Литературные обработки легенды о Фаусте

Литературные обработки легенды о Фаусте. В 1587 году во Франкфурде выходит книга для народа История доктора Иоганна Фауста, прославленного волшебника и чернокнижника, повествующая о том, как он договорился с чертом на определённый срок и какие за это время он видел, испытал и сам натворил необычайные приключения, пока не получил наконец воздаяния по заслугам.

Составлено большей частью по его собственным сохранившимся записям как устрашающий пример и поучительное предостережение для всех высокомерных, суемудрых и безбожных людей, в которой автор, некий Иоганн Шписс, осуждает Фаустово неверие и языческую жизнь.

Ревностный лютеранин, Шписс хотел показать на примере Фауста, к каким пагубным последствиям приводит людская самонадеянность, предпочитающая пытливую науку смиренной созерцательной вере. Наука бессильна проникнуть в великие тайны мироздания, утверждал автор этой книги, и если доктору Фаусту все же удалось завладеть утраченными античными рукописями или вызвать ко двору Карла V легендарную Елену, прекраснейшую из женщин древней Эллады, то только с помощью черта, с которым он вступил в греховную и богомерзкую сделку за беспримерные удачи здесь, на земле, он заплатит вечными муками ада Так учил Иоганн Шписс. Однако его благочестивый труд не только не лишил доктора Фауста былой популярности, но даже приумножил ее. В народных массах - при всем их вековом бесправии и забитости - всегда жила вера в конечное торжество народа и его героев над всеми враждебными силами.

Пренебрегая плоскими морально-религиозными разглагольствованиями Шписса, народ восхищался победами Фауста над строптивой природой, страшный же конец героя не слишком пугал его. Читателем, в основном городским ремесленником, молчаливо допускалось, что такой молодец, как этот легендарный доктор, перехитрит и самого черта подобно тому как русский Петрушка перехитрил лекаря, попа, полицейского, нечистую силу и даже смерть. Такова же, примерно, судьба и второй книги о докторе Фаусте, вышедшей в 1599 году. Как ни вяло было ученое перо достопочтенного Генриха Видмана, как ни перегружена была его книга осудительными цитатами из библии и отцов церкви, она все же быстро завоевала широкий круг читателей, так как в ней содержался ряд новых, не вошедших в повествование Шписса, преданий о славном чернокнижнике.

Через два с половиной столетия Генрих Гейне писал Как исторический, так и легендарный Фауст был одним из тех гуманистов, которые с энтузиазмом распространяли в Германии наследство Древней Греции - науку и искусство 3. Именно книга Видмана сокращенная в 1674 году Нюрнбергским врачом Пфицером, а позднее, в 1725 году, еще одним безыменным издателем и легла в основу бесчисленных лубочных книжек о докторе Иоганне Фаусте.

В народных преданиях и первых литературных обработках этих преданий Фауст олицетворял дерзкую любознательность ученого, неукротимое стремление к власти над сокровенными тайнами природы и смелое требование земного счастья взамен райского блаженства на небесах.

С точки зрения господствующей религиозной морали все это, разумеется, было греховным, безбожным. И поэтому история Фауста - это история связи гордого человека с нечистой силой.

Католические монахи и лютеранские пасторы всячески обличали его, старались доказывать, что он был жалким, несчастным шарлатаном, погиб мучительной смертью и обречён на вечные муки в аду. Но вопреки этому народная молва приписывала ему сверхъестественные подвиги, блестящие победы в спорах и стычках с врагами, счастье в любви И хотя все предания также начинались с того, что Фауст вступил в сговор с дьяволом, во многих случаях неведомые авторы склонны были скорее сочувствовать герою и восторженно любоваться им, чем осуждать его и проклинать.

Именно эти особенности легенды вдохновили одного из предшественников Шекспира, замечательного английского драматурга Кристофера Марло, который написал Трагическую историю доктора Фауста 1588 . Главный герой трагедии, учёный, которому все его знания и умствования не дали удовлетворения, продаёт свою душу черту, чтобы с его помощью познать все науки и искусства, все сокровища и наслаждения мира, чтобы с его помощью почувствовать себя хоть на время Богом. Все это сбывается, поскольку оно во власти черта.

