Омар бен Ладен

 

Тот страшный день начался как любой другой. Мы сходили на утреннюю молитву, надели школьную форму, съездили на занятия, вернулись домой, пообедали и пошли играть. Потом наступило время послеобеденной молитвы аср. После молитвы мы пошли в гостевой дом на урок по религии. Все три учителя ожидали нас там, первым взял слово марокканский репетитор.

После небольшой лекции на тему Корана мы все собрались в кружок и тихо изучали материал, когда пуля просвистела у нас над головами, влетев в открытое окно, и упала у ног Саада. Тот быстро крикнул учителю:

– Сэр, на нас напали!

Учитель знал веселый нрав Саада и имел все основания полагать, что это глупая шутка. Он вежливо попросил Саада не волноваться и сказал, что услышанный нами звук, скорее всего, произвела электрическая искра.

– Продолжай заниматься, Саад, – сказал учитель. – Я выясню, в чем дело.

Я навострил уши. Я ведь уже много лет охотился с отцом и не раз слышал звук выстрела. И не сомневался, что Саад прав. Кто‑то выстрелил в нас из оружия, и через окно в комнату влетела пуля.

В этот момент Саад нашел на полу патрон и, ухватив его двумя пальцами, поднял высоко над головой.

– Учитель, это пуля. Посмотрите, она у меня в руке, – сообщил он с гордостью: наконец‑то его слова примут всерьез.

Глаза учителя округлились, и он быстро обменялся взглядами с другими учителями – те уже вскочили на ноги. Видимо, они одновременно осознали тот факт, что в нас только что стреляли и трое безоружных учителей отвечают сейчас за безопасность сыновей Усамы бен Ладена. Прежде чем они смогли вымолвить хоть слово, целый град пуль полился через окно, рассекая воздух во всех направлениях. Младшие мальчики съежились в комочек и заревели.

Я знал, что нужно отодвинуться от открытого окна, знал это и наш марокканский учитель. Он стал кричать:

– Сюда, мальчики! Сюда!

Учителя торопливо вывели нас из комнаты в холл. И в тот самый момент марокканский учитель шумно схватил ртом воздух. Его подстрелили! Он споткнулся, когда пуля со всей силы ударила его в плечо, но удержался на ногах и торопливо вывел нас с черного хода из дома в маленькое строение, почти примыкавшее к нему. Он резко распахнул дверь, и учителя стали заталкивать мальчиков в середину помещения. Это было совсем крошечное здание, и поместиться там могли человек пять, но каким‑то чудом нам удалось забраться туда вдесятером. Учителя вошли последними и забаррикадировали своими телами незапертую дверь. Они показали жестами, что мы должны сидеть тихо, и старшие мальчики стали успокаивать малышей, чтобы их плач не выдал наше местонахождение.

Так мы и сидели, словно сардины в банке, пока выстрелы не стали приближаться. У меня в голове мелькнула жуткая мысль: нас обнаружили, и теперь мы станем легкой мишенью для убийц. Мы лежали друг на друге как дрова в поленнице, и одна пуля могла легко пройти сразу через несколько тел. Любой стрелок без труда мог убить двоих‑троих из нас одним выстрелом.

Очевидно, что стрелявшие намеревались кого‑то убить. Возможно, у них был приказ уничтожить всю семью Усамы бен Ладена. Мой страх усилился, когда кто‑то снаружи стал толкать незапертую дверь. Но внутри было так тесно, что мы были похожи на один большой неподвижный кусок камня.

Не издав ни звука, учителя продолжали оставаться на своих местах, хотя понимали, что погибнут первыми, если убийца выстрелит в закрытую дверь. Но через пару мгновений, в которые наши сердца замирали от страха, мы перестали слышать звуки за дверью. Наверное, убийца сбежал, заметив приближение охранников отца. Перестрелка продолжалась еще около получаса, а потом выстрелы стали стихать, и в конце концов наступила полная тишина.

Мы хотели выскочить из тесной каморки и мчаться домой, чтобы убедиться, что с родителями и с младшими братьями и сестрами всё в порядке, но наши учителя отказались нас выпустить. Наши ноги и руки затекли, ведь мы не могли подвинуться даже на дюйм. К счастью, вскоре мы услышали, как нас зовет один из охранников отца – он искал сыновей шейха и кричал нам, что мы в безопасности и можем выходить.

Узнав голос охранника, мы стали по одному вылезать из тесного домика и тут вспомнили про учителя, которого подстрелили до того, как мы сюда забрались. К нашему огромному облегчению, оказалось, что пуля застряла в толстом плечике его пиджака. Увидев это, мы радостно засмеялись. Благодаря тому, что наш учитель одевался по последней моде, пуля не причинила ему вреда, всего лишь поцарапав плечо.

Мы с братьями помчались быстрее зайцев на поиски отца. Оказалось, что ему удалось избежать смерти только чудом – по дороге в нашу домашнюю школу он задержался, чтобы поговорить Абдуллой.

