Историографическая концепция

Историографическая концепция. В современной историографии общественной мысли утверждается взгляд на Российскую социологию как науку противостоящую марксистской идеологии и политическому режиму. Это справедливо в той степени, в какой противостоят наука и идеология. В данном случае речь идет о том, что социология была чужеродным элементом в корпусе советского марксизма. Самым радикальным выражением такого подхода является свидетельство, что социология в СССР была до определенного времени запрещенной, репрессированной наукой, примерно такой же, как генетика и кибернетика, и даже само слово социология нельзя было произносить громко. Эта точка зрения имела теоретическое обоснование - постулат о невозможности существования науки об обществе в несвободном обществе поскольку марксизм-ленинизм несовместим с идеей научного социального познания, тоталитарная власть должна ничего не знать о реальной общественной ситуации.

Соответствующим образом выстраивается и историческая периодизация взлетов и падений социологической науки в России.

Предполагается, что развитая социологическая традиция, существовавшая до октябрьского переворота 1917 года, была прервана большевистской властью. Уничтожение научной социологии условно датируется 1922 годом, когда были высланы за границу дающиеся российские ученые, в том числе П.А. Сорокин, Н.А. Бердяев, С.Л, Франк, П.Б. Струве и другие. В 1920-е года социологическая работа еще продолжалась, но затем социология была объявлена буржуазной лженаукой, но только не совместимой с марксизмом, но враждебной ему. Отсюда следует вывод, что до конца 1950-х годов социология фактически прекратила существование.

Ее ренессанс начался в период хрущевских преобразований и закончился в 1972году разгромом Института конкретных социальных исследований АН СССР. После этого начинается новый период - век серости. Такова историографическая схема, доминирующая в обсуждение судеб российской социологии. Хорошая социология противостояла плохой идеологии - как любое черно-белое изображение истории идей, эта схема вытекает из предубеждений.

Вероятно, главное из них - неприятия советского марксизма, который в течение долгого времени препятствовал свободомыслия в России. Даже если это так, отсюда не следует, что социология в силу своего научного характера являла альтернативу официальной доктрине вообще и историческому материализму в частности, кроме того, нет убедительных оснований отказывать историческому материализму - теории, обладающей исключительно мощным эвристическим потенциалом в праве занимать место в ведущих социологических доктрин ХIХ-ХХ столетий.

Советская версия марксизма лишь кажется непроницаемой и монолитной. Действительно, может возникнуть впечатление, что научная мысль здесь застыла в оцепенении. Однако даже в самые мрачные времена в общественных науках не прекращалось то, что в рассказах об ученых называют творческим горением. Чего стоит, например, творческая судьба З.Я Белецкого - одной из самых неординарных, но забытых фигур в марксизме сталинского периода, автора экзотической леворадикальной версии социологии знания. За идеологическими штампами, переполнившими публикации по общественных, довольно трудно угадать проблеск мысли.

Поэтому лучше писать историю социологических идей как историю людей. Тогда можно увидеть, что марксистская общественная мысль соединяет в себе унаследованную от диалектики величайшую изощренность в построение риторических и мыслительных фигур, глубоко закодированный лексикон, обвивающий жесткие несущие конструкции официальной доктрины, уникальное умение распознавать невидимые движения идейной атмосферы, пренебречь которыми мог бы позволить себе только дилетант.

Догматизм и ортодоксия создавали своеобычный стиль теоретизирования, внутри которого, как и внутри любого канона, хватало места и для свободомыслия, и для школьного прилежания, и для плюрализма мнений. Непредубежденный историк отметит в совокупном обществоведческом тексте советского марксизма влияния различных философских идей в том числе идеалистических, многообразия школ, направлений, группировок и, конечно, катакомбную науку, не отраженную в журналах и монографиях, но создававшую нормы профессиональной коммуникации и производства знания.

Это было присуши диалектическому и историческому материализму, логике, этике, эстетике, истории философии. Социология не составляет исключение в этом ряду. Равным образом для объективного исторического исследования неприемлемо разграничение хороших социологов и плохих идеологов, хотя изучение групповой борьбы и позиционных конфликтов в научном сообществе имеет принципиально важное значение для объяснения многих идейно-теоретических контроверз.

Во всяком случае, нельзя заранее исключать существования плохих социологов и хороших идеологов. Положение социологии в советском обществе было уникальным. Социология была органической частью проекта, на основе которого создавалось само общество.

История идей не знает иного эксперимента такого рола. Смыслообразующий центр этой идейной химеры явлен стремлением конструированию искусственной, призрачной реальности. Идея не знает покоя, постоянно стремясь к какой-то практике и одновременно отвращаясь от неё. Слово и дело не могут жить друг без друга, но и ужиться не могут. А наука и учение становятся здесь избавлением от безысходности даже тогда, когда упражняться в нем мастер категориального бельканто.

Как бы то ни было, требуется сделать все возможное, чтобы будущее поколения могли аргументировано, без предубеждений оценивать семидесяти летний период господства советского марксизма и не смотреть на него как на время тотального мрака и лжи, которое надо поскорее вычеркнуть из исторической памяти. Если не осуществить рациональную историческую реконструкцию изнутри, люди, которым довелось жить и работать в это время, будут казаться либо бессовестными приспособленцами, либо угнетенными умниками с фигой в кармане.

Гордый взор иноплеменный не заметит здесь ничего заслуживающего серьёзного внимания. Типичное свидетельство об этом периоде оставил столь проницательный наблюдатель, как Льюис Фойер, побывавший в Советском союзе в 1963 году единственные пятна в обстановке непрекращающегося кошмара представляли собой свободомыслящие грузинские обществоведы и неофициальный философский кружок студентов МГУ, существовавший по недосмотру КГБ. Наша задача - показать непрерывность российской социологической традиции, никогда не замыкавшейся в рамки академических доктрин.

Унаследованная от немецкого интеллектуализма приверженность категориями диалектики, дух отчаянного марксистского философствования, тесно связь с идеологией и массовой пропагандой придавали идее-монстру неповторимое внутреннее очарование. Эта идея может не нравиться, но вычеркивать ее из истории не следует. Кроме идей, исключительное значение для понимания российской и советской социологии имеет история профессионального сообщества и научных учреждений, составляющих важный элемент системы институционального плюрализма, включающей неформальное распределение власти, взаимодействия и борьбу интересов, которая оказывая сёрьезное влияние на реформирование политического режима.