Политеизм

Политеизм характерен как для многих дохристианских языческих религий (древнегреческой, древнеримской, славянской и др.), так и для богословия, например, гностицизма, допускающего существование наряду с Верховным Божеством множество производных, низших божеств ¾ эонов.

Критика политеизма со стороны монотеистической традиции состоит в том, что Всесовершенный Абсолют, которым только и должен мыслиться Бог, может быть только один. Два или более независимых Абсолютов непременно ограничивали бы друг друга и потому не имели бы необходимых для Истинного Бога свободы и совершенства, то есть не были бы по сути богами. «Многоначалие есть безначалие» и «многобожие есть безбожие», ¾ говорит святой Афанасий Великий (IV в.).

Внутреннюю противоречивость политеизма прекрасно показал преподобный Иоанн Дамаскин (VIII в.): «...если допустим многих богов, то необходимо будет признать различие между этими многими. Ибо если между ними нет никакого различия, то уже один (Бог), а не многие; если же между ними есть различие, то где совершенство? Если будет недоставать совершенства или по благости, или по силе, или по премудрости, или по времени, или по месту, то уже не будет и Бога. Тождество же во всем указывает скорее Единого Бога, а не многих… Каким же образом многими управлялся бы мир, и не разрушился бы, и не расстроился бы, когда между управляющими произошла бы война? Потому что различие вводит противоборство. Если же кто скажет, что каждый из них управляет своей частью, то что же ввело такой порядок и сделало между ними раздел? Этот-то, собственно, и был бы Бог. Итак, един есть Бог, совершенный, неописуемый, Творец всего, Содержитель и Правитель, превыше и прежде всякого совершенства».[10]

Необходимо отметить, что политеизм явился исторически преходящей формой религиозных верований. С утверждением христианства многобожие постепенно отживает свой век. Кроме этого, важно понимать, что христианское учение о Святой Троице – это не многобожие, потому что, в соответствии с ним, Бог един по природе и троичен в Лицах. Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой «обладают всеми божескими совершенствами, но этими божескими совершенствами они обладают нераздельно, поэтому они «не три бози, но один Бог».[11]

Пантеизм

Пантеизм (с греч. Pan ¾ все, Qeoz ¾ Бог) очень долгое время представлял собой исключительно влиятельное религиозно-философское учение. Принципиальное отличие его от всех иных форм теизма состоит в том, что Бог и мир объявляются здесь единой природой. В сущности, оба они как бы растворяются друг в друге и отождествляются друг с другом. В пантеизме отделить Бога от мира можно не органически, а лишь онтологически: мир есть производное бытие по отношению к Богу в том смысле, что он происходит от Него путем эманации.

Исторически пантеизм является очень древней формой религиозных верований. Пантеистические идеи содержатся, например, в древнеиндийских религиях. В частности, в брахманизме Брахман ¾ это абсолютное, высшее, безличное, духовное начало.

Из него возникает мир во всем его многообразии (проявленное бытие). Вместе с тем, все, что есть в мире, разрушается, растворяясь в Брахмане. Иначе говоря, Брахман имеет два образа бытия: невоплощенное и бессмертное ¾ безличное духовное начало и воплощенное и смертное ¾ мир и человек. Поэтому в индуизме, и веданте, например, высшей ступенью развития индивидуального человеческого сознания является осознание тождественности человека, мира и Брахмана, осознание того, что «Я есть Брахман».

Ряд исследователей обнаруживают пантеистические мотивы и в учении знаменитого греческого философа V в. до Р.Х. Анаксагора, высмеивающего традиционный народный греческий политеизм и выразившего единство небесного и земного мира известным лозунгом «все во всем».

Наиболее ярким проявлением пантеизма на античной почве стал неоплатонизм. Отец-родоначальник неоплатонизма Плотин (III в. н.э.) в общем виде сохраняет онтологическую иерархию Платона, увенчивающуюся сверхсущим Единым – Благом. Однако, в отличие от своего предшественника, неоплатоники объявили, что соединение человека с Единым, познание его возможно не рассудком, припоминающем свое «ех – бытие» в лоне Единого, а, наоборот, в состоянии «выхода из разума», в состоянии экстаза.

