ПОСМОТРИ ВОКРУГ

 

— Да будет так, — сказал я. — Я видел собственные мысли в действии.

Должно быть, я произнес эти слова с мрачным видом, потому что на лице Альберта отразилось сочувствие.

— Я знаю, — проговорил он. — Тяжело узнать, что каждая наша мысль принимает форму, которой приходится в конце концов противостоять.

— Ты тоже через это прошел? Он кивнул.

— Все проходят.

— Перед тобой промелькнула вся твоя жизнь? — спросил я. — С конца до начала?

— Не так быстро, как твоя, потому что я умер от длительной болезни, — ответил он. — А у тебя это произошло не так быстро, как, скажем, у тонущего человека. Его уход из жизни настолько стремителен, что подсознательная память выплескивает свое содержимое за несколько мгновений — и все впечатления высвобождаются почти одновременно.

— А когда это произошло во второй раз? — спросил я. — В первый раз было не так уж плохо: я лишь наблюдал. Во второй раз я вновь переживал каждый момент.

— Только в сознании, — пояснил он. — На самом деле этого не происходило.

— А казалось, что да.

— Да, это представляется вполне реальным, — согласился он.

— И болезненным.

— Даже более, чем изначально, — сказал он, — ибо у тебя не было физического тела, чтобы притупить боль твоей повторно пережитой жизни. Это время, когда мужчины и женщины познают, кто они такие на самом деле. Время очищения.

Пока он говорил, я смотрел в потолок. При последних словах я с удивлением повернул к нему лицо.

— Не это ли католики называют чистилищем?

— По существу, да. — Он кивнул. — Период, в течение которого каждая душа самоочищается, осознавая прошлые дела и признавая ошибки.

— Осознавая, — повторил я. — Так значит, не существует оценок и приговоров извне?

— Разве может быть порицание более суровое, чем самоосуждение, когда притворство более невозможно? — спросил Альберт.

Отвернувшись от него, я выглянул в окно, за которым открывался сельский пейзаж. Его красота еще более обостряла воспоминания о моих проступках, особенно касающихся Энн.

— Кто-нибудь бывает счастлив от того, что пережил повторно? — спросил я.

— Сомневаюсь, — ответил он. — Не важно, что это за человек, уверен, что каждый найдет у себя промахи.

Опустив руку, я принялся гладить голову Кэти. Если бы не мои воспоминания, момент был бы чудесным: красивый дом, изумительный пейзаж, сидящий напротив меня Альберт, теплая голова собаки у меня под рукой.

Но воспоминания не покидали меня.

— Если бы я только сделал больше для Энн, — сказал я. — Для детей, семьи, друзей.

— Это справедливо почти для каждого, Крис, — заметил Альберт. — Мы все могли бы сделать больше.

— А сейчас слишком поздно.

— Не так уж все плохо, — возразил он. — В твоих чувствах отчасти выражается неудовлетворенность тем, что ты не смог оценить свою жизнь так полно, как должен был.

Я снова взглянул на него.

— Не уверен, что понял тебя.

— Тебя удержали от этого скорбь твоей жены и твоя тревога за нее, — объяснил он, понимающе улыбнувшись. — Найди утешение в своих чувствах, Крис. Это значит, что ты действительно обеспокоен ее благополучием. Будь это не так, ты не ощущал бы ничего подобного.

— Хотелось бы мне хоть что-то изменить, — промолвил я.

Альберт поднялся.

— Поговорим об этом позже, — сказал он. — Поспи сейчас — и, пока еще не придумал, что делать дальше, оставайся у меня. Места много, и я с удовольствием тебя приглашаю.

Я поблагодарил его, а он наклонился и сжал мое плечо.

— Сейчас я уйду. Кэти составит тебе компанию. Подумай обо мне, когда проснешься, и я появлюсь.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и вышел из кабинета. Я уставился на дверной проем, в котором он исчез. «Альберт, — подумал я. — Кузен Бадди. Умер в тысяча девятьсот сороковом. Сердечный приступ. Живет в этом доме». В голове никак не укладывалось, что все это происходит на самом деле.

Я посмотрел на Кэти, лежащую на полу у дивана.

— Кэти, старушка Кэти, — молвил я.

Она дважды вильнула хвостом. Я вспомнил наши безудержные слезы в тот день, когда мы оставили ее у ветеринара. И вот сейчас она была здесь, живая, поглядывая на меня блестящими глазами.

