Истинная жизнь губернатора‑терминатора

 

Золотой процветающий штат, Калифорния также подвержена природным катастрофам. Географическое положение и климат делают ее необычайно уязвимой перед пожарами, наводнениями, оползнями, засухами и, разумеется, землетрясениями.

Учитывая регулярность подобных стихийных бедствий, я понимал, что какая‑нибудь катастрофа обязательно придется и на мою вахту. Наши пожарные, полицейские и сотрудники прочих экстренных служб являются одними из лучших в мире, но мне недостаточно было только встречаться с командирами и читать планы действий в чрезвычайных ситуациях. Я буквально с ума сводил своими бесконечными вопросами министра здравоохранения и социального обслуживания Кима Белше, отличного специалиста в своем деле.

А что, если в Лос‑Анджелесе разразится эпидемия и нужно будет срочно госпитализировать десять тысяч человек? Как на это откликнутся больницы? Как быстро они смогут разбить палатки с койками, кислородными баллонами и стерильным оборудованием? Где хранятся эти палатки? Где хранятся койки? Где можно будет набрать необходимое количество врачей и медсестер? Есть ли у нас списки врачей и медсестер, вышедших на пенсию? Проверял ли кто‑нибудь эти списки?

После разрушительного урагана «Катрина» в 2005 году, когда со всей очевидностью проявилась полная беспомощность властей, я был полон решимости ни в коем случае не допустить повторения подобного в Калифорнии. Я понимал, что герою боевиков, ставшему губернатором, ошибок на этом фронте не простят. Это означало, что мы должны были проводить учения, совершенствовать подготовку наших чрезвычайных служб. Даже снимаясь в кино, я не выполнял трюк, предварительно не отрепетировав его минимум десять раз. Так как же я мог ожидать эффективных действий от чрезвычайных служб, если мы не отрабатывали сценарии пожаров, наводнений и землетрясений? А что, если землетрясение вызовет крупный пожар? Или, скажем, ситуация, когда спасатели не могут добраться до места катастрофы, бушует пожар, а пожарное депо тоже разрушено, ворота заклинило и машина не может выехать. И связь также нарушена. Что делать в этом случае?

Все это было настолько четко высечено у меня в сознании, что еще в 2004 году, до «Катрины», я провел учения чрезвычайных служб штата, получившие название «Золотой хранитель». Это была масштабная проверка готовности оперативно отреагировать на любое стихийное бедствие или террористический акт. Мы проверяли все: планирование, организацию действий, связь, маршруты эвакуации, готовность больниц, взаимодействие властей штата с федеральными и местными властями. Каждый год мы предлагали какую‑нибудь новую катастрофу. В первый год это была атака террористов с использованием «грязных» бомб, заразивших радиоактивными отходами сразу несколько аэропортов и морских портов штата. В последующие годы была проверена готовность к разрушительным землетрясениям, наводнениям и снова террористическим атакам. Это были самые крупные, самые разносторонние учения в стране, в которых принимали участие тысячи сотрудников чрезвычайных служб. Каждые учения готовились в течение нескольких лет. Мэтт Беттенхаузен, глава чрезвычайных служб штата, по достоинству оценил мое стремление. «Как хорошо иметь босса, который постоянно требует: тренируйтесь, тренируйтесь, тренируйтесь», – сказал он.

Как‑то раз я слушал план предстоящих учений «Золотой хранитель», согласно которому в Южной Калифорнии произошло землетрясение силой 7,8 балла. Докладчик объяснил, что вертолет дорожной полиции штата должен был забрать меня и доставить в штаб в округе Ориндж, где собирались все ключевые фигуры. «Землетрясение произойдет в пять часов сорок пять минут утра, и мы заберем вас ровно в шесть», – сказал он. Задумавшись, я наконец спросил: «Откуда вам известно, что землетрясение произойдет в пять сорок пять?»

– Так прописано в графике. Все должны вместе отправиться в район катастрофы.

Больше я ничего не сказал. Я мысленно рассуждал: «Все это пустая показуха. Как я узнаю, действительно ли мы готовы, если мы готовимся к проверке на оперативность реагирования?» Поэтому на следующее утро я встал в четыре утра и позвонил в дорожную полицию штата. «Землетрясение уже произошло, – сказал я. – Учения начались, отсчет времени идет».

Невозможно себе представить, какой это вызвало переполох. Начальник дорожной полиции штата и представитель федерального министерства внутренней безопасности пришли в ужас. Всем пришлось бегать сломя голову. Однако в конечном счете чрезвычайные службы сделали свое дело. Учения выявили в системе некоторые слабые места, но представитель министерства внутренней безопасности не скрывал своего раздражения.

– Ума не приложу, почему вы не предупредили меня заранее, – пожаловался он мне после окончания учений.

– Мы не собирались никого позорить, – ответил я. – Но нам нужно знать, где в случае возникновения чрезвычайной ситуации у нас будут тонкие места.

Мы договорились в будущем постепенно сокращать время на подготовку учений и объявлять участникам: «В предыдущий раз вы получили предупреждение за двенадцать часов, в следующий раз мы дадим вам только шесть».

Все наши усилия окупились в конце 2007 года, когда по всему штату запылали особенно сильные лесные пожары. Самая тяжелая ситуация сложилась на юге, в окрестностях Сан‑Диего, где, несмотря на все усилия пожарных, пламя лишь разгоралось, а тут еще синоптики предсказали усиление ветра до ураганного. На третий день пожаров, 22 октября, в понедельник, я собрал свой штаб на совещание, как обычно, в шесть часов утра. Мне сказали, что угроза нависла над обширными районами вблизи Сан‑Диего, и отдано распоряжение эвакуировать полмиллиона человек. Полмиллиона! Столько человек было эвакуировано из Нового Орлеана при приближении «Катрины». Вероятно, за всю историю Калифорнии такому количеству народа не приходилось покидать свои дома. К настоящему моменту тысячи человек уже направлялись к стадиону «Куалкомм», где был устроен главный сборный пункт тех эвакуируемых, кому было некуда уехать.

«Мы едем туда», – сказал я. Вместо того чтобы в это утро, как обычно, отправиться в Сакраменто, я превратил свой офис в Санта‑Монике в перевалочный пункт, и пока мои помощники собирались там, я сделал несколько телефонных звонков. Я позвонил мэру Сан‑Диего Джерри Сандерсу, бывшему начальнику управления полиции, и договорился встретиться с ним на стадионе. Беттенхаузен, выслушав донесения людей на местах, доложил, что местные жители отнеслись к распоряжению об эвакуации так, как мы и рассчитывали. В распоряжении содержалось два самых важных пункта, которые нужно было знать тем, чей дом оказался на пути распространения пожара: во‑первых, если полиция приказывает оставить дом, нужно срочно хватать свои вещи и уходить, потому что лесной пожар распространяется быстрее, чем бежит человек; и, во‑вторых, не только пожарные будут бороться с огнем, отстаивая оставленное имущество, но и полицейские будут патрулировать местность, пресекая мародерство.

Мы ожидали, что на стадионе «Куалкомм» соберется не меньше десяти тысяч человек. Я рассудил, что в подобной ситуации никто не вспомнит о таких вещах, как подгузники и детское питание. Поэтому я составил список и, связавшись с главой Ассоциации калифорнийских бакалейщиков, спросил, смогут ли расположенные рядом со стадионом магазины срочно доставить все необходимое. Тот с готовностью передал мою просьбу.

Затем я позвонил в Белый дом и известил президента Буша. До этого момента наши отношения были профессиональные, но сдержанные. Президент Буш всегда был доступен для переговоров, и хотя мы нередко расходились в том, что должно делать федеральное правительство для Калифорнии, я быстро усвоил, что если поднимать за раз только по одной теме, меня внимательно выслушают. Неудивительно, что у меня сложились гораздо более теплые отношения с его отцом, Джорджем Бушем‑старшим. Я восхищаюсь теми, у кого больше знаний и опыта, чем у меня, и готов впитывать все, чему меня учат. С Джорджем Бушем‑младшим мы были приблизительно одного возраста, и представляли интересы, которые нередко вступали в противоречие между собой.

