Глава XVII. 1915

Русские в Карпатах. - Германские мероприятия против этого. - Макензен принимает на себя командование. - Сдача Варшавы и других крепостей. Император берет на себя верховное командование. - Влияние, жизнь и характеристика Распутина. - Отставка реакционных министров. - Дума. Резолюция Земского Союза о правительстве, пользующемся доверием нации. Первые разговоры о мире

В начале 1915 года русские взяли большую крепость Перемышль и подошли к Кракову на расстояние нескольких миль. Они также перешли Карпаты и начали спускаться на Венгерскую равнину. Но вследствие недостатка снарядов и ружей они не могли закрепить своих побед; зная это, немцы решили изменить положение дела на восточном фронте, перебросив туда несколько армейских корпусов с Запада. В начале мая начал свои операции Макензен, которому было поручено командование австро-германскими силами, и русская армия, подвергнутая ужасной бомбардировке, на которую она не могла должным образом отвечать, и ослабленная снятием войск для обслуживания Карпат, отступила по всей линии.

Пришлось отдать одну за другой с таким трудом завоеванные позиции. В июне были сданы Перемышль и Львов, в августе, очень быстро друг за другом, Варшава, Новогеоргиевск, Ковно, Гродно и Брест-Литовск. Потери убитыми, ранеными и пленными во время этого долгого ужасного отступления были колоссальны. Недостаток в ружьях был так велик, что значительный процент солдат стояли безоружными до тех пор, пока им не доставались ружья их убитых товарищей. Еще чудо, что вся армия осталась цела. Один момент Петроград был в такой опасности, что были приняты меры к перевозке архивов и золотого запаса в Вологду. Стоял также вопрос о вывозе художественных сокровищ Эрмитажа, но царь запретил это из боязни вызвать панику. К счастью, продвижение немцев было остановлено, и приготовления к эвакуации столицы были прекращены. Продвижение немцев в Курляндии шло с таким же успехом, и в видах предосторожности рижские фабрики и заводы были переведены на восток. В течение ближайших девяти месяцев русская армия стояла неподвижно на тех позициях, которые она заняла в средине сентября, хотя время от времени и добивалась незначительных местных успехов.

5 сентября, при очень скверном военном положении, царь принял верховное командование армией, назначив начальником главного штаба Алексеева, хотя министры всеми мерами отговаривали его от такого, по их мнению, опасного шага. Союзные правительства, принявши это известие с большими опасениями, конечно, воздержались от выражения своего желания оставить по-прежнему верховным главнокомандующим великого князя Николая. Это значило бы вмешаться в вопрос внутреннего характера, по которому царь уже принял определенное решение. Однажды, в феврале 1915 года, мне даны были инструкции войти с ходатайством за очень известного революционера (Бурцев), который, вернувшись в Россию, чтобы заставить своих товарищей прекратить подпольную работу и способствовать успешному продолжению войны, был арестован и приговорен к ссылке в Сибирь. Патриотическое письмо, опубликованное Бурцевым перед поездкой в Россию, произвело, как я частным образом сказал Сазонову, очень благоприятное впечатление в Англии, и все надеялись, что он будет помилован.

Сазонов любезно согласился защищать его перед царем, и его величеству после некоторого колебания было угодно помиловать его. Но, обсуждая вопрос с Сазоновым, царь заметил: "Удивительно, что англичане и французы больше интересуются внутренними делами России, чем русские - внутренними делами Англии и Франции". Это был тонкий намек, что вопросы, касающиеся русского правительства, для нас - запрещенная почва. Я, однако, в аудиенции, которую я имел в начале сентября у царицы, воспользовался случаем и сказал ее величеству, что разделяю опасения совета министров по поводу решения царя. Я сказал, что его величеству придется нести ответственность за новые неудачи, могущие постигнуть русскую армию, и что вообще совмещать обязанности самодержца великой империи и верховного главнокомандующего - задача непосильная для одного человека. Царица тут же возразила, что царю надо было с самого начала взять командование, а теперь, когда армия переносит столько лишений, его место среди своих войск. "Я не терплю, - продолжала она, министров, которые пытаются отговорить его от исполнения своего долга. Положение требует твердости. Царь, к сожалению, слаб, но я сильна, и буду такой и впредь". Ее величество сдержала свое слово. Царь, живя в ставке, не мог постоянно встречаться со своими министрами и был слишком занят военными вопросами, чтобы обращать усиленное внимание на все усложнявшееся внутреннее положение. В результате царица фактически управляла Россией, особенно с тех пор, как в феврале 1916 года председателем совета министров был назначен Штюрмер.

