От автора

Ч

итателю этой статьи может пригодиться краткая историческая справка.

Филиппины - страна, где попытки освоения норм и процедур западной демократии насчитывают не одно десятилетие. Предпринятые еще при американском колониальном режиме (первая половина ХХ в.), они продолжались и после провозглашения независимости (1946 г.). При этом ни для кого не составляло секрета, что реальная власть принадлежит олигархической верхушке - крупным землевладельцам и экспортерам аграрной продукции.

В конце 60-х - начале 70-х гг. недовольство, исподволь копившееся в обществе, прорвалось в демонстрациях столичных студентов, в сепаратистских выступлениях на мусульманском Юге, в антиправительственных акциях маоистской Компартии Филиппин и ее военизированного крыла - Новой народной армии (ННА). В этой непростой обстановке Фердинанд Маркос, избиравшийся в 1965 и 1969 годах президентом республики, сумел не только сохранить, но и упрочить свое личное политическое верховенство. В сентябре 1972 г. он ввел военное положение, присвоил себе диктаторские полномочия и объявил о начале радикальных реформ с целью построить “новое общество”.

Разъясняя смысл этих мер, Маркос подчеркивал, что весь жизненный уклад дореформенного периода провоцировал “восстание бедноты”, ведомой левыми. Однако, на словах вершась для блага простых людей, насильственная революция снизу приводит к совсем иным последствиям - глушит тенденции к общественному самоуправлению и оборачивается тиранией. “История современных революций, - писал президент в 1973 г., в книге “Заметки о новом обществе на Филиппинах”, - преподает нам вполне определенный урок: пережив кровопролитие и братоубийство, огромные человеческие массы становятся податливы и покорны диктату клики, одержавшей верх. Так, коммунистические режимы, приходящие к власти после периода кровавой революции, способны командовать измученными народами, манипулировать ими. Аналогично обстоят дела с фашистскими режимами... В любом случае слабосильный народ оказывается не более, чем пешкой в жестокой, идеологически детерминированной игре властолюбцев” [Marcos F. E. Notes on the New Society of the Philippines. S.l., 1973, pp. 35-36].

Необходимо, указывал Маркос, предотвратить эту трагедию - признать правоту народа, требующего справедливости, и реорганизовать государство так, чтобы оно выполняло народные требования. Тогда революционный процесс, по сути закономерный и неизбежный, будет переведен в мирное, ненасильственное, демократическое русло.

Взяв многообещающий старт (в том смысле, что в течение некоторого времени госаппарат работал более слаженно, чем обычно, а макроэкономические показатели улучшались), мирная “революция сверху” вскоре “выдохлась”. На Филиппинах, в отличие от других сопредельных стран, авторитаризм не создал условий для устойчивого хозяйственного роста, зато в который раз подтвердил, что тяга к репрессиям и коррупции у него, что называется, в крови. Из нуворишей-монополистов, льнувших к президенту и его семье, сформировалась “новая олигархия”. С ведома и благословения Маркоса “силовые структуры” - армия, полиция, спецслужбы - нарастили мускулы, которых не имели никогда прежде. Тем не менее извести коммунистическое подполье никак не удавалось.

Отмена военного положения в 1981 г. (при фактическом сохранении за главой государства всех его прерогатив) была задумана президентом как нечто вроде сигнала, что кризис начала 70-х преодолен раз и навсегда. На самом же деле его лишь отсрочили, причем ценою осложнения всего комплекса социальных проблем и усилившейся поляризации общества.

21 августа 1983 г. в международном аэропорту Манилы был застрелен Бенигно (“Ниной”) Акино - лидер либеральной оппозиции, возвращавшийся на родину из США. Вслед за этим разразилась форменная политическая буря. В течение двух с половиной лет филиппинцы чуть ли не ежедневно выносили вотум недоверия властям в “парламенте улиц” - на массовых митингах и манифестациях с требованиями найти и покарать убийц Ниноя, отправить Маркоса в отставку, восстановить гражданские права и свободы, провести настоящие, а не мнимые реформы. Параллельно внутри самого оппозиционного лагеря развернулось соперничество между реставраторами, желавшими вернуть упраздненную в 1972 г. систему, более или менее умеренными реформистами и воинствующими левыми. Численный рост ННА, масштабы ее операций и дерзкие действия партизан в стычках с регулярной армией указывали на то, что леворадикалы настраиваются на перехват стратегической инициативы, а там и на свержение слабеющего диктатора. Возможность такого поворота решительно не устраивала “старших партнеров” Маркоса в американской администрации. Наряду с ними, повлиять на ход событий в единственной азиатской стране, где абсолютное большинство населения исповедует католицизм, активно пытались и деятели церкви.

Желая обратить вспять волну протестов и доказать всем сомневающимся, что его режим устойчив и легитимен, Маркос объявил в конце 1985 г. о намерении провести досрочные президентские выборы. Однако расчет на то, что оппозиция не сможет выставить единого кандидата и, таким образом, облегчит задачу правителя, не оправдался. В лидеры коалиции, объединившей силы либерально-демократического, центристского и левоцентристского толка, была выдвинута Корасон (“Кори”) Акино - вдова убитого политика, известная на Филиппинах буквально всем, вызывавшая всеобщие симпатии и уважение. Что касается компартии, то, посчитав затею Маркоса откровенным фарсом, она выступила за бойкот выборов - и жестоко ошиблась, устранившись от политической борьбы в момент, когда решалась судьба страны.

Судя по тому, с каким эмоциональным подъемом и при каком стечении народа проходили митинги сторонников К.Акино, ее популярность в конце 1985-начале 1986 года достигла апогея. И все же по итогам голосования, проведенного 7 февраля 1986 г. со множеством грубых нарушений, победителем провозгласили Маркоса. Заранее готовая к такому исходу, К. Акино призвала филиппинцев к гражданскому неповиновению.

Развязка наступила 22-25 февраля, когда министр обороны Х. П. Энриле и заместитель начальника штаба вооруженных сил Ф. Рамос открыто порвали с диктатурой. Вскоре после того, как они, вместе с небольшой группой подчиненных, заняли два военных городка на территории столичного района, на помощь подоспели тысячи мирных жителей. Три дня и три ночи “живая баррикада” сдерживала морских пехотинцев Маркоса, бронетранспортеры, самоходные орудия и другую технику, мешая им прорваться к оплоту мятежа. Взывая к совести солдат и вовлекая их в стихийно разраставшийся праздник освобождения, безоружные люди предотвратили, казалось бы, неминуемую бойню. Правительственным войскам пришлось отступить, а Маркосу и его свите - спасаться бегством. Тем временем Корасон Акино приняла присягу в качестве нового главы государства и приступила к исполнению президентских обязанностей.

Репортажей, книг и очерков, живописующих крах режима Маркоса и триумф победителей, не счесть. Куда меньше - если вообще - пишут о том, почему в стране, где вроде бы назревал мощный социальный взрыв, победила именно такая, во многом беспрецедентная и неожиданная революция. Лучше разобраться в далекой и близкой предыстории филиппинского Февраля, в его глобальных, локальных и лично-человеческих предпосылках - вот цель, ради которой написана эта статья, никоим образом не предлагающая окончательных, исчерпывающих объяснений и ответов.

 

В августе 1914 года ста пятидесяти священнослужителям из Германии, Великобритании и США, прибывшим в немецкий город Констанц на международную миротворческую конференцию, пришлось прервать заседания, едва начав работу. По трагической иронии судьбы, им помешала первая мировая война. Спеша пересечь границы, пока боевые действия не охватили Европу, делегаты разъезжались по домам. Прощаясь на вокзале в Кельне, лютеранский пастор Фридрих Зигмунд-Шульце и квакер Генри Ходжкин обещали друг другу искать, наперекор любым неудачам, пути к сближению своих народов.