Но сейчас, узнав о бушующих лесных пожарах, президент Буш тотчас же откликнулся. Наука о том, как действовать во время стихийных бедствий, досталась ему дорогой ценой, во время «Катрины». Он задал мне именно те вопросы, которые может задать только тот, кто сам пережил подобную катастрофу. Президент Буш понимал, что федеральное правительство, скорее всего, не успеет откликнуться достаточно быстро, поскольку нужно держать резерв по всей стране. Он пообещал, что глава его администрации обеспечит нас всем необходимым, а если у меня появится какая‑то экстренная информация, я должен буду немедленно звонить напрямую ему, президенту. Я отнесся к его словам скептически и через сорок пять минут перезвонил ему, чтобы задать еще один вопрос. Президент Буш взял трубку.

Через три дня президент лично прибыл на место. Он здоровался с пожарными, заходил в дома, затем провел пресс‑конференцию, после чего засыпал меня и пожарных вопросами. Президент Буш показал себя настоящим лидером.

Тем временем глава моей администрации доложила, что подразделения Национальной гвардии уже в пути. Сюзен осталась в Сакраменто вместе с секретарем кабинета Дэном Данмойером, чтобы координировать действия. Я распорядился, чтобы она передала приказ подразделениям Национальной гвардии, задействованным в операции по охране границы, выделить тысячу человек и перебросить их на стадион «Куалкомм». Сюзен позвонила генералу и сказала, что нам нужны войска. Тот, судя по всему, до сих пор еще не имел с ней дела, когда она переходила в командный режим, и поэтому допустил ошибку, потребовав письменный приказ.

– Так, – сказал он, – нам будет нужен план операции.

– Ваша задача – снять с границы тысячу человек и перебросить их на стадион «Куалкомм», – повторила Сюзен.

– Но мне нужен подробный план. В нем должно говориться…

– Вот твой долбаный приказ, твою мать! – взорвалась Сюзен. – Перебрось тысячу человек на «Куалкомм». Они должны выступить через час.

Генерал дал нам своих людей.

Затем Сюзен занялась раскладушками, которые должны были понадобиться эвакуированным ночью. В районе уже заранее были собраны на случай чрезвычайной ситуации тысячи раскладушек, подушек и одеял. «Их уже везут», – уверенно докладывали начальники на местах. Но Сюзен и Дон продолжали их теребить и в конце концов обнаружили, что на стадион еще ничего не привезли.

– Этого недостаточно, – сказала Сюзен. – Нам нужно знать, что они уже погружены на машины. Я хочу знать, где именно в пути они находятся в настоящий момент. Дайте мне номера сотовых телефонов водителей.

Проходили часы, а раскладушки так и не удавалось найти. Вместо того чтобы ждать, мы позвонили в «Уолмарт» и другие крупные сети розничной торговли. Ближе к вечеру транспортный «Си‑130» Национальной гвардии Калифорнии, до отказа забитый пожертвованными раскладушками, вылетел с базы Моффет‑Филд в Сан‑Диего.

Подобные действия не прописаны ни в одной инструкции по действиям в чрезвычайных ситуациях. Я видел, что происходило во время урагана «Катрина», когда чиновники всех рангов ждали, чтобы кто‑то другой начал действовать – потому что именно так говорится в инструкциях. «Любое стихийное бедствие относится к компетенции местных властей», – объяснили мне эксперты. Власти штата должны ждать, когда местные власти попросят их о помощи, федеральные власти должны ждать, когда их попросят о помощи власти штата, и так далее. «Вздор, – сказал я. – Вот так тысячи человек остались на крышах домов затопленного Нового Орлеана. Здесь такого не произойдет». Мое правило было простым. «Мне нужны действия. Если необходимо сделать что‑то такое, чего нет в инструкциях, выбросьте инструкции к черту. Делайте то, что считаете нужным. Но только дело должно быть сделано».

Как только моя команда собралась, мы направились в Сан‑Диего. Когда самолет поднялся в воздух, мы сразу же увидели серую пелену дыма пожаров, растянувшуюся на сотни миль. Вечером я должен был вылететь на вертолете к месту полевых пожарных станций, чтобы своими глазами увидеть борьбу с огнем. Однако сначала нужно было связаться с общественностью. Я встретился с мэром Сандерсом и другими официальными лицами у стадиона, и дальше мы уже направились вместе, через стоянку, по коридорам, чтобы поговорить с беженцами, сотрудниками чрезвычайных служб и непрерывно прибывающими добровольцами, а затем пообщаться с журналистами.

К счастью, мой предшественник уже подготовил меня к тому, как себя вести в случае пожара. В процессе передачи власти Грей Дэвис любезно пригласил меня посетить один пожар, не такой большой, но все равно значительный. Он спросил, не хочу ли я сопровождать его, когда он будет встречаться с пожарными, посещать пострадавшие дома, разговаривать с погорельцами и общаться с прессой. Я видел, как Дэвис выслушивает краткие донесения, как благодарит пожарных, не отвлекая их от работы. Он даже приготовил завтрак для тех, кто сменился с ночного дежурства. Губернатор ходил из дома в дом, утешал жертв пожара, спрашивал, чем им помочь. Он был олицетворением силы.

Время, проведенное вместе, облегчило процесс передачи власти и показало, что мы можем работать сообща, даже несмотря на соперничество во время избирательной кампании. Что важнее, Дэвис наглядно показал мне, как губернатор лично берет все в свои руки, а не просто отдает распоряжения по телефону из Сакраменто.

Мы регулярно устраивали в Сан‑Диего пресс‑конференции, демонстрируя всем, что у нас нет никаких секретов. Мы раскладывали все по полочкам, подробно разъясняя: «Скорость ветра шестьдесят миль в час, и пламя за раз может перескочить на полторы мили. Но мы возьмем все под контроль». Мы четко давали понять, что чрезвычайные службы штата, федеральные и местные работают вместе, но при этом мы никогда не скрывали свои ошибки. Нашим главным правилом было: «Никогда не врать». Когда потерялись раскладушки, мы сразу же это признали. Нам здорово помогло то, что у нас в команде был такой человек, как Беттенхаузен, с его огромным опытом и чувством юмора. Он, как привязанный, повсюду следовал за мной, поддерживая связь с пожарными на местах. Хотя новости не всегда были хорошими, в голосах пожарных не слышалось отчаяния – только твердая решимость. «Господин губернатор, у нас серьезная проблема. Мы только что потеряли еще пятьдесят домов. Трое пожарных получили травмы, и нам пришлось отвести своих людей назад. Мы продолжаем эвакуацию населения, задействованы дорожная полиция и шериф, они перекрывают дороги и обеспечивают охрану покинутых домов…»

Мы держали открытой связь с пожарными на местах и постоянно спрашивали их, что им нужно. Полученную информацию мы сообщали на регулярных пресс‑конференциях.

Нам доложили, что сменился ветер и на пути пожара оказался дом престарелых. Его обитателей пришлось эвакуировать во временное убежище, устроенное в конюшнях «Дел‑мар». Конюшни предназначены для того, чтобы давать кров лошадям, а не людям. Близился вечер, но я чувствовал, что необходимо увидеть все своими собственными глазами, так как для пожилых людей ситуация была особенно трудной.

