И действие его на личность

Введение. За последние годы все более приобретает почву мнение, что многие из болезней, которым подвержена лич­ность, вызываются скорее недостатками и несовершенством со стороны поведения, чем каким-либо пороком в органическом механизме. Как мы уже отмечали, отдельные органы тела, — сердце, легкие, желудок, — могут все функционировать правильно, и все же приспособление человеческой машины как целого будет плохим и неадекватным. Отдельные анатомические и функциональные элементы налицо, а объединение их плохое. Мы видим все переходы такого отсутствия объединения, начи­ная с нормального индивида, который колеблется над некото­рыми словами при тестах на ассоциацию, и до истерического индивида в клинике, утерявшего способность пользоваться руками, ногами и зрением[2].

Ограничиваясь лишь кратким и беглым обзором области болезненных изменений личности и их причин, которые относятся преимущественно к психиатрии, остановимся на минуту на некоторых примерах, взятых из лабораторных исследований, в которых механизмы навыка выводятся экспериментально из строя, и затем изучим некоторые из обобщений, которые были сделаны относительно действий, производимых нарушением навыка на личность в обыденной жизни. Поводом для того, чтобы затронуть вопрос о болезненных изменениях личности, служит отсутствие совершенного равновесия личности у какого-либо человеческого существа, как это можно видеть из предыдущей части этой главы. Все мы являемся на практике продуктами нашей тренировки и наследственности. Поэтому некоторое углубление в факторы, лежащие в основе нарушении личности, кажется необходимой частью даже самой элементарной тренировки.

Временное нарушение навыка, вызванное экспериментально. Несколько лет тому назад Стрэттон (Stratton) произвел очень интересную серию экспериментов с целью испытать действие выведения из строя зрительно-двигательной реакции, которое производилось посредством линз, призм и зеркал, поставленных перед глазами. Например, в одном эксперименте одно зеркало помещали горизонтально над головой испытуемого и одно малое зеркало перед глазами так, чтобы на него падала отраженная от горизонтального зеркала картина. Изображение тела становилось, таким образом, горизонтальным вместо вертикального. Так как взято было два зеркала, то не было обращения правой стороны в левую, как в случае одного зеркала. “Наблюдателю приходилось, таким образом, смотреть на самого себя с точки зрения, помещенной как будто выше его собственной головы. Поле зрения включало все тело и ограниченную область вокруг”.

Эксперимент продолжался в течение трех дней. Когда зеркала не ставились, то глаза завязывались. Это сооружение вывело, конечно, все правильные навыки из сцепления. При этом наблюдалось головокружение, потеря равновесия и заметное топание ногами и нащупывание руками, а также отсутствие точной координации. Предметы, которые можно было легко достать, хватались так, как если бы они находились на гораздо большем расстоянии. Процесс восстановления зрительного приспособления начался почти сразу и быстро подвигался вперед. К концу третьего дня, хотя иногда и наступало головокру­жение, движения происходили все же свободно и точно. Другими словами, новая система навыков установилась на месте старой. Эксперимент не был продолжен настолько, чтобы испытуемый мог освоиться с этой новой системой зрительных образов так же, как со старой.

То же самое явление наблюдалось и тогда, когда линзы помещались таким образом, когда все видимые предметы казались перевернутыми. Хождение и движение рук при открытых глазах были крайне неуклюжи и полны неожиданностей. Естественно, что когда испытуемый реагировал на предметы с за­рытыми глазами, то старые навыки вновь самоутверждались и реакции производились правильно. “Конечность обыкновенно начинала двигаться в направлении, противоположном тому, которое в действительности требовалось. Когда я замечал предмет около одной из своих рук и пытался схватить его этой рукой, то приводил в движение другую руку. Тогда я усматривал ошибку и попыткой, наблюдением и исправлением добивался наконец желаемого действия”. Опять так же, как и в первом тесте, устанавливались новые системы навыков, и реакции на видимые предметы окружающей среды становились нормальными. Очень интересен один пункт в этих экспериментах, а именно тот факт, что в момент, когда убирались линзы или зеркала, испытуемый возвращался к своей старой системе реакций почти без нарушений. Нарушающий фактор действовал недостаточно долго для того, чтобы испытуемый реагировал иначе, чем другие люди, после того как была изменена окружающая обстановка. В позднейшем эксперименте тесты продолжались более долгое время. В этом третьем эксперименте взаимоотношения правой и левой стороны зрительных предметов были опять перевернуты. Стрэттон описывает свое собственное поведение следующим образом.

