Личное и служебное

 

Андрей любил свою квартиру не за обстановку, был равнодушен к мебели и люстрам. Ему доставляло удовольствие обладание собственным логовом, в котором сам себе хозяин. Хоть голым щеголяй – никто не видит, не шныряет из комнаты в комнату, не дрыхнет на соседней кровати, не приводит подружек и не устраивает пьяных посиделок. Общежитий и съемных комнат Андрей натерпелся на всю оставшуюся жизнь.

Раньше его устраивало и то, что Марина не торопится переезжать. Роман с приходящей девушкой, даже если ты ее пламенно любишь, предпочтительнее генеральной репетиции совместной жизни. Они присматривались друг к другу. Им было не по восемнадцать лет, чтобы после первого интимного опыта прилипнуть друг к другу и в ритме танго протанцевать до ЗАГСа. Вкалывают по десять часов в сутки, головы забиты, утрамбованы служебными проблемами, только в блаженные выходные могут позволить себе праздник ничегонеделания, он же праздник тела. Кроме того, оба слишком серьезно относились к браку и семье, не хотели размениваться на неудачные попытки. Но испытательный срок затягивался и грозил перейти в постоянно‑временную фазу. Им понадобилась основательная встряска, испытание чувств на прочность, чтобы понять, как они дорожат друг другом, что поиски и проверки закончились: вот человек, с которым я хочу встретить горе и радость, рождение ребенка и собственный последний час.

Жених Андрей, воспринимавший свое предложение и Маринино согласие прежде всего как новые обязательства, которые он на себя возлагает, стоически переносил превращение холостяцкой берлоги в коммунальную квартиру. Почти как у Ольги дома – очередь в ванную и в туалет, коллективные ужины на тесной кухне, когда все сидят плечо к плечу.

Но ведь и никого лишних! Марине он диктаторски безапелляционно запретил ночевки в родительской квартире. Андрей был покладист в мелочах и потакал женским капризам, но в принципиальных вещах – кремень. После работы Марина обязана (именно так и говорил: «обязана!» – что ее веселило и вызывало неожиданное чувство удовольствия от подчинения мужской воле) заскочить домой и взять необходимые вещи и прочую женскую ерунду. А ночевать у мамы с папой – ни‑ни! Надо мчаться к жениху, где ее ждут серьезные обязанности. Во‑первых, Петьку искупать и уложить. Во‑вторых, жениха ублажить. Несправедливо, что «невеста» звучит романтично, а «жених» – детской дразнилкой, но Андрей стерпел эту дразнилку.

Марина влюбилась в карапуза Петьку с неистовостью девушки, которой биологически давно следовало иметь собственных детей. Петечка теперь не только не умалял достоинств Андрея, но многократно их усиливал. Отцовство – сильное чувство, но не такое болтливое, как материнство. Благо у Марины имелся собеседник, Мария Ивановна, способная выслушивать и бесконечно поддерживать разговор об уникальных достоинствах Петечки. Охламона Петьку, послушай няню и Марину, впору было выдвигать на Государственную премию за проявленную гениальную пытливость в отрывании плинтусов и стремлении перевернуть кресло.

Петька и Мариванна – следующие по списку жильцы. Тут без вариантов. Петька вирусом внедрился в Андрееву кровеносную систему. А Мариванне некуда податься, да и кто будет ночью к Петьке вставать? Они с Мариной другими важными делами заняты.

Мариванна волнуется, что малыш не по науке растет. Два упущения – по ночам кушает и к горшку не приучен. Ерунда! Почему растущему человечку не питаться, когда хочется? И второе: никто из известных Андрею взрослых людей не дует в штаны. Придет время – сам в туалет забегает.

Последний квартирант – дедушка Семен Алексеевич. Заиндевевший от горя мужик. У твоего домашнего очага только и отогревается. Язык не повернется выставить. Тем более что ночует не каждый день. Раскладушку по утрам убирает рано, сидит, старый воробей, в углу кухонного диванчика, и в глазах мольба – не выгоняйте, Христа ради, может, на что и пригожусь.

