О ПРИРОДЕ ЛЮБВИ И САКРАЛЬНОСТИ

(РАЗМЫШЛЕНИЯ)

Человек внутри объективной, наблюдаемой Вселенной, знаниями о которой он обязан науке («научной картине мира»), создает свою эмоционально-ценностную Вселенную. Она скла­дывается в процессе взаимодействия его жизненных миров, противоречивых по своей природе. Миры, вынесенные за пределы повседневности, основным способом существования которых является человеческое сознание, способное к самоотождествлению с ними, принимают различные культурные формы, будь то мифологические, религиозные или духовно-культурные образования светского характера. Именно они и определяют мировидение, мироощущение и связанные с ними духовные ориентиры поведения. Возникает достаточно локаль­ное пространство, насыщенное ценностно-нормативными ус­тановками, которое ощущается даже физически при смене культурной среды.

М. Шелер в книге «Формализм этики» утверждает, что творение ценностной Вселенной обязано такому фундаменталь­ному способу (модусу) человеческого бытия, как «ordo amoris» (порядку любви). Всякий порядок, установившийся опытным путем, в том числе и в сфере любви, есть элемент общей культуры, представляющий собой текущий итог объективации человеческих действий, обладающих ценностно-нормативным содержанием, направленностью, интенсивностью и рожденных в контексте «любящего бытия» (ens amoris). Объекты челове­ческой любви в науке получили название «ценности». Ввиду их различной значимости в глазах людей они подразделяются на гедонистические, утилитарные, ценности жизни, ценности культуры и ценности священного (М. Шелер). Поскольку мир любви и мир господства конкуренции, соперничества, экспан­сии, стремления к доминированию принципиально различают­ся по направленности и содержанию, то и конкретные по­будители действий человека в этих мирах различны. Эта противоречивость миров человека представляет собой одну из самых сложных загадок его существования[119].

В истории идей, посвященных загадкам человеческого существования, впервые, как признают многие авторы, пос­тавил вопросы о Добре и Зле как вселенских началах Заратустра (приблизительно XII—X века до н.э.). Социальное знание в его время производилось мифологическим мышлением, от­личающимся синкретизмом (слитностью рационального и цен­ностного подходов). Люди не испытывали никаких сомнений относительно достоверности мифов, объясняющих происхож­дение и воздействие Земли, Неба, Творца на судьбы людей. Они не переживали выбор линии поведения личностно, сле­довательно, не несли и ответственности за этот выбор, пос­кольку находились во всевластии внеличностного, традиционно-мистифицированного мышления. Отдельный человек дей­ствовал по принципу подобия своему окружению, его героям (социальным образцам). Заратустра, видимо, впервые в истории смог выйти за пределы такой слитности и на основе личностно ориентированного мышления оставил нам образы Бога, дьяво­ла, рая, ада, чистилища, Матери-девственницы, Страшного суда[120]. Иудаизм, переняв эти идеи, стал своеобразным пере­даточным звеном к христианству и исламу. Мировые религии стали проповедовать личную ответственность перед Высшим существом, обусловленную возможностью выбора линии по­ведения в жизни и в житейских ситуациях самим индивидом по своему усмотрению. «Справедливое» воздаяние за содеянное откладывалось «на потом», относилось к посмертному сущес­твованию.

Нормы-запреты постепенно заменялись нормами-рамками, в пределах которых индивид обретал некую свободу выбора. Понятно, что такого рода ответственность основывалась на чувстве как всеобщей, так и индивидуальной любви к Творцу, воспитываемой церковными организациями, духовной литера­турой, музыкой, живописью, повседневными молитвами; в ходе последних происходит «медитация», сосредоточение духовных усилий человека на общении с Высшим существом. Уход от повседневности, от ее суеты способствует самоотождествлению человека с миром сакрального — миром Творца.

Теоцентрический мир (сформированная религиями картина мира) был целостным со своей логикой объяснения всего сущего, там были и есть свои порядки, всеобъемлющая иерар­хия и нравственность. По религиозным представлениям, борьба между Добром и Злом в таком мире в перспективе должна закончиться окончательной победой Добра. Характерно, как толкуется этот вопрос в «Молоте ведьм»: «Бог дает свободу воли человеку и не мешает полному проявлению злобы де­монов и следит, чтобы из этих двух сил получилось возможно больше добра для Вселенной». Таким образом, Зло постепенно переходит в Добро, и наоборот.