“Почти все движения, производившиеся под непосредствен­ным руководством зрения, осуществлялись с трудностями и препятствиями. Постоянно выполнялись неподходящие движения; например, я хотел передвинуть свою руку с одного места в поле зрения на другое место, которое я выбрал, но те сокраще­ния мускулов, которые произвели бы это, если бы существова­ло нормальное зрительное расположение, теперь влекли бы другую руку в совершенно другое место. Тогда движение пре­кращалось, начиналось вновь в другом направлении и наконец, после серии приближений и поправок, приводило к намеченной цели. За столом пришлось осторожно вырабатывать самые про­стые действия, чтобы себя обслуживать. Я постоянно пользо­вался не той рукой, когда нужно было взять что-нибудь, лежа­щее сбоку”.

На пятый день за утренним завтраком (линзы были надеты) редко применялась несоответствующая рука для того, чтобы взять предмет, лежащий по одну сторону. Движения сами по себе стали легче и менее прихотливыми и редко производились в совершенно ложном направлении. При хождении испытуе­мый не так часто натыкался на предметы. На седьмой день прак­тически все зрительные реакции стали совершенными, хотя иногда появлялись какие-то конфликты. При удалении стекол на восьмой день намечалось некоторое нарушение, продолжав­шееся в течение этого дня и на следующее утро. “Направляясь на какое-нибудь препятствие, стоящее на полу в комнате — стул, например, — я поворачивался в неправильном направле­нии, когда хотел избежать его; так что часто я, стараясь обойти вещь, как раз натыкался на нее или колебался на момент, в не­доумении, не зная, что делать. Неоднократно я оказывался в затруднении, какой рукой воспользоваться, чтобы схватить ручку двери, находящуюся сбоку от меня. Из двух расположен­ных рядом дверей, ведущих в разные комнаты, я покушался от­крыть не ту, которую следовало. Приближаясь к ступеньке, я заносил ногу вверх, находясь еще на расстоянии 30 см от нее, а при записывании своих заметок в это время я постоянно делал неправильные движения головой, пытаясь сохранить поле сво­его зрения около той точки, где я писал. Я поднимал голову вверх, когда надо было ее опустить; я двигал ею влево, когда надо было сделать это вправо”. Если бы судили о нормальности поведения Стрэттона во время первого дня по удалении стекол, то при поверхностном изучении только его реакций, не зная о причинах неправильного приспособления, вывели бы очень не­правильные заключения относительно отсутствия у него равно­весия и его общих условий. Зрительные реакции были, несом­ненно, весьма “несоответствующими действительности”, но нарушающие факторы действовали недостаточно долго, а кроме того, не при такого рода эмоциональных условиях, чтобы во­влечь и остальные его неорганизованные реакции.

Конечно, очень трудно в случае нормального взрослого, на­выки и эмоциональные реакции которого очень устойчивы, вы­звать какие-либо серьезные и сохраняющиеся воздействия на личность введением временных нарушающих факторов. В слу­чае невротического индивида даже временные факторы, вклю­чающие эмоции, могут понизить сумму организованных систем реакций до уровня младенца, как это прекрасно подтверждает­ся в случаях потрясения от звонка.

Во время младенчества и юношества нарушающие факторы среды вызывают самые серьезные и длительные последствия.