Отец чувствовал себя в полной безопасности в Хартуме и отказался от своей обычной предусмотрительности, перестав постоянно менять свое расписание. У него появились определенные привычки. Без сомнения, его враги обнаружили этот факт. Каждый день без исключения отец приходил в гостевой дом убедиться, что его сыновья прилежно постигают основы религии. Но в тот день у нашего старшего брата, Абдуллы, было к отцу одно дело, и он хотел его обсудить.

Чем старше становился брат, тем сильнее росло его недовольство сложившейся ситуацией. Больше всего его раздражало, что нашей семье нельзя пользоваться холодильником, потому что в жарком климате было очень трудно сохранять пищу свежей.

Абдулла уже какое‑то время пытался убедить отца изменить решение. Но во всем, что касалось достижений современной техники, отец оставался непреклонным. И так уж случилось, что в тот день Абдулла снова поднял этот вопрос. Их жаркий спор задержал отца.

И хотя Абдулле так и не удалось убедить отца разрешить холодильники и другую технику, их разговор спас отцу жизнь.

Через пару недель мы узнали все подробности покушения и его организации. Четверо стрелков проникли на территорию наших владений утром того дня и затаились в пикапе, стоявшем под большим деревом, которое росло напротив гостевого дома. Не знаю, почему их никто не заметил. Возможно, причина в том, что многие жители соседних с нами домов были дипломатами и правительственными чиновниками. И у каждого из них имелась своя охрана. В целом район Аль‑Рияд Вилладж походил на вооруженный лагерь, в котором собрались мужчины из самых разных стран, охранявшие своих хозяев. Вероятно, поэтому никто не обратил внимания на четырех незнакомцев.

Им сказали, что Усама бен Ладен может появиться раньше обычного, но он никогда не опаздывает. Прождав больше часа после наступления запланированного момента нападения, они стали подозревать, что их цель зашла в гостевой дом гораздо раньше. И, не имея какого‑то определенного плана, они просто открыли беспорядочную пальбу по дому, где проходили наши занятия, стараясь попадать в открытые окна в надежде, что им повезет и они случайно подстрелят Усаму бен Ладена.

Отец услышал шум и тут же схватил свой автомат Калашникова, русский АК‑47, одну из первых штурмовых винтовок. Отец уже давно строго наказал своим охранникам, чтобы они не выпускали из рук АК‑47. При первых звуках выстрела он взобрался на крышу нашего дома и стал оттуда стрелять в нападавших.

Когда началась перестрелка, охрана отца ответила яростным градом пуль, от которых воздух вокруг раскалился. Охранники значительно превосходили убийц численностью, так что их отлично придуманный план накачать Усаму бен Ладена свинцом и быстро смыться провалился с треском.

Один из убийц ускользнул в город. Другой спрятался в мечети. Третий прыгнул за руль пикапа и завел мотор, а четвертый бросился в кузов того же пикапа. Водитель пикапа стремительно несся по улицам, отчаянно стараясь выбраться из проклятого района дипломатов.

Но окруженные целой армией охранников, эти двое не имели ни единого шанса на спасение. Пытаясь скрыться, водитель получил пулю и скончался. Убийца, спрятавшийся в кузове, был серьезно ранен. Прятавшийся в мечети был убит. Того, кто сбежал в город, поймали и застрелили. Раненого нападавшего отвезли в больницу и держали там до полного выздоровления. После чего правительство приговорило его к смерти через повешение.

Я никогда не видел раненых или убитых, хотя мне не раз хотелось посмотреть. Но отец не позволял удовлетворить мое любопытство. Я только слышал, что в тот день нескольких охранников отца ранили.

Я особенно хорошо помню рассказ одного из людей отца, потому что он без конца повторял его всем, кто соглашался слушать, хотя слова его свидетельствовали о его трусости. Когда началась перестрелка, он заперся в одной из комнат гостевого дома. Но, как он заявлял нам с гордостью, его единственная мысль была о нашем отце, и он громко молился Богу, повторяя:

– Господи! Спаси шейха! Господи! Спаси шейха!

Мы были слишком учтивы, чтобы задать ему прямой и очевидный вопрос, но сами не раз спрашивали друг друга: если он так беспокоился за отца, почему же прятался? Он должен был броситься на улицу и застрелить мерзавцев, которые пришли убить отца.

Много диких предположений высказывалось относительно того, кто организовал покушение. Одни считали, что это месть русских за войну в Афганистане. Другие полагали, что одна из борющихся за власть афганских фракций подослала своих людей убить отца.

Проведя расследование, суданское правительство объявило, что убийцы работали на саудовское правительство. Отец в этом не сомневался, а я не знал, чему верить. Конечно, отец сильно разозлил правителей Саудовской Аравии. Но позже я пришел к заключению, что покушение организовало не саудовское правительство – оно еще предпринимало тогда попытки убедить отца вернуться в королевство. Зачем им было убивать Усаму бен Ладена, пока они не теряли надежды вернуть заблудшего агнца в стадо?

Отец признался, что королевская семья предлагала ему несколько высоких постов в правительстве. Единственное требование к нему состояло в том, что он должен прекратить критиковать политику королевской семьи и отказаться от своей вооруженной деятельности. Ну и, разумеется, вернуться на родину для обустройства мирной и процветающей жизни.

