Индустрия насилия

В расследовании, которое проводили Леопольдо Франкетти и Сидней Соннино, было что-то английское. Оба молодых человека восхищались британским либерализмом, а Соннино получил свое имя от матери-англичанки. Прибыв на Сицилию, они очутились в краю, где большинство населения говорило на совершенно непонятном диалекте. В университетах и литературных салонах, оставшихся за спинами Франкетти и Соннино, Сицилия воспринималась как загадочное место, известное прежде всего из древнегреческих мифов и зловещих заметок в газетах. Поэтому молодые люди заранее готовились к тяготам и всякого рода неприятностям, твердо решив при этом составить как можно более полную карту неизведанных территорий. Среди оборудования, которое они привезли с собой на остров в марте 1876 года, были магазинные винтовки, пистолеты большого калибра и восемь медных тазов (по четыре на каждого). Тазы предполагалось наполнять водой и ставить в изножье походных кроватей, чтобы отпугивать насекомых. Поскольку вдали от побережья дорог почти не было (а те, что имелись, находились в ужасающем состоянии), путешественники часто ездили верхом, выбирая маршруты и проводников в самый последний момент, чтобы избежать возможных нападений.

Из двоих меньше иллюзий относительно Сицилии было у Франкетти: двумя годами ранее он побывал в аналогичной экспедиции на юге материковой Италии, поэтому представлял, чего можно ожидать. Однако Сицилия заставила его с «неизбывной нежностью» приникать к винтовке, притороченной к седлу. Позднее он писал: «Эта обнаженная, монотонная земля словно придавлена таинственным и зловещим бременем». Заметки, которые Франкетти делал во время путешествия, были опубликованы лишь недавно; из записанных им историй две в особенности помогут объяснить, почему он испытал шок, столкнувшись с Сицилией.

Как гласит первая запись 24 марта 1876 года, Франкетти и Соннино добрались до города Кальтанисетта в Центральной Сицилии. Там они узнали, что два дня назад в соседней деревне Баррафранка был застрелен священник; по утверждениям местных чиновников, эта деревня считалась оплотом мафии. В шестидесяти метрах от того места, где был убит священник, стоял свидетель – новичок на Сицилии, правительственный инспектор из северного города Турина, которого прислали взимать налоги с помола. Этот инспектор подбежал к умирающему священнику и услышал последние слова: священник обвинял в своей смерти собственного двоюродного брата.

Немало обеспокоенный случившимся инспектор вскочил на лошадь и помчался к карабинерам. Затем он сообщил о гибели священника его семье, причем не стал обрушивать на них горестную весть прямо с порога, а позвал за собой: мол, священнику требуется помощь – и по дороге открыл правду. Домочадцы священника поблагодарили инспектора за сочувствие и объяснили, что убийство стало итогом двенадцатилетней вражды священника и его двоюродного брата. При этом сам священник, человек весьма обеспеченный, пользовался в деревне дурной славой из-за склонности к насилию по подозрениям во взяточничестве.

Через двадцать четыре часа местная полиция арестовала инспектора, бросила его в камеру и обвинила в убийстве. В числе тех, кто дал показания против чужака, был и двоюродный брат священника. А жители Баррафранки, включая семью убитого, хранили молчание. По счастью для инспектора, чиновники в Кальтанисетте прослышали о происходящем; когда инспектора выпустили, настоящий преступник немедленно скрылся.

Через неделю после Кальтанисетты Франкетти и Соннино очутились в Агриженто, на южном побережье острова, славном развалинами греческих храмов. Там записные книжки Франкетти пополнила другая история – о женщине, получившей от полиции 500 лир в обмен на информацию о двух преступниках; эти двое были заодно с местным боссом, которому принадлежала значительная часть правительственных контрактов на строительство дорог. Вскоре после того, как женщина получила деньги, в деревню из тюрьмы, где провел десять лет, вернулся ее сын. С собой у него было письмо, в котором подробно расписывалось, в чем провинилась перед мафией его мать. Придя домой, он попросил у матери денег на новую одежду; женщина отвечала уклончиво, и это привело к шумной ссоре, после которой сын в гневе покинул материнский дом. Он быстро вернулся вместе с двоюродным братом; вдвоем они нанесли женщине десять ножевых ударов – шесть сын и четыре племянник. Затем они выбросили тело из окна на улицу – и пошли сдаваться полиции.