Одной из задач социального знания в истории мысли являлось примирение Знания с Добродетелью. В основе Знания лежит скепсис, сомнение как стимулятор любознательности, без чего нет, как известно, научного поиска. В основе же Добродетели — любовь, в том числе и к человеку как к венцу творения. Сущностью любви является саморастворение любящего в своем объекте, т.е. полное отсутствие сомнения. Здесь находится водораздел между наукой и верой. Первая серьезная попытка их примирения была сделана Сократом. Ядром его учения был девиз «Познай самого себя!», знание он отождествил с благом, добродетелью, настойчиво утверждая, что нет ничего сильнее знания, оно управляет человеком, зло же совершается «по недостатку знания». Он утверждал также, что знание о себе и окружающем приближает человека к мудрости и делает добродетельным его поведение, а недо­статок знания ведет к поступкам глупым и потому — дурным.

XX век, однако, показал, что знание по своей природе амбивалентно, что это сила, которую можно использовать и во имя добра, и во имя зла. Встал вопрос о степени уни­версальности понятий добра и зла. Действительно, по отно­шению к какой группе людей добро есть Добро, а зло есть Зло? Еще в античном мире одни софисты доказывали, что право, мораль, справедливость — это заговор слабых против сильных, ибо запреты, сковывая одаренного и смелого, под­чиняют его интересам бескрылого большинства. Другие же, напротив, утверждали, что это заговор сильных против сла­бых — хитрые и могущественные манипулируют простодуш­ным большинством, которое под влиянием моральных пред­рассудков вынуждено заботиться о чужих интересах, как о своих[121].

Позже первая позиция была ясно выражена в формуле Ницше, согласно которой человеку надо стать сильным, а для этого необходимо находиться «по ту сторону добра и зла» (германский нацизм использовал этот девиз, фальсифицировав его, для формирования своего идеала личности — «белокурой бестии»). Вторая линия софистов была творчески продолжена большевизмом, объявившим «буржуазные мораль и право» лживыми, лицемерными, а потому являющимися орудиями классового господства: противоположностью этим ценностям и нормам должны были стать пролетарская мораль и рево­люционная законность.

Результатом в обоих случаях явилось формирование обществ тоталитарно-мобилизационного, социоцентрического характера. Пролетарско-классовая и национал-социалистская культуры, уходя от религиозных Абсолютов и разрушив их в массовом сознании, волей или неволей открыли дорогу к вседозволен­ности (нации, партии, вождя) во имя достижения утопических целей.

Но спасает ли религиозно-сакральный мир от зла в пове­дении людей? К сожалению, столкновения, участившиеся на уровне конфессий, говорят, что причины конфликтов все больше уходят в ментальные миры («борьба богов»). Однако влияние верований, т.е. устойчивых представлений о сверхъ­естественном вмешательстве в жизнь людей, о божественной предопределенности их судеб, представлений, за которыми скрываются потребности в защите, благосостоянии, бессмер­тии, на сознание и поведение людей, вопреки надеждам мыслителей античности и эпохи Просвещения, не ослабевает. Во всем мире религиозность растет. Эта тенденция характерна и для России[122].

Понятие «верование» обычно связано со словом «вера», т.е. некритическим восприятием чьего-либо суждения, убеждений, картины мира, взглядов на жизнь. Верование связано с тран­сцендентальными объяснениями фактов социальной и инди­видуальной жизни, с отнесением их к воле Высшего существа. В менталитете любого народа существуют устойчивые пред­ставления (архетипы), например, о жизни после смерти, переселении душ, Страшном суде, посмертной судьбе человека и т.д. Верования оживляются бурно особенно в периоды об­щественной дестабилизации, ломки устоявшихся ценностно-нормативных координат поведения и социокультурных образ­цов. Духовная дезориентация людей, происходящая при этом, ведет к повышенной нужде людей в наставничестве извне, ориентации на «вечные» нормы и ценности, в укреплении духа за счет повышающегося доверия к авторитету Высшего сущес­тва. Социолог и антрополог профессионально обязан, не при­бегая к шкале ценностей и норм того или иного вероучения и не сравнивая их, отыскивать социальные причины их су­ществования. В этой области истинно то, что дано жизнью.

От этих описаний и размышлений, лежащих на поверхности, перейдем к выявлению внутренней причины верований. Все верования связаны с феноменом любви. Любовь есть, если ее взять в социальном аспекте, процесс самоотождествления субъекта с объектом, приобретшим исключительную значимость в глазах субъекта.