Из‑за перенаселенности жилища и отличной слышимости сквозь двери и стены Марина и Андрей освоили технику бесшумного секса. Почти бесшумного. Кто бы Андрею подобное раньше предложил! Но Марина рассказывала, что очень долго думала, будто ее родители не совокупляются. Зачали ее – и теперь только разговаривают. И мы должны… Тихо! Тихо! Ладно, музыку включи…

Мария Ивановна была убеждена, что молодые связаны исключительно интеллектуальным общением. Все говорят и говорят…

– А почему посреди ночи музыку или телевизор на полную громкость врубают? – сомневался более искушенный Семен Алексеевич.

– Им так легче засыпать на узком диване, – стояла на своем наивная Мария Ивановна. – Музыка – тот же гипноз, я читала. Неловко навязываться, но несколько раз предлагала им поменяться. Мне – диван, им – большая тахта.

– С милой и на скамейке рай, – отвечал Семен Алексеевич. – А по утрам в ванной иногда вместе моются.

– На работу спешат.

В какой‑то момент до Марии Ивановны доходил смысл их спора – обсуждают интимную жизнь молодых людей! Она краснела смущенно, уходила или переводила разговор на другое. Это шестидесятилетнему Семену Алексеевичу подобные разговоры не в диковинку, он бы вполне мог их вести со своей женой. Но для Марии Ивановны секс – загадочнее жизни на Марсе и опутан паутиной стыдливости и непроизносимых деталей.

 

Между тем Мария Ивановна не так уж и ошибалась. Наедине Марина и Андрей действительно много разговаривали. На те же темы, что штрихами наметились в их первом судорожном диалоге после примирения. Марина получила отчет по количеству часов, проведенных Андреем с Леной, матерью Петечки. Андрей понял, почему Марину жутко травмировал его вид с Петькой на руках. О ее первой любви, о романе с Колей‑Кубом, Андрей знал в общем, теперь был посвящен в детали. Невесть откуда взявшиеся Колины дети сразили Марину наповал. Когда и Андрей продемонстрировал ей ребенка, Марина потеряла способность разумно мыслить.

Он объяснял ей, почему перестал домогаться свиданий и объяснений после пожара. Говорил, что любовь можно рассматривать как высшую степень эгоизма. Ты мне нужна целиком и полностью. Каждый волосок, взгляд, желание, каприз, руки, ноги, ямка пупка, приросшие мочки ушей (у тебя, между прочим, приросшие мочки, и в Средние века красавицей бы не посчитали), тридцать девятый размер обуви – не китайская ножка…

– Да ты меня раскритиковал с головы до ног! – возмутилась Марина.

– Не перебивай! Если я не буду видеть твоих недостатков, то мне останется только облить тебя лаком, повесить на стенку и молиться.

И дальше он говорил, что нормальный мужик за любовь‑эгоизм должен чем‑то заплатить. (Самим собой, думала Марина.) Возможно, творческие личности, поэты и художники, продолжал Андрей, способные увековечить любимую в стихах и на полотне, подобную цену считают достойной. Но для него, как ни примитивно звучит, материальная сторона дела имеет громадное значение. Он обязан предоставить Марине условия, которых она достойна.

Андрей не стал говорить, что его совершенно не вдохновляет идея в скором времени родить еще и девочку. Он прежде всего думал, что ему нужно будет прокормить, обуть, одеть и свозить к морю жену и двоих маленьких детей. Но Андрей знал, что Марина хотя и поймет его доводы, но не примет их, обидится. Для нее будущий ребенок – как мечта о грядущей благодати. Ладно, прорвемся. Тем более что секс с оглядкой на предохранение похож на жевание конфет с обертками. Какой дурак не согласится сорвать фантик и кушать чистый шоколад?

Марина откровенно рассказала Андрею, как сходила с ума от тоски, как смотрела «Мастера и Маргариту», продолжавшихся во сне. Марине в минуту исповеди казалось, что она вырвала из груди змею (тритона, кобру, глиста) гордости, схватила за шею – интересно, есть у гадов шея? – задушила и отбросила.

