Психологическая антропология в новом научном контексте

Рассматриваем современную психологическую антропологию, мы наблюдаем зарождение под привычным названием практически новой науки.

Возрождавшаяся в восьмидесятые годы психологическая антропология существовала в ином контексте, чем та наука, наследницей которой она была и чье название продолжала носить. Это наложило своей отпечаток и на саму научную дисциплину. Психологические антропологи не имели уже возможности беззаботно утверждать, что их задача состоит в комплексном изучение культуры и психологии. И хотя, в душе многие из них продолжали видеть свою задачу в общем и целом также, объяснять свои цели необходимо было как на языке своей эпохе, когда сменились уже многие научные парадигмы, так и на языке зрелой современной науке, которая не бежит впереди паровоза и не выдвигает в качестве своих предпосылок еще недоказанные тезисы. Кончилась юность антропологии, пришла зрелая пора. Прежде, чем ставить вопрос о том, не о том даже, как изучать культуру и психологию в комплексе, а о том, возможно ли это в принципе, надо было доказать, что психологические и культурные феномены не лежат в совершенно разных плоскостях, а соприкасаются друг с другом. Ибо возрождение психологической антропологии пришлось как раз на ту пору, когда большинство антропологов и большинство психологов утверждали, что области их интересов не пересекаются.

У психологических антропологов это вызывало резкий протест: то, что не существует никакой культуры, отделенной непроходимой стеной от психологии, и никакой психологии, отделенной непроходимой стеной от культуры – факт очевидный с точки зрения здравого смысла. Но здравый смысл – не научное доказательство. Самой психологической антропологии не раз уже приходилось отвергать как недоказуемые или даже опровергнутые, факты, которые первоначально казались очевидными. Взять хотя гипотезу об определяющем влияние раннего детского опыта на формирование личности. В ней не сомневался никто, а исследования показали, что о серьезном значимом влиянии говорить не следует. Вот и здесь предстояло искать новые пути. А для начала уверить себя, что ничего экстраординарного не происходит: “Существует тесное родство между психологией и антропологией, и нам есть что дать друг другу. Но родство не обязательно должно вызывать близкие и теплые чувства, чувства могут быть отдаленными и холодными, зависящими от структуры, в которую эти отношения внедрены. Академическая структура областей провоцировала отдаленность, которая снижала взаимное понимание и возможность сотрудничества. Вряд ли необходим синтез антропологии и психологии. Он в обозримом будущем не только не реалистичен, но даже и не желателен. Различия могут быть поучительными и даже творческими.”

Прежде всего антропологи стали пристально присматриваться к самой психологии. Что творится внутри дисциплины и вся ли психология настроена к антропологии столь враждебно. Оказалась, что нет. Так, сотрудничество между антропологами и психологами еще да недавних лет, когда повсеместно говорилось о полном равнодушии психологов к антропологическим исследованиям, продолжались в рамках кросс-культурных исследований. Ну а то, что эти исследования стали менее интенсивными, имеется своя объективная причина. Известный специалист по кросс-культурным исследованиям Харри Треиндис, вспоминает те времена, когда “антропологи вели себя подобно психологам, то есть используя многомерные шкалы, исследовали узкие области. И наоборот, психологи часто стремились вести себя подобно антропологам, углубляясь в описательную этнографию, так что на встречах в Обществе кросс-культурных исследований было трудно определить, кто антрополог, а кто психолог”. Так в чем же причины расхождения? В девяностые годы Майкл Коул напишет на эту тему целое исследование. Но первоначально проблему следует сформулировать ясно и четко. С одной стороны границы между антропологией, социологией и психологией выглядят размытыми, они “никоим образом не отчетливы, не стабильны и не объяснимы на рациональной основе”, с другой стороны исходные парадигмы, заложенные в основание антропологии и психологии принципиально несовместимы. Для большинства психологических антропологов люди разной культуры имеют разную психологию. Вопрос только в том, являются ли эти различия вариантами универсальной психологической конституции или существуют различные психологические конституции? В любом случае, для антрополога интересны различия. Для психологов же - психология универсальная наука, которая выводит общие законы, применимые ко всем людям на свете. Никаких феноменов, выходящих за эти универсальные законы она не признает. Культура лежит вне ее поля зрения, а коль скоро в ходе кросс-культурных исследованиях психобиологических различий выявить не удалось, то данная тема просто перестала интересовать психологов.

