Дорогой мой Спенс

Кто бы подумал, что я буду писать тебе письмо. Ты умер 10 июня 1967 года. Боже мой, Спенс, прошло двадцать четыре года. Это долгий срок. Счастлив ли ты наконец? Все это долгое время, что ты провел на покое? Воздано ли тебе сполна за все твои душевные терзания в жизни? Знаешь, я никогда не верила, когда ты говорил, что не можешь заснуть. Я думала: ну давай же, засыпай – ведь сон спасал тебя от смерти. Ты был такой взвинченный. А помнишь ту ночь, когда ты был так встревожен? И я сказала – ладно, иди в дом, ложись спать. А я лягу на пол и поговорю с тобой, чтобы ты заснул. Я просто буду говорить, а когда тебе надоест меня слушать, то ты заснешь незаметно для себя.

Ну вот, я пошла в дом, взяла старую подушку и собаку Лобо. Легла на пол, смотрела на тебя и гладила старину Лобо. Я говорила о тебе и фильме, который мы только что закончили, – «Угадай, кто придет к обеду»; о моей студии и о твоем новом твидовом пальто; о саде и разных милых, успокаивающих вещах – о кулинарии и скучных сплетнях. Но ты не переставал метаться: направо, налево, поправлял подушки, дергал то и дело простыни… Без конца, без конца, без конца. Наконец – воистину наконец, а не просто – ты успокоился, затих. Я подождала некоторое время, а потом вышла из комнаты.

Ты говорил мне правду, так ведь? Ты действительно не мог спать.

А я все удивлялась тогда – почему? Я все еще мучаюсь этим вопросом. Ты принимал таблетки. Сильнодействующие. Ответь, ведь иначе ты вообще бы не спал. Жить тебе было нелегко, верно?

Чем нравилось тебе заниматься? Ты любил ходить в море, особенно в штормовую погоду. Ты любил поло. Но потом в авиакатастрофе погиб Уилл Роджерс. И с тех пор никогда ты уже не играл в поло – никогда. Теннис, гольф… Нет, это было не по‑настоящему. Ты забивал несколько мячей. Играл честно. Не думаю, чтобы ты когда‑либо «свенговал» в гольф‑клубе. «Свенговать» – считается ли это словом? Плавание? Да, ты не любил холодную воду. А прогулки пешком? Нет, это тебя не устраивало. Это такой род развлечений, при котором ты одновременно мог размышлять – о том о сем… О чем, Спенс? О чем же? О чем‑то важном, вроде глухоты Джонни, или о своей причастности к католической вере, о своей неправедности как католика? Никакого внутреннего покоя, никакого. Помню, как отец Киклик укорял тебя за то, что ты сосредоточен на всем дурном, что ты не хочешь сосредоточиться хоть на чем‑нибудь хорошем, как того требует твоя религия. Наверное, предметом твоего внимания было нечто очень важное, нечто такое, что неотступно тебя преследовало.

И неоспоримый факт. Ты был воистину великим актером. Я говорю так, поскольку верю в это, а еще потому, что слышала это от многих людей, работавших с нами. От Оливье, от Ли Страсберга, от Дэвида Лина. Ты умел делать свое дело. Причем умел делать так поразительно просто, так непосредственно – ты просто умел делать это. Ты не мог вжиться в свою собственную жизнь, зато ты умел жить жизнью любого другого человека. Ты был убийцей, священником, рыбаком, спортивным корреспондентом, судьей, газетчиком… Ты подавал им пример.