Исключение и восстановление систем реакций. Во вре­мя всего процесса развития человека от младенчества и до ста­рости, но преимущественно в юности, происходит не только процесс приобретения навыков и модификации наследственных реакций, но также и столь же важный процесс устранения сис­тем реакций, работающих только до определенного возраста. Старые ситуации уступают место новым, и по мере изменения ситуаций старые способы реакций должны бы отбрасываться и образовываться новые. Ни один нормальный младенец после нескольких месяцев ходьбы не возвращается к своим навыкам ползания, и старший ребенок не выкажет своего старого орга­низованного поведения по отношению к своим кубикам и иг­рушкам после того, как он научился пользоваться инструмента­ми. Навыки, усвоенные в прошлом году, просто не будут рабо­тать в следующем году. Это так же верно по отношению к нашей общественной деятельности, как и к нашим обыденным реакциям на предметы. Друзья наших зрелых лет, как правило, не те, кто были нашими друзьями в детстве и отрочестве. От­брасывание — это процесс не активный, а вызванный почти ис­ключительно тем фактом, что вместе с возрастом изменяется общественная и физическая среда, и должны усваиваться новые навыки, если индивидуум должен оставаться приспособ­ленным по отношению к меняющимся условиям. Несомненно, что полнота, с которой исключаются старые, неработающие уже навыки и связанные с ними эмоциональные факторы при столкновении с новым положением, чрезвычайно видоизменя­ет тип личности, в которую развивается каждый индивидуум. Если индивидуум постоянно сталкивается с новыми ситуация­ми, с которыми может справиться, как это бывает в нормальных случаях, и если системы реакций, которые он перерастает, не были слишком проникнуты дурной средой, то старый порядок уступает место новому без ранений и без появления разрушаю­щих факторов; но там, где имеется дурная наследственность, болезненность в детстве и излишняя снисходительность и без­заботность родителей, новый порядок навыков усваивается с самыми большими затруднениями. Индивид тогда остается свя­занным своим прошлым. Может быть, никто из нас не проходит неповрежденным через стадии детства и отрочества. Если взрослый вновь сталкивается с ранними положениями, то они могут не вызвать открытых младенческих реакций, но они и не теряют вполне своей способности встряхнуть старую эмоцио­нальную деятельность. Самые убедительные подтверждения для этого взгляда доставляет психопатология, но и повседнев­ная жизнь дает также убедительные указания. Очень многие индивиды сохраняют внутри непроницаемые отделения, напол­ненные старыми системами реакций, которые противостоят бу­рям и давлению зрелого возраста. Ранняя религиозная и обще­ственная подготовка видоизменяются с трудом или совсем не меняются. Способы говорить и мыслить о вещах, заученных на коленях матери, остаются иногда неизменными до горького конца. На новые положения невозможно правильно реагиро­вать, пока не произойдет видоизменение — старые навыки не будут работать в новой среде, но в то же время не захотят усту­пить место новым. Индивидуум остается, таким образом, в по­стоянно неприспособленном состоянии. Несколько иллюстра­ций могут помочь в понимании того, как возникают перекрещи­вающиеся наклонности, и как они влияют на личность. Один индивидуум потому становится психологом, несмотря на свой сильный интерес к медицине, что в свое время ему было легче получить тренировку по линии психологии. Другой идет по де­ловой карьере, тогда как, если бы это было возможно, он стал бы драматургом. Иногда, считаясь с необходимостью заботить­ся о матери или о младших братьях и сестрах, молодой человек не может жениться, хотя половой инстинкт нормален. Такой ход действий необходимо оставляет на своем пути неосуще­ствившиеся импульсы. Или же молодой человек женится и об­заводится домом, когда зрелые размышления обнаружили бы, что его карьера продвигалась бы гораздо быстрее, не будь он обременен семьей. Другой индивидуум женился и, не выражая в словах, даже и самому себе, что его брак — ошибка, он посте­пенно исключает всякое эмоциональное проявление, защищает себя от состояния в браке, подменяя естественные домашние связи какого-либо рода увлекательной работой, а много чаще — пристрастиями, увлечением быстрым движением и различного рода эксцессами. В связи с этим интересно отметить, как быст­ро женщины набросились на все виды работы во время послед­ней войны. Женщины при современном состоянии общества не имеют одинакового, по сравнению с мужчинами, доступа к за­хватывающим типам работы, поэтому шансы вырасти из своего отрочества для них более ограничены, чем для мужчин. Если мы правы в этом анализе, то мы никогда не можем вполне изба­виться от этих неосуществленных наклонностей делать другие вещи, а не те, которые мы делаем, и не можем никогда от них избавиться, поскольку мы не в состоянии перестроить самих себя. Эти неурегулированности появляются, как только сняты тормоза, т. е. во всех тех случаях, когда наши взрослые навыки речи и действия функционируют на низком уровне, как во сне, в мечтаниях и при эмоциональных расстройствах. По этой при­чине сновидения, а также ошибки и случайности обыденной жизни приобретают значение для изучения личности.

