех случаях, когда право­вые источники утратили актуальное регули­рующее значение и превратились в правовые памятники. Но к этим случаям не относятся те, которые характеризуют познавательную функцию права.

Правовой памятник, закон, да и любой нормативный и ненормативный юридический акт-документ могут служить источниками знаний, устанавливаемых в рамках различ­ных типов познавательных процессов (науч­ное, вненаучное познание). Этот случай ка­сается вопроса о познавательном значении права в самых общих чертах, но его не следует путать с вопросом о собственно познава­тельной функции права, о которой сейчас идет речь. Эту функцию следует понимать в связи с реальной регулирующей ролью пра­ва, сквозь ее призму нужно рассматривать пра­во как действующую социально-нормативную систему.

Право отражает общественные отношения не «зеркально», не буквально. Правовое отражение с позиций определенных интересов является ценностным и нормативным. Поэтому оно отличается особой практической направленностью: действительность отражает­ся не такой, какая она есть, а оцененной и определенным образом желаемой («должен­ствующей»), т. е. отражается такой, какой она «должна быть». Вот почему результатом познавательной (в неразрывной связи с ре­гулятивной) функции права и становится знание о мире таком, каким он «должен быть» в соответствии с волей политически (государ­ственно) господствующего класса. Посред­ством права как регулятора мир осваивается таким, каким он должен быть (или каким хотят, чтобы он был). Эта роль осуществляет­ся правом как реальным регулятором при его фактическом функционировании. Из этого следует, что соответствующие функции права не могут быть понятыми вне практики его реализации. Познавательная функция (не­отъемлемая от регулирующей и проявляющая­ся в основном через нее) раскрывается по­средством практики (судебной, администра­тивной и др.) применения и охраны правовых норм. Усвоение истин, которые содержат в се­бе правовые нормы (нормы, понимаемые та­ким образом), право как целостная норма­тивная система, функционирующая реально в общественной действительности, открывает субъектам права, людям, новый мир — такой, каким они видят его уже сквозь призму права. Познание мира, отражение (ценностно-нор­мативное) этого мира в праве, познание права и, опять познание мира — таков круговорот юридико-нормативного освоения (познание и оценка, регулирование, человеческая прак­тика, изменение) действительности: познание мира (А) — право (Б) — познание права (В) — познание мира (а)).

В связи с положением о том, что право отражает мир не таким, какой он есть, а та­ким, каким он должен быть, возможно возра­жение, что право отражает также и репродуктивно, что в нем содержатся и репродуцирую­щие цели, а это означает, что юридически должное может быть направлено на воспроиз­ведение существующей действительности. Более того, нередко говорят, что право (исключение делают для социалистического права) в принципе консервативный норматив­ный регулятор, что для него весьма характер­ны репродуктивные задачи. Не останавливаясь на таких высказываниях, отметим, во-первых, что репродуктивный аспект правового отраже­ния действительно существует, но он отнюдь не означает пассивного отношения правотворческого субъекта к действительности. Сохра­нение действительности в ее относительной стабильности и инвариантности приобретает форму должного. Во-вторых, правовое отра­жение (и юридически должное) и в этом слу­чае выражает известную неудовлетворенность объектом, существующим, и стремление к его перемене, а не к непрерывному простому воспроизводству, не к его сохранению в абсо­лютно таком же состоянии: к его сохранению, но к сохранению избавленным от отрицатель­ного, неценного в нем, которое мешает ему и реально может его подорвать; или к его сохранению в одном месте (локальному), что­бы затем произошла общая перемена в макросуществующем. В науке справедливо отмечает­ся, что, будь объект правового воздействия полностью целесообразным с точки зрения людей (политически господствующего клас­са), его правовое регулирование было бы бес­смысленным.

11. В философской и этической литературе обобщенно говорится о трех основных фор­мах (или способах) освоения (овладения) мира: науке, искусстве, морали[15]'. При этом перечислении право почти всегда опускают, хотя в той литературе существует едино­душное мнение о нем как об особой (духовно-практической) форме познания и освоения мира. Объяснение в оправдание такого поло­жения можно искать в двух направлениях. Во-первых, право — не основная, в смысле присущей всем эпохам общественного разви­тия, форма освоения мира. Во-вторых, и это более существенно, относить право к широкой сфере нравственности — старая философская традиция.

