Глава XII. 1896-1914

Мои отношения с императором и императорской семьей. - Императрица Александра. - Первые аудиенции у императора в 1896 г. - Его большая личная привлекательность. - Императрица Мария. - Великая княгиня Мария Павловна

В предыдущих главах я уже описывал некоторые мои беседы с императором Николаем, а теперь я вкратце сообщу о моих личных отношениях к его величеству и вообще к императорской семье. Хотя я сейчас описываю вообще события довоенного времени, мне все же придется забегать вперед и говорить о некоторых позднейших событиях.

Мое знакомство с царской семьей началось за 16 лет до моего назначения послом в Петербург, когда я был назначен "charge d'affaires"{11} к брату царицы, великому князю Гессенскому. Принцесса "Alix" - под этим именем все знали царицу до ее замужества - была тогда красивой девушкой, несколько робкой и сдержанной. У нее было замечательное лицо, принимавшее по временам мрачное и патетическое выражение, которое Коппе воспроизвел на портрете, нарисованном им вскоре после ее замужества. Я вспоминаю, что, увидев впервые гравюру этого портрета, я заметил, что что-то в нем говорит о грядущей трагедии.

Впервые я имел честь быть представленным царю в 1896 г., когда их величества гостили в Дармштадте. Это было во время антракта парадного спектакля в придворном театре, и при обычных обстоятельствах подобное представление не смутило бы меня. Но лорд Салисбери дал мне поручение довольно деликатного свойства, и я боялся, что мне не удастся сказать все необходимое в течение пятиминутного разговора. Во время недавнего посещения императором Бальмораля лорд Салисбери говорил с ним об армянском вопросе, стоявшем тогда очень остро, и царь Николай, собравшийся посетить Париж, обещал сообщить ему через английского посла о результате разговоров, которые он предполагал иметь по этому вопросу с членами французского правительства.

Царь в своем разговоре с лордом Дофреном ничего не упомянул об Армении, поэтому мне было поручено узнать, было ли принято в Париже какое-либо решение. Я надеялся намеком на Бальморальское свидание напомнить царю его обещание, чтоб не нарушить придворного этикета, первым заговорив об этом; но эта надежда не осуществилась. Царь, рассказав, какое удовольствие он получил от посещения королевы, о которой он отозвался в самых теплых выражениях, продолжал говорить о предметах, представлявших местный интерес, и смутил меня, сказав, что он слышал про мою очаровательную дочь. Сознаюсь, я в эту минуту посылал свою дочь очень далеко, так как упоминание ее имени лишило меня возможности направить разговор в желаемую сторону. Мне ничего не оставалось сделать, как прямо сказать царю, когда он уже собирался оставить меня, что лорд Салисбери очень хотел бы знать, принято ли какое-либо решение в Париже. К моему облегчению, он успокоил меня, поручив передать лорду Салисбери, что во время его короткого пребывания в Париже он был так занят другими делами, что не имел возможности обсудить с французскими министрами армянский вопрос.

Осенью следующего года царь и царица провели несколько недель с великим князем и его супругой в Вольфсгартене, и меня несколько раз приглашали туда или в Дармштадтский теннис-клуб, куда царь иногда приходил играть, в то время как царица сидела и наблюдала за играющими. Царь принял меня также и в частной аудиенции, где мы беседовали с ним о самых разнообразных предметах. Он начал с тенниса, перешел на охоту, рассказав об оленях, буйволах и диких кабанах, на которых он недавно охотился в Польше, о том, что самое большое число фазанов, которое он настрелял в один день, - это 1.400 штук, что, по его мнению, совершенно достаточно. Когда разговор принял более политический характер, я заметил, что, согласно германской прессе, британское правительство преследует дальновидную макиавеллистскую политику с целью вызвать Европейскую войну, между тем как, если говорить правду, у него вовсе нет определенной политики, и оно не имеет обыкновения заглядывать далеко вперед. Царь засмеялся и сказал, что одним из недостатков парламентского образа правления является то обстоятельство, что политика сегодняшнего правительства может быть совершенно изменена завтрашним. Поэтому при нем не может быть последовательности в иностранной политике. Поэтому же иностранные правительства не могут безусловно доверять нашей дружбе, хотя ввиду нашего положения на островах в наших интересах, без сомнения, сохранить свободу действий, избежать всяких прочных союзов.

