Сопровождающий

 

За углом торговали свежей рыбешкой.

Виртухов долго сворачивал носовой платок, пытаясь найти на нем чистое место. Простуда так и лезла из него, изрядно натирая ноздри.

Крикливая продавщица рыбы поругивалась и обсчитывала покупателей. Виртухов устал слушать ее плаксивую ругань и, выйдя из‑за угла, прошелся по солнечной стороне проспекта к цветочному киоску. К нему тут же пристала цветочница, упрашивая купить цветы. Виртухов скривился и раздраженно замотал головой.

Дождаться эту чертову Лену оказалось ой каким противным и несносным делом. Зашла к подруге на две минуты, а уже сорок прошло.

Виртухов покашлял и завернул в пышечную. Здесь вообще стояла невыносимая духота, и пот выступил в секунду. Однако Виртухов тут же понял ценность этой процедуры для своего здоровья. К тому же из пышечной все видно, и можно было обождать прямо здесь. Кто‑то тут курил, потому что простуженное горло сразу же почувствовало горечь, а забитый нос защекотало.

– Дайте мне пять пышек и кофе, – еле сдерживая недовольство, попросил Виртухов у смазливой девицы в зеленом фартуке.

Она положила пышки, процедила пудру и ткнула стакан под кран кофейного бачка. Оттуда полилась грязновато‑серая жидкость, почти без пара. Потом девица что‑то буркнула сквозь зубы, исподлобья глянула на Виртухова и бросила сдачу на тарелку.

«Вот рожа, – подумал тут же Виртухов, – хайло неподобранное, прости, господи. Руки‑то, руки‑то какие!»

Руки у нее действительно были грязные, жирные, с толстыми пальцами, словно набухшими от непонятной болезни.

Встав за длинный столик, Виртухов глотнул кофе. И тут же мерзкая жидкость встала поперек горла и ни за что не проходила вовнутрь.

– Скандалить не хочу, – уговаривая самого себя, прошептал Виртухов, – не дождетесь!

У него сегодня складывалось такое впечатление, что все с ним идут на конфликт, все его ненавидят, в чем‑то подозревают и поэтому делают всякие гадости. Все было против него. Даже недопеченные пышки.

– Да, что же она там, утонула, что ли? – шептал Виртухов, втискивая в рот сладкое тягучее тесто.

Рядом с ним чавкала женщина лет сорока, чавкала и фыркала, запивая пышку, крутила головой во все стороны и строила Виртухову глазки.

«Ой, ну и рожа, – глядя на женщину, рассуждал Виртухов про себя, – ну, чего зыришь?! Боже ж ты мой! Сколько ж уродов‑то за один день!»

Женщина расчавкалась так, что лицо ее стало напоминать Виртухову в слоеный пирожок, только что надкушенный.

Кофе был холодный, несладкий почти, а настроение становилось все злобнее и злобнее.

«Где эта дура? – возмущался Виртухов. – Две минуты давным‑давно прошли. Скотина!»

Он уперся взглядом в дверь, из которой должна была выйти Лена, и принялся считать – сначала до десяти, потом до шестидесяти, потом до ста. В какую она пошла квартиру, он не знал, даже этажа не знал.

Стоящая рядом женщина поперхнулась и закашлялась; она так давилась, что Виртухов, посмотрев на нее, с отвращением отвернулся и только слушал кашель и хрип.

– Ударить тебя, что ли? – вдруг заорал он и обернулся.

Женщина закивала головой и, Виртухов подскочив к ней, треснул ее по спине так, что женщина от удара ткнулась головой в стол.

– Вы что? – заныла она. – Чокнулись?

– Зато кряхтеть перестала! – дурным голосом буркнул Виртухов.

Женщина покрутила пальцем около виска, поправила волосы, кофточку и юбку, надула губы и вышла из пышечной. Продавщица за спиной Виртухова как‑то насмешливо хрюкнула.

Он повернулся к ней лицом и подошел к прилавку.

Хотелось скандала, крика – вообще было большое желание перебить всю посуду и дать этой девице в зеленом фартуке в нос.

Но оттого, что Виртухов все еще сдерживал себя, чтобы не разругаться, его движениям не хватало целенаправленности.