Фауст странствует с ним по свету, делается волшебником, имеющим власть над живым и мертвым, познает все земные радости, попадает ко двору герцога, где он вызывает мертвецов и покоряет сердце государыни, и, наконец, пресыщенный всем этим и всё же неудовлетворённый, он чувствует раскаяние и с горячей молитвой обращается к Богу. В этот решительный миг черт приводит к нему Елену. Опьяненный ее красотой, Фауст забывает все благочестивые покаянные мысли, бросается к ней и обнимает ее. Но в его объятиях она превращается в фурию, а Фауст, обманувшись и в земных наслаждениях, и в небесном блаженстве, делается добычей ада. Свободолюбивый английский писатель, отвергавший мракобесие и тиранию, воплотил в этой драме идеологию гордого индивидуализма.

В отличие от наивной религиозной нравоучительности немецких народных книг английский драматург вложил в уста Мефистофеля суждения мудрого философа-скептика Не знает ад пределов.

Он в пространстве Не ограничен. Там, где мы там ад, И там, где ад там существуем мы. Перев. Л. Гинзбурга 4 Вопреки суждениям лютеранских богословов и моралистов, Марло объясняет поступки своего героя не его стремлением к беззаботному языческому эпикурейству и легкой наживе, а неутолимой жаждой знания. Тем самым Марло первый не столько облагородил народную легенду как выражаются некоторые литературоведы, сколько возвратил этому народному вымыслу его былое идейное значение, затемненное книжками узколобых попов.

Пьеса Марло и другие литературные и фольклорные произведения, в которых рассказы из немецких народных книг переплетались с фабулами ещё более старинных английских и немецких драматизированных легенд о договорах людей с чертями, стали источниками нескольких пьес о Фаусте. И ставили английские бродячие труппы, странствовавшие по Европе в XVII веке Фауст стал неизменным героем кукольных театров, особенно популярных в Германии XVII - XVIII века. Гете писал в автобиографической повести, что впервые познакомился с Фаустом именно в кукольном театре.

Среди гуманистов эпохи позднего Возрождения существовали и иные, по сравнению с Марло, точки зрения на легенду о Фаусте. Если радикально мыслящий сторонник титанического стремления Марло раскрыл трагический аспект легенды, то гуманист бюргерской ориентации, консервативный Бен Джонсон в комедии Алхимик 1610 осветил ее комическую сторону.

Джонсон, один из виднейших английских гуманистов начала XVII века, является сторонником рационального объяснения мира. С этих позиций он осмеивает оккультные науки алхимию, астрологию, видя в них лишь средство дурачить суеверных и невежественных людей. В комедии Алхимик он, пользуясь сюжетом Эразма, создает великолепную сатирическую фигуру шарлатана Сатля, которая в тексте пьесы много раз сближается с легендарным Фаустом. В ходе действия Джонсон показывает механику плутовства Сатля, вызывающего духов, излечивающего от болезней, предсказывающего.

Подобно Фаусту, Сатль имеет своего фамулюса и свою Елену Прекрасную сообщницу с выразительным именем Долл Коммон, т. е. Всеобщая. Но, кроме шарлатанства, в деятельности Фауста Бен Джонсон видел и заблуждение, глупость. Эта сторона образа Фауста воплощена в персонаже Алхимика, носящем имя сэра Эпикура Маммона. Подобно Фаусту, он ищет магических путей овладения миром при помощи духов. Глупость питает эту веру в магию, а рождена она индивидуалистическими настроениями сэра Маммона, и в частности его эпикурейством. Это словечко в самом отрицательном смысле как и маммона, конечно несколько раз употреблено в народной книге о Фаусте с эпикуреизмом здесь связано представление об исключительной привязанности к земной жизни и плотским наслаждениям.