С точки зрения ура-патриотов, возобладавших по обе стороны линии фронта, подобные обеты граничили с изменой родине. Шовинизму, приближавшему войну и вскормленному ею, поддалось и духовенство: официальные церковные круги повсеместно благословляли милитаристскую политику своих правительств. Христианские пацифисты - а именно к их числу принадлежали немец Зигмунд-Шульце и англичанин Ходжкин - остались в явном меньшинстве. И все же первый, навлекая на себя подозрения обывателя и властей, пытался помогать британским военнопленным, тогда как при активном участии второго в Кембридже в декабре 1914 года было основано “Содружество примирения” (Fellowship of Reconciliation - FOR). Название подсказали строки из Второго послания апостола Павла к коринфянам: “Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения” [2 Кор 5, 18].

За отказ идти на фронт около 600 сторонников “Содружества” подверглись аресту. В их понимании война была равносильна разрыву с христианской моралью, с элементарными нормами человечности, закрепленными в других великих вероучениях. Перед необходимостью противиться этому разрыву отступали на второй план различия церковных догм и ритуалов. Характерно, что FOR с самого начала были присущи черты межконфессионального движения[238].

Инициатива Ходжкина получила продолжение в 1919 году: в Голландии, в городке Бильтхувен представители десяти стран - включая и Зигмунда-Щульце - учредили “Международное содружество примирения” (International Fellowship of Reconciliation — IFOR).

В 20-е годы сторонники IFOR работали на восстановлении разрушенных городов, стремились облегчить участь беженцев и других жертв недавней войны, защищали тех, кому религия и совесть не позволяли служить в армии. Осуждая попытки держав-победительниц “отыграться” на поверженной Германии, “Содружество” видело одну из своих задач в том, чтобы помочь согласию между немцами и их соседями. Примирение мыслилось как искусство “вести войну с войной”, превращать врагов в друзей, следовать Всеобщему Закону Любви и препятствовать его нарушениям - будь то жестокая конкуренция в промышленности, конфликты между трудом и капиталом, проявления националистической спеси или эксплуатация колоний. Укрепила эти умонастроения проповедь Ганди, с которым “Содружество” поддерживало рабочие контакты. Вообще, к поиску единомышленников в будущем Третьем мире оно приступило очень быстро. Центральная роль принадлежала тут “странствующим секретарям” (travelling secretaries) - своего рода миссионерам ненасилия[239].

Предотвратить следующую мировую войну было, конечно, не во власти “Содружества”. Однако его сил хватило, чтобы спасти от геноцида несколько сотен евреев, протестовать против интернирования японцев в Соединенных Штатах, а в 50-х - 60-х годах поддержать антиядерное движение и борьбу с расовой дискриминацией. Говорят, о Ганди и его учении молодой негритянский пастор Мартин Лютер Кинг впервые услышал на лекции А.Дж.Мусте - одного из руководителей американского отделения IFOR. А в 1954 г., планируя знаменитый бойкот сегрегированных автобусов в Монтгомери, Кинг просил представителей “Содружества” провести подготовительные занятия с участниками акции, и эта просьба была исполнена[240].

К своему полувековому юбилею организация подошла, насчитывая до 40 тыс. членов по всему миру[241]. Среди тех, чья деятельность определяла ее лицо на этом рубеже, особого упоминания заслуживают француз Жан Госс и его супруга, австрийка Хильдегард Госс-Майр - в разное время “странствующие секретари”, вице-президенты и почетные президенты IFOR.

До прихода в IFOR Жан Госс (1912-1991) служил на железной дороге, искал применения своим способностям в профсоюзном движении, участвовал сержантом артиллерии в боях с нацистами. Пять лет, проведенные в лагере для военнопленных, ознаменовались для него духовным переворотом. Заново открыв для себя ценности католицизма, Госс ощутил миротворчество как свое призвание и посвятил ему всю последующую жизнь. Что касается Хильдегард, родившейся в 1930 году в Вене, в семье одного из основателей IFOR Каспара Майра, то неприятие насилия, прививавшееся ей отцом, подкреплялось и будничными реалиями гитлеровской оккупации. В 1953 году девушка, удостоенная золотой медали Венского университета и степени доктора философии, стала “странствующим секретарем” IFOR. В этом качестве она познакомилась со своим будущим мужем. В 1958 году Жан и Хильдегард поженились, объединили усилия и более трех десятилетий дружно выполняли единственную в своем роде миссию.

Смысл ее состоял в том, чтобы прийти на выручку жертвам диктаторских режимов, социального гнета, этнических и конфессиональных распрей, научив их отстаивать свои права, не берясь за оружие и не проливая крови. Повсюду на планете супруги Госс-Майр искали людей, приверженных миру и справедливости, но мало что знавших (или не знавших вообще) о философии и практике активного ненасилия. Выезжая в районы конфликтов и знакомясь с такими людьми, - а это могли быть священники и гуманистически настроенные атеисты, малограмотные крестьяне и университетские профессора, - Жан и Хильдегард приглашали их к совместному анализу ситуации и поиску выходов. Их семинары не просто приобщали слушателей к ненасильственному мировоззрению и знакомили с методиками ненасильственных действий, но превращали учеников в наставников, способных уже самостоятельно распространять усвоенные идеи.

Вся эта работа велась последовательно и терпеливо, без рекламы и суеты, но в то же время с поистине глобальным размахом. Объехав в конце 50-х годов с миссиями мира государства Восточного блока, включая Советский Союз, чета Госс-Майр трудилась позднее в Ирландии и Великобритании, в Испании и Португалии, в Мексике, Бразилии и большинстве других латиноамериканских стран, в Анголе, Мозамбике и ЮАР, в Израиле, Ливане, Сальвадоре и Никарагуа - не говоря уже о Соединенных Штатах и Канаде. И этот список далеко не полон[242].

Где бы и к кому бы ни обращались супруги Госс-Майр, они постоянно напоминали: умозрительная преданность ненасилию, не сопряженная с конкретными обязательствами, не изменит к лучшему реальную жизнь. Но это же относится и к ненасильственным действиям без глубоких убеждений. Ненасилие раскрывает свой преобразующий потенциал лишь на пересечении духовной “вертикали” с “горизонталью” практических дел - там, где выстраданный идеализм порождает поступки и постоянно подпитывается ими. Будучи католиками, определяя систему своих взглядов как “евангельское ненасилие” и подчеркивая, что в ненасильственной борьбе не обойтись без духовно-нравственной опоры, Жан и Хильдегард охотно признавали за людьми иной веры, как и за неверующими гуманистами, право обрести эту опору в собственных убеждениях. Те, кому довелось общаться с этой парой, отмечают, что муж и жена прекрасно дополняли друг друга как сотрудники: Жан обладал даром проповедника-моралиста, а Хильдегард, не менее твердая в своих принципах, отличалась более спокойным темпераментом и аналитическим складом ума.

С их помощью создавались и обретали устойчивость международные структуры солидарности - такие, как латиноамериканская “Служба мира и справедливости” (Servicio Paz y Justicia - SERPAJ), основанная в 1975 году. Вместе с “Премией мира XIRINACS” (1976 г., Испания), премией им. Бруно Крайского “За вклад в защиту прав человека” (1979 г., Австрия) и двумя нобелевскими номинациями к супругам Госс-Майр пришла заслуженная известность. Миротворцы, чей собственный моральный авторитет был исключительно высок - бразильский архиепископ Дом Хелдер Камара и нобелевский лауреат из Аргентины, генеральный секретарь SERPAJ Адольфо Перес Эскивель - выражали им благодарность и восхищение. О трудах Жана и Хильдегард, сотрудничавших во время Второго Ватиканского собора с составителями пастырской конституции “Gaudium et Spes” (“Радость и надежда”), были неплохо осведомлены представители римской курии и ордена иезуитов. Одним словом, не было ничего случайного в том, что вскоре после убийства Б. Акино филиппинцы, поддержавшие идею ненасильственной борьбы с режимом Маркоса, обратились за советом именно к этой супружеской паре. Те откликнулись и в феврале 1984 г. прибыли на архипелаг.