Известно, что Гегель, следуя давней тради­ции, понимает этику как науку о всех норма­тивных социальных регуляторах, которые в своем практическом единстве и взаимодей­ствии образуют нравственность. В отличие от Фейербаха Гегель не сводит нравственное к моральному, а этику — к теории морали. Маркс и Энгельс высоко ценили рациональ­ные зерна в гегелевских идеях. Энгельс даже определенно критиковал Фейербаха и сочувствовал Гегелю[16]'.

Г. В. Мальцев считает актуальным гегелев­ское учение о нравственности как единой сфере действия права и морали. «Нравствен­ное» характеризует широкий класс регулятив­ных общественных явлений, а мораль и право являются различными специфическими уров­нями развития нравственного мира. Как более широкое понятие, нравственность отражает практическую реализацию моральных требо­ваний, установленный социальными норма­ми, и в том числе правовыми, практический

Порядок в обществе. По Мальцеву, и мораль, и право как, понятия следует ставить на одну и ту же практическую плоскость нравствен­ности (конечно, не отождествляя их). Право тоже надо рассматривать как нравственный феномен. Особенно это относится к социали­стическому праву[17]'. В. О. Тененбаум отме­чает, что актуальность такого подхода для социалистического общества, в котором между правом и моралью не существует антагонизма, можно увидеть, в частности, в том, что без не­го невозможно в полной мере раскрыть тезис о единстве прав и обязанностей при социа­лизме[18]².

Мы остановились на этом вопросе потому, что он имеет важное значение для понимания природы и функций права как духовно-практи­ческого (оценочно-нормативного) явления. Специфику (гносеологическую и социологи­ческую) права невозможно выяснить в отры

ве от всей системы оценочно-нормативного регу­лирования (и освоения мира), которую упомя­нутые авторы рассматривают обобщенно как «нравственность». Все это, однако, не озна­чает, что их взгляды не поднимают новых вопросов.

12. Раскрывая отражательно-познаватель­ные черты и свойства права, мы неминуемо сталкиваемся с другим существенным вопросом: каково соотношение права и правосо­знания.

Встречающиеся до сих пор при его решении трудности вызваны, по нашему мнению, все еще не изжитыми, бытующими как неосознан­ное наследство, взглядами позитивистских юридических школ. В Болгарии в силу особых исторических причин влияние их было более чем доминирующим. Именно позитивистским школам, согласно которым право — это не что иное, как закон, официальный нормативный акт, изданный государством. Именно юриди­ческий позитивизм как антипод естественно-правовых учений отказался от изучения «идей­ных» аспектов права и тем самым привел к недооценке правосознания и его проблем. Эти проблемы занимают предельно скромное место в теоретическом мышлении юриста-по­зитивиста, главной задачей которого является анализ «позитивного права», т. е. принятых государством правовых источников. Установ­ление правосознания интересует его лишь в той мере, в какой ему нужно выяснить, что не есть «право», и, следовательно, не входит в его непосредственные задачи. Если за право­сознанием и признается какая-то более опре­деленная роль, то это касается лишь право­сознания, присущего судьям. Юристы социалистических стран исходят из марксистского понимания экономической и социально-классовой обусловленности пра­ва, но значительная часть их продолжает сво­дить право к закону, к письменному юриди­ческому источнику. Гносеологические аспек­ты права (право как идеальное, духовное отражение и как специфическая форма познания действительности) либо игнорируются, либо воспринимаются механически. При таком положении право и правосознание со­поставляются как совершенно разные в ка­чественном отношении явления, существую­щие параллельно. С точки зрения марксистской теории отра­жения право—это специфическое общест­венное сознание, субъективное отражение объективной действительности. Что же ка­сается социально-классовой обусловленности права, то это уже другой вопрос и его не сле­дует смешивать и отождествлять с вопросом о праве как отражении вообще. Поэтому право относится к духовной области жизни общества'. Все усилия вместить его в тексты письменных нормативных актов научно не­состоятельны, присущи весьма ограниченной форме мышления — позитивистскому эмпи­ризму, обыкновенному (эмпирическому) со­знанию. Правовые оценки и нормы являются суждениями, формами мысли, мысленными моделями поведения[19]'.