Именно таков в Алхимике сэр Эпикур Маммон. Интересно отметить также, что сэр Эпикур во многом является пародией на Фауста Марло. Там, где мечтаниям Фауста придан героический пафос, мечты сэра Эпикура безжалостно высмеиваются как беспочвенная наивная утопия.

Так, Фауст в первом акте трагедии Марло восклицает Велю открыть нездешнюю премудрость И тайны иноземных королей Германию укрыть стеной из бронзы И быстрый Рейн направить в Виттенберг Наполнить школы я велю шелками, В которые студенты облекутся 5 В Алхимике же над одураченным сэром Эпикуром насмехается Фейс Он ведь мыслил новый город Построить здесь рвом обнести его С серебряными берегами, где Рекой текли бы хогденские сливки, А в Мурфильде он по воскресным дням Кормил бы даром швеек и гонцов.6 Если Фауст выражает привязанность к посюстороннему миру и мечтает о том, что духи будут приносить ему золото, восточный жемчуг, чудесные и редкие плоды и царские яства ,7 то сэр Эпикур предается чудовищным фантазиям о чувственных удовольствиях, которые он будет изобретать.

Однако Джонсон, пародируя Фауста Марло и осуждая сэра Эпикура, не стоит на узко протестантской точке зрения и не проповедует недоверия ко всему телесному и мирскому. В его комедии победу одерживает некто Лавуит Тот, кто любит ум, который сам склонен к эпикуреизму, но лишенному чрезмерности и не связанному с порочным эгоизмом.

Джонсон, как и Марло, при всем различии их идейных позиций гуманисты Возрождения. Обоим чужд иррационализм европейских Фаустов, а в то же время не менее чуждо буржуазно- рационалистическое обожествление разума, ясно проглядывающее, например, уже у Бэкона - современника Джонсона который пишет в Новой Атлантиде Целью нашего общества является познание причин и скрытых сил всех вещей и расширение власти человека над природой, покуда все не станет для него возможным .8 И Марло, и Джонсон - каждый из них по-своему - видят меру стремления познать мир и осуществить свои личные желания.

За пределами этой меры - опасность, крушение, гибель. Всякая волюнтаристическая попытка насилия над природой и страшна и смешна одновременно, но прежде всего - иллюзорна.

Герой эпохи Ренессанса и Реформации как бы снова омолодился в эпоху Просвещения, Бури и Натиска. Образ Фауста привлек к себе внимание самого революционного писателя того времени, Лессинга, который, обращаясь к легенде о Фаусте, первый задумал окончить драму не низвержением героя в ад, а громким ликованием небесных полчищ во славу пытливого и ревностного искателя истины. Отважный просветитель хотел поэтически восславить победу человеческого разума над силами ада. Смерть помешала Лессингу закончить драму, и сохранился лишь небольшой её фрагмент.

Под влиянием Лессинга к теме Фауста обратились и молодые писатели. Пауль Вайдман опубликовал пьесу Иоганн Фауст 1775 . Якоб Ленц сочинил небольшой фарс в духе Аристофана, в котором изобразил встречу Фауста с Бахусом в аду 1774 . Один из литераторов Бури и Натиска Фридрих Мюллер, прозванный Живописец Мюллер, опубликовал в 1778 году ряд сцен незавершенной пьесы Жизнь Фауста. Его герой - типичный штюрмер буйный индивидуалист, безудержный в страстях, презирающий разум, лихой гуляка и озорник.

Максимилиан Клингер - друг Гете - был, так сказать, крёстным отцом движения пылких немецких сентименталистов. В 1773 году он написал драму Буря и натиск, и этот заголовок стал названием целого периода в истории немецкой культуры. Клингер опубликовал в 1791 году роман Жизнь, деяния и низвержение в ад Фауста, в котором, помимо всего прочего, Фаусту приписано изобретение книгопечатания. Многие страницы этой книги насыщены страстной антифеодальной сатирой, но вместе с тем она воплощает и мотивы горького разочарования, пессимистический отказ от некоторых идеалов Просвещения.