 

 

* * *

 

Первые впечатления подсказывали Жану и Хильдегард, что процесс политической поляризации зашел слишком далеко, и этап, на котором пропаганда ненасилия могла бы возыметь действие, уже позади. Но с окончательными выводами они не спешили. Среди тех, кто встретился им на Филиппинах, выделялся Франсиско Клавер (р. 1929) - иезуит в сане епископа, антрополог по образованию, представитель малого горного этноса...

Ифугао, бонтоки, канканаи, калинга - народы, которым дали когда-то общее имя “игороты”, - населяют труднодоступные районы на севере острова Лусон. До последнего времени нуждами и бытом этих “племенных меньшинств” больше интересовались ученые и миссионеры, чем столичные бюрократы. Не секрет, что мнения об “отсталости” и даже “дикости” горцев довольно живучи среди жителей равнин - особенно тех, кто кичится своей “цивилизованностью”. Вообразите, какое впечатление производил на них молодой бонток, вступивший в “Общество Иисуса”, придирчиво отбирающее своих членов, и проходивший в манильском Атенео[243] курс антропологии. Этот студент был определенно не чужд рисалевских[244] порывов - горячего желания поколебать предрассудки и глубже постичь свой народ, поддержать его достоинство, показать, что те, кто до сих пор был объектом научных изысканий, могут и сами выполнять тонкую, деликатную работу по изучению человека.

В 60-е годы, проводя полевые исследования на Минданао, в провинции Букиднон, горец с филиппинского Севера близко познакомился с горцами филиппинского Юга. Свои наблюдения он изложил в монографии об институтах верховной власти у народности манобо. В 1969 г. в США, в университете штата Колорадо состоялась защита докторской диссертации. А вскоре Франсиско Клавера утвердили епископом вновь созданной прелатуры с центром в Малайбалае - главном городе Букиднона. “Он не боится ни пересеченной местности, ни черной работы, ни суровых условий жизни”, - писал, приветствуя это назначение, другой иезуит, о. Мигель Бернад. “Он также не боится быть самим собой”[245].

Впрочем, человека иного склада вряд ли и направили бы в Букиднон. Благодаря миграции, поощрявшейся Манилой в целях освоения Юга, а также смягчения остроты аграрной проблемы на Лусоне и Висайях, население этой провинции стремительно росло. С 1960 по 1969 г. оно практически удвоилось, достигнув 400 тыс. человек[246]. Могло ли понравиться местным жителям нашествие чужаков, надеявшихся обзавестись плодородной землей? Весьма агрессивно - особенно после введения военного положения - действовали и крупные сельскохозяйственные производители. Расширяя свои угодья, они бесцеремонно теснили мелких фермеров, захватывали их участки, сносили жилища, а недовольных усмиряли с помощью полиции и войск. Социальная напряженность в Букидноне, где до 80% населения составляли бедняки, приближалась к критической черте[247]. Как и в других районах острова, налицо были предпосылки для открытия “партизанского фронта” ННА, - а значит, и для тех ответных репрессий, которые поведут к эскалации конфликта.

Обличение неправды, заступничество за неимущих и пострадавших, нетерпимость к беззаконию - такой линии поведения Клавер придерживался с первых дней пребывания в Букидноне. Он никогда не скрывал, что, по его мнению, авторитарная власть противна христианской морали, пагубна для страны и создаст проблем больше, чем решит. Не скрывал он и своих разногласий с коммунистами - особенно в том, что касалось отношения к вооруженной борьбе. Епископ Малайбалая задавал тон внутри небольшой, но активной группы прелатов, раз за разом направлявших личные и совместные послания главе государства, церковным иерархам, верующим. Эти документы, адресованные, в сущности, всем филиппинцам, привлекали внимание общества к незавидной доле политзаключенных, к сомнительной юридической стороне референдумов, призванных легитимизировать режим, к тем его экономическим инициативам, которые никак не вязались с понятием “национальное развитие”[248].

Одна из таких инициатив предполагала строительство каскада ГЭС на реке Чико, на территориях калинга и бонтоков. Реализация проекта, поддержанного Всемирным банком, привела бы к затоплению многих деревень и рисовых полей, к вынужденному переселению ста тысяч человек. Их мнения никто не спрашивал, протесты расценивались как саботаж и происки подрывных элементов. Попытки делегации племен встретиться с Маркосом успеха не имели. Тогда горцы призвали на помощь земляка-епископа, который, побывав на родине, послал президенту в апреле 1975 г. открытое письмо “Из отчего дома”. Правительство, предупреждал Клавер, обрекает на смерть целые этносы, покушаясь на традиционную среду их обитания, и вместе с тем провоцирует вооруженный конфликт, ибо калинга и бонтоки будут защищаться всеми доступными средствами. Говорил он и о том, что честные переговоры с представителями племен - единственный способ обойтись без крови. Поскольку власти отказались от него, столкновения и жертвы были неизбежны. Тем не менее усилия Клавера не пропали даром, пробудив не только внутри страны, но и за рубежом сочувствие к филиппинским горцам, высветив их изначальную правоту и указав на пороки официальных экономических программ[249].

В октябре 1976 г. четырнадцать епископов во главе с Клавером подписали декларацию, в которой назвали военное положение режимом “принуждения и страха, институционализированной лжи и подтасовок”[250]. А в следующем месяце уже семнадцать иерархов, опять-таки при неформальном лидерстве Клавера, подготовили “Ut Omnes Unum Sint” (“Да будут все едино”) - текст едва ли не этапный для современной филиппинской церкви, проникнутый сожалением о том, что Конференция католических епископов не выражает своего отношения к событиям в стране с достаточной определенностью. Уклончивому большинству этого форума напоминали, что церковь - не просто учреждение с особыми интересами и уставом, но живые люди из плоти и крови, имеющие дело с конкретными реалиями, включая диктатуру и все то, что она творит. В подобной ситуации проповедники Евангелия, желающие устраниться от политики, будут все равно в нее вовлечены, но только в смысле, несовместимом с их основной задачей: их молчание можно будет толковать как оправдание гнета и несвободы. Ясно, что сохранять аполитичность было бы не по-христиански, заключали авторы[251].

В отместку “компетентные органы” приклеили Клаверу ярлык “лидера христианской левой”. Зазвучали утверждения, что такие, как он, будто бы неотличимы от коммунистов - приемлющих, в свою очередь, “насилие как методологию захвата государственной власти”. Стало известно, что в конце 1976 г. филиппинские военные подготовили список 155 церковных деятелей, повинных в “подстрекательстве к бунту”, где Клавер значился под номером вторым. Тогда же военное начальство закрыло в Малайбалае радиостанцию прелатуры. Потом запретили издавать ее информационный бюллетень, а в мае 1977 г. “Вашингтон пост” сообщила, что Клавер подвергнут домашнему аресту на вилле архиепископа манильского, кардинала Хайме Сина[252].

Отклик Клавера на эти гонения не имел аналогов в церковной истории Филиппин. В интервале между 23 ноября 1976 г. и 26 марта 1978 г. он написал не менее 37 пастырских посланий, посвященных самоопределению христианина-филиппинца. В числе других из-под его пера вышло и письмо-размышление о том, какие средства мог бы использовать верующий, отражая посягательства на свои неотъемлемые права.