Среди других причин, побуждавших ее величество уговаривать царя взять на себя верховное командование, не малую роль играло подозрение, что престиж великого князя, как верховного главнокомандующего, постепенно заслоняет престиж государя. Она в самом деле относилась к нему недоверчиво. С другой стороны, враги великого князя, в числе которых был Распутин, сделали все возможное, чтобы дискредитировать его при дворе, выставляя его неправильное командование причиной всех неудач русской армии. У Распутина, впрочем, было еще особое основание ненавидеть великого князя: в начале войны он телеграфно просил разрешения приехать на фронт благословить войска, на что великий князь ответил: "Приезжайте! Я вас повешу".

Об этой гнусной личности написано так много, что мне почти ничего не остается сказать. В Петербурге циркулировал анекдот, что во время одной из моих аудиенций в Царском, Распутин вошел в комнату; царь хотел меня представить, но я тут же простился и вышел. Нет надобности говорить, что этот, как и другие анекдоты об его поступках и словах являются чистейшим вымыслом. Во многих петроградских салонах он был желанным гостем и центром восторженного кружка набожных дам, несмотря на то, что он был одет мужиком и нарочно ходил немытый и непричесанный. В своей книге о России мой друг Палеолог рассказывает, как он с ним встретился в одном доме, и как Распутин по окончании разговора "прижал его к своей груди". Я никогда не искал с ним такой встречи, потому что не считал нужным входить в личные сношения с ним.

Сын необразованного мужика, родом из сибирской деревни, он получил прозвище Распутина за свою беспутную жизнь. В русском крестьянине есть любопытное сочетание добра и зла. Он полон противоречий, он может быть любезным и грубым, набожным и порочным. Распутин не представлял исключения из этого правила. У этого чувственного пьяницы скрытый мистицизм его характера был вызван к жизни проповедями священника, которого ему пришлось перевозить в какую-то отдаленную деревню. Он сам называл эту поездку своим путешествием в Дамаск, потому что, как и св. Павел, он услышал голос в пути. Глубоко потрясенный, он поклялся начать новую жизнь. Бродя странником из села в село, он побирался, проповедовал и исцелял своим магнетическим прикосновением. В одном из монастырей, где он прожил подольше, он научился читать и писать, даже поймал кой-какие обрывки богословия. Несколько лет спустя он ходил на поклонение в Иерусалим.

Этим он постепенно приобрел репутацию святого или старца обладающего даром исцеления и предсказания. Он, однако, совершил много гадостей и большую часть времени вел двойную жизнь. Он руководствовался правилом, что только раскаяние приносит спасение, и всем его проповедовал, причем добавлял, что без греха нет спасения. Поэтому первый шаг по пути спасения это поддаться искушению Секта, которую он основал, была сколком с секты хлыстов или бичевальщиков. Члены ее стремились к непосредственному сношению с богом, хотя несколько странным образом. Их служба, которую они совершали ночью, была более похожа на вакханалии древнего Рима, чем на обряд христианской церкви. С пением и криками они вели хоровод, ускоряя шаг при каждом круге, до тех пор, пока, завертевшись в безумной пляске, не падали обессиленные на землю. Далее следовала сцена, которую мы из скромности не будем описывать. Распутин был вполне подходящим первосвященником для такой секты, потому что он пользовался необыкновенным вниманием женщин. Несмотря на его ужасное обращение с ними, они готовы были терпеть от него всякие унижения, лишь бы не покидать его. Одна только женщина отомстила ему и чуть не убила, вонзив ему кинжал в живот.

