От Никовула отца к сыну

Желая быть сильным в слове, желаешь ты, сын мой, прекрасного. И сам я услаждаюсь словом, какое Царь Христос дал людям, как свет жизни, как преимущественный из даров, ниспосланных нам с небесного круга; потому что и Сам Он, превозносимый многими именованиями, ни одним не благоугождается столько, как наименованием: Слово. Но выслушай мою речь. Совет отеческий есть самый лучший, и седина имеет преимущество пред юностью. Время родило историю, а история родила высоко парящую мудрость. По сему уважь слова мои; это для тебя же лучше.

Во всем прочем, сын мой, будь превосходнее отца. Отец радуется, когда добрый сын берет над ним преимущество, и радуется больше, нежели когда сам превосходит всех других. Это согласно с Божескими законами, которыми великий Отец связал вселенную, и, из любви к Своему достоянию, незыблемо утвердил Словом. Но желаю, сын, чтобы ты удерживал в себе отцово свойство—имел больше стыдливости, нежели сколько теперь обнаруживаешь ее пред родителями. И я был сын до­брого отца; но из моих уст никогда не выходило такого слова; даже и на языке не держал я чего либо подобнаго, потому что и Богу не угодны такие речи.

„Если родил ты меня, отец; не велико благодеяние. Ибо произвел ты меня на свет, угождая не мне, но своей похоти и своей плоти. А потом и воскормил! Что ж? Воскормил, кого родил?—Какое неблагодарное слово, разрушительное для мира, оскорбительное для великого Рождения! Природа взаимною любовью связала родителей и детей, чтобы труд, какого требуют рож­денные, не утомлял родителей, и чтобы не для смерти мы рож­дали, оставляя родившихся без попечения. Посему, как справе­дливо сказал ты, родители ведут страшную войну за детей, не щадя жизни. Так поступают осы, рыси, волы, вепри, рыбы, птицы, а преимущественно пред всеми человеческий род. Если не покоримся этим законам; вся жизнь наша порадеет по напрасну. Но кто же обнимет сына, кто порадеет ему лучшего, кто даст свое согласие, когда он хочет учиться, или желает чего либо другого, кто отделит ему надлежащую часть имуще­ства, если все, что сын получает от отца, есть долг, а не милость, и если сын, не получив ничего, может нарушить закон стыда, а получив, в праве иметь и язык и ум неблагодарный?

Смотри же, чтобы иной разумный человек не возразил тебе: Не человеческий только мы — род, но и Божий, и Божий прежде, нежели человеческий. Отцы для детей вторичные только орудия рождения от Христа великого Бога. Христос взял землю, но даровал ей ум, и произвел единый род, смешанный из того и другого, произвел земного царя, который—тело, когда зломудрен, и сопричтен к богам, когда благочестив, который туда и сюда порывается многими бедствиями, чтобы при большем чи­сле зол иметь нам необоримое сердце. Но никто еще не терял до того здравого смысла и не увлекался кипучестью юной крови, чтобы из богоборных уст его исторглось такое злое слово: „Не по моему желанию сотворил Ты меня. А когда сотворил, не дивно, что и почтил. Если же, создав, оставляешь меня; это зна­чит, что смертного создал на место смертного. Дай мне пре­мудрость, дай богатство, потому что дал Ты это многим; дай величие и красоту, первенство в городах, все разящий меч, кре­пость тела не уступающего болезням, и все прочее, чем люди измеряют великое счастье. Иначе не стану чтить Тебя ни жерт­вами, ни обетами. Ибо не мне оказал Ты благодеяния, когда связал во мне душу и тело, но Сам, желая славы, привел в бытие меня, как и все иное, чтобы имя Твое, Блаженный, славилось и между земными". Но такие речи предоставим людям богоненавистным и неразумным, которые, ставь рабами виновника зла, богатство почитают богом. А мы за все, и за благое и за бедственное, будем песнословить великого Бога, что свойственно сынам достойным любви. После же первого Царя прославлю и земных родителей, которые озарили меня светом, чрез которых и в моем сердце воссияла, и всем открылась, во едино сочетающаяся Троица. Умолчу о великом круге мира, о широком небе, в котором сияют два светлые ока; о хребте моря (что для меня чудно) и льющегося и не выливающегося из своих пределов, а напоследок и о земли, о течении рек, о вдыхаемом нами воздухе, о временах года, о приятности цветов, о природе человека и пернатых, о всем, что Бог предложил в трапезу очам моим. Все сие отец мой передал мни от великого Отца.