Когда мы прибыли на место, уже смерклось. Из дома престарелых было эвакуировано около трехсот человек. Я был потрясен увиденным: старики сидели в креслах‑каталках под капельницами, развешанными на стенах; другие лежали на холодном бетонном полу. Кто‑то тихо плакал, но большинство стоически молчали. Мне показалось, я попал в морг. Я накрыл одеялом одного старика, подложил сложенную куртку вместо подушки под голову старушке. Никто из стариков не захватил с собой лекарства, кто‑то нуждался в диализе почек. Медсестра и командир резерва ВМФ по имени Пол Руссо только что прибыли на место и сейчас вместе с несколькими добровольцами искали больничные койки. Было очевидно, что пожилым людям срочно нужна помощь, иначе многие из них не доживут до утра. Мы с Дэниэлом Зингейлом тотчас же сели за телефон и начали обзванивать больницы и станции «Скорой помощи», чтобы немедленно забрать самых слабых. Мы провели в «Дел‑мар» несколько часов, пока не убедились в том, что дело налажено, а ночью еще дважды возвращались, проверяя, как дела у Пола и добровольцев, дежуривших с оставшимися стариками. А на следующий день Национальная гвардия развернула поблизости полевой госпиталь.

К счастью, такие просчеты, как «Дел‑мар», были редкостью. Лесные пожары в окрестностях Сан‑Диего бушевали еще три недели, но первые несколько дней стали решающими. Всего было эвакуировано больше полумиллиона человек – самая массовая эвакуация в истории штата. Девять человек погибли в огне, а восемьдесят пять, в основном пожарные, получили травмы. Выгорело полмиллиона акров лесов, сильно пострадало хозяйство, в том числе было уничтожено больше полутора тысяч домов и сотни коммерческих зданий. Общий ущерб составил два с половиной миллиарда долларов. Статистика стихийных бедствий всегда ужасает. Однако нам удалось избежать повторения «Катрины», и я был доволен тем, что наши заботы о поддержании готовности чрезвычайных служб окупили себя в полной мере.

Однако назревала новая, гораздо более страшная катастрофа, которой суждено было разорить гораздо больше семей и разрушить больше жизней, чем это сделали лесные пожары. Америка приближалась к экономическому коллапсу, худшему со времен Великой депрессии. Мы в Сакраменто почувствовали первое дуновение беды еще до лесных пожаров, когда начали разрабатывать бюджет на 2008–2009 финансовый год. Весной стали видны первые последствия серьезного замедления деятельности рынка недвижимости штата, хотя в целом по стране и миру прогнозы оставались оптимистическими.

Экономисты, с которыми я консультировался, в один голос утверждали: «Рынок недвижимости столкнется со встречным ветром, однако через пару лет экономика снова вернет утраченные позиции. Основа ее очень крепкая, и уже в 2009–2010 годах можно ожидать стабильный рост». Однако всего через два месяца наши налоговые поступления пугающе резко сократились, оказавшись в августе на 300 миллионов долларов меньше ожидаемых, в ноябре уже на 400 миллионов меньше, а в декабре – на 600 миллионов. По расчетам, к июлю 2008 года, к началу нового финансового года, бюджет должен был недополучить 6 миллиардов долларов. Я подумал: «Что все это значит?»

Хотя датой начала Великой рецессии обычно называют падение фондовых рынков в сентябре 2008 года, кризис начался раньше и ударил по Калифорнии сильнее, чем по остальной стране. Это было обусловлено масштабами нашего рынка недвижимости и крахом ипотеки. И без того непомерно высокие цены на недвижимость в Калифорнии в восьмидесятых и девяностых годах прошлого века взлетели до небес, и домовладельцы стали использовать доходы от своих постоянно дорожающих зданий для оплаты обучения, формирования пенсионной программы, покупки загородных домов. Однако теперь люди не могли выплачивать ипотечные кредиты, и объемы задолженностей вдвое превысили средние значения по стране. По некоторым оценкам, потеря в стоимости недвижимости превысила 630 миллиардов долларов: эти деньги пропали, бесследно исчезли, а вместе с ними и десятки миллиардов долларов налоговых поступлений.

Частично вина лежала на федеральном правительстве, разрешившем свободную выдачу быстрых субстандартных ипотечных кредитов. Раньше требовался первоначальный взнос в размере не меньше двадцати пяти процентов от стоимости приобретаемого жилья, однако в последнее время этот порог был значительно снижен. Больше того, квазигосударственные структуры «Фанни Мей» и «Фредди Мак» поощряли выдачу ипотечных кредитов заемщикам с низкими доходами, что якобы должно было стимулировать экономику и расширять прослойку собственников жилья. Однако на самом деле все это только раздувало мыльный пузырь недвижимости. Все произошло именно так, как в свое время меня учил Милтон Фридмен: когда федеральное правительство вмешивается в рыночные отношения, расплачиваться за это приходится штатам. Жители Калифорнии стали жертвами просчетов федеральных властей, а я как губернатор был застигнут врасплох.

В моем распоряжении не было достаточных средств, но я использовал все имевшиеся на руках деньги, чтобы оперативно откликнуться на проблему. Мы лихорадочно ускоряли финансирование инфраструктуры, строя шоссе и железнодорожные линии, дорожные развязки и мосты. Мы нашли деньги для создания новых рабочих мест для строителей, оставшихся без работы. Мы убедили крупные банки заморозить ставки по кредитам для более чем ста тысяч домовладельцев, оказавшихся в зоне риска. Мы наняли больше тысячи человек для работы в центрах экстренной помощи – оказывать юридическую помощь заемщикам, попавшим в затруднительное положение.

Перед самым Рождеством федеральный министр финансов Хэнк Паулсон посетил Калифорнию, чтобы обсудить кризис субстандартных ипотечных кредитов. Мы с ним встретились в Стоктоне, и я выслушал его рассуждения о «минимизации влияния» кризиса рынка недвижимости на экономику в целом. До сих пор я в своих публичных выступлениях был склонен называть эту проблему «икотой». Но теперь у меня возникло очень неприятное предчувствие. Вскоре я вылетел в Вашингтон на конференцию губернаторов, где Алфонсо Джексон, министр жилищного хозяйства в администрации Буша, выступил с докладом о том, что «американская мечта» иметь собственный дом живет и процветает. Я знал Алфонсо только понаслышке; в перерыве я подошел к нему и спросил, что же происходит на самом деле. «Выглядит все не слишком хорошо», – только и ответил он. Выражение его лица меня встревожило. Сейчас оно выражало больше беспокойства, чем когда Алфонсо стоял на трибуне.

Я решил, что нужно выбросить все экономические прогнозы на следующий финансовый год и настроиться на нулевой рост доходной части бюджета. В нашем штате, недавно пережившем бурный экономический рост, заявление о нулевом росте доходной части бюджета было бы воспринято более болезненно, чем это могло бы показаться со стороны. Нам предстояло автоматическое увеличение на десять миллиардов долларов расходов на пенсии, образование, здравоохранение и другие программы, защищенные законами и обязательствами федерального финансирования. Поэтому, если доходы штата не увеличатся, получить дополнительные деньги можно будет, только сократив финансирование остальных программ, не защищенных законами. Выбор был очень непростой. Если мы сократим расходы на строительство тюрем, нам придется выпустить на свободу часть заключенных, что несомненно приведет к росту преступности. Если мы урежем расходы на образование, что скажут избиратели о нашей заботе о детях, самой незащищенной части общества? Если мы сократим расходы на здравоохранение, не будет ли это воспринято как заявление о том, что нам нет дела до стариков, инвалидов, слепых?

В конце концов я решил сократить на десять процентов все программы. Очень болезненно отказываться от своих недавних побед только потому, что теперь у тебя не хватает денег. Например, я поддержал законопроект об опеке, направленный на то, чтобы сирот не выбрасывали на улицу. Я был уверен, что подобные законы в конечном счете позволят сократить расходы на здравоохранение и органы правопорядка, потому что многие сироты, оставшись без опеки, попадают в беду. Но вот, после страстной борьбы за этот законопроект, я вынужден был отказываться от него из‑за финансового кризиса. Я чувствовал себя отвратительно: я показал себя политиком ненадежным и глупым, поддержав начинание, которое мы больше не могли себе позволить.