Опять вопрос: всех ли? Более близкое знакомство с психологией показало, что эта наука сама находится в глубоком кризисе. Следовательно, возможно предположить, что существуют ответвления психологической науки, которые в данный момент находятся на периферии, но которые основываются на более близких для антропологов предпосылках. Кроме того, возможно, следует попытаться изложить психолого-антропологические посылки так, чтобы они стали интересны пусть не для общей психологии (здесь вряд ли возможны точки соприкосновения), а для какого либо из конкретных направлений психологии? Вероятно так цели открытым текстом никто не ставил и не продумывал задачу со всех сторон, но интуитивно сложились два эти пути к выходу из теоретического тупика. И оба они оказались успешными.

Ответвление в психологии, которое рассматривало психологию как имеющую в своем основании одновременно и физиологию человека, и культуру действительно существовало. Это была… советская психология, а именно, Выготский, Леонтьев, Лурия и другие представители “деятельностного подхода”, основного для нашей отечественной психологии. Основоположники “деятельностного подхода”, воспитанные на марксизме, просто не могли исключить социальный базис как мощное средство, влияющее на формирование человеческого сознания. Сегодня “деятельностный подход” широко известен в Америке, популярен и многими психологами рассматривается как перспектива выхода их дисциплины из кризиса. А несколько десятилетий назад обращение американских антропологов к советской психологии выглядело достаточно экзотично. Вылилось это в создание нового научного направления – культурной психологии, тесно пересекающейся с психологической антропологией.

Второй выход казался более очевидным. С семидесятых годов мир захлестнула так называемая “когниктивистская революция”. Появилось такое понятие как когниктивистские науки. “Когниктивистская революция” в семидесятые годы привела к вытеснению из антропологии психологического направления. Культура стала пониматься как состоящая не из поведения и даже не из моделей поведения, а скорее из информации и познания, закодированного в системах символов. “Антропологи (речь идет прежде всего о символической антропологии, ставшей тогда ключевым направлением в культурной антропологии) постепенно подходили к анализу все более и более психологообразных феноменов, в то же время заявляя, что то, что они рассматривают, является исключительно "культурным" и не имеет ничего общего с психологией. Даже те антропологи, кто изучает такие феномены, как "self" или эмоции часто отграничивают предмет своего исследования, "культуру", от того, что они понимают как область психологии”. “Основная сила этой когниктивистской революции пришла из той интеллектуальной волны, которая сопровождала развитие современного компьютера. Научное изучение народов, казалось, не нуждается в концепциях, учитывающих ненаблюдаемые ментальные процессы, такие как думание или чувствование. Такое убеждение было жестко связано с развитием компьютерных программ, которые играли в шахматы и решали логические задачи. Если компьютер может иметь программу, то почему не могут иметь ее народы.”

Однако “когнитивная революция” была палкой о двух концах. В числе “когнитивных наук” была и когнитивная психология, развитие которой так же долгое время было связано с идеей искусственного интеллекта. Тем не менее она занялась такими проблемами как восприятие, мышление, память. Некоторые из авторов приходили к выводу, что процессы эти имеют определенную культурную детерминацию. Параллельно развивалась когнитивная антропология, которая в пятидесятые годы отпочковалась от психологической антропологии и которая стремилась изучать ментальную структуру значений. Относительно быстро наладилось сотрудничество этих двух научных дисциплин. Соответственно, психологической антропологии было резонно подумать о том, чтобы выражать свои идеи на языке когнитивной антропологии, понятном и для когнитивных психологов. Таким образом, возникла пересекающаяся область между психологической и когнитивной антропологией, а психологические антропологи заговорили о культурных моделях и схемах как ментальных комплексах.