Слухи о святости Распутина постепенно дошли до столицы, и в 1905 году он был вызван туда довольно известным архимандритом, под покровительством которого он вступил в петербургское общество. У него образовался широкий круг почитателей, в числе которых были две черногорских принцессы, жены великих князей Николая и Петра, и благодаря их услугам он через два года был представлен ко двору. Здесь он постарался выказать только мистическую сторону своего характера. Благодаря ли личному магнетизму или гипнотическому внушению он, несомненно, излечил царевича, идола обоих своих родителей, от долго мучившей его гемофилии. Уверовав, что Распутин своими молитвами может сохранить жизнь ее сыну, царица сконцентрировала на нем все свои надежды и относилась к нему с чувством, близким к обожанию. Она совершенно отказывалась верить слухам об его распутной жизни, даже когда одна из его пьяных оргий вызвала вмешательство полиции. Для нее он всегда оставался безупречным, богобоязненным человеком, оскорбляемым и преследуемым, подобно древним святым.

Распутин обладал обычной ловкостью русского мужика, но он не был обыкновенным мошенником. Он верил в себя, в свою сверхъестественную силу, в свое умение разбирать предначертания судьбы. Он напугал царицу, что, если его врагам удастся удалить его, царевичу придется худо, так как его присутствие необходимо для того, чтобы последний себя хорошо чувствовал. Он это доказал. Ему нужно было уехать на время в Сибирь, царевичу стало хуже. Осенью 1912 года его болезнь, из-за несчастной случайности, приняла сразу такую острую форму, что жизнь его была в опасности. Распутин, которому сейчас же об этом сообщили, прислал успокоительную телеграмму, уверяя царицу, что сын ее будет жив. Наступило улучшение; мальчик поправился, и царица приписала его выздоровление заступничеству Распутина. Еще более курьезно его предупреждение, что его собственная судьба неразрывно связана с судьбой царской семьи, и через три месяца после его смерти погибло самодержавие.

В тесные сношения с царской семьей Распутин впервые вошел через госпожу Вырубову, дочь Танеева, начальника царской канцелярии. Разведясь после неудачного брака, госпожа Вырубова нашла утешение в религии; она сделалась неразлучной компаньонкой и доверенной царицы, отнесшейся к ней с участием. Одной из первых она почувствовала безусловное доверие к старцу и, как он предугадывал, оказалась бесценным союзником. Она постоянно поддерживала в царице стремление пользоваться его советами, служа посредником между ними, спрашивая его обо всем, переписываясь с ним во время его кратких поездок в Сибирь. Она была полезна и тем, что передавала царице все, что говорили и думали высокопоставленные лица, и с целью вызвать их на высказывание их политических взглядов она говорила, что советуется с ними по поручению их величеств. Слишком ограниченная, чтоб иметь собственное мнение о людях и вещах, она сделалась бессознательным орудием в руках Распутина и тех, с которыми он имел дело. Я ее не любил и не доверял и редко виделся с нею.

Действительная роль Распутина при дворе еще во многом покрыта тайной. Его влияние на царя не было так велико, как на царицу, и касалось больше вопросов религиозного и церковного характера, чем политических. Он главным образом старался устроить на важных постах православной церкви своих друзей и приверженцев и разжаловать тех священников, которые осмеливались говорить с ним не особенно почтительно. Благодаря его протекции в Тобольск был назначен епископом Варнава, один из самых несимпатичных друзей его детства, необразованный мужик, а немного спустя в Петроград был назначен митрополитом Питирим, человек весьма сомнительной нравственности.