По поводу того, что я упомянул о германской прессе, царь заметил, что ему чрезвычайно интересно читать мнение людей о нем и его правительстве. Затем он спросил меня, как подвигается дело на индийской границе, и после моего ответа, что там постепенно водворяется порядок, продолжал говорить о наших отношениях в Азии. Он заявил, что не верит в буферные государства, если они не независимы и сильны сами по себе, а Персия с ее развращенным правительством слишком слаба, чтоб успешно играть такую роль. России вполне достаточно той территории, которой она владеет, и он не намерен приобретать больше; но лично он думает, что наши отношения были бы более близкими и дружественными, если бы между нами не стояла Персия. Он боялся, однако, что английское общественное мнение мало подготовлено к тому, чтоб видеть Англию и Россию соседями, хотя, как он с радостью отмечает, старое предубеждение против его отечества постепенно исчезает. Последнюю часть аудиенции царь провел в рассказах о Клондайке и Сибирских рудниках, о своем путешествии по Сибири и о климате и растительности последней.

Когда я прощался с его величеством, я совсем не предвидел, сколько аудиенций я буду иметь у него в дальнейшем, и что мне придется говорить с ним таким языком, каким ни один посол не говорил с самодержавным государем. Однако то обстоятельство, что царь и царица лично знали мою жену и меня, было значительным нашим преимуществом, когда мы приехали в Петербург.

Как я уже указывал в главе VIII, я принял посольство в такой момент, когда англо-русское согласие несколько пошатнулось вследствие Потсдамского соглашения, и поставил себе правилом говорить с царем прямо и откровенно. Его величество, горячо желавший сохранить это согласие, оценил мою прямоту и почтил меня своим доверием. В продолжение следующих лет наши отношения принимали все более близкий характер, и я лично горячо привязался к нему. Его величество обладал такими очаровательными манерами, что на аудиенциях я чувствовал себя как с другом, а не как с царем. Было что-то, могу сказать это без хвастовства, вызывавшее нашу взаимную симпатию. Зная, что в вопросе о международных отношениях я стремился добиться англо-русской дружбы, а во внутреннем положении принимал близко к сердцу его истинные интересы, он никогда не изъявлял недовольства моей откровенностью.

На официальных торжествах, за исключением новогоднего приема депутатов, царь редко вступал в разговор с послами. Он только здоровался с ними, а затем переходил от одной группы русских к другой, разговаривая кое с кем. Однажды, это было в 1911 г. на обеде в Петергофе в честь сербского короля, я очутился в довольно неловком положении. Я был единственным из приглашенных послов, так как на этом обеде предполагалась моя встреча с принцем Артуром Коннаутским, бывшим в то время с визитом у царской семьи. В последний момент, однако, царь сказал его королевскому высочеству, что обед для него будет не интересен, и что пусть он лучше пойдет на охоту. Этим самым отпадал всякий "raison d'etre"{12} моего присутствия на обеде, и я помню, как бедный Столыпин, убитый несколько недель спустя, спросил меня, что я делаю "en cette galere"{13}. После обеда ко мне подошел один из камер-юнкеров и предложил мне стать у стены комнаты, мимо которой должен был пройти его величество, без сомнения желавший поговорить со мной. Я согласился; но его величество прошел, не обратив на меня внимания; тогда мой друг поставил меня на другое место, где я мог бы попасться на глаза царю, но опять неудачно. Так как он хотел повторить этот опыт в третий раз, я заметил, что, если царю угодно поговорить со мной, он пришлет за мной, но я за ним бегать не буду. Только перед самым отъездом царь, мимоходом, пожал мне руку и пожелал мне доброй ночи. Он забыл, отправляя принца Артура на охоту, что я приглашен к обеду, и поэтому был несколько изумлен моим присутствием.

Только раз я имел мужество подойти к государю на публичном торжестве и заговорить с ним первым. Это было во время войны, на торжестве спуска в воду боевого крейсера. Его величество стоял один, наблюдая за предварительными приготовлениями, и так как мне нужно было передать ему кое-что частным образом, я подошел к нему и заговорил. Он принял меня очень милостиво и разговаривал со мною до начала церемонии.