Последние рабочие дни декабря 2007 года были посвящены встречам с представителями заинтересованных групп, которых я пригласил к себе. Я считал, что должен сам, глядя им в глаза, рассказать о наших финансовых затруднениях. Сокращение расходов означало не просто деньги, но людские судьбы. Разговоры о деньгах кажутся чем‑то таким холодным и отчужденным, когда перед тобой представитель общества больных СПИДом, детей из малообеспеченных семей или престарелых. «Демократы наломали дров, республиканцы наломали дров, все мы наломали дров», – говорил я. Но когда я просил высказать свои пожелания, все эти люди удивляли меня, выражая благодарность за то, что я встретился с ними. Многие предлагали дельные советы.

Меня возмущало то, что по крайней мере часть этой боли можно было бы избежать. Еще до своего избрания в 2003 году я утверждал, что скачкообразная динамика калифорнийской экономики создает опасность общего обвала в случае кризиса – и что Калифорнии нужна экономическая подушка. Став губернатором, я предпринял попытку создания стабилизационного фонда, в котором к настоящему времени должны были бы уже скопиться десять миллиардов долларов; однако мне так и не удалось убедить законодателей и избирателей принять закон, строго определяющий порядок расходования средств фонда исключительно в чрезвычайных ситуациях. Что ж, вот и настал черный день, и я был вынужден принимать непопулярные решения, которые не радовали никого, и в первую очередь меня самого.

К весне 2008 года доходы бюджета штата неудержимо падали вниз. Всего с января по апрель бюджетный дефицит вырос на шесть миллиардов долларов. Но глобальным кризис стал только еще через несколько месяцев.

В январе, еще до окончания первичных президентских выборов, я поддержал Джона Маккейна. Сенатор от соседнего штата на протяжении нескольких лет помогал мне, особенно в тяжелые дни 2005 года, когда Джон провел целый день, разъезжая вместе со мной на автобусе по Южной Калифорнии, поддерживая обреченные реформы.

В то же время, наблюдая за ходом избирательной кампании, я не критиковал Хиллари Клинтон и Барака Обаму. Если честно, я считал, что по всем ключевым вопросам, и в первую очередь в отношении защиты окружающей среды и создании новой энергетики, позиции нынешней администрации настолько слабые, что любой кандидат будет лучшим. Во время выступления в Йельском университете я сказал: «Президент Маккейн, президент Обама или президент Клинтон – каждый из них поднимет нашу страну на новую ступеньку в вопросе изменения климата. Все три кандидата будут заниматься вопросами охраны окружающей среды. Так что сразу же после инаугурации дело пойдет полным ходом вперед».

В августе, впервые за двадцать лет, я пропустил общенациональный съезд Республиканской партии. Я застрял в Калифорнии, борясь за бюджет, однако косвенно мое отсутствие отражало другое, более серьезное беспокойство. Растущий консерватизм руководства не устраивал ни меня, ни подавляющее большинство избирателей Калифорнии. Резкий крен вправо стал особенно очевиден, когда Маккейн выбрал себе в пару Сару Пейлин. В тот момент я на словах назвал ее мудрым, мужественным лидером‑реформатором. Однако мне не нравился тот поляризационный эффект, который оказала на страну Пейлин.

Если бы вы в ту осень приехали домой к Шварценеггерам, вы бы воочию увидели острую внутрисемейную политическую борьбу. На входной двери я повесил большой плакат Джона Маккейна. А в гостиной стоял вырезанный из картона Обама в натуральную величину. Дети впервые принимали участие в политике: драматизм президентских выборов увлек их больше, чем моя работа. Я всегда шутил над Марией, говоря, что она происходит из семейства политических клонов, однако в нашей семье эта проблема не существовала. Один из наших детей был демократом, другой – республиканцем, а двое оставались независимыми.

Разразившись в конце 2008 года, Великая рецессия не только смела весь прогресс, который мы достигли в течение нескольких лет экономии и дисциплины. Глядя на следующий финансовый год, начавшийся в июле, мы видели сокращение доходов по сравнению с предыдущим годом на 45 миллиардов долларов. В относительном исчислении и с учетом стоимости доллара это было самое значительное падение экономики Калифорнии за все время – больше того, это было самое значительное падение экономики любого из штатов. Бюджетный дефицит был таким огромным, что можно было закрыть все школы и тюрьмы и уволить всех госслужащих, и при этом штат все равно оставался бы в глубокой финансовой яме.

Несмотря на все мои попытки сберечь деньги, ситуация с бюджетом становилась только еще хуже. После обвала финансовых рынков нам пришлось вбрасывать миллиарды долларов, затыкая дыры в пенсионном обеспечении госслужащих. Я решительно выступал за перемены, которые закрыли бы дорогу злоупотреблениям в пенсионной сфере, но этого было недостаточно. Тем временем расходы на содержание тюрем росли – благодаря щедрым контрактам, подписанным много лет назад предыдущими губернаторами, а также постановлениям федеральных судей, в значительной степени подмявшим под себя систему исправительных наказаний. После напряженной работы мне удалось сохранить больше миллиарда долларов за счет неоднозначных перемен, в том числе отмены автоматического увеличения зарплат охранников и реформы системы условно‑досрочного освобождения. Мне пришлось вступить в борьбу с самым непримиримым профсоюзом штата – профсоюзом работников тюрем, – и в то же время я должен был преодолевать сопротивление самых надежных своих сторонников в правоохранительных органах, шерифов и полицейского начальства. Мы предложили квалифицировать преступления, не связанные с насилием, как хулиганство, высылать заключенных за пределы штата и оставлять осужденных, не представляющих опасности для общества, на свободе, под домашним арестом с использованием электронных браслетов, связанных с системой слежения Джи‑пи‑эс. На всех этих фронтах были одержаны значительные победы. Однако, несмотря ни на что, стоимость содержания тюрем росла. Больше того, теперь на тюрьмы мы тратили больше, чем на университеты.

Бюджетные баталии все больше напоминали фильм «День сурка». Только мы заканчивали переговоры, позволявшие сократить какую‑то статью расходов, как выяснялось, что поступления оказались еще меньше запланированных, и приходилось начинать все сначала.

Начало 2009 года оказалось самым тяжелым. Обычно бюджет принимается в июне (нередко это затягивается на все лето). Однако финансовая картина в Калифорнии изменялась настолько стремительно, что я собрал законодателей на специальную сессию и устроил обсуждение бюджета сразу же после рождественских каникул. И дело было не только в дефиците. Мы столкнулись с нехваткой наличности. Штату не хватало денег, и возникла угроза вводить для оплаты счетов долговые расписки.

Я всегда предпочитал действовать быстро и решительно. Отчасти это объяснялось моими жизненными принципами: если тратишь больше, чем получаешь, необходимо сократить расходы. Все просто. Отчасти это объяснялось математикой. Чем быстрее провести сокращение расходной части бюджета, тем меньшим оно будет. Однако на законодателей пугающие цифры производили обратное действие: они их парализовали. Переговоры тянулись весь январь и продолжались в феврале. Я давил на законодателей, требуя от них действий. Перед дверями своего кабинета я установил плакат с надписью «Законодательная власть бездействует», под которой отсчитывал количество прошедших дней и дополнительный долг, набегающий за каждый день без принятого бюджета.

В середине февраля, когда дебаты ежедневно затягивались до позднего вечера, я порой напоминал себе, что это все пустяки по сравнению с тем, как я сидел по шею в ледяной грязи в мексиканских джунглях на съемках «Хищника» или ехал вниз по лестнице на «Кадиллаке» на схемках «Шестого дня». И я рассуждал, что обсуждение бюджета ничем не отличается от изнурительных пятичасовых занятий со штангой в тренажерном зале. И единственная радость таких нагрузок заключается в том, что каждое мучительное упражнение еще на шаг приближает тебя к конечной цели.

И все же бремя кризиса стало испытанием даже для моего оптимизма. Для меня самый трудный момент наступил после разговора с Уорреном Баффетом. Я периодически звонил ему, спрашивая, что, на его взгляд, происходит в мире за пределами Калифорнии, поскольку он разбирался в этом гораздо лучше меня. Администрация Обамы продолжала экстренные меры по стабилизации экономики, начатые при президенте Буше, и я хотел услышать мнение Уоррена, когда все это начнет приносить результаты. Уоррен сказал: «На этот раз экономика подобна сдутому мячу. Она не подпрыгивает. Когда ее бросают, она просто плюхается и лежит неподвижно до тех пор, пока ее не поднимут и снова не накачают».