Христиане и коммунисты, писал епископ, едины в стремлении дать отпор злу, возвысить угнетенных, наделить властью народные массы. Разделяет же их отношение к насилию. И дело не в том, что католицизм осуждает всякое применение оружия. В особых случаях и как последнее средство - скажем, в ситуации личной или коллективной самообороны - оно морально оправданно. Что неприемлемо, так это воздаяние насилием за насилие, возведенное в принцип, то есть взгляд на насилие как на обычный и даже предпочтительный способ борьбы со злом.

Однако, говорилось далее, безропотно покоряться злу мы тоже не вправе. Надо действовать, и в этом действии сила, как у Христа, должна сочетаться с кротостью. Существуют бескровные, но эффективные приемы политической борьбы - гражданское неповиновение, бойкоты голосований, открытая критика правительства, требования справедливой оплаты труда. Высказываясь в пользу таких акций, Клавер применил для их характеристики словосочетание “насилие кротких” (the violence of the meek), давшее название всему посланию[253]...

К моменту появления на архипелаге четы Госс-Майр епископ уже несколько лет поддерживал связи с IFOR. Увидевшись с ним вскоре же по прибытии в страну, Жан и Хильдегард нашли в нем стойкого единомышленника. Осторожные в оценках и не слишком щедрые на комплименты, супруги подчеркнули в своем отчете: “Он — первопроходец и столп освободительного христианского ненасилия на Филиппинах”[254].

 

* * *

 

Три недели с 7 по 29 февраля прошли в непрестанном движении: Жан и Хильдегард встречались со священниками манильского архидиоцеза и кардиналом Сином, дискутировали со студентами и профессорами столичных вузов, с членами Конференции предпринимателей и епископов, выезжали на Себу и Минданао. Круг их общения был разнообразен настолько, насколько позволяли обстоятельства: гостей не оставляли вниманием руководители и рядовые члены правозащитных групп, союзов, объединявших крестьян, рыбаков, рабочих, обитателей городских трущоб.

На выступлениях представителей IFOR побывала, между прочим, Корасон Акино. При личном знакомстве она призналась, что поражена, насколько услышанное перекликается с воззрениями ее покойного мужа[255].

Накануне отъезда супругов Госс-Майр к ним пришел и младший брат Ниноя - Агапито (“Бутц”) Акино, популярный в те дни, как никогда: задуманная им акция протеста против очередного маркосовского референдума принесла неожиданный успех.

На суд народа выносились поправки к действующей конституции, связанные с процедурой формирования парламента, восстановлением вице-президентского поста, и др. Считая, что режим лишь подновляет фасад, часть оппозиции решила игнорировать мероприятие, назначенное на 27 января. Словно подчеркивая, что впереди самый обычный выходной и каждый волен распорядиться им, как хочет, Бутц приурочил к этой дате... групповой 145-километровый пробег трусцой по маршруту “от Тарлака до тармака” (то есть от родной провинции Б.Акино до взлетно-посадочной полосы аэропорта - по-английски tarmac, - где его настигла пуля).

Реакция властей на эту внешне безобидную, чудаковатую затею выглядела на редкость неумно. Не успели триста бегунов, облаченных в желтые футболки с портретом Ниноя, стартовать в городе Консепсьон, как на их пути то тут, то там стали возникать полицейские кордоны. Под предлогом, что в ряды участников “просочились” коммунисты, начались допросы и обыски. Кое-где требования разойтись сопровождались чуть ли не угрозами открыть огонь. Вынужденные постоянно менять маршрут, Бутц и его спутники все же продвигались вперед. Каждая остановка использовалась для песнопений, молитв и обращений к местным жителям. По мере того как ширилась молва о пробеге и чинимых ему препятствиях, росла и численность желающих поучаствовать в нем. Когда 31 января бегуны достигли столицы, их было уже более десяти тысяч, а встречающих, специально вышедших для этого на улицы, - во много раз больше[256].

Не сорвав референдума, пробег “от Тарлака до тармака” все-таки взбодрил легальную оппозицию, дал ей ощущение пусть и не великой, но по-своему значимой победы, достигнутой за счет морального перевеса над властью.

Впрочем, главный герой этого эпизода радовался недолго. Собственно, он и явился к посланцам IFOR, чтобы поделиться своей тревогой. Оказывается, в переговоры с ним вступили торговцы оружием. Этот режим, убеждали они, одними демонстрациями не свалишь. Объявляйте Маркосу настоящую войну, а мы обеспечим все, что нужно для ее ведения. После разговора с ними Бутц, по его собственным словам, лишился сна. Понимая, какие беды сулит этот путь, он все-таки не мог уверенно ответить “да” на вопрос, хватит ли в борьбе с диктатурой одних лишь мирных средств.

Выслушав Бутца, Жан и Хильдегард заметили, что он и его сторонники, во всяком случае, ничего не потеряют, испытав ненасилие на практике. “Если захотите провести подготовительные семинары, дайте знать, и мы вернемся”, - сказали они на прощание[257].

Новое приглашение не заставило себя ждать, и в июне того же 1984 года чета Госс-Майр вторично приехала на Филиппины - теперь уже для занятий со специально подобранными группами.

Желающие составить представление об этих семинарах, об их тематике и атмосфере могут обратиться к книге Жерара Увера “Ненасильственный стиль жизни” - собранию бесед автора с Жаном и Хильдегард Госс-Майр. Сохранились и тексты семинарской программы “Евангелие и борьба за мир”, составленной супругами. Их отчеты о миссиях на Филиппины печатались в конце 80-х годов в изданиях “Cодружества” - журналах Fellowship и Reconciliation International. Есть у них и публикации на русском языке - результат сотрудничества с московским научно-просветительским центром “Этика ненасилия”[258].

Ознакомившись с этими материалами и, можно сказать, заочно поучаствовав в семинарах Жана и Хильдегард, предлагаю читателю нечто вроде реконструкции их выступлений перед филиппинской аудиторией.

 

* * *

 

Прежде всего, уточним смысл основных понятий и терминов.

Начнем с понятия сила. С ним ассоциируются представления об активном действии, об энергичном вмешательстве в ход тех или иных событий, о борьбе за перемены или о сопротивлении им. Сила может быть негативной, разрушительной, насаждающей несправедливость, манипулирующей человеком и людьми. Но, наряду с силой военных и пропагандистских машин, есть еще сила любви, сила правды и добра, созидательная и положительная сила, способствующая расцвету всего лучшего в человеке.

Одна из ипостасей силы - агрессивность, от рождения свойственная любому нормальному человеку. Инстинкт агрессии - это здоровый, необходимый инстинкт, направленный, как и всякий другой, на поддержание жизни. У животных он служит сохранению вида (и, по Конраду Лоренцу, регулирует внутривидовой отбор - В.С.)[259].

Истоки агрессивности у людей связаны с боязнью потерять жизненное пространство и вообще все то, без чего немыслима полноценная жизнь - работу, крышу над головой, культурные и религиозные ценности, уважение окружающих, любовь. В той мере, в какой агрессивность помогает данному человеку или группе людей защитить себя, она является позитивной силой. Но она приобретает негативный характер, если в целях самозащиты применяются средства, губительные для человека и людей.

В связи с этим правильно было бы говорить не о подавлении агрессивности, но лишь о том, что психологи называют сублимацией. Другими словами - о трансформации агрессивности, о придании ей такой направленности, благодаря которой она послужит делу созидания и освобождения человека.

