Попутчицы

 

Давно не ездила в поездах, они изменились в лучшую сторону. Чисто, кожзаменитель на сиденьях не порезан, на полу ковер, на окнах занавесочки. Только пахнет по‑прежнему – туалетом и железной дорогой.

В купе вошла женщина монументальных форм, как если бы Людмила Зыкина наплевала на диеты.

Следом протиснулась вторая, ростом поменьше, но в талии значительно шире. Свободного пространства не осталось, а из‑за их спин зазвучал женский голос:

– Проходите! Я коридор закупорила!

Третья попутчица по массе была под стать первым двум – снежная баба в пальто. Такое впечатление, что в кассе специально выдавали билеты по живому весу. Раньше были вагоны для некурящих, теперь – купе для тучников?

Я забилась в угол к окну. Женщины пыхтели, сопели, рассовывая свои вещи, почему‑то торопились, мешали друг другу и переговаривались возбужденно:

– Вы посидите!

– Нет, это вы посидите!

– Подождите!

– Сами подождите!

Люди всегда нервничают при отправлении поезда и при высадке из него, даже если они уже зашли в вагон или прибыли на конечную станцию.

«Повезло, что женщины в попутчиках, – подумала я. – Экие толстушки! Ночью определенно будут храпеть».

Но до ночи еще было далеко, а дышать уже становилось нечем. Казалось, их тела вытеснили объем воздуха и его стало не хватать. Дальше – хуже. Когда они сняли верхнюю одежду, купе превратилось в газовую камеру. Резко запахло потом и духами – самое тошнотворное сочетание.

Едва удержавшись, чтобы не зажать нос рукой, пробормотав: «Устраивайтесь, я выйду», протиснулась в коридор. Надеялась, что дверь останется открытой. Но ее громко захлопнули за моей спиной.

Если не включат кондиционеры, я погибла. Меня‑то в нормальном состоянии мутит от сильных запахов, не важно чего – бензина, парфюмерии или навоза, а уж нынче просто наизнанку выворачивает.

Прошла в начало вагона, заглянула в купе проводников:

– Скажите, пожалуйста, вы будете включать кондиционер?

Я спросила вежливо, но проводница возмутилась тоном заправской скандалистки:

– Не успели тронуться, уже претензии! Вам жарко, а кому‑то, может быть, холодно!

– Может и не быть.

– Чего? – не поняла она.

– Холода. Вы включите кондиционер?

– Разбежалась! Мне еще билеты собрать и за постель.

– Но ведь это просто на кнопку нажать!

– Тут не детский сад, младшая группа! Не учите! Не мешайте работать, освободите проход!

Она почти кричала. В ответ на невинную просьбу! Наверное, у девушки плохое настроение. Наверное, ее парень бросил. Он в постели инвалид, а по другим бабам бегать чемпион. Она переживает понятное чувство обиды и срывает злость на всех, кто попадается под руку. На самом деле ей хочется ласки и понимания, нежности и участия.

Я стояла у окна, смотрела на пробегающие московские дачные платформы и придумывала оправдания хамству проводницы. Не подозревая того, проводница из моей недоброжелательницы превратилась едва ли не в оскорбленного ангела.

Наконец заработала вентиляция, я вошла в купе. Втянула носом воздух – аромат не исчез, но значительно разбавился. На моем месте у окна сидела одна из толстушек.

– Твои вещи, – сказала она мне, – наверх переложила. – Большим пальцем, как при жесте «здорово!», она показала на верхнюю полку.

– То есть как? – поразилась я.

– Ну не полезу же я со своим брюхом наверх? – Она хохотнула и обвела взглядом попутчиц.

Они ответили ей понимающими улыбками. Солидарность тучниц!

– Извините, но у меня билет на нижнюю полку, и уступить ее я не могу!

– Во, блин! Никакого ума или там жалости! Сама подумай! Да я ни в жизнь туда не заберусь. И Клава, – она показала рукой на женщину, сидящую напротив, – тоже не залезет!

– Мы уже познакомились, – сказала Клава и представила двух других женщин: – Ира (моя противница) и Галя. А вас как зовут?

– Кира. И все‑таки! Мне неприятно проявлять настойчивость, но…

– И не проявляй! – перебила Ира. – Мне в пять утра выходить. А тебе дальше? Вот то‑то же! – заключила она, как будто станция назначения имела какое‑то отношение к распределению мест.