Эта картина была совсем безрадостной. Уоррен разъяснил то, что имел в виду. Досталось не только Соединенным Штатам. Кризис распространился на Германию, Великобританию, Францию, Индию и даже Китай. Это уже был не просто очередной спад американской экономики. Уоррен сказал: «Если капитал потерял двадцать процентов своей стоимости, доходы с этого капитала уменьшились. И прежде чем экономика сможет по‑настоящему расти снова, весь мир должен свыкнуться с этим фактом. И искусственное завышение стоимости тут не поможет. Все должны смириться с тем, что денег у них стало меньше, и начинать строить, отталкиваясь уже от более низкой базы».

– И долго все это продлится? – спросил я.

– Несколько лет. Рост экономики начнется не раньше, чем в 2013‑м, а то и в 2015 году.

В 2013 году? Я мысленно сосчитал: 2009, 2010, 2011, 2012. Мой губернаторский срок заканчивался в 2010 году, и если Уоррен был прав, мне предстояло вернуться к себе домой и читать сценарии новых фильмов задолго до того, как экономика снова начнет расти.

Мария и Сюзен сразу же обратили внимание на мое унылое лицо. Слова Баффета означали, что наступили тяжелые времена для миллиардов людей по всему земному шару, а не только для одной Калифорнии. Я передал мрачные прогнозы Уоррена: Сюзен слышала, как я постоянно пересказываю разговор с ним своим помощникам и ключевым законодателям. Это грозное предостережение помогло нам принимать трудные и непопулярные решения.

На самом деле финансовый кризис заставил меня совершить самый тяжелый шаг в политической карьере. После нескольких месяцев изнурительных переговоров в конце февраля 2009‑го поздно вечером мы наконец достигли соглашения о бюджете. Благодаря взаимным компромиссам нам удалось сократить расходную часть на 42 миллиарда долларов. Демократы пошли на большие уступки в таких важных для них вопросах, как реформа системы социального обеспечения и отпуска для профсоюзов. Но и мне предстояло просить республиканцев пойти на ересь – это было все равно что просить демократа, выступающего за право на аборты, поддержать их полный запрет. Баллотируясь в губернаторы, я обещал повышать налоги только в самой критической ситуации. Однако я также принес присягу поступать так, как будет лучше штату, а не так, как того требуют мои личные политические взгляды. Поэтому, стиснув зубы, я подписал бюджет, предусматривающий повышение на два ближайших года подоходного налога, налога с продаж и даже налога с транспортных средств. Это был тот самый налог на машины, который стоил Грею Дэвису губернаторского кресла и который я отменил первым же своим постановлением после вступления в должность.

Опросы общественного мнения показывали, что мой рейтинг падает подобно сдутому мячу Уоррена Баффета. И досталось не только мне одному. Я убедил лидеров обеих фракций законодательного собрания штата поддержать меня, и теперь все расплачивались за это. Лидер демократического большинства в сенате Даррел Стейнберг и спикер ассамблеи Карен Басс вызвали страшное возмущение либералов, согласившись поддержать открытые первичные выборы, а также реформу системы социального обеспечения, из которой были исключены такие вещи, как автоматическое повышение уровня жизни. Профсоюзы госслужащих были взбешены пенсионной реформой и еще одним условием, на котором настоял я: образованием (наконец‑то!) стабилизационного фонда, которым можно было бы пользоваться только в чрезвычайных случаях. Лидерам‑республиканцам пришлось заплатить еще более дорогую цену. В день голосования республиканская фракция в сенате сместила своего лидера Дейва Когдилла, а через несколько дней заставила оставить свой пост и Майка Уиллинса, лидера республиканского меньшинства в ассамблее, – и все это потому, что они согласились на повышение налогов.

Однако февральский компромисс по бюджету еще не был концом. В Калифорнии столько бюджетных формул, прописанных в конституции и обусловленных предыдущими бюджетными поправками, что остается очень узкое поле для маневра, после чего приходится обращаться за одобрением к избирателям. Чтобы завершить работу, я был вынужден объявлять на май специальные выборы.

Этот референдум стал борьбой экстремистов – и левых, и правых – с центром, с теми, кто был настроен поддержать соглашение. Демократы сражались с демократами из‑за сокращений расходов, а республиканцы сражались с республиканцами из‑за повышения налогов. Само соглашение получилось неудачным – оно не нравилось никому, в том числе и мне, – что делало его политически уязвимым. У меня руки опускались при виде того, что ни законодатели, ни пресса не доводят до избирателей те неумолимые реалии, которые привели нас к такому бюджету. Профсоюзы особенно яростно выступали против стабилизационного фонда, поскольку в нем были предусмотрены строгие ограничения на расходы.

Меня огорчило полное отсутствие поддержки должностным лицам штата, и мне в том числе. Все мы оказались в очень трудном положении. Демократы и профсоюзы на протяжении многих лет требовали увеличения доходов. И вот я, республиканец, согласился повысить налоги – и как они к этому отнеслись? Выступили против повышения налогов.

Мое искусство продавать подвело меня. Шесть лет пытаясь заставить жителей штата считаться с проблемами бюджета, я обнаружил, что все настроены против меня. Когда стало очевидно, что мы проиграем, я даже испробовал тактику устрашения. Я представил апокалиптический «альтернативный бюджет», демонстрируя избирателям, что если они отклонят наши предложения, разверзнется преисподняя. В предостережении упоминались освобождение пятидесяти тысяч заключенных, увольнение тысяч учителей и других госслужащих, вынужденная продажа таких исторических достопримечательностей штата, как тюрьма Сан‑Квентин и мемориальный Колизей в Лос‑Анджелесе.

Но все равно мы проиграли. Избиратели отвергли все ключевые предложения, и законодателям пришлось снова на несколько месяцев взяться за калькуляторы и продолжить работу над бюджетом на 2008–2009 финансовый год. К сожалению, мои апокалиптические прогнозы по большей части сбылись. В июне мне пришлось объявить о сокращении расходной части на 24 миллиарда долларов. Были уволены тысячи учителей и других госслужащих. Штат вынужден был выпустить долговых расписок на 2,6 миллиарда долларов, чтобы дать людям возможность платить по счетам, поскольку мы опять столкнулись с нехваткой наличности. (Правда, продавать Колизей и Сан‑Квентин нам все‑таки не пришлось.)

В нашей семье это лето стало порой невосполнимых утрат. Юнис и Сардж, как обычно, отправились отдыхать в Хайянис‑Порт, даже несмотря на то, что оба были уже старые и немощные: Сарджу исполнилось девяносто три года, а Юнис – восемьдесят семь. У Сарджа так стремительно прогрессировла болезнь Альцгеймера, что он уже никого не узнавал, даже свою жену. Они провели в Хайянис‑Порте всего две недели, как вдруг 9 августа Юнис пришлось срочно везти в больницу Кейп‑Кода. Через два дня она скончалась.

Юнис затронула жизни стольких людей, что скорбь была всеобщей. Семья Кеннеди отслужила заупокойную мессу в той самой церкви, где больше двадцати лет назад венчались мы с Марией. И хотя Сардж присутствовал на траурной службе, Тедди не смог приехать, поскольку у него уже была последняя стадия рака головного мозга. Три недели спустя и он умер в Бостоне.