Путешествуя по Сицилии, Франкетти и Соннино неоднократно отмечали, что слово «мафия» за десять лет, прошедшие с момента, когда оно впервые было услышано, приобрело совершенно неподдающееся какому-либо толкованию многозначие. За два месяца своих разъездов путешественники услышали столько же толкований этого слова, сколько они встретили людей, причем каждый житель острова обвинял всех остальных сицилийцев в принадлежности к мафии. Местные власти ничем помочь не могли; как признался однажды лейтенант карабинеров: «Очень уж сложно определить, что это такое; нужно родиться в Самбуке, чтобы разобраться».

В предисловии к своей книге по итогам экспедиции Франкетти объяснял свои чувства: больше всего его поразило, что наиболее безнадежной ситуация оказалась не во внутренних Золотистых областях острова, где путешественники ожидали столкнуться с невежеством и преступностью, но в зеленых цитрусовых рощах в окрестностях Палермо. На поверхности город был центром процветающей индустрии, которой гордились все до единого: «К каждому дереву относятся так, словно это последний образчик редчайшей породы». Но на смену первому впечатлению приходили истории, от которых по коже бежали мурашки, а волосы становились дыбом. «После очередной порции таких историй аромат апельсинов и лимонов в цвету сменился запахом разложения». Концентрация насилия на фоне современного производства противоречила убеждению, которого истово придерживались итальянские власти: что экономическое, политическое и социальное развитие маршируют в ногу. Франкетти на Сицилии начал задаваться вопросом, воплощаются ли на острове принципы свободы и справедливости, которым он был привержен, «в чем-либо еще кроме патетических речей, скрывающих язвы, не поддающиеся исцелению; эти речи будто слой лака поверх мертвых тел».

Зрелище, как видим, трагическое и вгоняющее в тоску. Однако Леопольдо Франкетти был не только храбр, но и крепок духом; он искренне верил, что, засучив рукава, можно справиться с одолевающими новообразованное государство проблемами. Как и подобало истинному патриоту, он испытывал стыд при мысли о том, что иностранцам Сицилия известна лучше, чем итальянцам. Терпеливо изучая остров и его историю, Франкетти со временем преодолел сомнения и смятение. Результатом стала книга, в которой история мафии впервые была систематизирована. Сицилия отнюдь не представляла собой хаос; напротив, ее проблемы с законностью и порядком логично вытекали из присущей островитянам вполне современной рациональности. Как заключил Франкетти, причина состояла в том, что остров стал обителью «индустрии насилия».

Свою историю мафии Франкетти начинает с 1812 года, когда англичане, оккупировавшие Сицилию во время наполеоновских войн, принялись методично уничтожать царивший на острове феодализм. Феодальная система на острове базировалась на местной разновидности совместного землевладения: король передавал землю в аренду дворянину и его потомкам, взамен же аристократ обязывался присылать свою дружину на помощь королю, когда в том возникала необходимость. На территории аристократа, звавшейся «леном» или «феодом», единственным законом было его слово.

До искоренения феодализма сицилийская история являла собой нескончаемую череду сражений между чужеземными монархами и местными феодалами. Монархи стремились сосредоточить власть в центре, бароны как могли сопротивлялись этому стремлению. В междоусобных войнах преимуществом владели дворяне, не в последнюю очередь потому, что гористый ландшафт Сицилии и почти полное отсутствие дорог чрезвычайно затрудняли какое-либо вмешательство со стороны во внутренние дела острова.