– Девочки, а не покушать ли нам? – миролюбиво предложила Клава.

– Простите, – каждое предложение я начинала с извинений, – давайте урегулируем конфликт! Еще раз повторяю: я не могу уступить нижнюю полку! В силу физиологических обстоятельств.

– Но вы же физически худее Иры! – укоризненно сказала Галя.

– Я как начала полнеть, – сообщила Ира и показала на мою округлившуюся талию, – точно такой была. А потом понесло!

– И меня, – поддакнула Клава.

– После родов, – продолжила тему Галя.

Возраст толстушек я затрудняюсь определить.

Женщины столь выдающейся комплекции могут пребывать в промежутке от тридцати пяти до пятидесяти пяти. Морщины жиром заплыли. Они определенно радовались, что судьба свела их вместе.

Решила зайти с другой стороны, призвать к женскому милосердию:

– Дело в том, что я в положении!

Фраза, которая далась мне с большим трудом, никакого сочувствия не вызвала.

– А мы тут все беременные! – засмеялась своей тупой шутке Ира.

– На сносях! – веселилась и колыхала валиками тела Клава.

– Перехаживаем! На двадцатом месяце! – подхватила Галя и булькающе захихикала.

– Самоирония – прекрасное качество, – отозвалась я.

Они мгновенно перестали смеяться и осуждающе уставились на меня.

– Ты вроде не молоденькая, почти под сорок? – спросила Галя.

– Раньше не получалось залететь? – предположила Клава.

– Мы тебя на верхнюю полку подсадим, – пообещала моя противница Ира. – И не бреши про беременность! Видали мы всяких, как бы тяжелых. Ладно, как тебя? Кира? Садись, сейчас оттянемся!

Я развернулась, вышла в коридор, направилась к проводнице искать законной справедливости.

Мне было ужасно обидно. Конечно, я бойцовски настроена защищать свое тело и ребенка! Но любой выпад попадал прямо в сердце. Хотелось плакать. Предыдущие экзамены были интеллектуальной разминкой, проверка на биологическую совместимость с народом оказалась намного сложнее. Я сама себе напоминала плод авокадо: кожура на вид прочная, а по сути тонкая, зеленая мякоть окружает твердую большую косточку внутри.

Косточка – это ребенок, его травмировать трудно, да и не позволю, а мякоть все, кто горазд, могут пинать.

Проводница не знала, что в моем воображении она превратилась в ангела. Она, проводница, в компании еще с двумя девушками ужинала.

– Простите, пожалуйста! Приятного аппетита! Извините, что отвлекаю вас! – Разговаривая с незамысловатыми людьми, я почему‑то начинаю выражаться как на дипломатическом приеме. – К сожалению, вынуждена вас побеспокоить. У меня билет на нижнее место, но его заняла другая женщина и не хочет уступать!

Последнее предложение я проговорила плачущим тоном. Правильно проводница вспоминала детский сад!

– Места согласно купленным билетам! – отрезала проводница.

– И я о том же! Но она не отдает мое место!

– Согласно билетам! – повторила девушка. – Видела я эту тетку! Что же я с ней, драться буду?

– А мне как быть? – беспомощно пробормотала я и второй раз за десять минут призналась: – Я беременная, часто в туалет хожу, и вообще мне сложно наверх забираться. А если упаду?

Несколько секунд проводницы смотрели на меня, если точнее, на мой живот. Не поверили.

– Чего только не придумают ради нижней полки! – насмешливо скривилась проводница нашего вагона.

– Прям такие все инвалиды! – поддержала другая.

– Через пять минут родят! – ухмыльнулась третья.

Невероятным усилием воли я подавила в себе два желания: лебезить перед ними и расплакаться.

Вернулась к окну напротив своего купе и занялась любимым делом – аутотренингом, который точнее было бы назвать аутоуспокоением.

Все хорошо! Трагедий нет. Дышим ровно и свободно. Плакать не надо. Меня никто не любит и не жалеет. Потому что их тоже никто не любит и не жалеет! Никто никого! Все хотят получить много, а отдать мизер. Стоп! Опять мрачная картина мира. Посмотри, какой пейзаж за окном. Вовсе не унылый! Осенний. Очей очарованье! Для слепого очарованье! Снова не в ту сторону. Только позитив!