Утрата Юнис явилась для меня тяжелым ударом. Она была моим советником и наставником и лучшей в мире тещей. Однако мое горе не шло ни в какое сравнение с горем моей жены. Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы Мария так сильно страдала. Мы с ней вдвоем долго говорили о ее матери, однако на людях о своем горе она смогла рассказать только два месяца спустя, когда выступила на конференции женской организации. Обращаясь к тысячам участниц, собравшихся в «Лонг‑Бич арене», Мария сказала: «Когда меня спрашивают, я отвечаю, что все в порядке, я держусь. Однако на самом деле мне плохо. На самом деле смерть матери повергла меня на колени. Мать была моим героем, образцом для подражания, лучшим другом. Я разговаривала с ней каждый без исключения день своей жизни. Став взрослой, я старалась изо всех сил сделать так, чтобы мать мною гордилась».

Осенью я отправился в Данию с миссией, которой, уверен, гордилась бы моя теща. Юнис и Сардж без колебаний перешагивали через любые границы и ломали бюрократические барьеры, когда требовалось сделать что‑то важное ради других людей. Именно так Юнис основала Специальные олимпийские игры, а Сардж создал Корпус мира.

Мы с генеральным секретарем Организации объединенных наций Пан Ги Муном работали над амбициозным планом противодействия глобальному потеплению. Два года назад, в 2007 году, на него произвели такое впечатление законопроекты о борьбе с изменениями климата, предложенные в Калифорнии, что он пригласил меня выступить на открытии сессии Генеральной ассамблеи ООН. Поднявшись на трибуну, я вдруг осознал, что стою там, где до меня стояли Джон Кеннеди, Нельсон Мандела и Михаил Горбачев. Наши решения вывели Калифорнию на мировую сцену – и предоставили возможность внести свой вклад в важное общее дело всего мира.

И вот теперь, два года спустя, в Копенгагене должна была состояться конференция ООН по проблемам изменений климата, самое значительное событие в борьбе с глобальным потеплением после принятия Киотского протокола в 1997 году. После долгих лет экологических конференций, программ и дебатов лидеры более чем ста десяти стран мира приехали в Копенгаген, чтобы выработать план действий. Но Пан Ги Мун опасался, что развитым державам будет трудно достигнуть соглашения с развивающимися странами. Соединенные Штаты отказались ратифицировать Киотские соглашения, а Китай и Индия ясно дали понять, что не потерпят вмешательства Европы и Америки в их политику в области климата. Гора проблем только нарастала.

С момента своего визита в Сан‑Франциско в 2007 году Пан Ги Мун с большим вниманием следил за тем, как Калифорния создает постоянно расширяющуюся коалицию с другими штатами и «субгосударственными» зарубежными игроками. К нашей Западной инициативе по климату уже присоединились семь американских штатов и пять канадских провинций. А вторая встреча губернаторов по проблемам глобального изменения климата в конце 2009 года, несмотря на экономический кризис, собрала политических лидеров со всех пяти континентов.

Это субгосударственное движение противодействия климатическим изменениям позволило навести мосты и в развивающиеся страны. На государственном уровне Вашингтон и Пекин в вопросах климата еще только раскачивались, однако все были только рады установлению тесных связей между отдельными регионами. Калифорния уже заключила соглашения с крупным промышленным центром Шанхаем и несколькими индустриально развитыми провинциями Китая, направленные на уменьшение выброса парниковых газов, сотрудничество в использовании солнечной и ветряной энергии, а также создании электромобилей и скоростных железных дорог.

Узнав об этих инициативах, экологи сразу же ухватились за открывшиеся перед ними перспективы. Пан Ги Мун благосклонно воспринял мое предложение использовать в Копенгагене подход Калифорнии к проблеме изменений климата как вспомогательный план действий в дополнение к основной программе ООН. «Даже если переговоры зайдут в тупик, – указал я, – конференция не должна завершиться полным провалом. Можно будет заявить, что хотя на государственном уровне дело стоит на месте, на субгосударственном уровне удалось добиться значительных успехов, и борьба будет продолжаться».

Все великие движения – за гражданские права, за избирательное право женщин, за безопасность рабочих, кампания борьбы с апартеидом, – начинаются внизу, а не в Вашингтоне, Париже, Москве или Пекине. Вот на что я опирался в борьбе с климатическими изменениями. Например, мы уменьшила на 70 процентов загрязнение окружающей среды в порту Лонг‑Бич, втором по грузообороту порту Соединенных Штатов, без указаний Вашингтона. Мы сделали это сами. Точно так же Калифорния построила «водородное шоссе» (сеть заправочных станций для автомобилей, использующих в качестве топлива водород), запустила программу «миллион солнечных батарей на крышах» и обязалась радикально сократить выбросы парниковых газов – и все это не дожидаясь Вашингтона. Поэтому если бы мы смогли заложить фундамент для таких проектов по всему миру, вовлечь людей, вовлечь бизнес, вовлечь отдельные регионы, национальным правительствам пришлось бы откликнуться на эту инициативу.

Вот какую мысль я изложил главам правительств, собравшимся в Копенгагене. После моего выступления мы провели пресс‑конференцию, но не в той гостинице, где проходила встреча, подчеркивая этим: «Пока главы государств дискутируют там, мы находимся здесь. Вам следует обратить на нас внимание, как и на них. Не отворачивайтесь от них, потому что звезды – они, а мы исполняем роли второго плана. Но без нашей помощи они ничего не смогут сделать».

Как и предсказывали пессимисты, никаких обязывающих соглашений на встрече в Копенгагене принято не было. Президент Обама доминировал в средствах массовой информации благодаря своему активному личному участию и стремлению заключить двусторонние соглашения с Китаем, Индией, Южной Африкой и Бразилией. Наша инициатива оказалась недостаточной для того, чтобы повлиять на ход событий, но она добавила в дебаты новую составляющую. Мы с Пан Ги Муном подружились и в следующем году объединились для совместных поисков новых путей продвижения политики противодействия климатическим изменениям на субгосударственном уровне.

С президентом Обамой мы также стали друзьями. Вскоре после победы Обамы на выборах в 2008 году я поздравил его, выступая на республиканском форуме, выразив надежду, что он добьется успеха на посту президента, поскольку Калифорния только выиграет от эффективного руководства на федеральном уровне. Зная о моем желании работать вместе, Обама пригласил меня в Белый дом, и у нас сложились крепкие деловые отношения. Президент знал о том, что я работаю с членами обеих партий, и разделял мои взгляды в вопросах защиты окружающей среды, иммиграционной политики и реформы системы здравоохранения, и не сомневался в том, что я не стану бросать ему камни в спину, если наши пути разойдутся. При встрече он крепко обнял меня. Наши переговоры проходили в непринужденной обстановке, полной юмора, даже несмотря на то, что нам обоим приходилось иметь дело со страшными последствиями экономического спада, высокой безработицей и огромным бюджетным дефицитом.

По опросам общественного мнения, мой рейтинг упал до 28 процентов, что отражало всеобщее уныние и неуверенность в будущем, вызванную плачевным состоянием экономики. Хорошо хоть он не был таким низким, как у законодателей, чью деятельность одобряли лишь 17 процентов избирателей. У меня был выбор. Я мог попытаться подстроиться под общественное мнение и выправить свой рейтинг, а мог продолжать упорную борьбу за исправление всего того, что было разрушено в Сакраменто, при этом наблюдая за тем, как мой рейтинг опускается до самого пола. Я выбрал борьбу. В отличие от обычных политиков, мне было нечего терять. У меня оставался всего год в губернаторском кресле, а закон об ограничении сроков пребывания на выборной должности и конституция не позволяли мне избираться на третий срок или метить в президенты.

Шесть лет взлетов и падений закалили меня как губернатора, точно так же как Конана закалили поединки на арене и Колесо боли. Теперь я разбирался в политике и понимал принципы работы правительства, и несмотря на непрестанную борьбу, экономический спад и низкий рейтинг, мой поступательный момент был сейчас как никогда сильным. Я чувствовал себя скорее голодным орлом, чем хромой уткой.