Онтологическая иерархия неоплатонизма в общей схеме следующая: Единое, от преизбытка своей мощи, как переполненная чаша изливается и порождает нижестоящую иерархию: Ум, с идеями в нем, и Душу, обращенную к Уму и чувственному космосу, вечному в своем временном бытии. Душа порождает вещи этого мира, взирая на идеи, заключенные в Уме. Единое, ниспадая, все более умаляется. Таким образом, мир, по учению неоплатоников, возникает в результате какой-то таинственной катастрофы, которую можно назвать падением Бога. Соответственно, материя, как и в классическом платонизме, здесь объявляется злом, отрицанием Единого.

Итак, Единое (Бог) путем самоистечения (эманации) рождает единоприродный себе мир. Такое учение получило название динамического пантеизма.

Другой вариант пантеизма, именуемый статическим, ярче других мыслителей сформулировал Барух Спиноза. Иногда это учение называют имманацией: здесь речь идет о том, что мир представляет собой разнообразные проявления во времени и пространстве единой, вечной абсолютной Божественной субстанции. Спиноза сформулировал свое видение мира в лаконичной формуле: «Deus sive natura» («Бог есть природа»).

Отвергая понятие личного Бога-Творца, Спиноза утверждал, что в мире действует время, существуют пространственные отношения, но к Богу, как к Вечному началу, как к Бесконечному источнику бытия, это неприложимо. Чтобы найти Бога, надо отвлечься от времени и пространства ¾ так что если мы, созерцая мир, будем созерцать его, устраняя время, то мы вступаем в сферу Бога. Значит, заключает Спиноза, Бог и мир есть одно и то же, только Бог есть «субстанция» (основа) мира, вневременная и внепространственная, а мир есть то же бытие, только в границах времени и пространства. Бог не есть ни Творец мира, ни даже «душа» мира, он есть тот же мир, только вне времени и пространства.

Наконец, третий вид пантеистических учений рассматривает мир как саморазвитие некоего Божественного начала (абсолютная идея Гегеля и т.д.), которая, развиваясь, переходит от низших форм к высшим. Ярким примером в данном случае может служить немецкая классическая философия.

Пантеистические мотивы присутствовали также и в учении Льва Толстого. Так, на место Бога он поставил «разумение жизни», которое есть любовь; религиозная жизнь – это жизнь, благо которой состоит в подавлении в себе «животной личности», «в благе других и в страданиях за это благо». Живущий так имеет в себе Бога и является «сыном Божиим» так же, как и Христос. Смерть возвращает «сына Божия» в лоно Отца – Бога, в Котором сын и исчезает, как в общей мировой сущности. Одним словом, по Толстому, нет ни личного Бога, ни личного бессмертия, ни, следовательно, реального смысла жизни. Ибо смысл может быть только в жизни, но не в ее исчезновении.

Пантеизм, фактически, профанирует представление о Боге, смешивая абсолютное и относительное, Божественное и тварное. Человек, ищущий Бога, ищет Другого, ищет Существо, принципиально отличное от него и от всего тварного бытия. И не просто отличное – а превосходящее Существо, в Котором нет зла, страданий, имеющих место в земной жизни. А пантеизм, хотя и не признавая этого, не дает ответа на жажду человека. Пантеизм сводит Бога к миру, лишает человека надежды. Молитва пантеиста только внешне – молитва к Абсолюту, а реально – как бы к самому миру, который, естественно, человека спасти не может, ибо и создан не для этого. Справедливо отмечал около столетия назад в этой связи Л.М. Лопатин, что в пантеизме для мысли, по-видимому, представляется один выход: или мир провозгласить призраком и уничтожить его в Боге, или Бога заставить исчезнуть в мир до такой степени, что от Него остается одно имя. К последнему пантеизм практически всегда и приходит.

Еще одно важнейшее свойство пантеизма – отрицание свободы воли человека. Это, конечно, обессмысливает жизнь последнего еще больше. Если человек – это просто «винтик мироздания», то он не является субъектом, творцом, не несет ответственности за свои поступки и т.д. Человек превращается в точку приложения каких-то внешних, пусть и высших, сил.