Что у нас в позитиве? Беременность. Она же в негативе. По эмоциям – предменструальный синдром длиной в девять месяцев. Тебе повезло, ты четыре месяца не подозревала. Девять минус четыре – пять. Всего‑то пять! Осталось три. Оглянуться не успеешь! И на верхней полке ночь переспишь, не упадешь. Держись за поручень или привяжи себя на случай резких торможений.

– Кира! – Дверь купе ушла в сторону. – Что же вы не идете? Мы все накрыли!

Я обернулась и смело шагнула вперед.

Маленький столик был завален дорожной снедью: копченая курица, разорванная на куски, соленые огурцы и помидоры, вареная картошка с катышками масла, порезанная жирная буженина, вареная колбаса, пустивший слезу сыр, зеленый лук перьями, квашеная капуста, корейская морковь… Просто пиршество. Нашлось место и для бутылки водки, пластиковые тарелки держали на коленях, стаканы – на весу.

Как я поняла из дальнейших разговоров, все женщины не москвички. Приезжали в столицу по делам, личным и служебным. Но, отправляясь в обратный путь, они хорошенько затоварились продуктами – в лучших традициях советских железнодорожных путешествий.

Водка была Ирина, я свои тонюсенькие интеллигентские бутерброды не рискнула предложить.

Спиртного, естественно, не пила, вообще от жидкости отказалась, чтобы ночью не бегать. А мои попутчицы лихо уговорили на троих бутылку водки и захмелели‑то не сильно, в самый кайф.

Пошли разговоры, дошло дело и до песен. У Гали оказался прекрасный голос, открытый и сильный, Клава славно подпевала, Ире лучше бы рта не открывать.

В купе заглянула проводница. Похоже, она тоже приняла на грудь, покраснела и подобрела.

– Помирились? Поете? Я так и думала. Спокойной ночи!

На верхнюю полку меня действительно подсаживали, все трое, мешая друг другу. Я стояла одной ногой на нижней полке и пыталась вторую забросить на верхнюю, не получалось. Ира неожиданно присела, уперлась макушкой в мои ягодицы и резко распрямилась. Я влетела на полку.

Самое главное, что девочки обещали мне не закрывать дверь на ночь. В купе стоял плотный дух: алкоголя, чистого и переработанного их дыхательной системой, солено‑копченых продуктов, ароматов нечистых тел и прокисшей парфюмерии.

К факту моей беременности попутчицы по‑прежнему относились игриво‑недоверчиво.

– Может стошнить прямо на вас! – припугнула я.

– У меня воровать нечего, – заявила Ира. – Хоть бы саму кто‑то украл.

– Душно! – согласилась Клава.

– Пусть будет открыто, – подвела итог Галя.

Как же они храпели! Громче всех Ира, у которой не было певческого голоса, весь в храп ушел.

Этому звуку позавидовал бы шагающий экскаватор или космическая ракета на запуске. Галя и Клава исполняли партию второго голоса, в Ириных паузах рокочуще хрюкали. Поезд стучал колесами, в сравнении с этим богатырским храпом, тихо и робко.

Я вертелась, не могла удобно устроиться. Мешал шарф, которым себя привязала на случай торможения к металлической перекладине. В уши я забила вату, но она не гасила и четверти силы звука храпа.

Состояние, в котором я пребывала, нельзя назвать бодрствованием, но и на сон оно не походило. На трезвые мысли, реальные воспоминания наслаивались фантазии.

Толстушки попутчицы обсуждают больную тему лишнего веса и как похудеть. В три голоса убеждают друг друга, что едят‑то они крохи, чуть‑чуть, кот наплакал. Так и хотелось им возразить:

«Не кот, это слон наплакал. Вы только что умяли каждая по две биологические нормы. Вы ведь учились в школе, физику проходили, закон сохранения энергии. Ничто не берется ниоткуда и никуда не пропадает. Жир растет не из воздуха, его питают углеводы и белки, полученные с пищей. Вы обманываете себя, и в этом главная проблема. То, что съедаете за день, надо растянуть на неделю. У меня была знакомая, она лечилась в институте питания от ожирения. Первым делом их там учили на специальных муляжах, что такое много пищи и что такое мало. Представьте! Специально сделали модели тарелок, в которых суп или пюре с сосисками. Занятия как в детском саду с игрушками – отложите свой обед! Нет, вы взяли не правильную тарелку, порция слишком велика…»