В 2010 году мне удалось достичь нескольких значительных целей. Я еще раз убедил законодателей провести кардинальную бюджетную реформу, предусматривающую ограничение расходов и создание стабилизационного фонда. Это был мой последний шанс выправить искалеченную бюджетную систему. Меры, принятые в 2004 году, оказались хороши на начальном этапе, но они не были достаточно решительными для исправления всей системы. Тщательно проработанные предложения, согласованные обеими партиями, были похоронены на референдуме в 2009 году, потому что в основе «великого компромисса» лежало временное увеличение налогов. На этот раз – у нас был последний шанс раз и навсегда положить конец безумным расходам, порождающим хронический бюджетный дефицит, – я убедил измученных законодателей снова вынести наши предложения на референдум (без ненавистных увеличений налогов), даже несмотря на то, что голосование должно было состояться уже после того, как я сложу с себя губернаторские полномочия. Я дал клятву достать средства, чтобы, невзирая ни на какие трудности, убедить избирателей принять наши предложения. Я испытал разочарование, узнав, что мой преемник губернатор Джерри Браун под давлением демократов и профсоюзов подписал закон, снимающий эти предложения с референдума 2012 года. Опросы общественного мнения показывали, что на этот раз можно было рассчитывать на убедительную победу: согласно данным комитета «Тинк лонг», 84 процента избирателей намеревались поддержать наши предложения. В конце концов политики, как обычно, протащили очередное повышение налогов, не предусмотрев защитные меры, ограничивающие рост расходов. И теперь референдум по бюджетной инициативе может состояться не раньше 2014 года.

Осенью я подписал исторический закон о пенсионной реформе, положившей конец самым страшным излишествам, грозившим обанкротить штат. Сократив до минимума бумажную волокиту, мы выдали столько разрешений на строительство в Калифорнии электростанций на солнечной энергии – в одном только 2009 году их суммарная мощность должна была составить больше 5000 мегаватт (в сто раз больше, чем в предыдущем году во всех Соединенных Штатах), – что штат получил прозвище «солнечной Саудовской Аравии». В настоящее время в Калифорнии возводятся самые мощные солнечные электростанции в мире. Я заключил соглашение с федеральным правительством и штатом Орегон о сносе дамб на реке Кламат и ее притоках – самых масштабных гидротехнических работ в истории Соединенных Штатов. Мы приняли первый в Америке закон о «стандартах зеленого жилья», требующий от всех новых зданий, возводимых в Калифорнии, строгого соблюдения норм энергосбережения и экологии.

В 2010 году я также работал в тесном взаимодействии с Национальной ассоциацией содействия прогрессу цветного населения и Арном Дунканом, министром образования в администрации президента Обамы. Нам удалось добиться впечатляющей победы в деле реформы образования, предоставив родителям право переводить своих детей из школ, не способных обеспечить необходимый уровень обучения. Администрации школ и профсоюзы учителей отчаянно сопротивлялись этим реформам, однако перед объединенной мощью президента‑демократа, губернатора‑республиканца и ведущей силы в борьбе за гражданские права не устоял даже самый могущественный профсоюз штата.

Однако истинную оценку успехов 2010 года дали избиратели. Я всегда считал, что ключом к настоящим, непреходящим реформам является полный резонанс с сердцами и мыслями народа. В июне, несмотря на мой низкий рейтинг, избиратели на открытом референдуме проголосовали за вторую часть нашего пакета политических реформ. Первый важнейший закон, ломающий двухсотлетнюю американскую традицию перекройки границ избирательных округов, был принят в 2008 году. В сочетании с этим законом система прямых референдумов должна была раз и навсегда покончить с безраздельным господством в нашей избирательной системе узких – крайне левых и крайне правых – интересов. Два кандидата, набравших наибольшее количество голосов в первичных выборах, будут выяснять отношения между собой уже во время общих выборов, независимо от партийной принадлежности. Независимые и умеренные члены обеих партий смогут голосовать за любого кандидата, что должно будет разрушить те бастионы, которые воздвигали в своих партиях экстремисты в ходе закрытых первичных выборов. Законопроект получил одобрение 54 процентов избирателей.

Последнее испытание состоялось в ноябре. Своими реформами мы вызвали недовольство и левых, и правых, которые выдвинули на референдум сразу три предложения, призванные свести на «нет» все наши достижения. Первый удар обрушился на отмену закона о запрете перекройки границ избирательных округов, принятого в 2008 году. Кампанию по его отмене финансировали обе партии, стремившиеся вернуть себе возможность манипулировать с избирательными округами, гарантируя победу своих кандидатов. Также были предприняты попытки избавиться от закона, расширяющего принцип справедливого формирования избирательных округов и на выборы в Конгресс. Спикер Палаты представителей демократ Нэнси Пелози заставила калифорнийское отделение своей партии потратить миллионы долларов на борьбу с этим законом. Борьба была в полном разгаре.

Кроме того, профсоюзы выдвинули на референдум предложение наказать бизнес за поддержку моих предложений о сокращении расходов и проведении политических реформ. Предполагалось отменить реформы налоговой системы, которых мы с таким трудом добились в 2009 году после долгих переговоров. К сожалению, это был типичный ход: достигается историческое двухпартийное соглашение по увеличению налогов и налоговой реформе, сокращающей затраты бизнеса, после чего профсоюзы пытаются добиться отмены налоговой реформы, оставив только повышение налогов.

Но главным вопросом референдума был третий. Выдвинутое на голосование Предложение номер 23, финансировавшееся в первую очередь техасскими нефтяными компаниями, был направлено на отмену нашего исторического закона о противодействии глобальному потеплению. Нефтяные гиганты сыграли на опасениях простых людей за судьбы экономики, утверждая, что наша борьба с климатическими изменениями лишь еще больше увеличит уровень безработицы. Они затопили телевидение штата рекламными роликами, призывавшими: «На первом месте рабочие места – поддержим 23‑е!» Мы ответили мощной кампанией, которую возглавили Джордж Шульц, Джим Кэмерон и глава венчурного фонда Том Стейер, собравший 25 миллионов долларов. В одном из наших самых эффектных рекламных роликов задыхающийся ребенок тянулся за кислородной маской. Мы не просто одержали победу над Предложением номер 23. Мы стерли его в порошок с перевесом в двадцать процентов голосов, не оставив техасским нефтяным компаниям даже надежды на смещение Калифорнии с лидирующих позиций в борьбе с глобальными изменениями климата.

Больше того, в том году избиратели поддержали все наши инициативы, преодолев яростное сопротивление политических партий, профсоюзов и техасских нефтяных гигантов. Историческая политическая реформа, реформа системы налогообложения бизнеса, могучая поддержка усилий по борьбе с климатическими изменениями – мы были счастливы занимать позицию в политическом центре и ощущать поддержку народа.

Мы переворачивали новую страницу. По всей Калифорнии можно было видеть свидетельства преобразований в области энергетики. Десятилетие, начинавшееся с отключений электричества и всеобщего уныния, завершалось одобрением такого количества проектов в области альтернативных источников энергии, каким не могли похвастаться все остальные штаты, вместе взятые. Штат, славившийся своей любовью к автострадам и машинам, теперь вел за собой всю страну к созданию двигателей, работающих на альтернативном топливе. Штат, завязший в болоте политических тупиков, сокрушил партийные барьеры, ограждавший политические партии от простых избирателей, которых они должны были представлять.

По мере приближения второго губернаторского срока к концу мой график работ становился все более напряженным. Я с гордостью могу сказать, что в ходе последней торговой миссии в Азии в сентябре 2010 года я придумал, как втиснуть в один день тридцать шесть часов работы. В среду, 15 сентября я начал в восемь часов утра, встретившись в Сеуле в гостинице «Гранд‑Хилтон» с представителями Американской торговой палаты. Затем я побывал у спортсменов‑участников Специальных олимпийских игр, встретился с руководством авиакомпании «Кореан‑эйр» и автомобильного концерна «Хёнде моторс», побеседовал с мэром Сеула, подписал соглашение о деловом сотрудничестве между Кореей и Калифорнией, проехался на скоростном поезде, посетил универсальный магазин и выступил перед американскими солдатами, расквартированными в Корее. Узнав о серьезном взрыве газопровода в Сан‑Бруно, я свернул своей визит и, вместо того чтобы возвращаться домой, вылетел напрямую в Сан‑Франциско и пересек Международную линию перемены дат, так что когда я прибыл на место, был еще вечер среды. В Сан‑Бруно я побывал на месте взрыва, выслушал отчеты сотрудников чрезвычайных служб и поговорил с жертвами, еще не успевшими оправиться от шока. Я встретился с семьями, лишившимися своих домов, потерявших близких. Из всего того, что я повидал в жизни, самое неизгладимое впечатление на меня произвели глаза человека, только что потерявшего все то, что было ему дорого.

