День рождения

 

Пустая комната и накрытый длинный стол.

Тихое щебетание воробьев за окном.

Остаток дневного солнца проникает сквозь темную занавеску.

Где‑то на кухне позвякивает посуда и льется вода.

Стулья в комнате стоят по периметру стола, на подоконнике в горшке – алоэ.

Полина расставляет тарелки и складывает вилки в кучу, выходит на кухню, забирает бутылки, и взгляд ее застревает на струе воды.

Весна влетела в жизнь Полины солнечным разбитым счастьем и кубарем покатилась по оттаявшему асфальту. Но природа не плачет, наоборот, она светится разухабистой яркостью, от чего силы Полины иссякают с каждой секундой.

Медленные напряженные движения ее сталкиваются с необходимостью торопить события.

Времени мало, скоро все приедут: и мама, и папа, и брат. И другие.

Зеленые ее глаза разглядывают льющуюся воду, а руки заняты бутылками… Жаль! Так хочется ей порвать струю напополам и остановить движение времени.

Прошедшая жизнь – воспоминания о радостях и тоске – в этой струе.

Светлое небо, как наказание за плохое предчувствие ее в ожидании мужа, тление памяти и сгустки несбывшихся желаний вызывают страх у Полины….

…Убили, не подумали о ней. Отняли, не зная ее беспомощности перед миром. Врачи не спасли.

Поминки вечером, а не нужны они нисколько.

На похоронах – слабость и пустые глаза. Шепот друзей, слезы подруг…

Полина ставит бутылки на стол.

…Квартира получена только что, а он уже был смертельно болен.

Но его все равно убили, не помогли.

Нужна ли теперь эта трехкомнатная могила ей?..

Полина не плачет, просто не может. Последние месяцы все было отдано борьбе со смертью, все слезы вылиты на простыни и подушки. Все силы выплеснуты, все сердце на кусочки.

…Квартиру ждали, детей не заводили, и теперь вот Полина одна осталась…

Куцая ворона села на карниз комнатного окна и как будто просила покормить ее. Полина, увидев ворону, перешла на кухню и села за столик. Ворона перелетела и стояла уже на кухонном окне. Полина шикнула на нее. Удивленные глаза вороны подпрыгнули вместе с клювом, и сама она сорвалась с места недовольная и улетела.

Все готово к приему гостей, только бессмыслица момента сдавливает жилы, как шнур вокруг шеи.

Кислая капуста, заправленная растительным маслом, и сегодняшний день рождения Полины, и поминки по мужу, и похороны утренние, завершают очередной жизненный цикл.

Трезвая печаль, когда соображаешь и действуешь автоматически, хуже порезанной вены.

…Дорогие лекарства не помогли, дорогие врачи только драли деньги и крутили носами от разных диагнозов коллег. Каждый из них знал лучше другого – что и как делать…

Будет ли сегодня ночь такой же, как и вчера – со снотворным, но бессонной, с беганьем по пустой квартире в поисках спокойного места?

Душа стынет от ощущения мрака и безысходности.

Зачем‑то лыжи в прихожей вытянулись вдоль пола. Полина двинула их ногой к стене, одна лыжа треснула. На вешалке – одежда Павла: две куртки и плащ.

Она сорвала все с крючков, свернула и засунула в кладовку.

Все три комнаты пусты, только в одной раскладушка и диван.

Полина ложится на диван и сворачивается в клубок, не в силах справиться с нервной дрожью.

Мысленные картины снова и снова возвращают ее к тому врачу, который всегда обманывал.

…Павел умер ночью, во сне; а утром, когда его уже не было, ей так и не сумели толком сказать, как же чувствует себя больной…

Полина ударяет рукой по дивану.

Хорошо, что она отправила родственников и друзей гулять, попросив оставить ее одну. Она бы не смогла сейчас с ними быть. Но они скоро возвратятся, чтобы память почтить. Где ж вы раньше‑то были?

…Ее осуждали. Павел был старше на двадцать лет. Осуждали и посмеивались. А они прожили вместе четыре года.

Три из них были годами ожидания этой злосчастной квартиры. Сколько денег, сколько нервов потратил тогда Павел – и только для того, как выяснилось, чтобы умереть здесь.

Полина не работала, она вообще ничего не могла делать без мужа, он был настолько опорой ей и крепостью, хоть и болел. О болезни она узнала случайно, он боялся ранить ее…

Сейчас, оставшись одна, Полина поняла, что не сможет жить дальше, не сумеет.

Жизнь до встречи с Павлом забылась, стерлась, и возвращаться туда не хотелось.

… Познакомились они в сауне. Павел с приятелем вызвали девочек для развлечения – одной из них как раз и оказалась Полина.

И как‑то сразу жизнь гулящая закончилась. Павел, как увидел Полину, так больше и не отпустил ее. Богатым он не был, а в сауне оказался со школьным приятелем, пригласившим его случайно. Он ей рассказал потом, что это похождение было для него и странным, и противным одновременно. И случилось это один‑единственный раз.

А так он был страшно одинок, как и Полина.

И эта сауна, так неприятная Павлу, стала тогда местом их соединения друг с другом.

Он ее поднял, вытащил и умер…

Похороны были скомканы, говорили мало, друзей у Павла не было, всех его друзей затмила Полина, она стала центром его вселенной, и она это понимала.