Развитие многих из этих задержанных наклонностей, но не всех, может быть прослежено до детства или отрочества, пред­ставляющих собой период напряжения и возбуждения. Мы ча­сто видим, что в детстве мальчик реагирует на свою мать в не­которых отношениях так же, как и на своего отца. Девочка так­же сильно привязывается к отцу и реагирует на него так, как реагировала бы при известных обстоятельствах ее мать. Эти наклонности, с точки зрения популярной нравственности, совер­шенно “невинны”. Но, по мере того как дети становятся стар­ше, они из того или другого источника узнают, что подобные способы “реагирования” либо “неправильны”, либо не приня­ты; тогда необходим процесс исключения и замещения. Заме­щение или подмены часто весьма несовершенны. Слова апосто­ла: “когда мы становимся мужчинами, мы отбрасываем детские дела” были написаны задолго до развития современной психо­логии. Мы их не отбрасываем, мы их замещаем, но они никогда не теряют вполне свою импульсивную силу. Родители, которые обнаруживают преувеличенные эмоциональные реакции в от­ношении своих детей, слишком много нежничая с ними, часто поощряют такие реакции и затрудняют нормальные замещения. В дальнейшей жизни старые системы навыков обнаруживают себя сами открытым образом. Иногда мы можем встретить мо­лодого человека, мать которого умерла и который находит мало привлекательности в девушках, с которыми он встречается. Он сам не может привести никакой причины для этого равнодушия и, может быть, рассердился бы, если бы ему изложили правиль­ное объяснение. Подобным же образом взрослые могут слишком сильно привязываться к детям. Это часто можно видеть в случае женщины, муж которой умер, оставив ее с единственным сы­ном. Сын замещает отца, и ее реакции, которые она считает вполне естественными для преданной матери, быстро принима­ют известные черты того, как она относилась бы к своему мужу.

Эти иллюстрации были выбраны из сферы нормальной жиз­ни. Они дают нам представление о характере и личности инди­вида. Они показывают нам, что, для того чтобы понять слабос­ти и сильные стороны какого-нибудь лица, мы должны иметь больше, чем только поверхностное знакомство с ним. Характер и личность не складываются в одну ночь и не растут, как грибы. В итоге мы можем сделать следующее обобщение: юношеские изжитые и частично обобщенные навыки и система инстинк­тивных реакций могут влиять и, может быть, всегда влияют на функционирование наших зрелых систем реакций и влияют, до известной степени, даже на возможность образования нами но­вых систем навыков, которые — как можно разумно предпола­гать — мы должны образовать.