Посему не этим должен ты вознаградить за сие родителя, не отважностью, потому что отважность, преступив меру, делается дерзостью. Иначе какой-нибудь более раздражительный отец от моего лица скажет тебе подобное следующему слово: „если природа позаботилась о детях, вложив родителям любовь к ним; то природа же возбранила любить не любящих". Лучше от отца перенести худое, нежели видеть доброе от чужого. И человеку лучше всего смотреть только из рук отцовых. А если отец беден, скуден умом, изнемог телом; что будешь делать? Не заменишь ли ему своею рукою жезла? Не возьмешь ли и ты меня к себе на плечи и не понесешь ли вон из города, как сын Анхизов унес своего родителя от врагов? Или скажешь: „для чего ты произвел меня на свет? и за что требуешь моей услуги?" Дай голос рыбам и птицам воздушным, всему, что дышит и пресмыкается на земле. Дельфин не скажет: ,Для чего Ты Царь, сотворил меня сыном моря? Мне не хотелось бы вести не­престанно странническую жизнь в соленой влаге, вдыхать влаж­ный и видеть помраченный воздух. Лучше хочу работать, как вол, пастись на горах, иметь широкие плечи, как быстроногий конь вести жизнь вместе с человеком, нежели царствовать над всеми скользящими по водам рыбами". Волы не мучатся желанием ходить по морям. И злая змея, с усильем изгибаясь на своем чреве, не скажет: „Для чего Ты заставил меня грызть персть на земле? Мне хотелось бы ходить в прямом положении; а Ты определил мне пресмыкаться на чреве". Ворон не пожелает летать подобно орлам и поменяться своею наружностью с царем пернатых. Но всякий любит ту стезю жизни, какая ему назначена. И скудельное произведение никогда не скажет скудельнику: „для чего ты немилосердно трещишь надо мною своим жестким колесом?"

Все это говорил я тебе, любезнейший сын, чтобы научить покорности твой ум, заставить тебя на весах взвешивать слова свои и не давать им свободы, отсекать все лишнее, ограничи­ваться же достаточным, не предаваться потоку молодости, но удерживать его стремительность. Когда говоришь; гораздо лучше многое затаить в себе, нежели пустить на воздух какое-нибудь неприличное слово. Никакой нет беды, если останется слово не вымолвленным;—это не ехиднино порожденье; оно не проторгнет чрева, и не угрызет матери в отмщенье за губительного отца.

Теперь устрашу твою любовь словом своим, и родительскою снисходительностью развею на воздух сыновнюю дерзость. Не одна дорога жизни, сын мой; потому что и природа не у всех одина­кова. У одних она добра, у других хуже и более походит на природу бессловесных, а у иных опять какая-то смесь и доброго и худого; как и земледелец троякого свойства находит землю: или плодоносную, или бесплодную, или такую, которая вместе с пшеницей произращает и терния. Три есть пути, и три цели. Один путь низмен, пробит следами многих, широк, мягок, но приводит к жалкому концу, к стремнинам, к мрачным пропастям, к страшному тартару, где огненный реки, казнь погибших душ и не прекращаемое мученье. Другой путь негладок, крут, сух, тесен, излучист, с обеих сторон окружен повсюду стремнинами, и проходим немногими; но ведет к бла­гому концу, к звездному небу, к великой славе, бесплотным красотам, к самой чистой, ничем не омраченной благой истине и даже к высочайшему, не имеющему пределов, Свету. Третий путь лежит в средине между первыми; он средней и по воздаянью; не очень труден, и весьма немного приносит славы — это свет слившийся с черною ночью, такое смешенье, которое у мудрых называется сумраком. Путем удобным идут все те, у кого ум развращен, лжецы, человекоубийцы, прелюбодеи, клятвопреступники, андрогины, отцеубийцы, хищники, чревоугод­ники, которые уподобляются не наполняемым морям, живут смертью, любят собственную гибель.

