Семейный уклад, домашний быт.

Роль семьи в социализации молодого поколения была чрезвычайно велика. Отношение к детям носило традиционный характер: в них видели продолжение рода и опору в старости. Воспитание детей во многом определялось тем, каким жизненным опытом обладали родители, какими принципами руководствовались.

Для многих московских купеческих семей был характерен семейный быт , построенный на самодержавном начале. Вот как рисует жизненный уклад и атмосферу в доме известный московский купец Н.Вишняков. “Строгий, раз навсегда заведенный домашний порядок не изменялся из года в год. Жизнь велась замкнутая. У себя принимали только родных и сами ездили в гости только к родным. Сыновей отец никуда не пускал, даже редко к старшим замужним сестрам. После 10 часов вечера все должны были уходить спать и ворота наглухо запирались на ночь. Отпирать их дворник не смел без особого разрешения”[39]. В воспоминаниях детей отец представлялся суровым стариком, очень требовательным, при случае выступающим с плеткой в руке в роли грозного судьи по детским шалостям. Жена обращалась к нему на “Вы”, он же говорил ей “ты”. Дети говорили об отце в третьем лице - “они”, “им”. Уезжая из Москвы отец оставлял соглядатаев, от которых получал регулярно сообщения обо всем происходящем в его отсутствие. “У меня, друг мой, оставлены люди, которые пишут все про тебя и про вас, - признавался он жене. Деловой жизни подчинялся весь домашний уклад. Даже ярмарочный сезон не оживлялся никакими развлечениями.”[40] И хотя кроме инстинкта наживы и предпринимательства купцы обнаруживали в деловой и домашней жизни многие доброжелательные качества, такие как: умеренность, деловитость, прилежание, энергичность и осмотрительность, все же волюнтаристическое начало привалиравало, духовная жизнь была подавлена.

Подходы к воспитанию юношей и девушек различались. Забота родителей по отношению к сыну заключалась в том, чтобы воспитать делового, самостоятельного человека, достойного приемника профессионального занятия отца. Мальчиков с ранних лет старались приобщить к делу, так что к 16 годам они становились вполне исправными торговцами. Прежде чем начать собственное дело, купеческий сын обычно проходил школу купечества у отца или у какого-либо состоятельного купца в качестве приказчика.

Воспитание девочек в купеческой семье не отличалось особой затейливостью, их стремились вырастить хорошими матерями и хозяйками. В традиционном представлении о московской зажиточной купчихе, как о женщине проводившей большую часть времени у себя дома за едой, за чаем, в беседах с целой толпой разных приживалок, богомолок, странников и свах, есть большая доля истины.

В бытовом укладе купеческих семей присутствовало смешение старины и новизны. То обстоятельство, что большая часть купечества пополнялась крестьянами и мещанами предопределило основные линии развития быта торгово-промышленного слоя. Имело значение и принадлежность подавляющей части купечества к идеологии старообрядчества. Характерно, что многие сильно разбогатевшие купцы и фабриканты продолжали жить в прадедовских домах и по старинке. У значительной части купцов, несмотря на их миллионы сохраняется скромный уклад зажиточного крестьянина. Разрастается только горница (чистая половина крестьянского дома), так как более или менее крупный капитал требовал время от времени представительства и в обстановке, и в одежде, и в приеме гостей. А.В.Луначарский оценивает это положение как “свойство буржуазии периода первоначального накопления, которая была склонна зажимать свой внешний быт, оставляя в нем черты крестьянской простоты и известного скопидомства”[41]. Но к началу ХХ в. особенно в крупных центрах уже можно наблюдать, как купечество начинает “заражаться” новыми формами быта, хотя бы с чисто внешней показной его стороны. Так в пышно убранных домах блестят зеркала, золоченые карнизы, бронза и хрусталь различных фирм и веков. Мебель самая богатая перемешана с самой простой. В главном углу комнаты всегда находятся огромные в драгоценных окладах иконы, пред которыми неугасимо теплятся лампады.

Как убранство жилищ, так и внешний вид лиц разных поколений одной семьи представляют собой странное сочетание. Нередко отец носит окладистую бороду и длинный русский кафтан, сохраняя обычай местной старины, мать повязывает голову платком, но одевается в заграничное платье, которое во время выездов закрывает салопом яркого цвета или сверху русской телогрейки носит дорогую шаль; дочь к нарядам, шитым по последней парижской моде прибавляет любимые купеческим сословием украшения - цветы, бриллианты, жемчуг, перья. Один из сыновей рядится как лондонский денди и старается перенять все привычки светской молодежи, тогда как другой, сидя в лавке в гостином дворе, встречает покупателя с калачом или стаканом сбитня в руке... Входя в дом, родители крестятся перед иконой и после кланяются обществу, дети между тем свободно приветствуют знакомых модным пожатием руки, поцелуями и лепетом на иностранном языке[42].

