Кому нужен Вашингтон?

 

Отправляясь в конце декабря в Сан‑Вэлли вместе с Марией и детьми, я пребывал в великолепном настроении. После напряженной работы в Сакраменто в ходе избирательной кампании я с нетерпением ждал возможности немного отдохнуть. За два дня до Рождества мы были на горнолыжном курорте неподалеку от нашего дома, где катаемся настолько часто, что одна трасса даже называется «спуском Арнольда». Я хорошо катаюсь на горных лыжах, и «спуск Арнольда» – это «черная» трасса, предназначенная для экспертов, с обилием сложных крутых участков. Но, должен признаться, ногу я в тот день сломал на детском склоне – просто споткнулся о свою собственную палку. Я ехал настолько медленно, что крепление не сработало и лыжа не отстегнулась. Нагрузка оказалась такой большой, что моя бедренная кость не выдержала и сломалась. Я почувствовал, как она хрустнула.

Мы наспех устроили импровизированное Рождество в Сан‑Вэлли, после чего я вылетел в Лос‑Анджелес и обратился в больницу. Мария сопровождала меня, но сразу же вернулась назад, чтобы принять гостей, которых мы собирали каждый год. Оказаться в больнице, проводить праздник без своих близких, – не говоря про невыносимую боль, – было от чего прийти в отчаяние. Хирургам пришлось вставлять в кость металлический стержень с проволокой. По словам врачей, на поправку мне требовалось не меньше восьми недель. Однажды поздно вечером ко мне заглянул Сильвестр Сталлоне, чтобы меня приободрить. Он принес боксерские перчатки – напоминание о том, что я должен сражаться. Меня навещали и другие, Том Арнольд и наш пастор преподобный Ллойд Торгерсон, и во время одного из визитов я расплакался. «Наверное, это подали свой голос лекарства, – виновато сказал я. – На самом деле я не из тех, кто плачет».

Настроение у меня было отвратительное не только потому, что травма перечеркнула праздники, но также потому, что она грозила сорвать церемонию инаугурации и помешать мне блестяще начать второй срок. Инаугурационную речь я должен был произнести 5 января 2007 года, а четыре дня спустя мне предстояло сделать доклад о положении дел в штате. Я заранее подготовил выступление с перечислением основных целей, намеченных на следующие четыре года. Однако теперь я не мог себе представить, как буду выступать, отвлекаясь на боль или одурманенный обезболивающими средствами. Конечно, однажды Тедди Рузвельт получил пулю от неудавшегося убийцы, но спокойно закончил речь и лишь затем обратился к врачу. Я гадал, смогу ли провернуть нечто подобное.

Я как мог готовился к своему выступлению, но по мере приближения назначенной даты Мария все острее проникалась тем, насколько серьезная у меня травма. Наконец она решительно заявила: «Этого не будет». Я все еще приходил в себя после сложной операции, носил на бедре корсет и был не в состоянии принимать участие в инаугурационной церемонии. Мы согласились ее отложить.

На следующее утро я внутренне кипел. У меня перед глазами стояли образы раненых солдат в Центральном военном госпитале имени Уолтера Рида, мужественных ребят, которых прооперировали лишь накануне. Они стремились побыстрее поправиться и вернуться в строй, продолжать воевать. Я подумал: «Эти парни рвутся в бой, а я хочу отложить свое выступление?» Я почувствовал себя нытиком.

Я должен был присутствовать на церемонии инаугурации, даже если ради этого мне бы пришлось ползти на четвереньках по ступеням Капитолия. Позвонив Марии, я сказал, что нам нужно вернуться к первоначальному плану. Поняв, что я перешел в режим машины и меня не остановит ничто, Мария приложила все силы к тому, чтобы инаугурация прошла успешно. Помимо поддержания моего морального духа, она лично наблюдала за установкой трибуны в Сакраменто, куда я смог бы подняться на костылях.