ФАУСТ ГЕТЕ О некоторых литературных источниках Фауста Гете говорил Что существует, то моё И всё едино, взял ли я это из жизни или из книги, важно только, правильно ли я это употребил Вот, например мой Мефистофель поёт песню, сочинённую Шекспиром а почему бы ему этого не делать? Зачем я должен был бы стараться придумывать свою песню, если шекспировская оказывается как раз подходящей и выражает то, что нужно? Вот и в экспозиции моего Фауста есть некоторое сходство с Книгой Иова. Это тоже правильно, и меня следует за это скорее похвалить, чем ругать разговор с Эккерманом 18.1.1825 года 9. В этих словах проявляется самодержавное величие гения, уверенного в неограниченных правах своей поэзии на то, что ей сродни.

В автобиографической книге Поэзия и правда Гете вспоминает, как его - молодого студента - увлекла пьеса о чернокнижнике, продавшем душу черту, которую он видел в кукольном театре.

Ведь я так же в ту пору много возился во всяческих науках и довольно скоро обнаружил их тщеславие. И я так же за многое принимался в жизни и в каждый раз возвращался всё более неудовлетворённый и измученный 10. Лирической поэмой в драматической форме назвал Фауста восхищенный Белинский. Это очень правильно, и трудно найти в мировой литературе другой пример такого сочетания, казалось бы, несовместимых элементов - драмы и лирики, сказочной фантастики и просветительской, критической мысли.

Действие Фауста основано на заранее данном традиционном сюжете поступки и речи действующих лиц также во многом определяются традиционном источником, созданы преданием. Но драматическая фабула и взаимодействие персонажей становятся живой, образной и словесной плотью лирического самовыражения поэта-мыслителя, поэта, который всегда и прежде всего был неуемным искателем сокровенного действительного смысла в жизни отдельного человека, в жизни народа и всего человечества.

И поэтому его лиризм, трагически неразрешимые, но плодотворные противоречия его мировосприятия и мировоззрения и неутолимая жажда деятельного слияния с окружающим миром так сказать, стремление к мировоздействию не могли ограничиться ни эпическим повествованием, ни призывной риторикой, а требовали живого, многопланового, непосредственно образного воплощения. Привлекшее Гете сказание о Фаусте старинный и очень популярный сюжет был знаком даже неграмотным, даже детям, посещавшим ярмарочные балаганы.

И Гете взял его так же уверенно и свободно, как древнегреческие трагики брали сюжеты из мифов или из поэм Гомера, как Шекспир брал фабулы для своих драм из популярных летописей, новелл и даже из пьес других авторов. В первом варианте, в так называемом Прафаусте 1770 - 1775 , ещё явственно ощутимы непосредственные влияния кукольного театра и народных книг. Они сказываются в содержании, в композиции и в языке в грубоватой прозе сцены в кабачке и преобладающем значении любовной интриги.

Многое из этого сохранилось и в окончательном тексте. В первоначальной рукописной редакции 1773 - 1775 годов Фауст Гете - мятежный индивидуалист, бурный гений, стремящийся к напряженному и страстному переживанию жизни, сверхчеловек, как называет его сам поэт. Отвлеченному, рассудочному книжному знанию Гете противопоставляет, в духе Бури и Натиска, непосредственное переживание творческой полноты бытия. За цветными стеклами готического кабинета средневекового ученого, с его колбами, ретортами и пыльными фолиантами, открывается цветущий мир природы, обещающий Фаусту душевное исцеление и удовлетворение всех его стремлений. Отсюда наиболее существенное отступление от содержания легенды в сцене заклинания Фауст у Гете вызывает не дьявола, а духа Земли, образ которого предваряет своим появлением выход Фауста в жизнь.

В Фаусте поэтический гений Гете и его могучая, пытливая мысль, расчленяющая мир и бесстрашно обобщающая конечный опыт ученого и поэта-созерцателя в художественных образах-символах, достигли того состояния, которое, по мнению Л. З. Копелева, лучше всего может охарактеризовать изобретённое Герценом очень хорошее, несправедливо забытое слово одействотворение.