Одним врагам можно пожелать такой жизни. Добрым же путем идут те, у кого жизнь не на земле: это треблаженные люди, которые во плоти живут превыше плоти, не связаны супружеством; это презрители мира, небошественные, нестяжатели, единоризцы; они плачут, спять на голой земле, едва переводят дыханье, не исполняют требований чрева, не имеют над собою крова, в одном поставляют славу—вменять ни во что всякую здешнюю славу, и богатство, и нищету, взирать же к единому Богу. Пред ним-то поникаю долу, боюсь и трепещу их, как царствующего в горних Бога, когда приближается Он к человекам. Ибо все они взошли гораздо превыше смертных. А мы идем средним путем; не услаждаемся пороками, но едва ка­саемся и божественного; у нас заботы о супруге, о вожделенной славе, о детях, об имуществе; для нас дорого все, что прихо­дит в руки.

Конечно, что в этой жизни для меня самое главное—слово, это для обладающего сим даром нерасхищаемое богатство, некрадомое, доброе стяжание, хотя я не все еще изведал как бы хотелось, не обтек еще на полных ветрилах целого моря наук. Я не верю твоим словам, и похвалы твои меня не пленят, по­тому что всякая похвала от родного неверна. Однако же преиму­щественно пред всем другим уважаю тебя, о слава красноречия! Ибо дар слова служит основанием моей жизни; им отличен я от зверей, воздвиг города, изобрел законы, воспеваю великославного Бога, превозношу до небес светлую добродетель, укрощаю бедственное для меня могущество ужасного греха, раз­деляю миры, мир небесный и этот мир, идущий к разрушению, различаю душу и тело, как изображение и изображаемое, как качества двоякого рода жизни и двоякий конец жизни живых и гибнущих. Сему научил меня Бог, в сем подкрепило меня слово мудрых, в сем утвердила вера, представляя письменное доказательство, как в последние дни прославлены будут добле­сти добрых, а бесславие порочных начертано на бессмертных столпах.

Быть сильным в слове—и живущему одиноко не скудная жизнь, и домогающемуся знаменитости славный венец, не весенним подобный цветам, сорванным поутру и увядающим прежде, нежели кончится день. Быть сильным в слове—великое врачевство от страстей; сим укрощаю вскипающий гнев—это омрачение ума, сим усыпляю скорбь и полагаю меру веселию, не сокрушаясь слишком в обстоятельствах затруднительных, и не надмеваясь благополучием, но одно употребляя в помощь про­тив другого, то есть, надежду—против скорбей, и страх—про­тив благоденствия. Дар слова и царей руководит, и народ привлекает, процветает в народных собраниях, царствует на пирах, утишает брани, делает человека кротким, нежными и ласковыми речами умягчая всякого, сколько бы кто ни был упорен, подобно тому, как сила огня смягчает железо. Думаю, что Орфеевы гусли не иное что были, как дар слова, приятностью звуков увлекавший всех и добрых, и худых; а также и Амфионова лира делала покорными камни, то есть упорные и каменные сердца. Дар же слова разумею и под тем врачевством, ко­торое дал Лаертову сыну его спутник, когда шел он к Цирцев, чтобы мог он оказать помощь своим товарищам, обращенным в свиней, и сам не дошел до необходимости есть свиной корм. Дар слова вижу и в том, что растворила Фонова супруга, Египтянка Полидамна, и подала Елене, как добрый гостинец— беспечальность, негневливость и забвение всех бедствий. А иной, не раз, по милости Божией, избавляясь от гибельной брани и от свирепых волн моря, спасал это одно вожделенное стяжа­ние, и им увеселялся более, нежели другой многочисленными благами. Ибо дар слова делает человека почтенным в кругу людей; как можешь заключить из примера Одиссея. Без оде­жды, с сокрушенными членами и бедственным скитальцем спасся он из моря; но как скоро в умной речи изложил свою просьбу, уважила его царевна и дева, и представила Феакиянам и царю Алкиною, как чужеземца, претерпевшего кораблекрушение, заслуживающего предпочтение пред всеми другими. Дар слова одерживал верх и над завистью, которая на многих смотрит злыми глазами; потому что зависть любит нападать не на совершенных, но на тех, которые возгордились неожиданно.