Что касается понятия насилие, то с ним мы связываем представление о сугубо разрушительной, враждебной человеку силе. Пытаясь командовать и повелевать, покушаясь на присвоение ценностей и благ, ему не принадлежащих, насильник попирает не только чужое, но и собственное достоинство.

У истоков насилия очень часто обнаруживается опять-таки страх - страх остаться непонятым, непризнанным окружающими, страх потерять накопленные богатства. Такого рода страх формирует у насильника отрицательные мнения о других людях, побуждает приписывать им те низменные порывы, которые присущи ему самому.

Насилие многолико и многообразно. Следует различать, к примеру, насилие физическое и психическое, насилие открытое и скрытое, насилие меньшей степени и насилие, опасное не только для отдельных людей, социальных групп и наций, но и для всего человечества. Наконец, существует разница между насилием на межличностном уровне и насилием структурным, укоренившимся в наших представлениях о мире и обществе, в созданных нами институтах - экономических, политических, военных, в церкви и школе, в преобладающем отношении к женщине, в способах общения и обращения с природой. Но, каковы бы ни были эти нюансы, все виды насилия сходны в том, что обращены против добра, справедливости, жизни.

 

* * *

 

Какой выбор встает перед нами в связи с проблемой насилия? Как относиться к его проявлениям?

Одна из возможных реакций - отсутствие реакции, безразличие и пассивность.

С точки зрения Ганди, это - самая примитивная, недостойная форма отклика. Фактически это уступка несправедливости вместо попытки бороться с нею. В той или иной степени человек пассивный всегда остается опорой несправедливости.

Почему человек выбирает пассивность? Очень часто потому, что боится дурных последствий какого-то иного выбора - житейских трудностей, потери источников существования, давления и репрессий со стороны властей.

Возможна и другая причина. Общественная ситуация, порожденная длительной несправедливостью, бывает весьма сложна, и людям попросту не ясно, какие действия отвечают их коренным интересам. Возникает ощущение слабости, бессилия перед лицом жестокой реальности, деморализующее порой целые народы.

Более достойная реакция на несправедливость и насилие - ответное насилие. Во всяком случае, здесь налицо попытка выправить положение, продвинуться вперед по пути к миру и справедливости. У ответного насилия, таким образом, благие цели.

На ранних стадиях ответное насилие часто напоминает инстинктивный порыв, вершится спонтанно, без долгих раздумий. Но очень скоро оно становится сознательным, приобретает организованный, программный характер. Мнение, будто ответное насилие - самый быстрый и эффективный способ достижения справедливости, давно и глубоко укоренилось в умах. Сказывается и недостаток знаний о других способах борьбы.

Каковы, однако, последствия ответного насилия? Чтобы с его помощью отстоять справедливость, мы должны хотя бы отчасти превосходить врага, то есть иметь больше средств давления и разрушения, чем имеет он. Мы принимаем для этого практические меры. Но поскольку враг поступает точно так же, разгорается соперничество по поводу того, кто же лучше подготовился к уничтожению противной стороны. Так раскручивается спираль насилия и устрашения. Ее ярчайший пример - гонка вооружений между Востоком и Западом.

Избирая путь ответного насилия, мы позволяем агрессору навязать нам средства, используемые им самим.

Допустим, при помощи ответного насилия достигнута победа над врагом. Но даже победа, венчающая освободительную войну, в большей или меньшей степени иллюзорна. Ведь чем ожесточеннее столкновение, тем меньше шансов, что по окончании конфликта отношение к человеческой личности будет более уважительным, а в жизни общества укрепятся начала справедливости.

Наконец, еще одна форма реакции на насилие - активное ненасилие. Предпосылки такого выбора заложены в каждом из нас независимо от расовой, религиозной или культурной принадлежности.

Строго говоря, термин “ненасилие” - дословный перевод понятия “ахимса”, использованного Ганди для характеристики своей позиции, - не раскрывает суть явления с должной полнотой. И, может быть, даже не говорит о нем главного, не отражает конструктивного духа этой жизненной позиции, подчеркивая лишь, что она несовместима с насилием. Но те, кто, взыскуя справедливости, отказываются от насилия, должны прибегнуть к какой-то другой силе как к средству борьбы. Говоря об этой другой силе, Ганди пользуется понятием “сатьяграха” - сила истины, сила духа. Христиане могли бы добавить - и сила справедливости, сила любви. Поэтому, рассуждая об активном ненасилии, правильнее всего было бы пользоваться синтетическим термином “ахимса/сатьяграха”.

Адепты “ахимсы/сатьяграхи” не приемлют безразличного, пассивного отношения к несправедливости, как и попыток воздать за нее насилием. Сталкиваясь с ее конкретными примерами, они стремятся осмыслить их как можно глубже, чтобы помочь освобождению не только жертв, но и главных виновников несправедливости. Победить ее в точном смысле слова - значит добиться освобождения и угнетенных, и угнетателей.

Там, где в ходу ответное насилие, врага отождествляют с допущенной им несправедливостью. Способ ее устранения - личное возмездие, вплоть до умертвления врага. В случае же активного ненасилия человек или группа людей рассматриваются отдельно от совершенного ими зла. Применяя стратегию несотрудничества, мы мешаем повторению несправедливости, и в то же время взываем к совести тех, кто прежде всего в ответе за несправедливость и зло.

Практика активного ненасилия связана с определенным взглядом на личность и общество. Человек рассматривается как величайшая ценность во всем сотворенном мире. Каждая человеческая личность достойна безусловного и абсолютного уважения. Все прочие ценности должны служить человеку и его жизни. В свою очередь, человек, подтверждая свое высокое достоинство, обязан бережно, любовно относиться не только к себе подобным, но и к природе, к животным и представителям растительного царства.

Как существо сознательное, всякий человек наделен даром изменять свою жизнь и делать новый выбор. Сознание человека бывает деформировано или недостаточно развито. Но под воздействием событий и фактов, так или иначе выражающих истину, оно способно оживать и расти. Поэтому недопустимо наклеивать ярлык на кого бы то ни было, подразумевая, что данный индивид не в силах изменить себя.

Ненасильственная борьба ведется прежде всего на уровне сознания-разума-совести. В основе всякой приверженности ненасилию - глубокая, неизменная вера в способность человека раскрывать свое сознание, свое существо правде.

Принципиальное требование активного ненасилия - готовность расплачиваться за убеждения. Всякое преображение требует жертв. Избирающим ответное насилие желательно, чтобы за конфликт платил противник. В отличие от них сторонник активного ненасилия принимает на себя последствия своих шагов, жертвуя репутацией, карьерой, благополучием, а бывает, и жизнью.

Убежденность в том, что человек представляет собой наивысшую ценность, обязывает нас прибегать лишь к средствам, которые сами по себе выражают абсолютное уважение к человеку.

Нам надо знать, что это за средства, как их применять, как побеждать зло в самих его первоосновах, оказывая целительное, умиротворяющее воздействие на людей и общество. Но прежде чем обратиться к описанию этих средств, вспомним о духовно-этических основах ненасилия и его евангельских корнях.

 

* * *

 

В истории церкви идеалы ненасилия попирались не раз. Но все же именно они составляют основу христианской этики, а Библия позволяет проследить, как созревало мироотношение, достигшее своих вершин в учении Иисуса.

Уже в текстах Ветхого Завета насилие - не та неумолимая, таинственная стихия, которая, согласно языческим поверьям, вторгается в мир людей помимо их воли. В ветхозаветной традиции насилие предстает как зло, ответственность за которое лежит на самом человеке. Следовательно, это зло не является неизбежным.

