Звездолет

 

Зима приходит неожиданно. Ложишься спать осенью, а просыпаешься уже зимой.

За окном идет снег, все стало белым.

– Ники, тебе вчера звонил какой‑то мальчик, – сообщила мама, вбегая в кухню с расческой в руке. – Забыла сказать.

Аполлон Петров оказался настырным. Так и бегает за мной с того несчастного свидания, которое и не свидание вовсе, а так – горчичник для моего измученного жаром сердца.

Я грею руки о чашку какао, жадно вдыхаю его аромат, руки, ноги покрылись гусиной кожей. Маечка на мне не по сезону. Хочется спать. Зимой и летом одним цветом (кто еще не знает?) – моя ненависть.

Раньше Тоша всегда заходил за мной. И мы успевали вместе что‑нибудь съесть, например, яичницу с жареной колбасой, поджаренный на сливочном масле хлеб, а еще посмотреть по телику какой‑нибудь мультик.

У природы нет плохой погоды – так и было, пока в моей жизни существовал Антон.

– Как твои подготовительные курсы? – спросила мама, быстро работая ложкой в стаканчике с йогуртом.

– Нормально.

Математика не мой конек. Мне всегда с ней помогал Тоша. Ни одна училка не могла объяснить лучше, чем он. Уроки мы делали вместе, так быстрее и интереснее. Пока я русский, он математику, пока я литературу, он физику. Разделение труда – это вообще весьма правильно. Хотя наши мамы не очень одобряли. Тетя Оля всегда спрашивала: «А в институт как поступать будете? Скажете комиссии: „Ой, извините, а ответ на этот вопрос я не знаю, но знает мой друг/подруга?“»

Мы хотели пойти в один институт. У нас и в мыслях не было разлучаться из‑за такой ерунды, как высшее образование. Даже не думали о том, кем собираемся стать. Кем‑нибудь, главное – вместе.

– Одевайся сегодня теплее, – напутствовала мама.

– Хорошо.

Мама приоделась, вчера прическу себе сделала, а надушилась‑то, надушилась. Последнее время она вообще не злится и вечно улыбается. Меня, несчастную, это слегка раздражает. Ее энтузиазм бьет ключом, в то время как мой собственный пересох, точно родник в Африке.

– Ники, не кисни дома, сходи куда‑нибудь, – посоветовала мама из прихожей. Ее голова показалась в дверном проеме. – А что за мальчик? Хороший?

– Не знаю, – проворчала я. Ненавижу обсуждать мальчиков. В воздухе витает вопрос об Антоне, только ни я, ни мама не заговорим на эту тему. Негласно она у нас под запретом.

– Ну как не знаешь? – обиделась мама. – Не знаешь, кто тебе звонит?

– А для кого ты надушилась? – посмотрела я на нее через плечо.

Улыбка исчезла с ее лица, и я пожалела.

Чудная доченька получилась. Да уж, лучше бы молчала.

– До вечера, – попрощалась мама.

Я допила какао, вытянула перед собой руки, уронила на них голову и закрыла глаза. Только под веками почему‑то не темно, а белым‑бело, и кажется, я даже вижу тени снежинок.

Зима – это чудесно. Мы с Антоном всегда с нетерпением ждали первого снега. А как только он выпадал, звонили друг другу и кричали в трубку: «Ты видел?», «А ты видела?», и так по три‑четыре раза, пока не убедимся, что и он, и я действительно видим.

Наши мамы посмеивались, а мы бежали на улицу, падали на первый снег, кидались им друг в друга и даже пробовали на вкус. А еще зимой я впервые приревновала Тошу к другой девочке…

 

Когда мы учились в пятом классе (четвертый мы, естественно, перепрыгнули), в школе открылась лыжная секция, куда могли записаться все желающие. Вот мы с Антоном и записались. Два раза в неделю следовало ездить на базу за город и там кататься на лыжах.

Мне нравились электрички. Может, потому, что я на них редко ездила? Но всякий раз, когда мы стояли на платформе, а впереди вспыхивал яркий свет, раздавался гудок и подъезжала зеленая электричка, мое сердце начинало учащенно биться. Мне казалось, будто происходит что‑то мистическое, словно электричка, как звездолет, может перенести в другой мир.

И в самом деле, когда через десяток станций двери электрички открывались, мы оказывались в другом мире – снежном царстве. Повсюду лес, деревянные домики, засыпанные снегом, горы и пригорки, тропинки. Воздух свежий‑свежий, и его так много, кажется, можно задохнуться.

На лыжах мы с Тошей быстро научились кататься, но нам все равно больше нравилось на санках, правда, на той базе санок не выдавали.

Стояла середина января, мы уже изучили все маршруты, и нам позволяли ездить без инструктора.

На очередном спуске я завалилась набок, а Антон молодцом – не упал. Пока я барахталась в снегу, с горы съехала юная лыжница, одетая в красный костюм, и остановилась возле Тоши.

– Катаетесь? – запросто начала она разговор.

– Падаем, – весело глядя на меня – снеговика, – ответил он.

Девчонка оперлась одной рукой на палку, а другую, в массивной красной перчатке, протянула ему и сказала:

– Ира.

В ее голосе звучала такая уверенность, что мне даже завидно стало.

А Антон смутился, неловко пожал ей руку, представился сам и представил меня.

Мне хотелось поскорее убраться подальше от этой Иры, но она, как назло, предложила:

– Давайте вместе кататься? А то я тут ни с кем не знакома, как‑то скучно.

Мы переглянулись и ничего не ответили. Лихая лыжница сама все за нас решила и скомандовала:

– Тогда вперед?! Я знаю тут один классный маршрут!

Я еще подумала: «А сказала, в первый раз!»