Народу на церемонии собралось много: представители обеих партий, бизнесмены и профсоюзные лидеры, пресса, друзья и родные. Уилли Браун, старейшина демократического большинства и бывший спикер ассамблеи штата, выступал в роли ведущего, что должно было подчеркнуть взаимодействие партий. Я гордился тем, что нахожусь здесь.

Второй губернаторский срок я начинал с амбициозных замыслов. Я был полон решимости сдержать свои предвыборные обещания и решить еще более масштабные, сложные вопросы, превратив Калифорнию в лидера по части здравоохранения, охраны окружающей среды и политических реформ. Мы уже дали старт крупным программам по изменению климата и инфраструктуры. Спад закончился, экономика снова росла, и благодаря этому, а также благодаря строгой дисциплине, мы сократили бюджетный дефицит с 16 миллиардов долларов в 2004 году до всего четырех миллиардов в текущем финансовом году. В бюджете на год, начинающийся в июле 2007 года, который я собирался представить законодателям, впервые за много лет дефицит должен был быть нулевым. Так что все было готово для решительных действий.

В своей инаугурационной речи я собирался бросить вызов само́й партийной принадлежности. Безумная поляризация нашей политической системы и тот паралич власти, вред и бессмысленные траты, которые она несла, вызывали у меня отчаяние. Несмотря на межпартийные соглашения по инфраструктуре, охране окружающей среды и бюджету, достигнутые в 2006 году, раскол Калифорнии только углублялся. Республиканцы и демократы больше не могли встречаться посредине и находить компромиссы по общим интересам, как это было в годы послевоенного бума. Теперь калифорнийская политика представляла собой огромную центрифугу, отгонявшую избирателей и политиков из центра. Избирательные округа перекраивались так, чтобы исключить соперничество: в одних заправляли республиканцы‑консерваторы, в других – демократы‑либералы. Покойный конгрессмен Фил Бертон так гордился «политической географией», которую он провел для калифорнийских демократов в 1981 году, что называл ее своим вкладом в современное искусство. В своем докладе о положении дел в штате в 2007 году я сказал, что вследствие «политической географии» законодательная власть в Калифорнии стала еще более закостенелой, чем это было во времена Австро‑Венгерской империи при Габсбургах.

Воочию убедиться в жутких последствиях этого пришлось в первые два дня после трагедии 11 сентября 2001 года. В то время как вся страна скорбела по жертвам террористических атак в Нью‑Йорке и Вашингтоне, законодательное собрание Калифорнии принимало закон о новой перекройке избирательных округов, который должен был еще больше укрепить позиции политических долгожителей от обеих партий. Подобный подход ставил партии выше народа, и я считал, что его необходимо менять.

Поэтому, встав с больничной койки, взяв костыли и поднявшись на трибуну, я призвал калифорнийцев прекратить расходиться по крайне правым и крайне левым позициям и вернуться в центр. Обращаясь к политикам, я сказал: «Центризм вовсе не означает слабость. Это не соглашательство и не отсутствие собственной позиции. Центризм – это сбалансированный, трезвый подход. Американская политическая система должна вернуться в центр, где находится народ».

Затем я напомнил избирателям: «У левых и правых нет монополии на сознание. И мы не должны им это позволять. Можно быть центристом и иметь твердые жизненные принципы. Можно искать компромисс и при этом сохранять свои убеждения. Что может быть принципиальнее, чем отказ от части своих убеждений ради общего блага? Именно так составлялась конституция нашей страны. Если бы Отцы‑основатели не искали компромиссы, они до сих пор заседали бы в гостинице «Холидей‑инн» в Филадельфии!»

Через четыре дня я выступил перед законодателями с докладом о положении дел в штате. Я поблагодарил их, несмотря на то, что в первый мой срок наши пути нередко расходились. И мне не пришлось кривить душой – достаточно было сравнить их с вашингтонскими политиками. «В прошлом году федеральное правительство было парализовано политическими игрищами и противостоянием, – сказал я. – Но вы, сидящие в этом зале, приняли законы об инфраструктуре, о минимальной заработной плате, стоимости лекарств по рецептам, о сокращении выброса парниковых газов в атмосферу. И это говорит о том, что мы не собираемся ждать, когда наши проблемы станут еще хуже. Мы не собираемся ждать, когда их за нас решат федеральные политики. Потому что будущее не ждет».