О том, чтобы совладать с насилием, поняв его суть, о полной неприемлемости его в человеческих отношениях - особенно в отношениях древних иудеев с соседними племенами - речи пока нет. Священные книги прямо предписывают сурово обращаться с пленниками войны и повествуют о массовых расправах над ними. В повседневном быту утверждается закон талиона - закон воздаяния виновному за причиненный вред по принципу “око за око, зуб за зуб”.

Однако, санкционируя возмездие, иудаизм обозначает и его допустимые пределы. Тем самым осуждена слепая, безудержная месть (вроде истребления всех мужчин в роду в наказание за убийство, совершенное одним из них).

Вообще, в своей внутренней жизни народ древнего Израиля делает важные шаги к постижению правды-справедливости-любви как силы, без которой людям не узнать подлинного счастья. Наполняется смыслом понятие шалом (мир), означающее не просто жизнь без войн, но гармоничное единение человека с себе подобными, с природой и Богом. Поклонение одному лишь Единому Богу, Богу любви и справедливости, развенчание ложных богов, включая идолов богатства и военной мощи; запрет на человеческие жертвоприношения, признание жизни человека священным даром, выраженное в заповеди “Не убий!”; взгляд на Бога как на радетеля о бедняках и сиротах, о скитальцах и убогих, постоянные напоминания пророков о том, что Ему угодны попечение о слабых, защита прав и достоинства униженных; забота о поддержании равновесия в обществе путем празднования раз в пятьдесят лет юбилейного года - года благодарения Богу, года примирения соседей, перераспределения имуществ и земли в пользу менее удачливых соплеменников - все это слагаемые древнеиудейского представления о справедливом мире-шаломе.

В поисках справедливости народ Израиля следует за Богом, который, посылая людям знамения, говоря с ними устами пророков, указывает им путь к освобождению. Сопровождая их на этом пути, Он воспринимается как Бог близкий, благорасположенный к людям. Отношения глубокого доверия, складывающиеся между Богом и Его народом, помогают последнему бесстрашно выполнять свою миссию.

Итак, Ветхий Завет учит людей любить Бога и своих ближних. Новые измерения любви, без которых нельзя искоренить насилие и обрести мир, открываются человечеству в деяниях и проповеди Христа.

Принимая крестную муку во спасение всех людей, Христос подтверждает безусловную ценность каждой человеческой личности. Сотворенный по образу и подобию Господа, спасенный искупительной жертвой Христа, всякий человек достоин абсолютного уважения даже тогда, когда перестает уважать себя. Отнестись к нему с тем же уважением, с той же любовью, с которой Бог Евангелия относится ко всем нам, значит помочь ему заново обрести свое достоинство.

Любовь, проповедуемая Иисусом, всеохватна и безгранична, самоотверженна вплоть до готовности любящего отдать свою жизнь за другого человека, будь он плох или хорош. Это уже не только любовь к ближним, но и любовь к врагам. Собственно, тут и совершается переход от морали ветхозаветной к морали евангельской. “Вы слышали, что сказано: “люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего”. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих и гонящих вас... И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный” [Мф 5, 43-48].

Любить врага, отказываясь платить злом за зло, обращая к нападающему “другую щеку”, - все равно, что будить его спящую совесть, атакуя ее силою правды о непреложной ценности человека, напоминая, что насильник попирает прежде всего свое собственное достоинство. Христианская любовь, побеждающая вражду и помогающая противнику изменить самого себя, способна, как никакое другое средство, разрывать спираль насилия и утверждать мир между людьми.

 

* * *

 

В эпоху раннего христианства позиция церкви и поступки верующих указывают на стойкую приверженность ненасилию.

Не желая проливать чужую кровь на поле брани и поклоняться, вместе с другими солдатами Рима, обожествленному императору, первохристиане отказываются нести воинскую повинность. В конфликте с языческой властью они сознательно принимают муки как последствия своего выбора и воздерживаются от насильственного отпора палачам. Эти личные свидетельства об истинности христианской веры совершали переворот в умах и душах современников.

Раннехристианское неприятие насилия отражено в писаниях Тертуллиана, Лактанция, Киприана, Иоанна Златоуста и других.

С превращением христианства в официальную религию Рима положение меняется. Христиане, в той или иной мере облеченные властью, слишком часто оказываются не на высоте своих задач. Отчетливо обозначающийся разрыв между верой и жизнью связан, помимо всего прочего, с влиянием греческой философии (точнее, с заложенными в ней тенденциями к отделению духовного от земного).

А между тем империя, с которой идентифицировало себя христианство, довольно скоро вступила в полосу глубокого кризиса и подверглась вторжениям варваров. Как реагировать на их натиск? Позволительно ли верующим защищать свое государство с оружием в руках? Откликаясь на эти вопросы, Блаженный Августин формулирует доктрину справедливой войны (bellum justum).

Исходя из того, что войны лучше предотвращать, чем вести, один из учителей церкви обусловил участие христиан в военных действиях рядом жестких требований. Так, война должна быть оборонительной и преследовать объективно справедливые цели. Необходимо обеспечить защиту гражданскому населению. Страдания, причиненные войной, должны быть меньшими, чем если бы она не велась вовсе. Нужна уверенность в военной победе.

Эта доктрина, которую позднее развил Фома Аквинский, по существу знаменует возврат к морали Ветхого Завета - к делению людей на друзей, которых надо беречь, и врагов, которых можно убивать.

Теологическая конструкция, призванная помочь в борьбе с войной, на деле служила и служит оправданию самых жестоких и разрушительных войн. В наши дни на нее ссылаются, чтобы обосновать правомерность ядерного сдерживания, испытаний, производства и хранения оружия массового уничтожения.

Но параллельно в христианстве всегда сохранялось течение, верное духу евангельского ненасилия. В IV веке Св. Мартин Турский оставляет службу в римском войске, чтобы посвятить себя служению Богу и бедным. В следующем столетии папа Лев Великий, вступив в переговоры с вождем гуннов Аттилой, добился их временного ухода из Италии, а несколько лет спустя, после падения Рима, спас город от полного разорения. Аналогичную роль мирного посредника между захватчиками-варварами и жителями городов империи играл в те времена Св. Северин.

В средневековой Европе складывается обычай “замирения Божьего” (the Truce of God): по воскресеньям и в дни церковных праздников военные действия прекращаются.

Быть может, никто из христиан Запада не воплотил ценности ненасилия в своих делах и поступках так ярко, как Св. Франциск Ассизский, и не постиг радикальный смысл Евангелия полнее, чем он. Обаяние его личности, как и личности его ближайшей спутницы Св. Клары, до сих пор живо ощущается христианами. Франциск творил целостный, отличный от общепринятого образ жизни, основанный на высочайшем уважении к человеку, на любви к врагам и деятельном сострадании бедным. Не приемля богатства, злоупотреблений властью и кровопролитий, Франциск бросал отважный вызов несправедливости. Он вдохновил широкое движение не только в среде духовенства, но и среди мирян, не желавших браться за оружие и нести воинскую повинность. Можно добавить, что папа Григорий IX издал буллу в защиту людей, разделявших эти настроения.

Как ни велика историческая роль, сыгранная Лютером, Кальвином и Цвингли, они не открыли заново ненасильственных заповедей Иисуса. Напротив, лидеры Реформации поддерживали доктрину справедливой войны. Однако в XVI-XIX веках внутри протестантизма сложились направления, возвращавшие христиан к идеалам Нагорной проповеди и возрождавшие евангельское ненасилие на уровне церковных учений. Это меннониты, квакеры, плимутские братья-бретрены, чей последовательный пацифизм не единожды навлекал на них гонения со стороны инаковерующих.

У просвещенных европейцев XIX - начала XX века идеи пацифизма во многом отделяются от религии, приобретают более или менее выраженное гуманистическое звучание, нередко сочетаясь с социалистическими взглядами.