Потом мои попутчицы сменились на коллег по работе. Большая Оля и Маленькая Оля выражают мне соболезнование по случаю длительной командировки. Ехать зимой в Уренгой! Врагу не пожелаешь! Что, если попросить Хмельнова, чтобы порадел, отменил командировку? «Нет, – отказываюсь я и начинаю выдавать свои секреты. – Это Антон устроил командировку по моей просьбе. А вообще, девочки, я беременная. Еду рожать, но не в Уренгой, конечно.

Вы, пожалуйста, подготовьте здесь общественное мнение. Хорошо?»

Шарф, протянутый под грудью, немилосердно кололся. Не открывая глаз, я сняла его и привязала к поручню ногу. Тут же высветилась картина – падаю вниз головой и остаюсь висеть привязанная за ногу.

Следует комментарий: летучие мыши спят головой вниз. Если мышь уснула головой вверх, значит, она больная. Ты реши для себя, летучая ты мышь или обыкновенная…

Отвязываю ногу, привязываю руку – все зажмурившись. В одном детективе читала, как в милицию после облавы доставили столько преступников, что они не помещались в камеры. Тогда их приковали наручниками к батареям. Картина впечатляющая: идет человек по лестнице, по коридорам и всюду видит сидящих на полу бритоголовых, прикованных к радиаторам… Я тоже прикована и тоже преступница. Бросила детей, всем наврала..

Но под утро я все‑таки уснула крепко, без фантазий и сновидений. Открыла глаза, когда солнце ярко светило в окно. Поезд стоял на какой‑то станции. Посмотрела на часы – девять утра, свесила голову вниз – никого. Мои попутчицы сошли, и след их простыл.

С верхней полки я слезала долго и осторожно, в качестве промежуточной площадки использовала столик. Поезд дернулся неожиданно, я свалилась на пол, но удачно – на спину, а не на живот.

Сходила в туалет, умылась. Встретила заспанную проводницу. На ее припухшем лице виднелись следы вчерашнего ужина с вином, но вчерашнего недоброжелательства не было. Она вполне миролюбиво поинтересовалась, буду ли я пить чай. Получив согласие, пошла к титану.

В боковом кармане чемодана лежала книжка, которую я хотела почитать. Подняла сиденье… багажный ящик пуст. Вначале я даже не поняла, что случилось. Только думала: куда делись мои чемоданы?

Потом заглянула в ящик под противоположной полкой, в багажный отсек над дверью. Везде пусто.

– Что случилось? – спросила проводница, увидев мое лицо.

Она вошла в купе со стаканом чаю. Мне казалось, что я каменею и трясусь одновременно.

– Пропали мои чемоданы.

– Украли? – ахнула проводница.

– Вероятно.

– Сволочи! – выругалась она. – Вы не расстраивайтесь! Вы правда в положении? Вам нельзя нервничать! Извините за вчерашнее! Все нервы измотают, как собака на людей бросаешься. Валерьянки вам накапать?

– Не надо, спасибо.

– Да вы садитесь, вот так, тихонько! Ой, какая вы бледная! Может, по громкой связи объявить, если в поезде есть врач, чтобы пришел?

– Не надо, спасибо.

– Вот заладила! Спасибо да спасибо! С такими культурными всегда и случается! Ценные вещи‑то были в чемоданах?

– Да, спасибо, – опять некстати поблагодарила я. – Главное, там были деньги. В одном чемодане тысяча долларов и в другом тысяча, все мои сбережения.

Потом я бросила взгляд на стенку купе. Чего‑то на ней не хватало! О, ужас! На крючках для одежды пусто! Шуба! Еще вчера там на плечиках висела моя шуба!

Проводница проследила за моим взглядом и все поняла:

– И пальто сперли?

Я кивнула.

– Дорогое?

Я снова кивнула. На шубу из серого каракуля с воротником и манжетами из голубой норки я три года откладывала деньги, год проносила. Под шубой на плечиках висела моя одежда – брюки, шерстяной свитер и длинный кардиган. Они тоже пропали. В поезде я переоделась в спортивный костюм. Теперь это была единственная моя одежда.