Затем я изложил свое видение будущего штата. «Мы не только сможем вести Калифорнию в будущее, мы сможем показать стране и всему миру, как туда попасть. Мы это сможем, потому что у нас есть экономическая мощь, население и новейшие технологии. Наш штат является современным эквивалентом древних городов‑государств Афины и Спарта. Калифорния обладает умом Афин и силой Спарты». После чего я перечислил полдюжины амбициозных проектов, которые должны были сделать Калифорнию примером для подражания страны и всего мира, – от строительства новых школ до борьбы с глобальным потеплением.

Разумеется, среднему политику глубоко наплевать на Афины и Спарту и на разные видения. Но я только что одержал победу на выборах, поэтому ко мне нужно было прислушиваться. Я не сомневался, что по крайней мере кто‑то из сидящих в зале поставит перед собой задачу добиться в будущем еще большего, чем было сделано в 2006 году.

Еще не расставшись с костылями, я вместе со своей командой включился в работу. Я не забыл о тех целях, которые ставил в своих выступлениях. Также было важно реализовать все предложения по формированию бюджета на текущий год. Как следствие, программа действий получилась самой амбициозной из всех, какие только ставила перед собой в современной истории администрация какого‑либо из штатов: решительная реформа законодательной политики в области здравоохранения, всесторонняя борьба с изменением климата, включающая введение – впервые в мировой практике – новых стандартов горючего с пониженным содержанием вредных веществ, строительство новых тюрем и масштабный, неоднозначный проект окончательного решения легендарных «водяных войн» Калифорнии, строительство канала, призванного завершить дело, начатое Пэтом Брауном тридцать лет назад.

Мы продолжали осуществлять реформы в бюджетной сфере и политике: укрепление стабилизационного фонда и мораторий на сбор денег на благотворительность и политические кампании на время прохождения проекта бюджета через законодательное собрание. Мы предприняли вторую попытку пересмотра границ избирательных округов, направленного на формирования независимой законодательной власти, не связанной партийными интересами. И еще мне приходилось по много часов помогать простым людям решать чрезвычайные проблемы. Мы несколько недель вели переговоры с такими ипотечными компаниями, как «Кантриуайд», «Джи‑эм‑эй‑си», «Литтон» и «Хоум‑эк», помогая неплатежеспособным заемщикам, над которыми нависла угроза потерять свое жилье. Мы встречались с главами правоохранительных органов Большой калифорнийской долины и долины Салинас, обсуждая эффективные методы борьбы с организованной преступностью.

Рабочий день у меня нередко продолжался по шестнадцать часов, и в большинстве случаев я оставался ночевать в Сакраменто. Мне была по душе такая жизнь, наполненная работой, в непрерывном движении. Но я скучал по Марии и детям и старался вечером в пятницу выбираться в Лос‑Анджелес, чтобы провести выходные с семьей.

В первый мой срок такой график работал, в основном, полагаю, благодаря материнскому таланту Марии. Но как‑то раз весной, когда я вернулся из Сакраменто и мы сидели за обеденным столом, Кристина расплакалась. «Папочка, тебя никогда не бывает дома, – всхлипывая, заявила она. – Ты вечно в своем Сакраменто. Ты не был в школе, когда я выступала на творческом вечере». Другой ребенок подхватил: «И тебя не было в родительский день. Приходила одна мама». Заплакал один из мальчишек. «Да, и меня ты тоже обидел. Ты не пришел ко мне на футбол!» Началась цепная реакция. Все дети плакали, все жаловались.

Должно быть, Кристина увидела у меня на лице потрясение. Я получал такое наслаждение, работая губернатором, что начисто забыл про домашние заботы.

– Извини, папа, но я не могла молчать, – сказала Кристина.