Для пробуждения совести христиан, для того, чтобы они начали заново постигать радикализм евангельского ненасилия, понадобились первая, а потом и вторая мировые войны. В межвоенный период заявили о себе созданные этими людьми миротворческие организации. Одна из них - Международное содружество примирения.

Отвергая доктрину справедливой войны, IFOR уделяло и уделяет особое внимание сотрудничеству с католическими и протестантскими богословами, с православной церковью в создании теологии мира. В ходе Второго Ватиканского собора представители Содружества рекомендовали признать отказ от службы в армии по идейным мотивам и приверженность ненасилию в качестве фундаментальных ориентаций христианина, и эти советы были учтены при подготовке пастырской конституции Gaudium et Spes. Однако недвусмысленный отказ официальных церковных кругов от доктрины справедливой войны остается делом будущего.

Превращение христианских церквей в церкви ненасилия и мира решающим образом зависит от позиции каждого из нас, от наших личных свидетельств об истине. Процесс трансформации должен идти не сверху вниз, но снизу вверх. И в этом смысле примером служат многие церкви Третьего мира. В условиях диктаторских правлений они рвут традиционные узы, связующие их со светскими властями, и принимают сторону народа Божия - простых людей, более всего страдающих от несправедливости.

 

* * *

 

У ненасильственных действий, к характеристике которых мы приступаем, всегда должна быть объективно справедливая цель - исправление ситуации, в которой допущены нарушения прав человека. Методы ненасилия нельзя применять чисто прагматически, без опоры на моральные принципы, вытекающие из абсолютного уважения к человеку. Другими словами, без постоянного стремления к гармонии целей и средств. В противном случае ненасильственные методы выродятся в подобие давления - станут сравнительно изощренной, усовершенствованной формой насилия. В итоге ни те, кто применяет эти методы, ни их противники не станут лучше.

В ненасильственной борьбе за справедливость и примирение - будь то в сфере политики, экономики, экологии, в области межэтнических и конфессиональных отношений - накоплен немалый опыт, позволяющий выделить и описать наиболее эффективные приемы. Но ничего похожего на универсальную рецептуру прикладного ненасилия, пригодную для всех исторических эпох, обществ и ареалов, нет и быть не может. Для каждого конкретного случая нужны свои особые, оптимальные методы. Причем развивать и применять их должны сами жертвы несправедливости. В реальной жизни мы видим, как постоянно рождаются новые формы ненасильственной борьбы. Поэтому можно смело сказать, что отличительная черта активного ненасилия - его творческий характер.

Ненасилие побуждает человека искать и взращивать скрытую в нем самом силу правды, действовать по мере ее роста все более инициативно, изобретательно, уверенно. Таким образом, ненасилие освобождает личность, в то время как механизмы и приоритеты современного общества потребления давят на людей, навязывают им товары, модели поведения, образ жизни.

Ненасилие подразумевает веру в творческие способности, присущие всем людям. Это - призыв развивать самих себя для собственного блага каждого и на благо общества в целом. Ненасильственные действия не разворачиваются по прихоти одного-единственного лидера или узкого круга лиц. Урегулирование конфликтов и примирение мыслимы лишь на основе равноправного сотрудничества всех заинтересованных сторон, и опять-таки все - независимо от пола, возраста или социального статуса - приглашаются к участию в ненасильственных движениях. Очевиден как глубинный демократизм ненасильственных действий, так и тот факт, что они являются совместным начинанием, предполагающим солидарность и единение людей в борьбе за справедливость, в поисках путей к миру и освобождению.

В наше нетерпеливое время важно помнить, что освобождение - процесс, требующий от людей внутренней сосредоточенности, терпеливой и последовательной работы. Мы же слишком часто уповаем на немедленный успех. Множество политиков пытается наскоро переделать человека, как переделывают машину, - посредством внешнего вмешательства. Людей обязывают выполнять решения, к поиску которых они никоим образом не причастны. Диктатуры всех мастей внедряют “всеобщее счастье” в приказном порядке. Однако все, что навязано людям против их воли, не может существовать иначе, как за счет нового насилия. Революционное же нетерпение, толкающее к насильственным акциям, - лишь признак незрелости тех, кто ему поддался. Оно враждебно человеку, его подлинным интересам, и не имеет ничего общего с трудом во имя освобождения.

Серьезная, глубокая приверженность ненасилию формируется в ходе внутренней подготовки и обучения. Отправная точка в этом процессе - анализ того конфликта, который предстоит разрешить ненасильственными методами, выработка реалистичного, объективного взгляда на конфликтную ситуацию.

 

* * *

 

Пытаясь разобраться в природе какого-либо конфликта, мы нередко исходим из того, что правда во всей ее полноте - на стороне потерпевших, а зло творят исключительно их недруги. При всей устойчивости подобных представлений жизнь устроена иначе. Для тех, кто свыкся с “поляризующей моделью” социального анализа, уже само отступление от нее будет откровением.

Начать следует с вопроса о том, какая именно несправедливость свершилась в данном случае. Какие права личности или группы лиц нарушены? Кто конкретно пострадал, в чем выразился ущерб? Не жалея времени на общение с теми, кто подвергся притеснениям, идентифицируя себя с ними, надо как можно точнее уяснить суть дела.

Далее, закономерен вопрос о факторах, благодаря которым несправедливость стала возможной. Каковы ее структурные предпосылки? Что и почему служит ей опорой? Необходимо изучить предысторию конфликта, его политические, социокультурные, моральные параметры, ознакомиться с местными традициями и особенностями правовой системы. Параллельно определяется круг личностей, вовлеченных в конфликт, спектр задействованных в нем социальных групп и институтов, специфика международного контекста. Эти поиски помогают сторонникам ненасилия увидеть реальность, как она есть, открыть для себя правду о ситуации, в которой творится несправедливость.

Надо спросить себя и о том, в чем виноват лично я или та группа, к которой я принадлежу, чем и как я - хотя бы и сам того не замечая, храня молчание и бездействуя - поддержал несправедливость, и признать свою долю вины.

Не менее важно понять, чем руководствуется нарушитель справедливости, отчего он поступает так, а не иначе. Определив, какое зло он совершил, постараемся понять, в чем состоит его частичная правота, выявить ту долю правды, которую он отстаивает в меру своего понимания. Это позволит нащупать точки соприкосновения для начала диалога с оппонентом.

Анализ должен отражать суть происходящего со всей возможной достоверностью. В противном случае он не выполнит своих функций как инструмент ненасильственной борьбы. И не просто потому, что слабый анализ - ненадежная основа для построения плана действий. Ведь одна из главнейших задач ненасилия - пробудить совесть и сознание других людей при помощи открывшейся нам истины. Если же анализ не правдив, он не будет иметь убеждающей силы.

По мере того как разворачивается борьба, анализ должен регулярно возобновляться, чтобы участники могли осмыслить новые факты, принять во внимание перемены в ситуации и скорректировать выводы.

 

* * *

 

Теперь о тех, кто, собственно говоря, и проводит анализ для подготовки к ненасильственным действиям, - о базовой группе как субъекте ненасильственной борьбы.

Работа с подобными группами занимала центральное место в деятельности пионеров активного ненасилия (в частности, Ганди и Сисара Чавеса). Длилась она достаточно долго, порою годами. Ведь ненасильственная борьба требует глубоких перемен в ментальности, принципиально новых взглядов на противника, на феномены агрессии и несправедливости. Интуитивные, спонтанные действия - не самое подходящее средство там, где надо искать альтернативу кровопролитию и решения фундаментальных общественных проблем.