Психопатологическая сторона извращения навыков.В качестве психологов, изучающих нормальное поведение, мы лишь настолько вдадимся в царство психопатологии, чтобы можно было проследить связи между вышерассмотренным из­вращением навыка и представлением психиатра о том, что он называет “душевным заболеванием”. Как хорошо известно, со­временные психопатологи обнаруживают все возрастающую тенденцию порвать с представлением патологов о болезни у тех пациентов, которые страдают болезненным изменением лично­сти. Когда патолог и физиолог посещают психиатрический гос­питаль, то они склонны искать адекватное объяснение состоя­ния пациента в терминах “повреждения мозговых клеток”, “за­ражения”, “отравления” и т. п. Для многих из них, как и для постороннего человека, кажется невозможным представить себе, что исчерпывающий отчет о болезни пациента с причин­ной точки зрения может быть дан, не прибегая к патологии, фи­зиологии или к медицинской химии. Многие считают, что в та­ких случаях (чисто функциональных случаях) неврологические и химические тесты необходимо должны обнаружить некото­рые отклонения от нормы, а если не удается обнаружить ника­кого органического расстройства, то они настаивают на том, что подобные изменения все же существуют, но что они носят настолько тонкий характер, что ускользают от наблюдения. Возможно, что подобный взгляд находит подтверждение во многих случаях, но нарастает убеждение в том, что нет необхо­димости в нахождении органических повреждений для объяс­нения подобных фактов и что если они и найдены, то они не не­пременно оказываются важными факторами. Другими словами, мы можем иметь больную личность на основе извращения на­выка — извращения, доведенного до такой степени, когда ком­пенсирующие навыки (полезные навыки) недостаточны для того, чтобы поддержать индивида в обществе. Он не находится в контакте со своей средой, и если только ему не будет оказано помощи, то он почти наверное погибнет вследствие конкурен­ции. Как мы уже отметили выше, нарушения навыка могут на­чаться, а часто и начинаются с младенчества. Снисходительная мать поощряет своего ребенка, позволяет ему есть все, что ему нравится, играть с тем, что только он спросит, не выказывает своего авторитета над ним, все делает за него и даже предуп­реждает его просьбы. При таком режиме ходьба и разговор от­срочиваются. Он прибегает к плачу; вою, толчкам и крику, ког­да желания его отклоняются. Мальчиком его балуют и портят. За него заступаются всегда, когда другие мальчики пытаются нанести ему удары, которые его выправили бы. Его не заставля­ют учиться, его не учат работать, зарабатывать добавочные деньги или брать на себя долю ответственности. Недостаточно рано обращают внимание на ложь и обман. Ему не внушают, что он должен нести нормальную нагрузку и ответственность за свои поступки. До тех пор пока сохраняется старая, благо­приятствующая ему обстановка, он держится на поверхности, но когда наступает кризис и когда ему приходится сталкивать­ся с миром, не встречая помощи со стороны, то он оказывается лишенным данных, которые помогли бы ему удержаться. Сна­ряжение его неадекватно. Мир полон таких плавающих облом­ков, многие из которых, благодаря благоприятной обстановке, никогда не попадают в психиатрическую клинику. Война дала несколько интересных случаев. Один, может быть, следовало бы привести. В призыв попал мужчина тридцати пяти лет, креп­кого сложения. Отца он лишился во время своего младенче­ства. Мать была вне себя и ходатайствовала перед конгрессом и непосредственно перед президентом об освобождении сына от службы, так как он “ее дитя” и ей приходилось спать с ним каждую ночь со времени его рождения. Пока тридцатипятилет­нее дитя было дома, мать тщательно следила за собой и была, в общем, бодрой и жизнерадостной. После того как сын вступил в армию, она становилась все более и более небрежной и впада­ла в отчаяние. Она обладала некоторым состоянием и влияни­ем, и ей удалось наконец добиться освобождения сына, после чего счастливые отношения возобновились. Вряд ли можно со­мневаться в том, что дальнейшие шесть месяцев жизни без сына привели бы мать в клинику. Оба эти индивида страдают болезнями личности, настолько же разрушительными, как ту­беркулез или рак. Но бесплодно было бы искать здесь органи­ческого расстройства. Душевное состояние этих индивидов объясняется теми видами приспособлений, которые никогда ими не отбрасывались в нормальное время. Доказательством того, что болезненные изменения личности происходят вслед­ствие затянувшихся осложнений в поведении, а не вследствие органических расстройств, служат многочисленные случаи, когда в новой и подходящей среде старые реакции ниспроверга­ются и на их место заступают новые. Индивид переделан с точ­ки зрения реакций и занимает свое нормальное место в обще­стве. Новая тренировка (“лечение”) хотя и труднее, однако ни­сколько не таинственней и не чудесней, чем обучение младенца хватанию леденца или отдергиванию руки от пламени свечи.

Абрахам Гарольд Маслоу

МОТИВАЦИЯ И ЛИЧНОСТЬ[3]