Баронские привилегии были многочисленными и долговременными. Обычай, диктовавший вассалам целовать руку сюзерену при встрече, был официально отменен Гарибальди только в 1860 году. Титул «дон», прежде принадлежавший исключительно испанским аристократам, правившим островом, со временем стал обращением к любому человеку сколько-нибудь высокого положения. (Необходимо отметить, что это обращение распространено на Сицилии повсеместно, отнюдь не только в мафиозных кругах.)

Искоренение феодализма поначалу лишь изменило правила войны между центром и баронами. (Землевладельцы крайне неохотно расставались с властью; последнее из крупных поместий на острове распалось в середине 1950-х годов.) Однако постепенно враждующие стороны научились заключать и соблюдать долгосрочные перемирия; рынок собственности стал регулироваться соответствующими законами. Поместья распродавались по частям. А за землю, которую приобретаешь, а не получаешь по наследству, полагалось платить; земля стала инвестицией, вполне себя окупающей, если подойти к ней с толком. Так на Сицилии появился капитализм.

Капитализм существует благодаря инвестициям, однако беззаконие на Сицилии подвергало инвестиции серьезному риску. Никто не стремился покупать новые сельскохозяйственные машины или расширять владения и засевать поля зерном на продажу, пока существовала реальная угроза того, что конкуренты похитят эти машины и сожгут посевы. Подавив феодализм, современное государство должно учредить монополию на насилие и объявить войну преступности. Монополизировав наследие подобным образом, современное государство создает условия для процветания коммерции. В этих условиях больше нет места неуправляемым баронским дружинам.

По утверждению Франкетти, основной причиной возникновения мафии на Сицилии стала катастрофическая неспособность государства соответствовать этому идеалу. Государству не доверяли, потому что после 1812 года оно так и не смогло установить монополию на применение насилия. Власть баронов на местах была такова, что государственные суды и полиция плясали под дудку местных главарей. Хуже того, отныне не только бароны полагали себя вправе применять силу, когда и где им захочется. Насилие «демократизировалось», как сформулировал Франкетти. Агония феодализма привела к тому, что значительное число мужчин ухватилось за возможность силой завоевать себе место в новой экономике. Некоторые из недавних дружинников начали преследовать собственные интересы; они промышляли грабежом на дорогах, а землевладельцы покрывали их – кто из страха, кто по соучастию. Грозные управляющие, нередко арендовавшие части поместий, также прибегали к насилию для защиты своих владений. В городе Палермо цеха ремесленников требовали себе право ношения оружия, дабы они могли патрулировать улицы (равно как и «сбивать» цены, и проводить операции изъятия товаров у конкурентов).

Когда в провинциальных сицилийских городах стали формироваться местные органы управления, группы, сочетавшие в себе шайки вооруженных преступников, коммерческие предприятия и политические фракции, быстро сориентировались в ситуации и вклинились в этот процесс. Правительственные чиновники жаловались, что «секты» и «партии» – порой всего-навсего крупные семьи с оружием в руках – превращают отдельные области острова в совершенно неуправляемые районы.

Государство учредило и суды, но скоро выяснилось, что новые институты безоговорочно принимают сторону тех, за кем сила и воля эту силу продемонстрировать. Коррупция затронула и полицию. Вместо того чтобы извещать власти о преступлениях, полицейские зачастую выступали посредниками в сделках между грабителями и их жертвами. К примеру, угонщики скота уже не перегоняли украденный скот потайными тропами на бойню, а обращались к капитану полиции с просьбой «посодействовать». Капитан организовывал возвращение скота законному владельцу, а угонщики получали взамен деньги. Естественно, и сам капитан не оставался внакладе.

В этой гротескной пародии на капиталистическую экономику закон оказался поделен на части и приватизирован, подобно земле. Франкетти описывал Сицилию как остров под властью ублюдочной формы капиталистической конкуренции. На острове существовали весьма размытые, призрачные границы между экономикой, политикой и преступностью. В этих условиях люди, решившие начать свое дело, не могли полагаться на защиту закона, который не оберегал ни их самих, ни их семьи, ни их деловые интересы. Насилие сделалось условием выживания: способность применять силу ценилась не меньше инвестиционного капитала. Более того, по словам Франкетти, насилие на Сицилии стало одной из форм капитала.