В декабре, после того как избиратели выбрали моим преемником Джерри Брауна и уже полным ходом шла передача власти, один журналист спросил, почему я просто не оставил тихо свой кабинет, как после двух бурных сроков на моем месте поступило бы большинство губернаторов. Я ответил, что привык всегда выкладываться в полную силу до самой финишной черты. «Работы еще непочатый край, – сказал я. – Так почему я должен останавливаться в ноябре или декабре? Это же бессмысленно».

Штат все еще оставался в когтях жесточайшего общенационального финансового кризиса в современной истории, и, несмотря на все наши усилия, новому губернатору предстояло начинать работу с приставленным к виску дулом хронического бюджетного дефицита, избавиться от которого, по всей вероятности, не удастся еще как минимум в два ближайших года. Конечно, я мог бы плюнуть на все и предоставить расхлебывать кашу Джерри Брауну. Несомненно, лидеры демократических фракций законодательного собрания ждали от меня именно этого; они уже устали от моих бесконечных требований сокращать расходы. Однако затягивать безделье на несколько месяцев было бы полной безответственностью. Поэтому я созвал еще одну внеочередную сессию законодательного собрания. На этот раз я заранее был уверен в том, что законодатели ничего не сделают. Они выдохлись и молили бога о том, чтобы поскорее приехал на белом коне новый губернатор‑демократ и повысил бы налоги, избавив их от необходимости изыскивать пути сокращения расходов. Не могло быть и речи о том, чтобы законодатели пошли на новые расходы, как бы я на них ни давил. Средства массовой информации подытожили очевидное: «Он начинал с бюджетными проблемами и заканчивает с бюджетными проблемами».

Да, это действительно было так. И все же нам удалось добиться чертовски большого прогресса, и мы вошли в историю: реформа системы компенсационных выплат наемным работникам, реформа системы условно‑досрочного освобождения, реформа пенсионной системы, реформа образования, реформа социального обеспечения и бюджетная реформа – причем не одна, не две и даже не три, а целых четыре реформы. (И я обязательно приму участие в избирательной кампании 2014 года, чтобы решать судьбу бюджетных реформ было доверено простым избирателям.) Мы сделали наш штат мировым лидером в вопросах противодействия изменениям климата и использованию возобновляемых источников энергии, общенациональным лидером в вопросах реформы здравоохранения и борьбы с ожирением; мы запустили крупнейший за многие поколения проект развития инфраструктуры и решили проблему воды, самый острый вопрос калифорнийской политики. Мы осуществили самые значительные политические реформы с тех пор, как губернатором был легендарный Хайрем Джонсон, – и в июне 2012 года в первых после введения новой системы первичных выборов общих выборах в Калифорнии участвовало резко возросшее число умеренных, прагматичных кандидатов. И все это мы совершили в условиях самой тяжелой экономической катастрофы со времен Великой депрессии.

Не стану отрицать то, что быть губернатором оказалось значительно сложнее, чем я предполагал. В частности, пропасть между тем, чего от тебя ожидают люди, и тем, что ты действительно можешь для них сделать, наглядно иллюстрирует один факт. Во время страшной засухи 2009 года я отправился в Большую калифорнийскую долину встречаться с фермерами округа Мендота. Меня сопровождал Алан Отри, мэр Фресно, в прошлом профессиональный полузащитник американского футбола, приложивший все силы к тому, чтобы привлечь мое внимание к бедственному положению местных фермеров. Округ Мендота сильнее всего пострадал сразу от двух ударов – экономического кризиса и засухи. Сельскохозяйственное производство остановилось, поля превратились в пыльные пустоши, безработица достигла 42 процентов. Требовалось увеличить подачу воды из дельты рек Сакраменто и Сан‑Хоакин. Однако экологи возражали, что переброска воды создаст угрозу для мелкой рыбешки под названием корюшка, и федеральный судья запретил направлять воду фермерам. Федеральные власти рассудили, что корюшка нуждается в защите больше, чем фермеры.

Фермеры встретили нас плакатами «Включите насосы!». Они показали засохшие поля. Журналистам они говорили: «Будь я проклят, если позволю какой‑то рыбешке отнять у меня всю воду! Мы будем сражаться с правительством до победного конца!»

Я объяснил, что мы ведем переговоры с министром внутренних дел Кеном Салазаром. «Такие вещи требуют терпения и времени», – сказал я.

Один фермер встал и спросил: «Как вы можете говорить такое? Почему вы не поедете на насосную станцию и не откроете кран? Отправляйтесь туда и откройте его».

Я понял: от меня ждут, что я отстраню с дороги федерального судью, смету тех, кто охраняет насосную станцию, подойду к огромному вентилю, запертому на навесной замок, разорву цепь и поверну кран, пуская живительную влагу на поля и возвращая фермерам урожай. Но что я мог сделать в реальной жизни? Вот в чем обратная сторона представлять себя губернатором‑терминатором. Ты способен творить чудеса, но не из числа тех, когда ты летаешь в плаще. На самом деле потребовалось в течение нескольких упрашивать Министерство внутренних дел и вести напряженные переговоры с администрацией Обамы, чтобы пустить воду на поля.

Губернатор не звезда и не воин‑одиночка. Ему приходится работать с законодателями, судами, чиновниками, с федеральным правительством, не говоря уж про самих избирателей.

Политика во многом схожа с поведением толпы неистовых поклонников на рок‑концерте, которые поднимают своего кумира на руки и несут его. Бывает, он попадает туда, куда хочет, но порой его увлекает совершенно в другую сторону. Однако по сравнению с кино на выборной должности удовлетворение от сделанного дела гораздо сильнее. В кино ты на протяжении пары часов развлекаешь зрителей в кинотеатре. В политике ты влияешь на жизни людей, иногда на целые поколения.

Когда нам удавалось достигнуть соглашения и провести какой‑то законопроект через законодательное собрание или одержать победу на референдуме, я всегда испытывал ни с чем не сравнимое чувство. Я раскуривал сигару, доставал список намеченных дел, брал ручку и вычеркивал один пункт. Хотя, разумеется, мне хотелось бы вычеркнуть из этого списка больше пунктов, я доволен и тем, что мы сделали.

Даже Мария в конечном счете согласилась, что игра стоила свеч. Выступая в 2010 году на конференции по вопросам здорового образа жизни, она сказала: «Сегодня мне хотелось бы признать, что я была неправа, когда семь лет назад отговаривала Арнольда от участия в борьбе за губернаторское кресло, а он поступил правильно, не послушав меня. На самом деле я не хотела, чтобы Арнольд участвовал в выборах, потому что сама выросла в семье политиков, и мне это нисколько не нравилось. Я опасалась чего‑то плохого. Опасалась чего‑то неизвестного. Но как оказалось, Арнольд сделал правильный выбор, исполнив свою мечту. Работа губернатора понравилась ему больше всего того, чем он занимался в своей жизни. Тут как нельзя кстати пришлись его интеллект, любовь к людям, страсть к публичной политике и дух соперничества. Мне никогда не приходилось видеть его таким счастливым, таким исполненным сознания выполненного долга. Даже несмотря на все взлеты и падения последних семи лет, он говорит, что если бы ему снова пришлось бы решать, он не раздумывая поступил бы в точности так же. И я ему верю. Я никогда не думала, что скажу это, но сейчас я благодарю Арнольда за то, что он меня не послуша