Но далее начинаются трудности. Немало теоретиков (не говоря уже о не искушенных в теоретическом отношении юристах) при­знают указанный тезис весьма неохотно и тут же спешат оговориться, что право — нечто совсем отличное от правосознания, это право­вые нормы — это духовное отражение, но внешне объективированное, материализован­ное в законе. Опять закон! Но ведь мы согла­сились с тем, что право и закон не совпадают, что закон появляется позднее, на определен­ном этапе развития права! А где «пребы­вают», например, моральные нормы? Ведь они не объективируются в законах. Ведь право­вые и моральные нормы — это все формы духовно-практического (иначе говоря, оце­ночно-нормативного) отражения мира...

Право есть общественное сознание, кото­рое — и как таковое — качественно не отли­чается от правового сознания. Оно тоже является правосознанием, но специфическим. Во-первых, оно включает в себя лишь норма­тивную часть (и притом не всю!) правосозна­ния (общественного), стало быть, является всего лишь элементом структуры правосозна­ния. Последнее охватывает еще различные взгляды, идеи, представления, оценки, не раз­вившиеся в нормы. Во-вторых, право состав­ляет часть не правосознания вообще, а право­сознания господствующего класса. В-третьих, право является только частью официального, государственно выраженного правосознания, только нормативной частью государственно выраженного правосознания, или, другими словами, оно является государственно выра­женным нормативным правосознанием гос­подствующего класса. Помимо нормативной формы, официальное правосознание находит выражение и в различных декларациях, заявлениях и т. д.

Закон (мы имеем в виду закон в широком смысле слова, нормативные акты государства) особым образом организует, институционализирует нормативное правосознание господ­ствующего класса, превращает его в право­сознание-право, но не изменяет и не может изменить (уничтожить) его природу духовно­го отражения, т. е. общественного сознания. С точки зрения теории отражения закон является лишь знаком права, а нормативные акты — лишь специфической знаковой систе­мой, возникшей в ходе эволюции права, при­сущей более высоким историческим ступеням правового регулирования.

Духовные отражения, для того чтобы функ­ционировать, а в этом и состоит их социологи­ческое назначение, должны материализовать­ся, стать чувственно воспринимаемыми. К. Маркс и Ф. Энгельс пишут: «"На духе" с са­мого начала лежит проклятие — быть "отяго­щенным" материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка»[20]*. Эта мысль классиков в полной мере относится и к праву: правовые нормы как мысли законодателя о должном поведении правовых субъектов «отягощены» материей языка, которая делает их доступны­ми для восприятия и объективно независи­мыми от их адресатов[21]'.

Право — это объективированное, надличностное общественное сознание, или же объективированная, надличностная норматив­ная часть государственно выраженного право­сознания политически господствующего клас­са. Этот «объективированный» и «надличностный» характер придается ему с помощью зна­ковых систем, которые фиксируют его, за­крепляют внешне. Субъективное отражение объективируется, общественное правосозна­ние противопоставляется индивидуальному. Так правовое отражение «опредмечивается» и включается в предметные формы человече­ской культуры.

Правовые оценки и нормы объективируют­ся, «опредмечиваются» с помощью языка. Но из этого вовсе не следует, что единственным и первичным средством этого объектирования является закон, письменный нормативный документ. Такими средствами являются и устная речь, другие возможные знаки, а также фактические действия людей, вопло­щающие оценочные характеристики и нормативные предписания. Письменный документ, текст закона, определяемый некоторыми авто­рами как специфическая «литература» (А. А. Ушаков),— это тоже «язык», но уже «метаязык» — им обозначается, «запечатле­вается» первичный язык, то, что выражено с помощью языка. Потому и нормативные акты с этой точки зрения — уже «метазнак» (знак знака). Они не являются абсолютно необходимыми для существования права. Пра­во существовало и еще существует и в не­писаной форме.

Здесь мы высказываемся в общетеоретиче­ском плане и в соответствии с нашим пони­манием права. С других исходных позиций в качестве «языка» можно рассматривать за­кон, а в качестве «метаязыка» — язык право­вой науки, правовой практики, суждения о за­коне в обычном языке. Так поступает А. Ф. Черданцев, однако и его точка зрения, пожалуй, выражает отождествление права с законом[22]'.