– Мы с тобой, – покачал головой Андрей, – два идиота с большущими комплексами. А знаешь, что твоя мама была инициатором Ольгиного звонка?

– Как мама? – воскликнула Марина. – Кто ей разрешил вмешиваться?

– Спокойно! Во‑первых, не выдавай меня. Во‑вторых, есть несимпатичная медицинская процедура – клизма, мы Петьке делали. Помогает при запорах. У нас был запор, нам поставили клизму. Нехорошо бить по рукам, которые для твоей же пользы лезут тебе в задницу.

– Фу, как грубо ты выражаешься!

– Ты еще не слышала, как я вставляю работягам на стройке. Вообще, во мне есть много для тебя непознанного. Девушка, вас ждут большие открытия!

– И что‑нибудь симпатичное отыщется?

– Непременно. Если упорно копать.

– И не лопатой, а экскаватором?

– Тут, – бил себя в грудь Андрей, – кладезь добродетели, и бьется сердце истинного рыцаря…

Серьезные разговоры, проникновенные признания чередовались у них с дурашливыми подтруниваниями и милыми насмешками, которые только им казались остроумными.

– А что ты подумал, когда увидел меня с Петечкой на руках? – допытывалась Марина. – У тебя было та‑а‑акое лицо!

– Ничего не подумал, меня просто парализовало, как прабабушку Мариванны. Если бы меня в собственной квартире приветствовали президенты России или Америки, и то нашел бы что сказать.

– Ты меня сравниваешь с какими‑то президентами? – кокетничала Марина.

– Боже упаси! Я не собираюсь с ними спать, даже если от этого будет зависеть потепление российско‑американских отношений.

– Ради меня ты не готов на подвиг?

– Жизнь отдать – готов. А спать с мужиками – нет.

– Следовательно! С женщинами готов спать? Ловелас бессовестный! – Марина забарабанила кулачками ему в грудь.

У нее выступили настоящие слезы. Андрей поймал ее руки и удержал:

– Свое я отгулял. И как раз подыскивал слова, чтобы поклясться тебе в вечной любви и верности. Чего ты плачешь, дурочка? То смеется, то издевается, то слезы пускает – с тобой не соскучишься.

– Элементарно, Ватсон! Просто я тебя очень люблю!

– Аналогично, Холмс! – Он обнял ее и зашептал на ухо: – Любимая, в преддверии нашего бракосочетания со всей серьезностью хочу тебе заявить, что слово верности никогда не нарушу, даже если нашим или американским президентом станет секс‑бомба, посягающая на мою плоть. Но и от тебя, в свою очередь, жду…

– Как ты смеешь! – вырвалась Марина. – Как ты мог подумать?!

– Ну вот! Теперь она обижается!

 

Родители видели Марину не каждый день и лишь по нескольку минут во время ее наскоков в отчий дом за вещами и косметикой. Но девочка порхала! Только в молодости возможны подобные перепады из крайности в крайность, из отчаяния в состояние веселой эйфории. И при этом никакого видимого ущерба для психики! На молодых раны заживают быстро.

Внятно объяснить родителям положение вещей Марине было недосуг, носилась по квартире как угорелая. Отделывалась короткой информацией: про Петю (мальчик – чудо, чудо, чудо!), про няню (изумительной кротости и самоотверженности женщина), про какого‑то приблудного дедушку (только бабушку похоронил, а кажется, у него с Мариванной шуры‑муры), про Андрея (бомбит, и мы поженимся). Все! Целую, бегу, надо успеть к Петечкиному купанию.

После Марининых налетов Игорь Сергеевич спрашивал жену:

– Ты что‑нибудь поняла? На ком женится дедушка?

– Главное, – отвечала Анна Дмитриевна, – дети помирились, а подробности узнаем позже.

– Не удостоились, – с невольной обидой заключал Игорь Сергеевич.

– Знаешь, про что поговорка «маленькие детки – маленькие бедки…»?

– Про что?

– Про терпение. С большими детками и терпение надо иметь большое.