Я со вздохом оглядел комнату. Она тоже выглядела вполне реальной. Я с улыбкой вспомнил французскую провинциальную комнату в фильме Кубрика «Космическая одиссея, 2001». Может, меня захватили пришельцы? При этой мысли я хохотнул.

Потом я заметил, что в комнате нет зеркала, и припомнил, что во всем доме я не видел ни одного зеркала. «Тени Дракулы», — подумал я, веселясь в душе. Вампиры здесь? Я снова не удержался от смешка. Как провести разделительную черту между воображением и реальностью?

К примеру, показалось ли мне это, или свет в комнате действительно начал меркнуть?

 

Мы с Энн были в Национальном парке секвой. Рука об руку шли мы под гигантскими деревьями с красной корой. Я чувствовал ее пальцы, переплетенные с моими, слышал похрустывание подошв по ковру из сухих игл, вдыхал теплый, душистый аромат древесной коры. Мы не разговаривали, просто шли бок о бок в окружении красот природы, прогуливаясь перед обедом.

Минут через двадцать мы подошли к поваленному стволу и уселись на нем. Энн устало вздохнула. Я обнял ее, и она ко мне прислонилась.

— Устала? — спросил я.

— Немного. — Она улыбнулась. — Сейчас передохну.

Эта поездка потребовала от нас усилий, но доставила и много удовольствия. Мы затащили взятый напрокат трейлер вверх по крутому холму до парка, причем наш пикап «Рамблер» дважды перегревался. Установили палатку с шестью раскладушками внутри. Сложили все припасы в деревянный ящик, чтобы не добрались медведи. У нас был с собой фонарь Колемана, но не было печки, так что огонь разводили под жаровней, взятой в палаточном лагере. И самое сложное, приходилось раз в день греть воду для стирки ползунков Йена; в то время ему было только полтора года. Наш лагерь напоминал прачечную: повсюду на веревках висела детская одежда.

— Лучше не оставлять их надолго, — сказала Энн, после того как мы немного передохнули.

Соседка по лагерю предложила присмотреть за детьми, но мы не хотели ее обременять, поскольку самой старшей, Луизе, было только девять, Ричарду шесть с половиной, Мэри не исполнилось и четырех и даже Кэти, наша сторожевая собака, еще не вышла из щенячьего возраста.

— Мы скоро вернемся, — сказал я. Поцеловав жену в слегка влажный висок, я крепко ее обнял. — Побудем еще несколько минут. — Я улыбнулся. — Здесь красиво, правда?

— Замечательно. — Она кивнула. — Я сплю здесь лучше, чем дома.

— Знаю.

За два года до этого у Энн произошел нервный срыв; она уже полтора года находилась под наблюдением. Это было первое большое путешествие, предпринятое нами со времени ее болезни, — по настоянию ее психоаналитика.

— Как твой желудок? — спросил я.

— О… уже лучше.

Ответ прозвучал неубедительно. У нее были проблемы с желудком еще с тех пор, как мы впервые встретились. До чего же я был беспечным, чтобы не понять, что это означает нечто серьезное. Со времени нервного срыва ее состояние улучшилось, но все же она не была полностью здорова. Как сказал ей психоаналитик, чем глубже спрятано недомогание, тем сильнее оно проникает в организм. Вот и ее пищеварительная система что-то прятала.

— Может, скоро мы сможем купить кэмпер*[4], — сказал я; она предложила это утром. — Тогда будет намного проще готовить пищу. И это облегчит походную жизнь.

— Знаю, но они такие дорогие, — сказала она. — А я и так слишком дорого стою.

— Теперь, когда я пишу для телевидения, смогу зарабатывать больше, — пообещал я.

Она сжала мою руку.

— Знаю, сможешь. — Она поднесла мою руку к губам и поцеловала ее. — Палатка вполне подходит, — сказала она. — Ничего не имею против.

Вздохнув, она подняла глаза вверх, на пронизанную солнечными лучами листву красных деревьев высоко над головой.

— Я могла бы здесь остаться навсегда, — пробормотала она.

— Ты могла бы стать лесником, — сказал я.

— А я хотела быть лесником, — поведала она. — Когда была маленькой.

— Правда? — Эта мысль вызвала у меня улыбку. — Лесник Энни.

— Это представлялось чудесным способом скрыться, — сказала она.

Любимая. Я крепко прижал ее к себе. От многого ей надо было бы скрыться.