Он подошел к прилавку именно в тот момент, когда в голове уже появилось желание не подходить. Поэтому, обрубив свое движение около кофейного бачка, он заложил вираж, его занесло и плечом ткнуло в этот самый бачок.

Девица в фартуке сначала испуганно вскрикнула, но когда увидела, что Виртухов хватает падающий бачок, вдруг стала хохотать в полный голос. Хорошо, что бачок был почти холодный.

Виртухов, чертыхнувшись, вышел на улицу.

Солнце одурело и пекло как будто специально слишком сильно и зло.

Лена уже стояла там, где договорились – за углом у газетного стенда, в руке она держала голубую кофту, а глаза, как всегда, слегка косили от волнения.

У Виртухова уже не было сил выяснять отношения, он только подошел к Лене, тяжело вздохнул, зажмурил глаза и потрепал ее по волосам. Она сразу же затараторила, ее писклявый голос почему‑то тоже вонзился в голову Виртухова новым невыносимым раздражителем, и вновь показалось ему, что мир ополчился на него.

– Дедушка, – пищала Лена, – Дина говорит, что Стасик ей вчера звонил, чтобы она мне передала, что он не сможет со мной пойти, потому что уезжает в деревню и чтобы я сама как‑то… а он позвонит ректору и попросит.

– Да обманул тебя твой Стасик, – зловеще сказал Виртухов, – попользовался и обманул! Репетировали вы! Чего он тебе еще наобещал? Репетитор!

– Нет, дедушка, он хороший! Просто обстоятельства! – уже чуть не плача, протянула Лена.

– Обстоятельства?! Кто эта Дина? – резко спросил Виртухов.

– Мы вместе поступаем. Она просто со Стасиком виделась один раз, вот он ей и позвонил, а она мне! – трещала Лена.

– Стасик! А чего же он тебе не позвонил? – буркнул Виртухов.

– Не знаю! – сказала Лена, и слезы резкими стрелочками выскочили из ее глаз, побежали‑понеслись по щекам. – Он же обещал, что поможет! Если я соглашусь! Обещал ведь!

Она ныла и чуть попискивала. Виртухову стало плохо, гадко и абсолютно тошно. Пышечный привкус разгуливал где‑то около горла. Нос забит был так, что оставалось только чихнуть. И он чихнул. Два раза.

– Ты не беременная, часом? – безразлично спросил Виртухов, вытягивая глаза вверх и протирая платком нос, подбородок и жирные еще от пышек губы.

Он уже все понял и спросил об этом так, на всякий случай, чтобы уберечься хоть от этой напасти.

Лена замолчала и почти непонимающе смотрела на Виртухова. Создавалось впечатление, что произнесенная дедушкой фраза не сходилась с ее пониманием, мыслями и представлениями. Она смотрела на дедушку так, как будто он сказал ей что‑то новое, то, о чем она слышала в первый раз.

– Ну, чего молчишь? – крикнул Виртухов. – Неужто и вправду? Вот дуреха‑то!

Лена опустила голову и посмотрела на свои толстые туфли, которые отблескивали лакировкой. На одной туфле, сбоку, чуть сморщилась кожа так, что стало похоже на прищуренный глаз. Эта похожесть, да новое открытие, да сопливый дедушка, да полная наивность вдруг всплыли разом в голове Лены, соединились вместе и взорвались. И она закричала:

– Он меня бросил, дедушка!

Она схватила Виртухова за рубашку и резко потянула к себе, рубашка треснула. И, вконец доведенный идиотизмом внучки до бешенства, Виртухов вырвался из ее рук, сплюнул, завернул за угол и подошел к продавщице рыбы, которая все это время что‑то выясняла и ругалась с надоевшей ей теткой в панаме.

Виртухов подошел к сложенным друг на друга ящикам с рыбой, посмотрел на блестящую чешуйку, взял в охапку кучку рыбной мелочи и запустил в продавщицу, потом поддел ногой верхний ящик и, пока ящики падали, быстро вернулся за угол, схватил внучку за руку и потащил за собой.

– Сейчас же к гинекологу пойдешь, дура! – крикнул он Лене. – Актриса чертова! И, если все нормально… вот, если все нормально только – никаких институтов, пока я жив! В деревню и на поле!

Он шел, орал на Лену, махал порванным рукавом рубашки и чувствовал, черт возьми, почему‑то облегчение…