– Но мог бы Андрей, – стоял на своем Игорь Сергеевич, – прийти и официально попросить руки нашей дочери?

– Ты еще калым с него потребуй!

Но Анна Дмитриевна все‑таки позвонила Андрею, точнее – заочной доверительнице Марии Ивановне. И озвучила желание Игоря Сергеевича дать официальное благословение на брачное предложение.

– Вы же знаете мужчин, – извинительно говорила Анна Дмитриевна, – они такие формалисты!

Мария Ивановна совершенно не знала мужчин. Но эта вторая просьба Анны Дмитриевны уже не пугала до обморока. Хотя Марии Ивановне и понадобилось все мужество, чтобы, заикаясь и путаясь, донести до Андрея желание Марининых родителей.

– Логично! – ответил Андрей. – Как я сам не догадался? Потому что жених неопытный.

Он еще хотел сказать и, будь на месте Мариванны Ольга, обязательно сказал бы, что не переносит вмешательств в свою личную жизнь. Но Мариванна выглядела до крайности смущенной.

«Она, как и я, – подумал Андрей, – ни бельмеса не смыслит в семейных отношениях, в которых каждый обязан отвести в своей душе большую площадку, где будут топтаться посторонние со своими советами, рекомендациями и беспардонными просьбами. Это и есть семья, потеря суверенитета и приглашение в чужую жизнь».

– Большое спасибо, Мариванна! – поблагодарил он. – Все обставлю в лучшем виде.

 

И у Марины на фирме удивлялись изменениям, которые произошли с руководителем. На следующий день после бегства с совещания, после самых невероятных и трагических прогнозов Марина Игоревна прибыла на работу в великолепном настроении. Для всех у нее нашлось доброе слово. Прежде она всегда давала понять: личные проблемы до двери офиса. Открыл дверь, пришел на работу – будь добр трудиться, а не обмусоливать семейные трудности. А тут! Больше часа проболтала с секретаршей, влюбленной в начальника юридической службы (женат, но бездетен, следовательно, отбивать можно). На следующий день шушукалась с менеджером по странам Латинской Америки, обсуждала межконтинентальный роман с партнером в Мексике. (Трое детей у мексиканца? Забудь этого мачо, не теряй время! Пусть самый распрекрасный любовник, но использует тебя и выбросит, я это проходила.)

У Марины Игоревны стали отпрашиваться с работы подчиненные, ссылаясь на поводы, с которыми прежде было немыслимо к ней обратиться. Ребенка нужно вести к врачу, на прослушивание в музыкальную школу, записывать в спортивную секцию, плясать на детсадовском празднике… – как только звучало «ребенок», Марина Игоревна давала согласие.

Народ, который сплетничал, как ты его ни дави, и будет сплетничать всегда, быстро просек – у Марины Игоревны появилась слабость к детям. Был сделан вывод – беременна. До главы фирмы слух дошел через неделю. Он всполошился – как же, терять такого работника! – вызвал Марину и прямо спросил:

– Какой срок?

– Средиземноморских круизов? Десять дней, не больше. Подобные вояжи могут себе позволить обеспеченные люди, для которых оторваться от бизнеса на больший срок немыслимо. Судовладельцы настаивают на двух неделях, но переговоры…

– Я спрашиваю: какой у тебя срок беременности?

Марина вытаращила глаза.

– Брось, все уже знают, у охранников только и разговоров, когда ты родишь. Почему меня ставят в известность последним?

– Да, я, собственно… если уж речь зашла… вовсе и не беременна, – растерялась Марина. Потом собралась и конспективно (имеет же начальник право знать) обрисовала ситуацию. – Забеременеть еще только собираюсь, ребенку скоро будет восемь месяцев, иными словами, выхожу замуж.

Столь противоречивая информация повергла шефа в растерянность, будто ему сказали: вот тебе элементарная система из пяти уравнений, быстренько в уме реши.

– Вы не волнуйтесь, – успокоила Марина Игоревна. – Перед декретом все дела приведу в порядок и подготовлю себе хорошую замену.