Так, в первой части Фауста драматический лиризм Гете стал живой плотью сложного противоречивого, идейно-творческого опыта его поколения, его эпохи. Теперь время было иное, чем то, когда жил Фауст и когда он сделался героем сказания и драмы.

Поэтому и трагедия Фауста в восемнадцатом столетии должна была стать иной главное же, Гете окончил её не в восемнадцатом, а уже в девятнадцатом столетии. В этих двух моментах заключена, если можно так сказать, вся задача Фауста, которой теперь и предстоит развернуться перед нашими глазами. Это ещё раз заставляет нас вернуться к истории возникновения Фауста и вспомнить, что он в трёх различных наслоениях появлялся перед публикой в первый раз в 1790 г в собрании сочинений в виде отрывка во второй раз в 1808 г первая часть в том виде, как мы её знаем наконец, всё произведение целиком в 1832 г. Уже после смерти Гете во всём своём оконченном виде, содержавшем наряду с первой частью и более обширную по объёму вторую.

Мечты, и надежды, и разочарования просветителей мятежные порывы Бури и Натиска страстная, гордая и тревожная любовь к полузабытым преданиям национальной старины неудержимые и непоследовательние стремления к слиянию с живой народностью глубокая вера в силы разума и презрительное недоверие к плоской рассудочности, к умеренному здравому смыслу вдохновенное утверждение и насмешливое отрицание всё новые и новые непримиримо противоречивые попытки решить древний спор между отдельным человеком и обществом, его породившим, воспитавшим, кормящим и угнетающим Всё это так или иначе высказано непосредственно, либо воплощено в образах или событиях первой части Фауста. Она состояла из следующих шестнадцати сцен 1 Монолог Фауста, заклинание Духа Земли, разговор с Вагнером.

После этого следует большой пропуск и затем 2 Фауст и Мефистофель, сцена с учеником.

Далее 3 Погреб Ауэрбаха в Лейпциге. 4 Кухня ведьмы. 5 Улица. Фауст. Маргарита проходит мимо. Мефистофель. 6 В комнате Маргариты. 7 Прогулка Фауст и Мефистофель. 8 Дом соседки. 9 Улица. Фауст и Мефистофель. 10 Сад и беседка. 11 Гретхен за прялкой. 12 Сад Марты - Фауст исповедует свою веру. 13 У колодца. 14 Лес и пещера. 15 Перед образом Mater dolorosa О склони, многострадальная! 16 Собор Гретхен и злой дух. Этой сценой отрывок заканчивается, тогда как первоначальный набросок Фауста Urfaust уже содержал в себе сцену в тюрьме, но в прозе.

Таким образом трагедия Гретхен была в нём доведена до конца. ОБРАЗ ФАУСТА Драма Гете начинается так же, как и у Марло, большим монологом Фауста. Он содержит в себе экспозицию всей драмы, представляя нам Фауста в том положении и настроении, которые побуждают его совершить необычайный, сверхчеловеческий шаг, и делая таким образом понятным весь трагизм его жизни.

Уже в самых старинных обработках этой же темы были выставлены различные мотивы, побуждающие Фауста предаться черту жажда знания, жажда жизни, желание всё мочь, всё иметь и всем наслаждаться. И у Гёте первое слово принадлежит жажде знания. Фауст полон всякого знания и всякой премудрости, он основательно изучил науки четырёх факультетов, он умнее всех этих глупцов, сомнения его не мучат, и не перед чем он не останавливается в недоумении. Но счастья, удовлетворения это знание ему не дало. Поэтому он предался магии он надеется, что силою и устами духов ему откроются тайны мира, он познает внутреннейшую связь вещей и сможет созерцать действующее начало, первоисточник жизни - тогда ему не придётся более рыться в словах.

Так говорит ученый. Нетерпение знания заставляет его перескочить через все промежуточные звенья он хотел бы прямо проникнуть до всех глубин мировой жизни. Он хочет созерцать - ведь и сам Гёте был человеком такого созерцательного мышления, выражением и символом которого является магия.