Постепенно, однако, он начал играть роль и в политическом отношении. Он был в интимных отношениях с некоторыми очень реакционными министрами, которые в одно и то же время были его покровителями и клиентами. Несколько слов на клочке бумаги достаточно было, чтоб добиться от министров удовлетворения просьб его протеже. С другой стороны, в своих разговорах с царицей и Вырубовой он защищал то, что нужно было министрам, или хлопотал о назначении на то или иное вакантное место министра своего реакционного друга. Этим он косвенно влиял на царя в выборе министров, а следовательно, и в направлении политики. С тех пор, как царь взял на себя верховное командование и царица сделалась всемогущей, это стало еще более обычным явлением.

Но, хотя доминирующим фактором и было влияние Распутина, политическая жизнь шла по направлению тех, интересам которых он служил и чьи интриги поддерживал. Необразованный и огрубевший от избытка чувственных наслаждений, он вряд ли мог конкретно понимать или направлять политику. Он предоставлял это другим, а сам довольствовался тем, что им руководили. Его основным принципом жизни было себялюбие, и никто не умел лучше его открыть карты тех, кто хотел жаловаться на него царю. Коковцев, один среди многих, напрасно пытался открыть царю глаза на настоящий характер Распутина, в результате чего и получил отставку; а князь Орлов, много лет занимавший пост начальника военной канцелярии царя, по той же причине был внезапно сослан в штаб великого князя Николая на Кавказ.

Тем временем внутреннее положение все ухудшалось и ухудшалось, и общее недовольство ведением войны само собой перешло в нападки на царскую семью. Несмотря на то, что царица, по ее собственным словам, порвала все связи с Германией, ее называли "немкой". В то же время Распутина обвиняли в шпионстве в пользу Германии, - обвинение, строго говоря, не вполне правильное. Он не был в непосредственных сношениях с Берлином. Царь советовался с Распутиным и по военным и по политическим вопросам, а Распутин имел привычку повторять своим друзьям все, что он слышал в Царском. Таким косвенным путем Германия получала много полезных сведений. Не будучи ее постоянным агентом, он все же оказывал ей не мало услуг, дискредитируя царскую власть и тем подготовляя путь революции.

Положение было таково, что немцы не замедлили его использовать. Они уже начали свою пропаганду мира среди войск на фронте и повсюду разослали своих шпионов. Через одного из них, полковника Мясоедова, которого впоследствии повесили, они получали такие ценные сведения, что не однажды заранее узнавали о предполагаемом на них нападении. Во все время войны Петроград был наводнен их тайными агентами и сочувствующими. Атмосфера вообще была пессимистическая, в обществе постоянно циркулировали преувеличенные слухи о безнадежном положении нашей армии. В Москве было иначе. Там национальный дух все время стремился к новым усилиям, не смущаясь безнадежными известиями с фронта, а антигерманское настроение было так сильно, что в июне все лавки с немецкими фамилиями и те, владельцы которых были заподозрены в сношениях с немцами, были разграблены.

Не сумев во-время удовлетворить требования армии, правительство лишилось доверия народа, и все партии, за исключением крайней правой, были согласны в том, что необходимо прибегнуть к экстраординарным мерам, чтоб усилить производительность. Благодаря инициативе председателя Думы Родзянко, царь в начале июня образовал большой комитет, состоявший из представителей армии, Думы и промышленности, имевший полномочия мобилизовать промышленность России для военных целей (Военно-промышленный комитет). Но этого было недостаточно, и Родзянко в то же время обратился к государю с просьбой созвать Думу и очистить правительство от самых реакционных и непригодных министров.