Выяснив специфику права как объективи­рованного, надличностного духовного отраже­ния, можно понять отношение между правом и остальной частью правосознания или между правом и правосознанием в традиционном по­нимании (сознанием права, т. е. тем общест­венным сознанием, которое имеет своим пред­метом право — как существующее право или как желаемое право). Соглашаясь с А. И. Яценко , мы можем назвать его отно­шением правосознания (общества, различных классов и групп) как живого процесса к опредмеченному, объективированному нормативно­му правосознанию господствующего класса (государства). Правосознание в традиционном понимании обрисовываете» в данном случае как «метасознание» (сознание сознания). Са­мо по себе оно не является правовой формой отражения и осознания действительности. Или же, в отличие от права, оно не выступает как «правовое» сознание с точки зрения спо­соба отражения и осознания, а является та­ковым лишь с точки зрения его связи с упоря­доченными правом общественными отноше­ниями, с самим правовым регулированием.

По традиции во многих трудах авторы исхо­дят из следующей схемы формирования права: действительность — правосознание — право. Но она неточно передает соотношение правосознания и права, создает представление о праве как о какой-то третьей реальности, которая существует наряду с общественным бытием и общественным сознанием. Схема больше соответствует созданию закона. Из этой неточной схемы, хотя и с некоторыми нюансами, раньше исходил и автор, конкрет­но — в работе о буржуазном правовом солидаризме. Праву следует отвести особое место в целостной системе правового сознания (по­нимаемого в более широком смысле), предста­вить его как нормативное «государственно-организованное» правосознание: действитель­ность — правосознание (право). Между пра­вом и правосознанием в традиционном пони­мании, конечно, есть важные качественные различия, но они не выходят за пределы их общего и более глубинного качества; это внутриродовые качественные различия, различия внутри правовой формы духовного отражения общественного бытия. В этом смысле понятия «право» и «правосознание» не совпадают по объему, ибо право составляет часть целого, является особым, специфическим правосозна­нием, правосознанием-правом[23]'.

Во избежание недоразумений сделаем су­щественную оговорку: роль закона, норматив­ного акта весьма и весьма важная! Право и закон не следует отождествлять, но их не следует и противопоставлять. Закон есть ис­точник и форма права и должен быть тако­вым. Во-первых, он устанавливает право, вы­ражает и закрепляет с помощью соответствую­щих письменных знаков волевые суждения, нормативные суждения законодателя (право-создателя в более общем виде), его норматив­ное решение. Это одна его функция, в связи с которой возникает вопрос о том, верно ли закон выражает и закрепляет эти суждения, является ли точным, верным знаком отраже­ния, и решается это средствами толкования правового источника (а не права)'. Во-вторых, он является внешней знаковой формой, ко­торая функционирует в отношении остальных (вне законодателя) правовых субъектов, слу­жит для того, чтобы вызвать в их сознании отражение соответствующего идеального яв­ления или, точнее, «сообщить» им о нем, быть его «представителем». Это вторая функция нормативного акта', в связи с которой возни­кает вопрос о его изучении населением, о разъяснении и пропаганде законодательства, о знании закона, а через него — и самого права. Если закон перестанет выражать мыс­ли, сознание, он, по словам П. М. Рабинови­ча, останется «материальным предметом», стопкой бумаги с нанесенными типографски­ми изображениями, но не более того. Он может стать «знаком» права только при «встрече» с субъектом, который способен осознать значение, первоначально сообщенное предмету законодателем... Возобновление бы­тия закона предполагает его идеальное воспроизводство в сознании тех или иных субъектов. Лишь соприкасаясь с сознанием субъекта, указанный предмет-знак начинает «светиться» смыслом, «восстанавливает» свое значение, ибо возбуждает у реципиента пред­ставления о должном (возможном) поведе­нии: закон продолжает свою биографию, ожи­вая в сознании воспринимающего субъекта»[24]'.

И еще: значение закона определяется также содержащимися в нем возможностями быстрого узнавания правовых предписаний и их одинакового понимания правовыми субъектами. Вот почему в развитых челове­ческих обществах он сопровождает нормаль­ное существование права. В этом заключается основная причина его частного отождествле­ния в обыденном сознании с правом.