Чтобы создать базовую группу, надо собрать вместе людей, признающих, что налицо социальный конфликт, и готовых помочь его урегулированию. Инициатива может исходить от одного или нескольких лиц, обеспокоенных происходящим, признающих факты несправедливости, стремящихся к правде и миру.

Поскольку в ходе конфликта участники ненасильственных действий призовут на помощь силу духа, первостепенная задача группы - в том, чтобы укрепить веру каждого из них в преобразующую силу правды-справедливости-любви. Апеллировать, в зависимости от религиозных и идеологических предпочтений участников, можно к евангельским ценностям, к жизненным примерам Ганди и Мартина Лютера Кинга, к наследию великих гуманистов - таких как Торо и Толстой. На всех этапах борьбы внутренняя убежденность должна укрепляться и обновляться.

Харизматические личности - те, кому ниспослан дар обновлять веру и убеждения, возрождать людские надежды, - должны исполнять свою миссию, не претендуя на то, чтобы в одиночку определять ход ненасильственной борьбы. Не так уж редки случаи, когда внешне слабые, невзрачные люди, с трудом формулирующие свою мысль, выражают, несмотря на это, те стороны правды, о которых остальные не подозревают. Чутко, внимательно прислушиваясь к ним, мы избегаем соблазна уступить влиянию одного-единственного лидера и не позволяем кому бы то ни было доминировать в группе.

По большому счету, ни семья, ни школа, ни церковь, ни общество не готовят нас к ненасильственным действиям. Вот почему нам надо самим учиться управлять своими рефлексами и реакциями, языком тела и жестов, мыслями и поступками, уметь контролировать их силою духа. Мы должны учиться стойкости перед лицом насмешек и унижений, под воздействием грубого психического и физического принуждения.

Подготовиться к этому можно, изучая исторические прецеденты, соотнося свои текущие проблемы с опытом других ненасильственных движений.

Особенно полезно, когда учебным полем ненасилия становится сама группа, а ее члены учатся применять ненасильственные методы в собственных житейских спорах. Лишь в постоянной борьбе с самим собой, в неустанной тренировке самого себя человек растет и по-настоящему взрослеет.

Каждый участник группы привносит в ее жизнь и деятельность элементы своей неповторимой индивидуальности, свою собственную правду. Коль скоро в главном мы едины, будем воспринимать наши различия как нечто обогащающее нас! Научимся слышать друг друга, общаться на высоком духовном уровне, совместно работать, переживать трудности, праздновать и веселиться!

В процессе обучения особенно полезна ролевая игра, или социо-драма: готовится сценарий, разыгрываются сцены конфликта, ставится задача найти ненасильственный выход из предложенной ситуации. Ролевая игра помогает участникам группы развить в себе дар предвидения, учит контролировать свои поступки, ставить себя на место противника и осваивать искусство диалога с ним.

Наступает момент, когда, выполнив “домашнее задание” по анализу конфликта, внутренней и теоретической подготовке, группа решает предпринять первые практические шаги. Начинать лучше с небольших акций, ни одна из которых не превысит ничьих возможностей и ограниченного опыта. В дальнейшем можно поэтапно наращивать масштабы отдельных выступлений и движения в целом.

 

* * *

 

Ненасильственные действия как таковые начинаются с применения “легких орудий” ненасилия. К их числу относятся диалог, переговоры, посреднические миссии.

Диалог - нечто такое, чего адепты ненасилия никогда не отвергают и к чему они готовы всегда. Его основу во многом составляют те же принципы, на которых строится анализ конфликта.

Прежде всего, необходимо уяснить, в чем состоит правда противоположной стороны. Постарайтесь разглядеть то хорошее и доброе, что есть в противнике, даже если сам он предал это добро, и оно стало почти неразличимо. Ведь Бог, творя людей, заронил искру Божию в каждого из нас. Разглядев ее в своем противнике, вы найдете способ общения с ним как равного с равным.

Открыв для себя его правду, вы должны будете признать свою неправоту по отношению к противнику, сообщить ему об этом - как и о том, что прежде не ценили по достоинству его правду. Очевидно, что, прийдя к противнику со словами такого признания, вы вызовете реакцию, отличную от той, чем та, которую вызвали бы попытки пристыдить его за несправедливые дела.

Надо признать и долю своей ответственности за разгоревшийся конфликт даже в том случае, если она заключается лишь в молчаливом бездействии. Признание нашей доли ответственности, проявленной нами слабости - дополнительный шаг на пути к развеиванию предрассудков, к преодолению враждебности противника, шаг, приближающий и его к пониманию, что он действует несправедливо.

Как правильнее всего представить факты несправедливости? Собственно говоря, что есть зло, что есть несправедливость? Недостаток уважения к человеческой личности, недостаток любви, и не более того. Кто из нас не повинен в этом? Но одно дело, когда этим грешит уборщик, кое-как метущий улицу, и совсем другое - крупный собственник, лицо, облеченное духовной или светской властью. Несправедливость, допущенная таким человеком, причиняет тяжкие страдания тысячам.

Будучи, по сути дела, повинны в том же грехе, мы указываем на несправедливость спокойно и объективно, осуждая деструктивное поведение и поступки, но не лично тех, кто их совершает. Им следует показать, что их сотрудничество необходимо для решения проблемы, а мы сами твердо привержены борьбе за справедливость.

Не вступайте в диалог, не подготовив конкретных предложений. Чтобы состоялась плодотворная дискуссия, предложите решение хотя бы одной проблемы. Очень важно, чтобы решение было выдвинуто не главными творцами несправедливости, но ее жертвами. Оно должно выражать их надежды, соответствовать их возможностям, гармонировать с теми средствами, которые доступны им для его осуществления.

Не забудем, что движение к великим целям совершается постепенно, шаг за шагом. Наши предложения должны оставаться реалистичными, не выходящими за рамки возможного. Тогда они, вполне вероятно, будут восприняты не как ультиматум, а как нечто взаимоприемлемое. Искусством апеллировать к совести оппонента так, чтобы в момент, когда предложение высказано, он уже сам внутренне приблизился к нему, мастерски владел Ганди.

Определяя состав делегации, направляемой на переговоры, следует включить в нее как людей, хорошо владеющих устной речью, так и тех, кто хорошо мыслит, ибо два эти дара не всегда совмещаются в одном человеке. И еще этой группе необходим “мотор” - не “умник”, не “говорун”, быть может, как раз поэтому и ставший жертвой несправедливости, но в то же время жаждущий ее исправления всей душой. Бог творит нас по принципу взаимодополняемости, и нам следует объединять наши дарования в борьбе за угодные Ему цели.

Диалог требует упорства. После каждой неудачной попытки его надо возобновлять. Если противник уклоняется или отказывается от переговоров, его следует “провоцировать” на вступление в них. Когда трудно договориться напрямую, ищите посредника, чей моральный авторитет для каждой из спорящих сторон непререкаем. Но если все подобные маневры кончаются ничем, переходите к использованию “тяжелых орудий”.

 

* * *

 

Говоря о “тяжелых орудиях” ненасилия, мы имеем в виду прямое действие, пост, несотрудничество и гражданское неповиновение.

Если диалог протекает в сфере частного общения, то прямое действие разворачивается в сфере публичной. На этом этапе все, что сказано во время диалога, подкрепляется поступками, символическими жестами, демонстрациями. Эти акции наглядно указывают на факты несправедливости, привлекают к этим, как правило, малоизвестным фактам общественное внимание. Цель подобных действий - морально и политически воздействовать на лиц и группы, ответственные за несправедливость, пробудить в различных социальных слоях чувство солидарности с пострадавшими, помочь самим жертвам - во многих случаях представителям бедноты, лишенной прав и привилегий, - наладить партнерство, консолидироваться, ощутить свою силу и значимость.

Формы прямог