– Ждите! – велела проводница. – Сейчас бригадира позову.

Через некоторое время она вернулась с бригадиром, невысоким мужчиной в черной форме.

– Кто же в чемоданы деньги кладет? – попенял он мне, уже извещенный о размерах потерь.

– А куда их класть? По логике вещей сложнее украсть чемодан, чем сумочку.

– По логике в лифчик, – он похлопал себя по груди, – прячут! Эх вы! Сообщу по линии, на узловой милиционер сядет, протокол составит. Только разве их поймаешь? Приметы помните?

– Я не знаю, кто из троих оказался… нечистым на руку. И все женщины очень полные. Да и вряд ли это кто‑то из них. На ночь купе мы не закрывали. Возможно, Ира, которая на этом месте спала, вышла, а через некоторое время забрался вор.

– Помню ее! – воскликнула проводница. – Толстуха, в пять утра на Раздольной выходила. И было у нее много багажа! Опишите свои чемоданы!

– Один черный, на колесиках. Другой темно‑зеленый, со множеством застежек‑«молний» по бокам.

– Точно она! – обрадовалась проводница. – И еще у нее были сумки такие здоровые клетчатые, с которыми челноки ездят. Я еще подумала, что носильщиков нет, никто не встречает, как она все допрет? Одета была… была… – вспоминала проводница, – в каракулевую шубу, кажется. В вашу?

– Мою.

– Сейчас почти десять, – посмотрел на часы бригадир. – С Раздольной ее и след простыл, ищи ветра в поле!

То же самое позже мне сказал и милиционер, составивший протокол. Гарантии, что воровку задержат, не было. Ее могут поймать случайно, а специально охотиться никто не станет.

За окном проплывал красивый зимний пейзаж.

Осеннего уныния как не бывало. Мороз, солнце и сугробы. Я имела документы, мыльницу, зубную щетку с пастой, маленькое полотенце, лосьон для лица, губную помаду, записную книжку, прочитанную книгу и три тысячи рублей в кошельке.

Развившаяся в последнее время слезливость почти не досаждала. То есть плакать хотелось на два балла по десятибалльной шкале. Проводница опекала меня как мать родную. Никого не подселила. Принесла из ресторана обед и от денег отказалась. Меня кормили за счет поезда. Теперь даже у поездов есть счета? Вряд ли. Просто девушка искупала грехи. Сгони она воровку с моего места, возможно, ничего бы не случилось.

Я долго, несколько часов, просидела, бездумно глядя в окно. Думать было не о чем, планировать ничего не могла. Если не хочу дать задний ход, а я решительно не хочу, то нужно просто ждать, отдаться на милость Игоря. Чтобы не сойти с ума из‑за всех обрушившихся несчастий, я мысленно разговаривала с неродившейся дочкой. Она умела слушать и задавала толковые вопросы.

Поезд подходил к Алапаевску. Я вышла в коридор налегке – в спортивном костюме и с небольшой сумочкой.

– Там же мороз! – покачала головой проводница. – Вы сразу дуба дадите!

Она ушла в свое купе и вернулась с черным драповым пальто:

– Вот, возьмите!

– Мне, право, неудобно… Как же я верну его?

– Не надо возвращать. Это шинель моей сменщицы, старая. Она ее не носит. Только иногда на грязные работы на улице. Надевайте! Хоть до дому доедете!

Форменная железнодорожная шинель с металлическими пуговицами была мне велика на три размера и застегивалась почему‑то на мужскую сторону. Я не видела себя со стороны, но чувствовала, что выгляжу безобразно.

 

* * *

 

Выйдя из поезда, я мгновенно замерзла. Холодный ветер задувал под шинель и гулял вокруг тела.

Поднятый воротник не спасал голову, в которой, казалось, каждый волосок стекленел от мороза.

Ноздри пощипывает – верный признак двадцати градусов ниже нуля.

Игоря я не узнала, как, впрочем, и он меня. Мы друг друга вычислили только по тому, что единственные остались на платформе.

– Кира! – позвал меня мужчина в дубленке и рыжей ондатровой шапке, остро модной четверть века назад.