— Что ж. — Она встала. — Нам лучше отправиться назад, шеф.

— Верно. — Я кивнул, вставая. — Дорожка петляет, не обязательно возвращаться тем же путем.

— Хорошо. — Она с улыбкой взяла меня за руку. — Тогда пошли.

Мы отправились в путь.

— Ты рад, что приехал сюда? — спросила она.

— Угу; здесь так красиво, — ответил я. Поначалу я сомневался, стоит ли брать в поход четырех маленьких детей. Но в детстве я никогда не бывал в таких поездках, так что не с чем было сравнивать. — Думаю, у нас здорово получается, — сказал я.

Тогда я этого не знал, но намерение Энн отправиться в путешествие, вопреки ее сомнениям по поводу того, стоит ли пробовать что-то новое в период душевного стресса, было вызвано желанием открыть новый чудесный мир не только для нас, но и для детей.

Тем временем мы подошли к месту, где дорожка разделялась на две. В начале правой тропинки висел знак, предупреждающий туристов о том, что сюда идти не следует.

Энн посмотрела на меня с тем самым, присущим ей выражением «маленькой проказницы».

— Пойдем сюда, — сказала она, потащив меня к тропинке справа.

— Но сюда нельзя, — возразил я, желая играть по правилам.

— Пошли, — настаивала она.

— Хочешь, чтобы нам на головы рухнуло подгнившее дерево? — припугнул я ее.

— Мы убежим, если оно начнет падать, — сказала она.

— Ох… — Я запричитал, качая головой. — Мисс Энни, вы плохая, — сказал я, изображая Хэтти Макдэниел в роли Мамушки из «Унесенных ветром».

— Ага.

Она согласно кивнула и повела меня к дорожке справа.

— Плохое оправдание для лесника, — заметил я.

Несколько мгновений спустя мы оказались на наклонном участке скалы, спускающемся к краю утеса, который был от нас всего ярдах в пятнадцати.

— Видишь? — сказал я ей, стараясь не улыбаться.

— Хорошо, тогда вернемся, — согласилась она, подавив улыбку. — По крайней мере, теперь мы знаем, почему нельзя было сюда идти.

Я посмотрел на нее с притворной суровостью.

— Ты всегда приводишь меня туда, куда идти не следует, — сказал я.

Она кивнула с довольным видом.

— В этом моя обязанность — делать твою жизнь увлекательной.

Мы стали перебираться через вершину ската, направляясь в сторону другой тропинки. Поверхность скалы была скользкой от слоя сухих игл, и мы шли друг за другом, я — сзади.

Энн прошла лишь несколько ярдов, когда вдруг оступилась и упала на левый бок. Я бросился к ней и тоже поскользнулся. Пытался встать, но не мог. Меня разбирал смех.

— Крис.

Ее встревоженный голос заставил меня быстро взглянуть в ее сторону. Она стала скользить вниз по скату, и каждая попытка остановиться приводила к тому, что она сдвигалась еще дальше вниз.

— Не шевелись, — сказал я. Мое сердце вдруг сильно забилось. — Раскинь пошире руки и ноги.

— Крис… — Голос ее задрожал. Она старалась делать, как я говорил, но соскальзывала все дальше. — О Господи, — в испуге бормотала она.

— Замри, — велел я ей.

Она послушалась и почти перестала соскальзывать. Я неуклюже поднялся на ноги. Мне было не дотянуться до нее. А попытайся я подползти к ней, мы оба заскользили бы к краю.

Я снова поскользнулся и упал на одно колено, зашипев от боли. Потом осторожно подполз к верху ската, на ходу разговаривая.

— Не двигайся сейчас, просто не двигайся, — говорил я. — Все будет хорошо. Не бойся.

И вдруг все вернулось опять. Это уже когда-то было. Я мгновенно испытал облегчение. Я найду упавшую ветку, протяну ей вниз и вытащу ее на безопасное место. А потом обниму, расцелую, и она…

— Крис!

Ее крик заставил меня вздрогнуть. Пораженный ужасом, я смотрел, как она соскальзывает к краю.

В панике позабыв обо всем, я нырнул вниз по скату, устремившись к ней и вглядываясь в ее побелевшее от ужаса лицо.

— Крис, спаси меня, — молила она. — Спаси меня. Пожалуйста, Крис!

Я в ужасе закричал, когда она, оказавшись на краю, пропала из виду. Послышался жуткий крик.

— Энн! — истошно завопил я.