Для тебя не было необходимости учиться. Ты схватывал главное, не затрачивая много времени. Это впечатляло. Временами ты мог быть кем‑либо еще. И не был самим собой – значит, был в безопасности. Ты любил посмеяться, правда ведь? Ты никогда не упускал случая посмотреть на игру замечательных комиков: Джимми Дюранте, Фила Силверса, Фэнни Брайса, Фрэнка Макхью, Микки Руни, Джека Бенни, Бернса и Аллена, Смита и Дейла. И твоего любимца – Берта Уильямса. А забавные случаи? Ты мог пересказывать их – и блестяще. Умел посмеяться над самим собой. Ты получал огромное, огромнейшее наслаждение от дружбы и поклонения таких людей, как муж и жена Кэнины, Фрэнк Синатра, Боги и Бетти, Джордж Кьюкор, Вик Флеминг, Стэнли Крамер, семья Кеннеди, Гарри Трумэн, Лью Дуглас. Ты был веселым с ними, тебе было весело с ними, ты чувствовал себя уверенным, находясь с ними.

Но потом вновь жизненные испытания. О черт, выпей… Нет… Да… Возможно. Потом – прекрати пить. Ты был неподражаем в этом, Спенс. Ты умел просто взять и остановиться. Как я уважала тебя за это.

Ты обронил как‑то по этому поводу фразу: пока тебя не защищают два метра земли сверху, нет никакой гарантии. Но зачем тогда запасной выход? Почему он был всегда открыт? Чтобы убежать от самого себя – неподражаемого?

В чем же была причина, Спенс? Я все собиралась спросить тебя. Ты знал – в чем?

Что ты сказал? Я не слышу…

Вверх по лестнице – с помощью…

Да, мне повезло, что у меня были близкие люди. Ну да, Мама и Папа, а позже и Ладди. О, Ладди, чего бы я могла добиться без тебя? Эдди Кнопф – он дал мне первую роль. Он увидел меня и рискнул. Да, давай попробуй – подключайся. Это было в Балтиморе в 1928 году. Ой‑ой! Потом он перебрался в Нью‑Йорк. И вновь рискнул – поручил мне главную роль. Потом, правда, уволил. Но меня заметили. Да, Артур Хопкинс. От него я получила прелестную роль в маленькой пьесе. Это была безвкусная поделка. Ее закрыли через два дня, но он дал мне другую работу – подменять Хоуп Уильямс в «Празднике». И снова Ладди и моя подруга Алиса Палаш: «Ты молодец, Кейт, ты просто…» Что бы я делала без этой поддержки?

Лора Хардинг – как она меня вдохновляла! Искушенная в житейских делах. Я считала, что она – чудо, а она убеждала меня, что чудо – это я.

Филлис Уилбурн – неизменно, двадцать четыре часа в сутки, все семь дней в неделю – рядом. Вечно.

Джордж Кьюкор. Какое множество картин!

За шестьдесят лет круг людей, которых я считаю своими близкими, расширился. Круг тех, кто поддерживал меня, выручал меня. Они вселяли в меня мужество. Ведь без них – ни за что не подняться на самую вершину.

Моя милая подруга Лора Фратти – она учила меня, как правильно играть на рояле в фильме и на сцене. Ну разве она не чудо?

Наверняка я не смогу назвать многих из моих помощников, моей опоры, которые каждый день сопровождали меня по жизни: кто проталкивал, кто слушал, кто способствовал, кто наставлял. Чарльз Ньюхилл, сорок три года кряду. Ладди, Фишер, а теперь Джимми Дэвис.

И Нора: мысль невопрошаемая, пища, безграничная забота, любовь. «Вот, прошу вас, мисс Хепберн».

И Шарон Пауэрс. Честное слово, без тебя – полнейший хаос.

Тони Харви. Друг – настоящий.

Дэвид Эйхлер – «моя» филадельфийская история.

Скотт Берг – мой главный критик.

И конечно же, Синтия Макфадден – моя подружка, которая помнит мою жизнь лучше, чем я сама.

Фрея Мэнстон – мой агент, моя надсмотрщица. Это она, в сущности, заставила доделать эту книгу.

И – опять‑таки – Мама, и Папа, и Пег, и Боб, и Дик, и Мэрион, и Кэти Хаутон.

И наконец – Сонни Мета, мозговой центр. Глава издательства «Кнопф».

Воспоминания… Они все… О, благодарю.

Да, везучая!