Объект любви обретает статус смысловой ценности или сверхценности. Любовь есть отношение к ценности, ради которой порой приносится в жертву даже такая фундаментальная ценность, как земная, «плотская» жизнь. Любовь в ее высшем значении есть саморастворение человека в другом человеке, группе или символическом образе. Саморастворение есть процесс, имеющий начало, расцвет и конец. Этому процессу содействует практика сакрализации — освящения кого-либо или чего-либо, придание ему «священности», авторитетности, сверхценности; влечение к сакрализации приобретает порой фанатичные формы. Ритуалы, церемонии, молебны и молитвы, эстетически выразительные храмы, торжественные празднест­ва — все эти социокультурные средства служат одному: по­родить и углубить чувство уважения, почтения, любви прежде всего к высшему существу в лице Бога, вождя, святого героя. Сакрализации подвергаются и исторические события (дни Революции, Независимости, Победы и т.д.). Поэтому можно говорить о сакрализации повседневности и о сакральных мирах. Самоидентификация личности с сакрализованными существами и объектами содействует совершению поступков «по подобию», выработке соответствующих этому миру качеств личности (преданности, доверчивости, послушности, способности к самоотдаче, бескорыстия). Христианство, например, специально выделяет положение о том, что человек испорчен и полностью греховен. Весьма точно схвачена природа качеств человека — именно в борьбе, в том числе и с собой, формируются его социально-приемлемые качества. В данном случае убежден­ность человека в своей греховности, с одной стороны, и формирование культурного образца — образа Бога — с другой, побуждают индивида к систематической работе над своей личностью.

Всякая канонизация (великомучеников, героев, царей и т.д.) ведет к формированию «эталонных существ» (референтных групп), с нормами и ценностями которых субъект отождес­твляет свои ценностно-нормативные координаты поведения и мыслей (убеждений), причем происходит добровольная ориен­тация на них. Особенно это характерно для молодости — времени поиска своих героев ввиду актуализации способностей к подражанию. Почитание связано с любовным отношением, доходящим порой до состояния экстаза. Обожание, например, национального героя естественно — оно повышает жизнеспо­собность общности, связано со спасением, избавлением от опасного, страшного, жестокого и служит привлечению пос­ледователей.

Любовь как источник жизни вечна. Множество каналов и форм ее проявлений в жизнедеятельности людей — гарантия их жизнестойкости. Не зря в русской культуре Вера, Надежда, Любовь связаны в единую триаду, придающую человеку оп­тимистическую жизненную ориентацию.

Подведем некоторые итоги. Знание обретает практическую значимость лишь в его соединении с ценностью социального или сакрального характера. Ради чего применяется или будет применяться добытое знание — важнейший вопрос современ­ного информационного общества. Актуальной становится се­годня позиция авторов концепции Всеединства, утверждавших, что в самом творчестве человека реализуется единство истины, добра и красоты. Светская культура, развиваясь в борьбе с религиозной, формировала у масс представления о свободе как о высшей ценности, а о справедливости — как о норме, устанавливающейся между людьми ими самими. Актуальным в свое время был вывод Маркса о том, что религиозное мировоззрение есть самосознание человека, который «или еще не обрел себя, или уже снова потерял»[123]. Этим самым любовь как жизнеутверждающая сила обретала новую ориентацию — через любовь к свободе она возвращалась к самому человеку, и он уже не казался «рабом Божьим», а стремился быть свободной личностью. Гуманизм и как доктрина, и как со­циальная практика есть любовь к человеку, «благоговение перед его жизнью». В современных условиях, в век техногенной цивилизации, когда знание — сила, идеальным является состояние уравновешенности, гармония между светской и религиозной культурами. Любая религия претендует на при­дание высших смыслов человеческому существованию. Однако упорядочение внутренней жизни, ментальности человека с помощью религиозных ценностей и норм оправданно лишь в случае возникающего иногда в обществе вакуума в сфере идей и смысловых ценностей, Поэтому надежда лишь на религию в области духа совершенно иллюзорна. Дело в том, что ценности и канонизированные социокультурные образцы верований обращены в основном в прошлое. Но люди в своем сознании одновременно живут в прошлом, настоящем и будущем. Социальные ценности и нормы, образцы следования в насто­ящем и будущем многие люди черпают (в условиях свободы совести) из светской культуры, которая, будучи более дина­мичной, изменчивой, достаточно адекватно соответствует ис­торически умножающемуся разнообразию людей[124].