– Нет, Кристина, – возразила Мария, – ты правильно поступила. Я считаю, очень важно высказать твоему отцу все, что ты думаешь и чувствуешь. Так что выкладывай ему все. – Она также была недовольна моим постоянным отсутствием и предлагала детям высказаться.

Временами я сам бываю таким локомотивом. А сейчас меня встревожило то, давно ли детей мучат подобные мысли и как долго они собирались с духом признаться мне в этом. Я всегда повторял, что в семье каждому приходится приносить какие‑то жертвы. Когда шесть человек живут вместе, никто из них не может на все сто процентов делать только то, что ему хочется. Что ж, вот настал мой черед. Я дал слово начиная с этого момента оставаться ночевать в Сакраменто только один раз в неделю. «Возможно, мне иногда по утрам придется уходить из дома до того, как вы встанете, и, возможно, вечером я буду возвращаться уже тогда, когда вы ложитесь спать, – сказал я. – Но отныне я буду здесь».

Все говорят, что политика разбивает браки. Ты полностью погружаешься в работу, и это сказывается на твоих близких. Но даже если тебе удается хотя бы частично оградить жену и детей от общественного внимания, у них тем не менее складывается ощущение, что им приходится с кем‑то тебя делить, что они тебя теряют. Конечно, Мария была сильной личностью, и она сделала собственную карьеру. Увидев, что моя одержимость работой в должности губернатора приводит к тому, что мы удаляемся друг от друга, она сделала все возможное, чтобы заботиться о детях, в то же время в случае необходимости выполняя обязанности Первой леди. И она ждала.

Перед пресс‑конференцией предыдущей весной, на которой был дан старт моей кампании по переизбранию, мои помощники умоляли меня не браться за реформу системы здравоохранения. «Пожалуйста, только не говорите, что вы этим займетесь». Нашим главным специалистом в области здравоохранения был Дэниэл. Прежде чем возглавить штаб Марии, он основал Департамент регулируемого здравоохранения при губернаторе Грее Дэвисе.

Но я уже завелся и заявил журналистам: «Во второй срок я проведу реформу системы здравоохранения». После пресс‑конференции Сюзен и Дэниэл сказали в один голос: «Проклятие, он взвалил на себя непосильную ношу!» Они умоляли меня не обещать подготовить план реформ к докладу о положении дел в штате. Поэтому как только мне встретился какой‑то журналист, я ему заявил: «И к докладу о положении дел в штате у меня уже будет готовый план». Потом Сюзен шутила, что ей пришлось заткнуть Дэниэлу рот гигиеническим пакетом, чтобы он не высказал вслух все, что думает по этому поводу. Дэниэл не мог поверить в то, что нам всего за восемь месяцев придется разрабатывать подробный проект реформы системы здравоохранения для Калифорнии: по слухам, в Массачусетсе, штате размером с один округ Лос‑Анджелес, на это потребовалось два года. Мне пришлось всех успокаивать.

Можно было понять опасения моих помощников. Попытка преобразования системы здравоохранения едва не погубила Билла Клинтона. И те же самые демоны здравоохранения, стоявшие перед Америкой, стояли перед нашим штатом: непрерывно растущие цены, неэффективность, мошенничество, растущая нагрузка на работодателей и страховые компании, миллионы тех, кто не охвачен медицинской страховкой. Однако я всегда считал страшным позором то, что величайшее в мире государство не может обеспечить медицинскими услугами всех своих граждан, как это обстоит во многих европейских странах. Но при этом я верил в частный сектор и выступал против государственной системы как единственной панацеи. Наш подход принципиально отличался от всего, что было прежде.

Я не собирался стыдить бизнесменов и тех, кто уже обладал медицинской страховкой, заставляя их идти на новые огромные траты ради тех, у кого страховка отсутствовала вовсе или была недостаточной. Вместо этого я рассудил, что они и так уже оплачивают все эти расходы через большой скрытый налог: растущую стоимость своих собственных затрат на медицинские услуги. Поэтому, покрывая расходы незастрахованных, они не будут платить больше того, что платят сейчас, при этом медицинское обслуживание станет более эффективным. Я также сделал упор на то, что у большинства жителей Калифорнии, не имеющих медицинской страховки – а именно, у двух третей, – есть работа. Это было сердце Калифорнии – молодые семьи, не охваченные в полной мере медицинским страхованием.