13. До сих пор мы делали упор на гно­сеологический аспект права, пытаясь выяс­нить его как отражение и познание. Однако понимание права как практически-духовного освоения действительности (Маркс) невоз­можно без раскрытия его функционально-со­циологических аспектов и проявлений. Отра­жения, сознания и познания, которые были бы инертны по отношению к действительности, нет. Общественное отражение, созна­ние и познание (посредством разных степе­ней конкретизации) ведут в конечном счете к практике, к живой человеческой деятель­ности. Здесь, в практических человеческих от­ношениях, в поступках, в поведении людей, право обретает свое второе, материально-прак­тическое бытие. Его духовное, идеальное бытие (в сознании — как элемента структуры господствующего правосознания или, может быть, как правовой формы господствующего общественного сознания) неотделимо от прак­тического, жизненного его бытия (в общест­венных отношениях, в деятельности людей). Бытие права в законе, как уже говорилось, не имеет самостоятельного значения. Логи­чески и фактически оно необязательно. В определенных условиях право может воз­никнуть, функционировать в жизни и без за­кона, даже вне закона, если таковой имеется.

В общественном сознании право существует в абстрактном и всеобщем виде, идеально. В практических человеческих отношениях оно конкретизируется и индивидуализируется; объективируется же оно в поступках людей. Здесь мы видим его как реально существую­щие правовые отношения, как реальную пра­вовую активность вообще. Если абстрактную правовую норму не претворить в практиче­ские действия, если не довести ее до конкрет­ных социальных субъектов, юридически долж­ное останется стерильным и бессмысленным. Юридически должное идет из действитель­ности, из сущего, чтобы вновь перейти в дей­ствительность и т. д. В своей абстрактной структуре правовая норма соединяет сущее и должное с перевесом последнего; в практи­ческой реализации правовая норма опять сое­диняет должное и сущее, но с перевесом сущего, однако не старого, первоначального, а нового, которое выкристаллизовывается под воздействием человека, сознательных че­ловеческих действий, нормативно осознанных и осмысленных. Сознание сопряжено с по­ступками, оно является их субъективной стороной и материализуется в практи­ке, которая входит в бытие; последнее вновь взаимодействует с сознанием и т. д. Соотно­шение бытия и сознания находит место в кон­кретных моральных, правовых и других об­щественных отношениях[25]'. Право не переста­ет быть духовным явлением, но, помимо абстрактных форм в общественном сознании, у него есть и другое бытие, другой уровень существования — в жизни, в реальных и кон­кретных поведенческих актах, в неразрывной связи с практической деятельностью людей, социальных институтов, государства. Оно ста­новится не чисто «духовным», очищенным от каких бы то ни было материальных элементов, а соединенным с такими элемен­тами, объективированным в них (устная и письменная речь, живая предметно-практи­ческая деятельность). Этот уровень права (правовые отношения, конкретные юридиче­ские акты как способы существования самих правовых норм) предполагает существование и осознание первого уровня, при котором пра­вовые оценки и нормы являются абстрактной, потенциальной формой, идеальной моделью самих правовых отношений[26]'. Поэтому пра­вовые отношения, как и все идеологические отношения, прежде чем стать действительными, «проходят через сознание людей[27]» .

Диалектическое единство двух указанных аспектов права, двух его основных видов бы­тия (или проявлений) находится в созвучии с его характеристикой как духовной и как практической формы освоения мира. Без та­кого подхода, как нам представляется, нель­зя понять формулировку Маркса о природе оценочно-нормативных отражений дейст­вительности, к которым относится и право².

Показательно, что в философии и этике наблюдается тенденция к пониманию мораль­ных норм (и социальных норм вообще) не только как элемента морального сознания (это положение всегда было бесспорным!), но и как элемента морального поведения, практических моральных отношений. Как пи­шет Л. М. Архангельский, «нравственная нор­ма есть феномен и сознания, и практики». Нет никакого основания для иного подхода к правовым нормам. Особенности предмета, связанные со специфическими правовыми формами (государственно установленными и характеризующимися формальной определенностью нормативными актами), не могут 'предопределять принципиально иное толкова­ние природы права. Этой природе свойственны прежде всего общие черты всех духовно-прак­тических отражений, а затем уже и специфи­ческие черты.

В последнее время тенденция к рассмотре­нию права как явления реальной действи­тельности, как единства его субъективных и объективных, духовных и практических (поведенческих) аспектов выступает в право­вой науке довольно ярко[28].