В молодом поколении, в мужской его части, замечается стремление выделиться из своей среды и по возможности уподобиться привлекающему их внимание обществу и культуре дворянства и высшего чиновничества, отсюда стремление в военную и гражданскую службу.

Таким образом, с первой четверти XIX в. и вплоть до революции в быте представителей торгового, промышленного и финансового капитала определялась тенденция к стремлению в материальном быте к формам так называемого высшего общества с неизменным особым купеческим элементом в них и образованию интеллигенции - своих идеологов в среде нового капиталистического класса.

В связи с существованием такого положения вызывает интерес динамика взаимоотношений двух важнейших в российской обществе сословий.

Дворянство в России традиционно было господствующим, привилегированным классом, с давно устоявшимся образом жизни, с выработанными и закрепленными в дворянской психологии нормами отношений к другим слоям общества. Высокомерное, пренебрежительно отношение к купцам со стороны дворян закономерно порождало ответную реакцию. Н.Вишняков в своих мемуарах отмечает, что “отношение купечества к дворянству, как к сословию правящему, привилегированному, замкнутому в себе и заинтересованному в достижении лишь своих узко сословных целей, было естественно полно недоверия, зависти и недоброжелательства... Встретить дворянина или дворянку в купеческой среде, - пишет он о 50-х гг. XIX в. - было такой же редкостью, как купца или купчиху в дворянской. Если купец принимал дворянина, это значило: добивается подряда, ордена или медали или норовит дочь выдать за “благородного”[43]. Но постепенно в купеческой среде начинает формулироваться сознание своей значительности и силы. Например, крупный московский фабрикант А.И.Абрикосов всю жизнь гордился тем, что он купец и к дворянинам относился с некоторым презрением: “На что дворяне способны ?- говорил он. - Они не только составить своего состояния не могут, но проживают то, что получили. Вот дома на Пречистенке все перешли в руки купцов.”[44]

Особенно резкий подъем самомнения купечества произошел в 70-80-х гг. ХIХ в., в период бурного развития капитализма в России. Купец и промышленник выдвигаются на одно из первых мест в экономической жизни. Это не осталось без внимания у современников той эпохи. “Прежние рамки купца, - писал Ф.М.Достоевский в 1876 г., - вдруг страшно раздвигаются в наше время. Современному купцу уже не надо залучать к себе на обед “особу” и давать ей балы; он уже роднится и братается с “особой” на бирже, в акционерном собрании, в устроенном вместе с “особой” банке, он уже теперь сам - лицо, сам - “особа”[45].

Осознавая свою экономическую мощь, представители купечества уже не так активно стремятся получить дворянство, как это было раньше. Часто рассуждения купца принимают и такое направление: “Наука плохо кормит , а в чиновники купеческим сыновьям идти не к лицу: зазорно состоятельному купеческому сыну от своего прибыльного дела записываться в чернильные крысы.”[46]

В пореформенное время чиновнические отношения всецело начинает определять главный и общий фактор - тугой кошелек.

Единственной социальной силой, которой предприниматели, промышленники (читай - буржуазная) противопоставляли себя сознательно был зарождающийся и крепнущий пролетариат. Такое противопоставление вытекало из самой системы общественного производства и оказывало определяющее влияние на формирование всего комплекса социально-психологических черт представителей купечества в конце XIX в.

Люди, не имеющие солидного капитала, высокого чина или иного прочного накопления в обществе и добывающие себе хлеб трудом своих рук, в глазах новоиспеченных буржуа не представляли ценности. Один из первых советских исследователей социальной психологии М.П.Рейснер, писал по этому поводу, что “...хозяин предприятия смотрел на нанятых им рабочих как на живых автоматов, сменяющих друг друга в ряде поколений, и свирепость мер его эксплуатации проистекает отнюдь не из какого-то его прирожденного зверства, но исключительно из холодного расчета и хозяйственной цели, которая не позволяет смотреть на рабочих как на людей равных себе”[47].

По мере роста революционного движения в стране наступает сближение крупного купечества и дворянства, которое усиливается также на основе совместного торгово-промышленного предпринимательства и социальных интересов. В ходе этого процесса быстро иссякла естественная (в других условиях) и прогрессивная по своей природе неприязнь купечества к дворянству, и к сословному строю общества вообще.