Мафиози, согласно Франкетти, были «антрепренерами насилия» – специалистами, разработавшими то, что сегодня назвали бы самой передовой рыночной моделью. Под руководством своих боссов мафиозные шайки «инвестировали» насилие в различные области коммерции и предпринимательства с целью получения прибыли и обеспечения монополии. Именно эту ситуацию Франкетти и назвал индустрией насилия. Он писал:

«В индустрии насилия босс мафии… ведет себя как капиталист, импресарио и управляющий. Он руководит всеми совершаемыми преступлениями… он регулирует распределение обязанностей и следит за дисциплиной работников. (Поддержание дисциплины необходимо в любой индустрии, перед которой стоит цель получения значительной прибыли на постоянной основе.) Не кто иной, как босс мафии решает, исходя из обстоятельств, следует ли повременить с насилием или же прибегнуть к более жестоким и кровавым мерам. Он должен подстраиваться под рыночные условия, выбирая, какие операции нужно совершить, каких людей занять, какую форму насилия использовать».

На Сицилии люди с деловыми или политическими амбициями сталкивались со следующей альтернативой: либо вооружаться самим, либо – и это случалось чаще – приобретать защиту у специалиста по насилию, то есть у мафиозо. Живи Франкетти сегодня, он мог бы сказать, что угрозы и убийства являются частью сектора услуг сицилийской экономики.

Создается впечатление, что Франкетти воспринимал себя как нового Чарльза Дарвина в правонарушительной экосистеме; как таковой он открывает нам законы криминального мира Сицилии. Одновременно благодаря такому подходу Сицилия предстает перед нами как исключительная аномалия. Однако на самом деле капитализм в любой стране проходит «ублюдочную» фазу развития. Этой участи не избежала даже Великобритания, страна мечты Франкетти. В 1740-х годах в Сассексе вооруженные преступники получали огромные прибыли от контрабанды чая. Их деятельность привела к анархии в графстве: они подкупали таможенных чиновников, вступали в стычки с правительственными войсками и не брезговали грабежом. Один историк описывал Великобританию 1740-х годов как банановую республику, политики которой совершенствовались в искусствах патронажа и непотизма и в систематическом разграблении общественных средств. Картине, нарисованной Франкетти, также недостает полноты по той причине, что автор не верил в мафию как в тайное общество.

Работу «Политическое и административное состояние Сицилии» встретили комбинацией враждебности и безразличия. Многие сицилийские рецензенты обвиняли автора в невежественном презрении. Отчасти в том, что книгу восприняли именно так, есть вина самого Франкетти. К примеру, его предложения относительно способов разрешения «проблемы мафии» демонстрируют авторитаризм и антипатию к сицилийцам: он не допускал, что жители острова могут иметь право голоса по поводу того, как ими управлять. Франкетти полагал, что мировоззрение сицилийцев извращено, поэтому они считают насилие «этически оправданным», а честность отвергают как не имеющую моральной ценности. Судя по всему он не понимал, что люди зачастую присоединяются к мафиози только потому, что запуганы и не знают, кому доверять.

Тем самым пионерская работа по «индустрии насилия» не была воспринята при жизни Франкетти. Опубликовав свое исследование Сицилии, он в дальнейшем попытался сделать политическую карьеру, но не преуспел на этом поприще. В конце концов мрачный патриотизм, погнавший его на Сицилию, положил конец жизни Франкетти. (Даже друзья порой отмечали, что в любви Франкетти к своей стране было что-то темное и трагическое.) В годы Первой мировой войны он не находил себе места оттого, что страна не изъявила потребности в нем в тяжкую годину. В октябре 1917 года, когда разнеслась весть о сокрушительном поражении итальянцев под Капоретто, Франкетти впал в депрессию и пустил пулю себе в голову.