Пишущий эти строки давно старался опре­делить свой взгляд на право как на слож­ное, многоаспектное явление. Прежде он до­пускал, особенно в более ранних работах, не­точные или противоречивые формулировки, носившие на себе отпечаток понимания права как общих норм, выраженных в государствен­ных нормативных актах. Во избежание воз­можных недоразумений уточним, что право, по нашему мнению, не есть правовые нормы + правовые отношения+ правовое сознание.. Вкратце и в самом общем виде право — это охраняемые государством нормы (не только общие), которые находят свое прояв­ление, свое бытие одновременно в сознании и в поведении людей, в общественных отношениях. В системе права индивидуальное, конкретное вытекает из общего и находится в его рамках.

Термин «бытие» правовой нормы (права) мы употребляем в смысле существования, способа (формы) существования, т. е. так, как он встречается и в советской литературе по этике и общей теории права (например, у Р. В. Петропавловского, О. Г. Дробницкого, П. М. Рабиновича). Но этот термин необя­зателен. Наряду с ним мы употребляем также термины «аспект», «проявление». В буржуаз­ной правовой науке встречается взгляд на различные виды бытия закона. Отношение к нему мы выразили в нашей работе о преем­ственности в праве. Отметим еще раз, что меж­ду этим взглядом и выраженными в марксист­ской юридической литературе взглядами о различных (одновременно существующих!) аспектах, видах бытия, проявлениях права есть принципиальная разница. В частности, наш взгляд включает в себя следующие положения : а/ различное бытие имеет правовая норма (право), а не закон; б) различные виды бытия не противопоставляются, а мыслятся в единстве, как одно единое бытие; в) единст­во этих разных способов существования пра­вовой нормы (права) обеспечивается посред­ством закона и принципа законности при реа­лизации права.

Здесь уместно остановиться на одном взгляде на право, высказанном в болгарской науке. Согласно ему, право есть право неза­висимо от того, действует ли оно, функциони­рует или нет. Его существование не зависит от его функционирования (например, соблюдается ли оно и в какой мере или нет, а если не соблюдается, охраняются ли его предписа­ния государством и обществом или нет). Пра­во подобно машине: функционирует ли она, «работает» или нет — это вопрос, отдельный от вопроса о ее существовании. Она существу­ет и не функционируя, и может изучаться в этом статичном состоянии. Таким же обра­зом следует относиться и к праву — сначала понять его и объяснить как систему норм, а затем уже интересоваться, как оно действу­ет, каково его бытие в поведении людей и т. п.

Указанный взгляд вместе с аналогией меж­ду правом и машиной — весьма удачный при­мер догматического и механистического мыш­ления, согласно которому право — это агре­гат параграфов, текстов, установленных, за­писанных и существующих независимо от то­го, действуют ли они, соблюдаются, охраняют­ся и т. д. или нет. Во-первых, право не машина наподобие материальной, «механической» машины, а социальная «машина», социальный регулятор. Его элементы не имеют простран­ственных измерений в отличие от находя­щейся в покое машины. Эти элементы неотде­лимы от их функций. Права не существует, если правовые нормы не функционируют, не регулируют. Вне поведения людей с их инте­ресами и ценностными ориентациями нет правовых норм, а есть лишь идеальные аб­страктные образцы, записанные на бумаге. Для правовых норм значимо общее положение о том, что сознание выражается в действиях и в поступках людей. Можно было бы сказать, что как идея танца выражается в самом танце[29]', так и идея нормы (или норма как идея) выражается, проявляется в нормиро­ванном человеческом поведении. В противном случае это могло бы означать нарушение единства идеального и материального, субъек­тивного и объективного. Во-вторых, правовые нормы не сводятся к параграфам, они являют­ся духовными образованиями, предназначен­ными для того, чтобы быть регуляторами, а параграф — лишь их официальная форма. В-третьих, если даже и допустить сравнение права с машиной, оно опять-таки не подкреп­ляет взгляд о том, что на вопрос, что такое право, можно дать ответ независимо от реаль­ного функционирования права,— ведь и ма­шину в сфере механики нельзя понять без учета ее функций, она есть «машина», т. е. устройство, которое посредством своих состав­ных частей функционирует по законам ме­ханики, а не простое физическое тело.