Дэниэл Зингейл возглавил команду, которая провела блестящую работу по составлению плана реформ. Всеобщее медицинское страхование должно было потребовать жертв от всех игроков – больниц, страховщиков, работодателей, врачей, – и Дэниэл усадил их за стол и привлек к участию в работе. В итоге план получился из трех частей. Полное всеобщее медицинское страхование. Предписание каждому жителю Калифорнии приобрести медицинскую страховку. И требование к страхователям выдавать страховку всем, независимо от возраста и уже имеющихся проблем со здоровьем. Также были предусмотрены субсидии для тех, кто не может самостоятельно оплатить страховку, и, кроме того, решительные меры по контролю над стоимостью медицинских услуг. При этом основной упор делался на профилактику заболеваний.

Так что, вместо того чтобы уклоняться от проблемы здравоохранения, я сделал ее своим главным приоритетом на 2007 год, провозглашенный «годом здравоохранения». Каждый день в моем рабочем графике были предусмотрены общественные мероприятия и закрытые встречи. Я ездил по всему штату, встречаясь с больными, врачами, медсестрами, заведующими больницами. Ежемесячно я устраивал круглые столы, за которым просто сидел и слушал. В мае я даже попросил Джея Лино позволить мне рассказать о проблеме финансирования здравоохранения в программе «Сегодня вечером». В качестве примера Джей привел одного своего родственника, который три месяца лечился в больнице в Англии, что обошлось ему всего в 4500 долларов.

Спикер ассамблеи Фабиан Нуньес со своей стороны обрабатывал крупные профсоюзы, призывая их поддержать реформу здравоохранения, а я сосредоточил основное внимание на бизнесе. Вместе с врачами, больницами и адвокатами больных обсудили все главные проблемы, подготовив подробный план, предусматривающий всеобщее обязательное медицинское страхование и уменьшающий размеры налогов. К декабрю Закон о медицинском обеспечении и сокращении затрат на здравоохранение штата Калифорния получил поддержку ассамблеи, несмотря на противодействие профсоюза медсестер и либеральных демократов, упрямо цеплявшихся за государственное страхование как за единственный способ решения проблемы.

Однако в январе 2008 года, после целого года интенсивной работы, реформа системы здравоохранения даже не была представлена к голосованию в сенате. Проект просто умер в сенатской комиссии. По слухам, глава сената демократ Дон Перата не смог переварить то, что этот молодой выскочка, спикер‑демократ, работающий заодно с губернатором‑республиканцем, подготовил два крупнейших законопроекта в современной истории Калифорнии: закон о борьбе с изменениями климата и закон о реформе системы здравоохранения. Некоторые демократы открыто жаловались на то, что в политическом плане крайне нежелательно позволять губернатору‑республиканцу одержать значительную победу в таких сугубо «демократических» вопросах. (В начале семидесятых Тедди Кеннеди придерживался того же курса, блокируя реформу национальной системы здравоохранения, предложенную президентом Никсоном.) Я не мог поверить в то, что политическое противостояние двух лидеров‑демократов законодательного собрания штата застопорит решение вопроса, имеющего огромное значение для всего народа Калифорнии.

Это было серьезное поражение. Но я не сожалел о предпринятых усилиях, поскольку о поражении самой реформы системы здравоохранения говорить было еще рано. Наш законопроект был внимательно изучен в Вашингтоне и стал основой реформы общенациональной системы здравоохранения 2010 года. В нашем плане были учтены некоторые слабые места реформы системы здравоохранения, впервые проведенной в Массачусетсе Миттом Ромни, – мы сосредоточили особое внимание на профилактике заболеваний и четком описании страховых случаев, что позволило существенно сократить общую стоимость реформ. По сути дела, наша реформа системы здравоохранения была распространена на всю Америку, и Калифорния стала здесь лидером.