Его величество уступил, и, несмотря на оппозицию камарильи царицы, Маклаков, министр внутренних дел, был замещен Щербатовым, человеком широкого ума и умеренных взглядов. Несколько дней спустя, увидев царя на торжестве спуска на воду боевого крейсера, я попытался убедить его действовать дальше в том же направлении, указав на недавнюю перемену кабинета г. Асквита. В Англии, - сказал я ему, - забыты все разногласия партий, и г. Асквит образовал теперь коалицию из лучших умов страны, считая это наилучшим способом обеспечить успешное ведение войны. Царь согласился, что при таком большом национальном переломе это - единственный путь, и временно, казалось, собирался действовать согласно этому принципу. Сухомлинов (военный министр), Щегловитов (министр юстиции), Саблер (прокурор святейшего синода) были постепенно отставлены и замещены соответственно Поливановым, Хвостовым и Самариным. Эти назначения царь сделал, будучи в ставке, вдали от непосредственного влияния царицы.

В самом начале своей деятельности Самарин заявил царю, что он не отвечает за управление делами православной церкви, если Распутину будет разрешено влиять на них из-за кулис. Поэтому Распутину был дан намек уехать на несколько недель. Царь согласился также на созыв Думы, и, когда она собралась 30 июля, депутат за депутатом порицали правительство за его непригодность, послужившую причиной таких неслыханных бедствий русской армии. Огромным большинством Дума вынесла решение, чтобы правительство судило Сухомлинова, а один из либеральных депутатов, Маклаков, брат бывшего министра внутренних дел, объявил, что страна нуждается сейчас в "нужных людях на нужных местах".

С отъездом царя в ставку реакционеры опять взяли верх. 26 сентября Дума была распущена. Два дня спустя наиболее либеральные члены правительства Сазонов, Щербатов, Самарин, Кривошеин, Барк и Шаховской - обратились к царю с коллективным письмом, умоляя его изменить направление политики и указывая, что им невозможно служить долее с Горемыкиным. Они были вызваны царем в ставку, где им было сказано, что он не может позволить своим министрам вмешиваться в дело выбора председателя совета министров. Так как адрес на этом письме был написан Сазоновым, царица считала его главой этого заговора. Она никогда не простила его и не успокоилась до тех пор, пока не добилась его отставки.

Около того же времени Земский Союз и Союз городов устроили в Москве съезд, на котором была принята резолюция, требующая немедленного созыва Думы и назначения правительства, пользующегося доверием народа. Каждый союз делегировал трех своих членов для устной передачи этих требований царю. По совету Горемыкина, царь отказался принять их, а вместо этого приказал князю Щербатову вызвать председателей обоих союзов, князя Львова и г. Челнокова, московского городского голову, в Петроград и прочитать им следующее послание: "Я высоко ценю благородную деятельность, проявленную и проявляемую земствами и городами на пользу раненых и беженцев (из местностей, занятых немцами); но я не думаю, чтобы они могли вмешиваться в политические дела, коими ведает правительство. Впрочем, передайте все, что вы хотите сказать, министру внутренних дел, которому приказано доложить мне". Оба делегата ответили, что союзы поручили им передать московские решения непосредственно царю, и что отказ его величества в их приеме будет означать разрыв между государем и народом. Эти слова произвели на князя Щербатова такое впечатление, что он, наконец, согласился вновь передать дело на рассмотрение царя. Он это сделал и сейчас же был уволен. Челноков, человек весьма умеренных взглядов, заявил, что считает недопустимым такое положение, чтобы Россия управлялась таким крайним реакционером, как Горемыкин, и таким пьяным мерзавцем, как Распутин.

Самарин, один из самых популярных и уважаемых членов правительства, разделил судьбу Щербатова. Нужно напомнить, что Распутину удалось добиться назначения своего друга Варнавы епископом тобольским. Поведение последнего вызвало в обществе такое возмущение, что Самарин призвал его к ответу. В результате он сам был уволен.

Несколько позже был принужден уйти в отставку другой министр, Кривошеин, который, будучи министром земледелия, проводил в жизнь столыпинские аграрные реформы. Причиной его отставки послужило недовольство реакционной партии его откровенным мнением о положении. Он был моим личным другом, и я часто выражал ему мнение о необходимости объединить народ посредством временных уступок, а также о вопиющей необходимости децентрализации власти в такой обширной империи. Крайний националист, он, тем не менее, был либерально настроен и был на стороне реформы управления, хотя и сомневался, возможно ли провести широкие реформы во время войны.