Любопытно, что, несмотря на старинный церемониал и традиционный этикет императорского двора, с послами иногда обращались, как со слугами, даже настолько, что на собрании послов вскоре по моем прибытии старейшине было поручено войти с представлением по этому поводу. Согласно установившемуся для таких случаев обычаю, посланник, приглашенный на завтрак или обед во дворце, завтракает или обедает за одним столом с государем. Поэтому, получив накануне моей первой аудиенции телефонное сообщение из Царского, что я приглашен к завтраку, я, естественно, предположил, что я буду завтракать с царской семьей. Я, однако, ошибся, так как по окончании аудиенции меня посадили за один стол с придворными. Тогда я ничего не сказал, считая, что вновь испеченному посланнику не подходит быть слишком щепетильным.

На следующий год, будучи приглашен в Царское для представления его величеству членов только что прибывшей британской делегации, я опять, несмотря на мои попытки отказаться, должен был завтракать с придворными. Так как мои коллеги сговорились со мною не принимать таких приглашений в будущем, я счел момент подходящим для протеста. Поэтому тотчас же после завтрака я поговорил с главным церемониймейстером. Я сказал ему, что он поставил меня в очень затруднительное положение. Я являюсь во дворец в качестве официального британского посла, и он отлично знает, что по этикету в подобных случаях не принято приглашать меня завтракать с придворными. Поэтому я выразил надежду, что в будущем такие приглашения повторяться не будут, и что он постарается устроить так, чтоб я сейчас же после аудиенции возвращался в Петербург. Граф Гендриков должен был согласиться, что я прав, и в дальнейшем для меня всегда на станции в Царском был готов специальный поезд, которым я и возвращался в город.

До революционного восстания, последовавшего за Японской войной, царская семья жила сравнительно уединенно в Царском Селе, выезжая в Петербург только в тех случаях, когда государственные дела или религиозные церемонии требовали их присутствия. Двор также не принимал участия в светской жизни столицы, и пышные балы, которыми славился Зимний дворец, отошли в область преданий. Время от времени, напр., во время трехсотлетия дома Романовых, ставились парадные представления в опере. Театр имел тогда замечательный вид: партер представлял сплошную массу блестящих мундиров, а ложи были заполнены изящно одетыми дамами, сияющими драгоценностями.

За все время моей дипломатической службы в Петербурге Зимний дворец был открыт, помимо новогодних приемов и крещенского водосвятия, только один раз. Зимой 1913-1914 года главы посольств и видные члены русского общества были приглашены на представление "Парсифаля" в закрытом театре Эрмитажа, построенном императрицей Екатериной. Это был во всех отношениях прекрасный спектакль, которым могла гордиться сама великая Екатерина. Я не музыкален, и впоследствии императрица Мария и молодые великие княжны упрекали меня в том, что я мирно проспал весь спектакль; но, как я уверял их, я закрыл глаза, чтоб лучше слушать музыку. Однако обед, поданный в Зимнем дворце в одном из антрактов, не оправдал тех ожиданий, которые возлагались на него по слухам о великолепии подобных празднеств в прошлом. Ни по внешности, ни с гастрономической точки зрения его нельзя сравнить с государственными банкетами в Букингемском дворце.

В уединении Царского императорская семья вела простую домашнюю жизнь, которая исключала для посторонних возможность проникнуть в их счастливый семейный круг. Они мало принимали, и я очень редко имел счастье завтракать или обедать с царской семьей.

Об императрице Марии я могу сказать совершенно другое. Ее величество любила принимать у - себя, и, хотя после смерти Александра III она не вела широкого образа жизни, она часто оказывала мне честь приглашением запросто к ней на завтрак. Мне пришлось несколько раз обсуждать с ее величеством внутреннее положение, причинявшее ей, по мере продолжения войны, все растущее беспокойство. Она вполне сознавала опасность направления, принятого царем, и не раз рекомендовала умеренность. Если бы ее советы были приняты, Россия, быть может, избегла бы многих страданий. Но судьба решила иначе.

Среди других членов царской семьи первое место занимала великая княгиня Мария Павловна, вдова великого князя Владимира. В своих дворцах в Петербурге и в Царском ее императорское высочество имела свой небольшой собственный двор. Выражаясь светски, он являлся миниатюрной копией царского двора, пока последний не был сведен почти на-нет благодаря уединенной жизни царской семьи. "Grande dame"{14} в лучшем смысле этого слова, не слишком требовательная в вопросах придворного этикета, великая княгиня была великолепна в роли хозяйки, ведущей придворный прием.