Маршрут оказался жутким, я падала на каждом шагу, Антон еще ничего, держал марку. Мне даже показалось, он стесняется перед Иркой. Она действительно здорово каталась, в каждом движении сквозила уверенность, а в голосе слышалась снисходительность к нам – неумехам. Впрочем, главной неумехой была я. Антон Ирке понравился, я сразу поняла. Она делала ему комплименты.

– Ты правильно держишь палки, как профессионал! – сказала она.

– А Вероника? – спросил Тоша.

– Не совсем.

Не прошло и десяти минут, как снова:

– Антон, ты классно съехал с этой горы, большинство падают! – И посмотрела на меня, как на типичную представительницу большинства.

Я тогда чуть не расплакалась. Как чучело в снегу стояла перед ними.

На все Иркины похвалы Тоша краснел и отводил глаза, а у меня внутри становилось гадко‑гадко, как будто жабу, помазанную горчицей, лизнула.

И домой мы ехали вместе с Иркой. Электричка в тот раз совсем не показалась мне волшебной, стук колес нервировал, от качки подташнивало, я никак не могла согреться.

Наша новая знакомая сказала:

– Ник, ты какая‑то зеленая.

Мне хотелось крикнуть, чтобы она не смела меня называть «Ник», потому что так звал меня только Тоша. Но я промолчала и отвернулась к окну.

Ирка рассказывала, что раньше занималась на другой лыжной базе, предлагала как‑нибудь съездить туда вместе.

Я бы в жизни не поехала! Однако она и не меня, по большому счету, приглашала.

Когда же мы наконец вышли на нашей станции – новой знакомой, к счастью, оказалось, нужно было ехать дальше, – я сказала Антону:

– Знаешь, я больше не стану ездить на базу. У меня что‑то плохо получается с лыжами.

Тоша огорчился и возразил:

– А мне кажется, у тебя отлично получается.

Мы некоторое время шли молча, а потом он заявил:

– Тогда и я не буду ездить.

– Ты же договорился с Ирой на послезавтра… – Голос у меня дрожал от холода и еле сдерживаемых слез. – Тебе она понравилась?

Я ругала себя за то, что спросила. Все и так было ясно, конечно, понравилась. Мне самой бы понравилась, не отнимай она у меня Антона.

А Тоша сказал:

– Не‑а, не очень, какая‑то задавака!

Я недоверчиво посмотрела на него:

– Правда?

Он закивал:

– Ага! Давай лучше попросим у мам, чтоб купили нам лыжи, и будем в нашем парке кататься?

Мне хотелось его расцеловать – таким хорошим он мне показался.

Антон обнял меня за плечи и, хитро сверкая глазами, сообщил:

– У меня дома есть половина шарлотки с яблоками и кассета с ужастиком. Пошли?

 

Первым снегом по пути в школу полюбоваться я не успела – опаздывала. Зато после уроков шла медленно‑медленно и наслаждалась.

Совсем некстати из школы выбежал Петров и помчался за мной, выкрикивая на бегу мое имя. Ей‑богу, парни такие смешные, когда чего‑то сильно хотят. Вот и Аполлон наш местный совсем голову потерял, не стыдится выставлять себя на посмешище. Неужели влюбился? Этого еще не хватало!

– Вероника, я хочу поговорить! – выпалил парень.

Мне уже нехорошо, в горле ком, сердце неприятно сжалось, но не от радостного предвкушения, а от жалости.

Не хочу никому делать больно, я слишком много знаю о любви, чтобы с кем‑то играть в нее не по правилам.

– Ну подожди же ты, – Леха схватил меня за руку.

Ощущаю себя неловко, хочется вырвать ладонь и бежать прочь, только бы не видеть взволнованную улыбку и нежную тоску в глазах.

Его чувства не настоящие, он ничего обо мне не знает, кроме одного – по какой‑то причине я в него не влюблена. Аполлону все слишком легко дается, девчонки к нему слетаются как мотыльки на свет, я же досадное исключение из правил. Но он, конечно, может и не догадываться, что это не любовь, а всего лишь уязвленное самолюбие.

– Сходим куда‑нибудь сегодня? – предложил Леха, не выпуская моей руки.

– Нет, прости, у меня курсы.

– А как насчет завтра?

– Не получится.

Любопытные ребята из школы глазеют на нас. Среди них несколько моих подружек. Когда я на очередной девичник притащила фотки Петрова, меня чуть ли не на руках носили. А потом Леха стал уделять мне много внимания, и подружки начали завидовать. Они хоть и стараются этого не показывать, но наши отношения стали натянутыми. Не со всеми, все‑таки у меня их двенадцать штук, напряг только с самыми влюбленными в нашего Аполлона.

Я высвободила свою руку и пошла, пояснив:

– Я опаздываю.

– Мы могли бы… – начал он, я оборвала:

– Нет‑нет, прости. Мне жаль.

– У тебя есть парень? – озадаченно спросил Леха, неотступно следуя за мной.

– Нет.

Петров нервно засмеялся и, заглянув мне в глаза, процитировал строки старой песни:

– «Или я хорош слишком для тебя, или, может, ты слишком скромная?»[3]

Я не сдержалась, улыбнулась. Искренне. А он красивый, правда. Я была бы счастлива посмотреть на него другими глазами…

Но, наверное, мне суждено в каждом искать то, чего никогда не найду.

– Я не принимаю отказов, – подмигнул мне Леха.

– А я редко меняю свои решения, – предупредила я.

– Мы идеальная пара! – Он остановился и самодовольно заявил: – Скоро ты это поймешь!

Я оглянулась:

– Если пойму, сообщу тебе!

Что бы он знал об идеальных парах?! Ровным счетом ничего. А я видела одну…