В аудиенции, которую я имел во время кратковременного посещения царем Царского в ноябре, его величество очень просил британское правительство снабдить русскую армию ружьями. Если бы оно согласилось, он мог бы сразу выставить под ружье 800.000 человек и нанести сокрушительный удар немцам, изнемогшим от долгой кампании. Если упустить настоящий благоприятный момент, немцы успеют укрепить свои линии, как они успели это сделать на западе, и наступление русской армии тогда будет заранее обречено на неудачу. Положение армии было действительно очень печальное, но я не мог обещать, что мы сможем дать такое количество ружей. Я об этом сожалел тем более, что, как я указал царю, в рядах русских войск, оставшихся беззащитными против врага, росло сильное недовольство.

Я указал также, что, помимо вопроса о снабжении, есть еще вопрос и о доставке; если Россия хочет получать из-за границы необходимые ей военные материалы, она должна принять усиленные меры для достройки Мурманской железной дороги, которая должна соединить столицу с единственным незамерзающим портом - Александровском. Царь согласился, что заведывание постройкой этой линии нужно поручить энергичному и знающему чиновнику, но не одобрил кандидата, которого я осмелился предложить на этот пост. Однако вскоре он назначил нового министра путей сообщения, г. Трепова, принадлежавшего к крайней правой партии, но выказавшего себя отличным администратором. Благодаря его усилиям дорога была закончена в 1916 году.

Если внутренняя политика царя, внушаемая большей частью царицей и ее непосредственными приближенными, не имеет оправдания, то его поведение относительно Германии было безупречным, как это видно из следующих двух историй, рассказанных мне Сазоновым.

В начале декабря граф Фредерикс, долгие годы бывший министром царского двора, получил письмо от своего друга графа Эйленбурга (великого маршала при берлинском дворе), в котором он заявлял, что они оба должны направить все свои усилия, чтобы положить конец существующему печальному недоразумению между их государями и вызвать сближение, которое дало бы возможность их правительствам заключить почетный мир. Когда царю доложили об этом письме, он велел графу Фредериксу прочитать его, и последний стал его читать на немецком языке. Его величество сразу остановил его, сказав: "Читайте по-русски, я не понимаю по-немецки". Когда граф кончил, царь взял письмо и, подчеркнув место, где граф Эйленбург говорил об "их старой дружбе", написал на полях: "Эта дружба умерла и похоронена". Затем он послал за Сазоновым и велел ему приготовить проект ответа. Когда на следующий день Сазонов принес ему проект, в котором графу Эйленбургу указывалось, что если император Вильгельм хочет мира, он должен обратиться с подобным предложением ко всем союзникам, его величество заявил, что, подумав, он решил оставить письмо без ответа, так как какой бы то ни было ответ, даже отрицательный, будет принят, как признак желания начать переговоры.

Несколько недель спустя царь получил подобные же предложения из другого источника. Некая m-elle Васильчикова, принадлежащая к родовитой русской семье, жила в начале войны на своей вилле в Земмеринге и осталась там и позже. По приглашению великого герцога Гессенского она поехала в Дармштадт, а затем в Петроград с поручением уговорить царя заключить мир. Ей было поручено сообщить, что император Вильгельм готов гарантировать России самые выгодные условия; что Англия уже предлагала Германии сепаратный мир; что примирение между Германией и Россией необходимо из соображений династических.

Великий герцог дал ей письмо к Сазонову, в котором было изложено все вышесказанное, и два открытых письма к царю и царице. По прибытии в Петербург она сразу явилась в министерство и передала Сазонову заявление великого герцога и письма. Сазонов сказал ей, что она поступила неправильно, взяв на себя такое поручение, и царь, которому он доложил об этом деле, был так недоволен, что велел заключить ее в монастырь.