Я резко проснулся с сильно бьющимся сердцем, быстро поднялся и огляделся по сторонам.

У дивана стояла Кэти, помахивая хвостом и поглядывая на меня с выражением, я бы сказал, озабоченности. Я положил руку ей на голову.

— Ладно, ладно, — пробормотал я. — Сон. Мне приснился сон.

Почему-то мне показалось, она поняла мои слова. Я приложил к груди правую ладонь и почувствовал тяжелые удары сердца. «Почему мне приснился этот сон? — недоумевал я. — И почему он окончился совсем не так, как было в действительности?» Вопрос не давал мне покоя, и я огляделся по сторонам, потом позвал Альберта по имени.

Я вздрогнул от неожиданности, когда он в тот же миг — да, Роберт, именно в тот же миг вошел в комнату. Он улыбнулся, видя мою реакцию, потом, присмотревшись, понял, что я чем-то встревожен, и спросил, в чем дело.

Я рассказал ему о сне и спросил, что это может значить.

— Возможно, это был какой-то символический «след», — сказал он.

— Надеюсь, больше не осталось, — содрогаясь, проговорил я.

— Это пройдет, — уверил он меня. Вспомнив, как стояла около меня Кэти во время пробуждения, я сказал об этом Альберту.

— У меня было странное ощущение, что она понимает мои слова и чувства, — сказал я.

— Здесь существует такое понимание, — откликнулся он, наклоняясь и гладя ее по голове. — Правда, Кэти?

Она помахала хвостом, глядя ему в глаза. Я выдавил из себя улыбку.

— Когда ты сказал: «подумай обо мне, и я приду», ты не шутил.

Он с улыбкой выпрямился.

— Здесь так и бывает, — согласился он. — Когда хочешь кого-то увидеть, стоит лишь подумать о нем, и этот человек появится. Разумеется, если он этого хочет — как я хотел быть с тобой. Ведь у нас с тобой всегда было родство душ. Даже если нас разделяли годы, мы были, так сказать, на одной волне.

Я в изумлении заморгал.

— Повтори это! — попросил я.

Он повторил, и у меня челюсть отвисла, не сомневаюсь.

— У тебя губы не шевелятся, — вымолвил я. Он рассмеялся при виде моего лица.

— Как получилось, что я не замечал этого раньше?

— Я раньше так не делал, — признался он. Его губы не двигались. Ошеломленный, я уставился на него.

— Как же я могу слышать твой голос, если ты не разговариваешь?

— Так же, как я слышу твой.

— Мои губы тоже не шевелятся?

— Мы общаемся через сознание, — ответил он.

— Невероятно, — сказал я. Подумал, что сказал.

— По сути дела, здесь довольно сложно разговаривать вслух, — услышал я его голос. — Но большинство вновь прибывших некоторое время не осознают, что не пользуются голосами.

— Невероятно, — повторил я.

— Но как эффективно, — сказал он. — Язык — скорее барьер для понимания, нежели содействие. Кроме того, посредством мысли мы в состоянии общаться на любом языке без переводчика. И еще, мы не ограничены словами и предложениями. Качество общения улучшается благодаря вспышкам чистой мысли.

— А теперь, — продолжал он, — поскольку я носил этот костюм, тебя не удивит мой внешний вид. Если не возражаешь, я вернусь к своему естественному одеянию.

Я понятия не имел, что он хочет этим сказать.

— Хорошо? — спросил он.

— Конечно, — сказал я. — Не знаю, что…

Вероятно, это произошло, пока я моргал. На Альберте больше не было белой рубашки и брюк. Вместо этого на нем появилась мантия, цвет которой гармонировал с окружавшим его сиянием. Длиной до пят, она свисала красивыми складками и была перехвачена в талии золотым пояском. Я заметил, что Альберт босой.

— Ну вот, — сказал он. — Так мне гораздо удобнее. Я уставился на него — боюсь, несколько невежливо.

— Мне тоже придется носить такое? — спросил я.

— Вовсе нет, — сказал он. Не знаю, что было написано у меня на лице, но мой вид явно его развеселил. — Выбор за тобой. Что пожелаешь.

Я оглядел себя. Признаюсь, немного странно было увидеть ту же одежду, что была на мне в день аварии. И все же я не представлял себя в мантии. Она казалась мне чересчур «божественной».

— А теперь, — молвил Альберт, — возможно, тебе захочется получить более полное представление о том, где ты находишься.