Единственный, кто с Павлом был более или менее близок – это Степан, тот самый школьный приятель, водивший его в сауну и вызывавший девочек, но на похороны он не пришел, прислал только цветы и пачку дорогих презервативов. Полина озверела, когда увидела их.

Степан Полину недолюбливал – знал ее прошлое и нередко наедине демонстрировал свое к ней отношение. Эти беседы их заканчивались руганью. Поэтому друг друга они сторонились. А Павел запретил Степану обсуждать с ним Полину сразу после свадьбы.

Вся эта муть окутала лежащую на диване Полину. Она накручивала черные локоны на палец и пыталась усилием воли побороть яростное желание напиться. Она перед свадьбой поклялась Павлу бросить пить и курить, и клятву свою сдержала.

Но сейчас, взбудораженная своей виной и слабостью, она еле удерживалась от того, чтобы не открыть клапаны, позабыв про все клятвы на свете.

Но еще были эти гости, еще надо как‑то держаться!

Полина вскочила и выбежала на балкон. Воздух опрокинул на нее свою свежесть, ласковость и влажность. Впитывая ветерок, ее кожа покрылась легкими пупырышками.

Раздался звонок в дверь. Нарушилось одиночество, и одновременно нарушилась способность адекватно существовать в пространстве.

Схватив себя за запястье и сосчитав пульс, Полина постояла минуту на месте и подошла к двери.

В тиши пустой квартиры электрический соловей раздражал своей бесцеремонностью и грубым вмешательством. Иногда звонок замолкал, но потом снова, как ни в чем ни бывало, распевал веселенькую мелодию.

Полина повернула рычажок замка.

В дверях стоял Степан и ехидно скалился.

– Можно! – сказал он и влез в квартиру. – Ну, как ты? Закопала‑таки?!

Полина бессмысленно смотрела на его толстый нос и выкатившиеся из‑под век карие глаза.

– Правду говорят, – продолжал Степан, расхаживая вдоль стола, – отдай женщине все, она все и заберет! Зря Пашка не захотел моей помощи. А то все – нет, я добьюсь, я им покажу! Я их выведу! Ну и показал! На хрена было эту хату дожидаться, когда я ему мог любую дать, за его‑то мозги!

Полина не отвечала, только схватила стоящую на столе рюмку и крутила в пальцах.

– Гордый дурак! И еще тебя пригрел, змеюку! Ну, я тебе жизни‑то сладкой не обещаю! – сурово сказал Степан, оглядев Полину. – Чего‑то тебе достанется от Пашки! Ну, вот квартира эта. Ну, и от меня тебе тоже достанется! За все, что ты с ним сделала!

Полина будто не слышала этих слов, она не реагировала на них, стояла и глядела сквозь Степана в пространство.

– Ты! – он подошел к ней вплотную и, блестя глазами, отрывисто говорил. – Попомнишь наши разговоры! Сейчас я тебя оставлю, но с завтрашнего дня твоя жизнь круто повернется! Не хочу при его духе здесь говорить, что я о тебе думаю, потом поговорим!

Он вытащил из кармана пачку долларов и бросил на стол.

– Это тебе на расходы. Он просил передать. Заботился, дурак, о стерве! – он сказал это, почему‑то волнуясь, а потом печально добавил. – Зачем же ты спала с этим врачом? Думала, поможет? Или уже невмоготу было? Ты даже с… умудрилась в ночь смерти его переспать!

Степан сдержался, чтобы не выругаться и, едва не толкнув Полину, выбежал из квартиры.

Полина схватилась за голову и села на пол. Она выкручивала волосы с силой, заворачивая их на пальцы.

У нее вдруг словно пелена с глаз упала.

Значит, Павел все знал.

Она вспомнила, как лежала с этим врачом, от которого тошнотворно пахло одеколоном. Она ложилась с ним, сама толком не понимая зачем.

То ли чтобы он спас Павла. То ли и вправду – измученная женская природа кинула ее с размаха к первому встречному. То ли все вместе подействовало, да и сошлось на том враче.

Она только надеялась, что этой связью помогает мужу, как бы поддерживает иллюзию нормальной жизни. И видела всегда только Павла, хотя лежал на ней душный и потный врач. Она попусту растрачивала себя на эту ненужную связь, бездумно подставляя грудь чужим поцелуям.

Но сейчас, как только об этом напомнил Степан, Полина неожиданно для себя осознала, что убила мужа сама, жестокой своей женской жаждой любви, страсти и наслаждения, пытаясь оправдать деяние это спасением жизни мужа…

Пространство комнаты стало наполняться друзьями и родственниками. Кто‑то подходил к Полине, что‑то говорил ей, она не слышала, как будто отключила слух.

Все плыло перед глазами и дергалось, как круги по воде от брошенного камешка.

Ноги сами понесли ее в ванную. Она заперлась, включила воду…

Раздевшись, Полина залезла под душ…

Вымывшись, она оделась, как следует накрасилась и вышла из ванной…

Плавной кошачьей походкой направилась в комнату и села за стол.

И слух к ней вернулся, и зрение: заметила, как смотрит на нее малознакомый молодой человек в атласном синем костюме. Его взгляд словно щекотал Полину, и это ощущение не было неприятным.

Она поправила левой рукой свои черные локоны, потом положила ладонь на запястье правой руки, ласково подмигнув юноше.

Большего сделать обстановка не позволяла. Нужно было выдержать небольшую паузу…

День рождения начинался…