II. От певца к поэту. Выделение понятия поэзии

Мы видели, как из хорового синкретизма выделились при условиях, которые мы пытались уследить, формы эпики, лирики и драмы; как из связи хора вышли певцы, продолжавшие его песенное предание; как, с переходом обряда, которому служил хоровой синкретизм, к устойчивым формам культа, явились особые блюстители ритуала и гномики³⁸⁵. Выделение совершалось, как уже было сказано, групповым путем, отлагалось в формы родовой, сословной, кастовой профессии, которая создавала школу, суживала и берегла предание, вырабатывала и перерабатывала по наследству приемы стиля и состав репертуара. Обрядовая заплачка и теперь еще находится кое-где в руках особых плакальщиц; учатся причитать; в древнем Египте на торжественных празднествах пели женщины, чаще — слепые³⁸⁶; у слепцов до сих пор свои песни от России и Греции до Италии и Испании; во Франции XIV — XV веков они явились на смену жонглёров, распевая на площадях старые песни под звуки скрипки или chifoine <ст.-фр. — волынки>; кавказские ашуги³⁸⁷, большею частью армянские переселенцы из Турции, слепцы, и теперь еще поют о подвигах Кар-Оглы или рассказывают под звуки гонгури³⁸⁸ какую-нибудь сказку. Это — переживание старых порядков, послуживших когда-то эволюции поэзии, групповых выделений, которые можно представить себе совершавшимися то совместно, то последовательно, что приводило к смешению и чередованию влияний. Не приняв во внимание этих условий, не объяснишь многого в истории певца и праистории поэта³⁸⁹.

Чем ближе певец к началам хоровой поэзии, тем шире его репертуар. Он еще не специализировался; при отсутствии известных исторических и бытовых условий эта специализация может и не состояться. У финнов эпика не развилась, потому что не было обособившихся профессиональных певцов: финская руна охватывает и заклятие, и обрядовую заплачку, и сказочный сюжет; эпический стиль смешан с лирическим; всякий певец споет про все, предание открыто ему, целиком, он вырос в нем, подслушал у отцов и дедов. “Я знаю сотни песен”, — говорит финский laulaja <песнопевец>, — “они висят у меня на поясе, на кольце, при бедре; не всякий ребенок их споет, мальчик не знает и половины... Моя наука - песня, стихи — мое достояние; я подобрал их по дороге, срывал с веток, сметал с кустов; когда ребенком я пас ягнят на медвяных лугах, на золотистых холмах, ветер навевал мне песни, сотни их носились в воздухе, наплывали, что волны, и присловья падали дождем... Их пел мой отец, делая то-

- 246 -

порище, научился я им от матери, когда она вертела веретено, я же, шалун, возился у ее ног”³⁹⁰.

К тому же типу принадлежали, вероятно, и старосеверные Ppulir <сказители>, бродячие и оседлые, с таким же синкретическим репертуаром, обнимавшим и сагу, и заговор, и всю народнопоэтическую мудрость, Pulr <сказитель> (англ, Pyle), собственно, человек мудрый, знающий присловия, знахарь. Если в нынешнем слове Pula — стихотворение не строфического характера — сохранилось его древнее значение, то в дошедшей до нас строфической поэзии севера трудно уследить формальное влияние Pulir <сказителей>: им приписывают такие <песни>, как <“Прорицание Вёльвы”,“Речи Гримнира”, “Песнь о Харбарде”>³⁹¹ гномическо-мифологического содержания, диалогизм которых указывает на старое начало амебейности, прения вопросами и ответами. Таков ли был характер изложения <сказителя>, мы не знаем; его чествовали как носителя заповедной обрядовой мудрости; когда он являлся — садили на особое место, седалище Рul’я (Pularstуll), с которого он вещал; его эпитеты: великий (hбr Pulr, fimbul-Pulr), старый (gamli) <...>

Так чествовали и певца военных былей и подвигов, и мы приходим к специализации, получившей особое развитие в дружинно-боевой эпике. Когда слепого Демодока³⁹² привезли к Алкиною³⁹³, ему подали “стул среброкованный”, повесили над головой лиру, угощают; Одиссей велит уделить ему почетную часть веприны. И он запел.

VIII. 73. Муза внушила певцу возгласить о вождях знаменитых, Выбрав из песни, в то время везде до небес возносимой, Повесть о храбром Ахилле и мудром царе Одиссее.

Одиссей втихомолку опечален содержанием песни, но и печальный несказанно чтит певца.

VIII. 479. Всем на обильной земле обитающим людям любезны, Всеми высоко честимы певцы; их сама научила Пению Муза; ей мило певцов благородное племя.

…………………………………………………………… Так, обратись к Демодоку, сказал Одиссей хитроумный: “Выше всех смертных людей я тебя, Демодок, поставляю; Музою, дочерью Дня, иль Фебом самим наученный, Все ты поешь по порядку, что было с ахейцами в Трое, Что совершили они и какие беды претерпели; Можно подумать, что сам был участник всему иль от верных Все очевидцев узнал ты. Теперь о коне деревянном