Это происходит уже тогда, когда вперед вырывается постмодернистское направление антропологии, по сути предлагающее отказаться от научных традиций в их привычном понимании. Потребность в междисциплинарном взаимодействии потребовала от психологической антропологии попытаться принять более четкие термины, более строгий язык научного изложения, то есть отказаться от любых влияний постмодернизма. Так с точки зрения одного из ведущих современных антропологов Теодор Шварц утверждает, что “если психология оказывается не в состоянии принять результаты и исходные посылки антропологического знания, виноваты и психологии, и антропология. Хотя и те, и другие ставят вопрос о человеческой природе, имеет место взаимного отчуждение — межпарагматическое непонимание. Распространившийся ныне постмодернистский подход стоит в оппозиции к стремлению открыть мир, как он существует для других. Он говорит о “конструировании”, “проникновении”, “написании культуры”. Антропология озабочена границами заблуждений, “творением своей собственной реальности”, “говорением истории” (“story telling”), имеет острое самосознание, литературные и моральные притязания, она отбрасывает науку как сайентизм, видит мир как слово, верит в свою собственную интуицию и эмпатическое понимание, становится иррациональной. Это - не наука, это - контуры религии Нового века... Если моя картина отношений между антропологией и психологией в целом корректна, наши коллеги из других дисциплин не имеют нужды принимать наши “story telling” всерьез.” В качестве приемлемого для психологов подхода он предлагает свою концепцию опытно-процессуальных моделей культуры. Д’Андрад, выступающий то от имени когнитивной психологии, то от имени психологической антропологии делает привычным и понятным для психологических антропологов понятийный аппарат когнитивной антропологии и создает саму возможность того, чтобы проблемы психологической антропологии формулировались на языке когнитивистской науки.

Конечно, совокупность работ, лежащих в рамках психологической антропологии, включает и более традиционные для этого направления подходы, такие как психоаналитическая антропология. Ведь классический психоанализ на протяжении многих лет оставался связанным с антропологией. Сейчас он во многом вытеснен другими направлениями психологии, но кто сказал, что потенциал его исчерпан? Поэтому только часть психологической антропологии переводима на язык других наук. То, что как минимум часть переводима – хорошо. Но это не повод отказываться от своей собственной научной традиции. Таким образом проблема психологической антропологии как раз и состоит в том, чтобы под влиянием конъюнктуры не превратиться в другую науку: сохранить свои исходные принципы, свой опыт, свои достижения. “Развитие психологической антропологии высветили ее проблемы и противоречия, не последняя из которых — определение ниши, внутри которой находится наша субдисциплина. В период расцвета школы “Культура и Личность” в 40-ые — 50-ые годы парсонсовское разделение мира на систему личности, систему культуры и систему общества обеспечили ясное поле исследований культуры и личности. Целью этих исследований было применения теории личности к анализу значения и мотивационной силы культурной формы для индивида. Теоретическая ниша, занятая Культурой и Личностью, однако, стала много менее определенной с развитием множества различных направлений в социальных науках. Эти изменения, казалось, означали конец психологической антропологии. И только новый подход может раскрыть границы между психологическим и другими направлениями в антропологии.” Раскрыть границы, но не изменить сущность психологической антропологии. Ибо, как я уже говорила, многие психологические антропологи и по сей день в душе уверены, что культуру и психологию можно и нужно изучать в комплексе. Но к разрешению этой проблемы невозможно подступиться с налету, как делали первые представители этого направления. Каждый шаг должен быть теоретически глубоко продуман. Мало того – сформулирован на понятийном языке, делающим его доступным для междисциплинарной коммуникации. Ведь наука последней трети ХХ века внесла много нового знания, которое, если пренебречь им, станет новым препятствием на пути развития психологической антропологии, а если хорошо его осмыслить, может открыть ей новые перспективы. Как когда-то когнитивная революция, которая, казалось, перекрыла психологической антропологии воздух, в конце концов помогла найти ей выход из тупика.