Но уже в этих словах Фауста звучит и ещё нечто другое в них чувствуется жажда деятельности Я не тешу себя мыслью, что могу учить чему-нибуть, могу исправлять людей, обращать их на путь истинный. В них чувствуется также неудовлетворённость всем своим существованием с чисто внешней стороны Нет у меня никакого добра, ни золота, ни почета, ни славы земной. И непосредственно за этим следует озлобленное Ни одна собака не согласилась бы дольше так жить! 11 Горечь, затаённая злоба - вот каково настроение этого ученого, пользующегося общим уважением университетского профессора пусто, безрадостно и одиноко у него на душе. Но вдруг другой, более полный тон начинает звучать в его словах О если б ты, сребристый свет луны, в последний раз смотрел на эти муки! 12 Не пустота и одиночество, а страстная тоска, надежда даже слышится в этом возгласе, от него веет чем-то мягким, почти сентиментальным, напоминающим Вертеровское настроение.

И самая неудовлетворённость получает теперь иное содержание.

Не желание всё знать томит его он жалуется на неестественность своей жизни ученого, всего своего существования. То, что я знаю, не удовлетворяет меня говорил Фауст-ученый. Самое знание и исследование не удовлетворяет меня говорил этот новый Фауст. Отсюда и с внешней стороны тон и стиль меняются там настроение было желчное, озлобленное, поэтому и стиль был сухой, сжатый, лишенный вдохновения здесь чувствуется страстно пламенеющая душа, поэтому и от самых слов веет чем-то мягким, поэтичным и грустным.

Там, выражаясь философски, всё отрицательно, здесь - вполне положительно. И само решение отдаться изучению магии объясняется здесь иными побудительными причинами. Не на продолжение знания направлены теперь его помыслы нет, он хочет отбросить всякое знание и всякую науку! Ведь знание лишь бездушное слово, дым, тлен, голый остов и мертвечина, а Фауст ищет теперь блаженства, молодого, священного счастья жизни, силы и бодрости он хочет всё испытать, на всё отважиться, он хочет удовлетворения и для чувства, и для чувственности, он хочет жить всеми нервами, всеми фибрами души, всем сердцем, полной грудью, всем существом одним словом, он жаждет жизни.

Не одного знания ищет он он хочет чувствовать, чувствовать всем сердцем, всеми силами духа не одного знания ищет он он хочет желать и действовать, он стремится к наслаждению и подвигу. Прочь неестественность, односторонность жизни ученого! Природа, природа взывает Фауст, который хотел бы быть человеком, цельным и всеобъемлющим человеком.

Многих приводят в недоумение эти два противоположных настроения, два различных мотива, два стиля. И совершенно напрасно. В тот момент, когда Фауст признаёт своё поражение как ученый, в нём начинает говорить человек. Озлобленное, горькое настроение начала сцены сменяется мягким, полным пламенных желаний и тоски основным настроением. Первое душевное состояние выражалось в сжатых словах второе заставляет речь литься широким потоком, вдохновенно и поэтически-образно.

Ученый сознаёт в себе лишь одно влечение, а в Фаусте уже с самого начала живут две души. Так профессор становится человеком. Сюда присоединяется ещё и нечто, более общее. Фауст, которого жажда знания заставляет предаться магии, является, прежде всего, сыном шестнадцатого столетия одной стороной своей души Гете чувствует себя родственным ему. Фауст, который хочет жить, хочет обнять всю жизнь целиком, есть в то же время и Фауст восемнадцатого столетия с его Вертеровским настроением, с его влечением к природе в духе Руссо с этим Фаустом Гете сливается в одно существо. Таким образом, первый Фауст помогает Гете подняться до высоты второго, помогает ему перейти от шестнадцатого к восемнадцатому столетию, от Фауста и его мира эпохи Возрождения к себе самому и к своему миру, миру Бури и Натиска. Поэтому и весь монолог представляет нечто вполне цельное, несмотря на то, что проникнут двумя сменяющими друг друга настроениями ведь оба этих настроения не исключают, а наоборот обосновывают, дополняют и объясняют одно другое, и то, что связывает их воедино в груди человека, можно было бы назвать мистикой.