14. В заключение этой главы позволим себе дать краткую оценку книге В. Захариева «Познавательное содержаие юридичиских норм»[30] Перечитывая вновь эту книгу, иссле­дователь убеждается, что в свое время ее автор внес в науку немалый вклад. Он первым в социалистической науке о праве сделал предметом своего труда вопрос о юри­дических нормах как отражении и их познава­тельном содержании. Принципиальное поло­жение о праве как отражении вытекает из сочинений классиков марксизма. В. Захариев сравнительно подробно развил эту идею и тем самым положил начало изучению марксист­ской теорией гносеологических аспектов пра­ва. Значение его усилий особенно рельефно выступает в свете того факта, что другие уче­ные обратились к этой проблематике гораздо позднее. Не случайно они не обошли его труд вниманием (А. Ф. Черданцев, А.А.Ушаков, П.М.Рабинович и др.). К тому же В. За­хариев написал свой труд в сравнительно ранний период социалистического развития Болгарии, когда только что завершилась пе­рестройка научных исследований в области права на основе марксизма. Это определило вклад молодой болгарской марксистской тео­рии права, точно также как болгарской марк­систской философии принадлежит заслуга в первоначальном обосновании и развитии марксистской теории отражения вообще. Можно с основанием предполагав что по­стижения болгарских философов (Т. Павло­ва) послужили В. Захариеву импульсом и ме­тодологической основой в его работе.

В. Захариев, пожалуй, первым в марксист­ской теории права подробно и обстоятельно говорит о познавательном характере юриди­ческих норм. Сама постановка этого трудно­го вопроса уже является вкладом, даже если и не отмечать того, что по многим пунктам В. Захариев дает на него правильный, принципиальный марксистский ответ. Как известно в остальных социалистических стра­нах дискуссия по нему развернулась намного позднее.

Книга В. Захариева имела также важное идеологическое значение в борьбе против идеалистического правового телеологизма, против буржуазных теорий, отрывающих право от реального мира, противопоставляющих су­щее юридически должному.

Недостатки, неточности в установках В. За­хариева естественны и понятны с учетом вре­мени написания его книги, с учетом уровня, которого достигла тогда марксистская наука о праве, и задач, которые юристы-марксисты социалистической Болгарии должны были ре­шать в первую очередь. Сейчас, четверть с лишним века спустя после выхода в свет его книги, не составляет особого труда увидеть слабые стороны рассуждений автора. Прежде всего, ему не удалось полностью опреде­лить и объяснить специфику правового отражения как особого вида оценочного и нор­мативного, духовно-практического отраже­ния. Он не принял во внимание и того, что юридические нормы отражают также и пред­варительно (опережающе), что как фирма должного они отражают не только сущее, уже имеющееся налицо, но и сущее, которому пока еще предстоит быть налицо. Гносео­логические вопросы права он хотел решить без учета теоретических достижений аксиологии. К сожалению, марксистской правовой аксио­логии тогда не существовало.

Познавательное значение юридических норм было несколько гипертрофировано, преувеличено болгарским ученым. А по сути дела, оно играет вторичную роль, подчиненную их регулирующему значению. Кроме того, зна­ние, даваемое юридическими нормами, он не­редко отождествляет с научным познанием, и это приводит к смешению различных форм или способов освоения человеком действитель­ности (наука и духовно-практические спосо­бы). Этим обусловливаются и другие неточ­ности — оценка отрывается от форм отра­жения и познания в праве, хотя сама она тоже является формой познавательного отражение. Неясен и тезис В. Захариева относительно значения познавательного содержания юридических норм для их создания. Позна­вательное содержание юридических норм имеет значение в основном для их адре­сатов, для субъектов права, а не для их собственного создания. Для их создания используется как научное, так и вненаучное знание (содержащееся в правосознании), и В. Захариев говорит как раз об этом. Но это — познавательное содержание того общественного сознания, которое еще не яв­ляется правом. Познавательное содержание данных юридических норм имеет значение при создании других норм, их производных, но это частная гипотеза, которую В. Заха­риев не имеет в виду. Определенными не­достатками страдает и его критика некото­рых немарксистских взглядов.

Эти и некоторые другие слабые стороны книги В. Захариева не умаляют ее значения. Ведь как писал В. И. Ленин, заслуги личности измеряются не тем, что она не дала с совре­менной точки зрения, а тем новым, что она дала по сравнению с ее предшественниками.