Разумеется, ни от кого не укрылся разительный контраст между той работой, которая делалась в Калифорнии, и бесконечными препирательствами и запинками в Вашингтоне. Журнал «Тайм» поместил на обложку своего июньского номера фотографии нью‑йоркского мэра Майкла Блумберга и меня с подписью «Кому нужен Вашингтон?». Основной смысл статьи сводился к тому, что в городе Блумберга и в моем штате свершались великие дела, которые не удавалось осуществить Вашингтону. Вашингтон отверг Киотский протокол, направленный на борьбу с глобальным потеплением, но Калифорния первой в Америке приняла закон об ограничении выброса парниковых газов. Президентская администрация отказалась от изучения стволовых клеток, а Калифорния вложила в эти исследования три миллиарда долларов. Вашингтон ответил отказом на нашу просьбу выделить деньги на ремонт дамб и других гидросооружений, но мы собрали миллиарды долларов за счет выпуска облигаций и приступили к ремонту дамб и перестройке инфраструктуры. Я сказал корреспонденту журнала «Тайм»: «Все важнейшие предложения поступают от местных администраций. Мы не собираемся ждать, когда придет большой дядя и все сделает за нас».

Мы с Блумбергом понимали, как важно выйти за границы своих территорий. В мае Блумберг возглавил второе совещание мэров крупнейших городов мира, посвященное проблеме изменения климата. Задачей этого представительного форума было сокращение выброса углеродосодержащих веществ. Летом мы с Блумбергом объединились с губернатором Пенсильвании Эдом Ренделлом, демократом, и образовали фонд Построения будущего Америки – некоммерческую организацию, призванную открыть новую эру в инвестициях в инфраструктуру США. И я уже заключил договоры с другими штатами и иностранными государствами по проблемам взаимной торговли и изменений климата. После того как осенью 2006 года наш штат принял закон об ограничении выброса парниковых газов, включающий жесточайшие стандарты экологических норм для легковых автомобилей, зарегистрированных в Калифорнии, мы подписали соглашение о совместном решении проблем климата с канадской провинцией Онтарио, отделенной от Детройта лишь рекой. Это вызвало ярость некоторых автопроизводителей, и конгрессмен‑республиканец от Детройта даже вывесил рекламный плакат, гласящий: «Арнольд приказывает Детройту: умри и не встань!» В ответ я сказал журналистам: «Арнольд говорит Детройту: хватит лежать без дела!»

Моя готовность находить союзников, не обращая внимания на партийную принадлежность, вызывала недовольство консервативно настроенных республиканцев. Если они усомнились в том, что я истинный республиканец, когда я взялся за проблему климатических изменений, то теперь, когда я принялся за реформу системы здравоохранения, их возмущению не было предела. В сентябре, открывая партийную конференцию в Палм‑Спрингс, я бросил еще один камень в огород тех, кто мыслил узкими категориями партийных интересов.

– Дорога к победе ясна, – сказал я. – Республиканская партия Калифорнии должна стать правоцентристской партией, представляющей бескрайние просторы средних слоев населения штата. Это плодородные зеленые земли в настоящий момент заброшены, но они могут стать нашими. – Свое выступление я завершил убедительной просьбой приложить все силы к тому, чтобы партия добилась этого. Однако моя речь была встречена холодно. Вежливые аплодисменты, и только. Делегатам конференции не был нужен плодородный, зеленый центр; они хотели прозябать на холодной, суровой окраине.

Следующим выступал губернатор Техаса Рик Перри, политик крайне правого толка. Он пренебрежительно отозвался о проблемах изменения климата, осудил проекты строительства инфраструктуры как бесцельное разбазаривание средств и объявил, что Республиканская партия находится на подъеме. Зал был в восторге. До президентских выборов 2008 года оставался всего год. Я вспомнил пророческие слова Рональда Рейгана: «катиться с обрыва с развевающимися знаменами». Похоже, именно туда и направлялась Республиканская партия.