– Игорь! Ты?

Приближаясь ко мне, он галантно снял шапку.

«Как перед покойницей головной убор снимает, – подумала я. – Тьфу ты, какая глупость в голову лезет! Как в храм входя, лысину оголяет».

Лысина у Игоря была пребольшая. Он не знал, как со мной здороваться: за руку, целовать? Мне было так холодно, что не до раздумий. Я двинулась навстречу, обняла и поцеловала в щеку.

– Здравствуй! Надень шапку («Лысину простудишь», – добавила мысленно фразу из детского фильма). Какой зверский холод!

– Кира! Я не купил тебе цветы, они все равно погибнут на морозе.

Если бы на его месте был Сергей или Олег, я бы не удержалась от сарказма: всегда думала, что цветы для выражения чувств, а не для хранения.

– Ну что ты! – улыбнулась ледяными губами. – Какие цветы! Пойдем, или я окончательно окоченею.

– Это все твои вещи? – Игорь показал на сумочку, висящую на моем плече.

– Мои чемоданы украли в поезде и шубу вдобавок. Вот, – я уныло пыталась шутить, – железная дорога в качестве компенсации выдала старую шинель. Дизайн не от кутюрье, конечно.

– Ты в милицию заявила? – Игорь так заволновался, словно не меня, а его последнего добра лишили.

– Да. Милиция честно призналась, что вряд ли найдет воровку.

Я считала, что в подобной ситуации совершенно естественно было бы сказать обворованному человеку, мол, не расстраивайся, дело поправимое и наживное, купим мы тебе одежку и прочее, ограбили – не зарезали. Во всяком случае, я бы именно так утешила. А все, кого я люблю, мои родные и близкие, определенно нашли бы больше добрых слов и обернули ситуацию каким‑нибудь веселым ракурсом. Вроде того, что представилась отличная возможность весь гардеробчик на новый сменить.

Но Игорь только спросил:

– Что же ты теперь будешь делать?

Ответила прямо:

– Придется с ходу в карьер просить у тебя денег взаймы. Надо купить зимнее пальто. И еще кучу вещей.

– Конечно. А сколько стоит зимнее пальто? – вырвался у Игоря вопрос.

Жадность – самый трудномаскируемый из человеческих пороков. И в молодости Игорь был прижимистым: если в продаже имелось мороженое фруктовое за семь копеек, он обязательно его покупал, а не молочное за девять копеек.

– Игорь! Я прошу у тебя взаймы. Обязательно отдам, я вполне обеспеченный человек.

– Ты не правильно меня поняла, Кира!

– Еще пять минут на этом холоде, и не только мой понятийный аппарат отмерзнет, но все органы заледенеют. Давай хотя бы войдем на станцию?

– О! Извини! Пойдем на автобус? Если у тебя нет вещей, мы можем не брать такси.

Температура воздуха в автобусе, дребезжащем, как консервная банка, была не выше, чем на улице. Но хоть без ветра – и на том спасибо! Игорь попутно знакомил меня с местными достопримечательностями:

– Хлебозавод, строительное управление, школа, в которой я работаю.

– На полторы ставки физика?

– Я ведь писал тебе два года назад, что коллектив выбрал меня директором, – произнес он с законной обидой.

– Извини, забыла. (Очевидно, информация была в тех письмах, которые я не вскрывала.) А это что?

– Роддом.

– Какой славой пользуется? – заинтересованно спросила я.

– Понятия не имею, – пожал плечами Игорь.

Он очень волновался, этот чужой, отдаленно похожий на себя в студенчестве человек, которому я свалилась на голову. Не сказать, что я готовилась к любви с первого взгляда, но не отказалась бы от нее.

Не вышло! Единственное, что я испытывала к Игорю, – жалостливое участие. Наверное, то же чувствовала ко мне Ира, согнавшая меня с места и укравшая мои чемоданы. Я собиралась взвалить на ничего не подозревающего Игоря уйму собственных бед.

– Мы будем проезжать мимо универмага или какого‑нибудь магазина женской одежды? – напомнила я.

– Недалеко от моего дома есть магазин секонд‑хенда, там все очень недорого.

Секонд‑хенд, чужие обноски! Хорошенькое начало новой жизни! Но в моем положении выбирать не приходится.