О, дар слова, чтобы восхвалить тебя, потребен особенный дар! И как бы я желал, чтобы мое слово равнялось твоим благим вещаниям! Но я одно уловил, другое нашел для себя не по силам; иное же подсказал мне язык любезного сына, изъявив поспешные желанья своей сединою украшенной юности, что еще более возбуждает мое сердце.

Положившись на свои собственные и родительские молитвы, усердно, неуклонно и с лучшими надеждами стремись, сын, куда желаешь; да будет у тебя тот же добрый спутник, который был у твоего отца. Ибо и на нашу жизнь призирает Божие око. Восхитил ли тебя аттический соловей, или знаменитый город приятной Финикии — обитель авзонских законов, или великий град Александров, откуда иной, нагрузив корабли великим богатством, поспешает в свое отечество; всякая страна да протекает быстро под твоими поспешающими стопами, и произра­щает под ними прекрасные цветы; да шумят пред тобою при­ветливо реки, и всякое море легкими дыханьями ветров да при­носит корабль твой в пристань; дельфин, в светлых волнах едва зыблющейся морской поверхности извивая хребет змея­щимися кругами, да скачет по водам, став путеводителем твоей жизни, как некогда на хребте своем носил он знаменитого певца. Для самых наставников да будешь ты оком красноречия; да считают они сына моего между первыми и любят его наравне с своими детьми. А сладкую чашу наук жадный ум твой да исчерпает до самого дна. Рука твоя да пишет золотые письмена на гибких дощечках, и соты да каплют с твоего свитка. А если весеннею порой, когда дыхания ветерков так усладительны для человека, или когда солнце бросает сверху огнистые лучи, сидя под древесными ветвями и углубившись мыслью, будешь трудиться над сочиненьем; то стрекочущие кузнечики и поющие птицы да сообщают бодрость твоим телесным силам своими сладкозвучными песнями, вызывая на состязанье в песнопении. Но как быстроногого коня, по природе горячего, этими любимыми звуками сделаю тебя еще более быстрым в бегу и еще более жаждущим великославной победы, или по­ступлю, как престарелый борец, который на поприще в Пизе отдает разумные приказы знаменитым борцам. Ибо желаю ви­деть сына на этом поприще с оливною ветвью. И как приказы­ваешь, ничего не пощажу, ни имущества, ни труда, к какому обя­заны родители, ни всего прочего, что способствует смертным к приобретению великих доблестей; потому что благоразумная бед­ность лучше порочного богатства. Не загражу источника, который заключает в себе великую реку; не померкнет свет в светильнике от недостатка елея; и леторасль возрастет напаиваемая присно-живыми водами.

Следующая же песнь да будет тебе от меня напутствием. Вождем и в слове и в жизни своей имей Христа—Слово, Кото­рый превыше всякого слова. Не дружись с человеком порочным и негодным: зараза проникает и в крепкие члены. Добро­детели своей не сообщишь ты другу, а срамота его жизни падет и на тебя. Избери себе товарищем целомудрие, и им одним уве­селяйся, чтобы преступная любовь не изгнала из тебя любви добро­детельной. Одно предпочитай превосходству в слове — мудрый навык всегда быть совершенным. Когда же высокий свой ум наполнишь всем, чего желаешь, и станешь возвращаться домой; да будет у тебя видимым для всех вождем тот же, кто и теперь, при твоем отправлении из дома, сопутствует тебе в дороге. Родителям же да будут наградою — твоя любезность и твое доброе имя.

Сего желаю тебе, любезный сын. А если хочешь идти и дальше Гадеса; то и туда вождем твоим да будет Бог. Ничего нет невероятного в том, что человек мудрый, непрестанно исследующий глубины наук, под руководством мужей совершенных, подобных избранному тобою из нашей крови,—ни чего, говорю, нет невероятного, сын, что такой человек достигнет конца высочайшего блага.