Но отец был до крайности упрямым человеком и отверг все эти щедрые предложения. Позже многие из самых влиятельных принцев приезжали к нему, чтобы убедить отца вновь обрести мир и покой, вернувшись в Саудовскую Аравию. Даже членов семьи бен Ладен посылали в Судан – объяснить отцу, что он встал на опасную дорожку. Отец любил своих родных и не злился, повторяя, что у них нет выбора и приходится слушаться королевскую семью, но его неизменный ответ разочаровывал родных. Он отвергал все уговоры.

Наконец решено было испробовать последнее средство: сам король Фахд послал весть отцу, что вскоре тому следует ожидать звонка лично от короля. Но отец отказался от разговора с ним, а это жесточайшее оскорбление в нашей части света. Никто не смеет нарушить приказ короля!

С того момента былая дружба между отцом и саудовской королевской семьей была окончательно разрушена. Услышав об этой истории, я подумал: отец старательно сооружал вокруг себя колючую изгородь, такую плотную, что никто не в силах был проникнуть за нее и помочь ему или его невинной семье, не имевшей права голоса и не способной повлиять на его решения.

До того страшного дня в Хартуме мы с братьями не до конца осознавали, что в мире есть люди, желающие смерти отцу. В наших юных умах он представал героем, которого высоко чтят все вокруг. Внезапно мне приоткрылась часть большой картинки. Я стал понимать: не все в этом мире разделяют агрессивные взгляды отца, убежденность в том, что исламский мир находится в чудовищной опасности и мусульмане должны нанести удар прежде, чем нападут на них. Впервые я стал осознавать, что приверженность отца насильственным мерам может поставить под угрозу его семью.

Наша жизнь существенно изменилась сразу после нападения. С того дня весь район Аль‑Рияд Вилладж оцепили отряды суданской полиции. Из‑за усилившейся опасности нам запретили покидать район. Теперь и речи быть не могло о велосипедных прогулках по окрестным деревням. Никогда больше нам не придется совершать вылазки в ближайшие магазины и исследовать соседние улицы. А самое печальное было в том, что нас забрали из школы. И так уж случилось, что мое школьное образование завершилось в возрасте 12 лет. Это весьма плачевно сказалось на моем будущем. С этого момента сыновья Усамы бен Ладена получали только религиозные знания и домашнее образование с приходящими учителями.

Мы снова стали узниками, запертыми в крошечном и скучном уголке Хартума.

Абдулла был нашим лидером до тех пор, пока оставался с нами. Но мы всегда знали, что ему первому предстоит жениться. Вопрос о потенциальных невестах нередко обсуждался на протяжении многих лет нашей юности. Поэтому для нас не стало открытием, что, как только Абдулле исполнилось семнадцать, были предприняты необходимые шаги, чтобы он смог жениться на дочери Тиайбы Мухаммед бен Ладен, сводной сестры нашего отца по его отцу Мухаммеду.

Когда день был назначен, Абдулла уехал без пышных церемоний. Не было ни прощальной вечеринки, ни предсвадебного празднования. Мой брат быстро и сдержанно попрощался с родителями. Отец сказал всего несколько слов, а мать произнесла:

– Береги себя, Абдулла. Да хранит тебя Господь.

Он упаковал самое необходимое в одну дорожную сумку, буднично попрощался с братьями и сестрами, а потом его отвез в аэропорт один из наших шоферов.

Тогда я почти не обратил внимания на его отъезд – был уверен, что Абдулла вернется. Но вскоре нам сообщили, что Абдулла останется жить со своей женой в Саудовской Аравии. И хотя отец был разочарован – в своих мечтах он видел, как его сыновья возглавят его огромную империю в Судане, – он почти ни слова не сказал о случившемся. Как обычно, отец скрыл от нас свои боль и разочарование.

Я же считал, что брату повезло. Он сбежал от трудной жизни, выпавшей на долю всех детей Усамы бен Ладена. Но знай я тогда, что пройдут годы, прежде чем я снова увижу брата, я нашел бы при расставании с ним другие слова, сказал бы ему, как много он для меня значит.

После отъезда Абдуллы почетное положение старшего брата занял Абдул‑Рахман. Отец сказал нам, что так следует и так будет правильно. Но у Абдул‑Рахмана не было качеств, необходимых, чтобы управляться с целой шайкой озорных братьев. К тому же с самого детства ничто не интересовало Абдул‑Рахмана, кроме лошадей. Саад, третий сын, оставался все таким же легкомысленным шутником, и никто не принимал его всерьез, даже малыши. Так что вскоре ответственность легла на самого серьезного из старших сыновей – на меня, четвертого по старшинству. Мои плечи не были еще достаточно широки для свалившегося на них груза. Мне исполнилось всего двенадцать, когда уехал Абдулла. Но я старался использовать весь свой здравый смысл и рассудительность, чтобы исполнять доверенную мне роль.

Вначале мы потеряли тетю Хадиджу, Али, Амера и маленькую Аишу. Теперь Абдулла уехал далеко от нас. Кто станет следующим?

Осознав, что только взрослые задают себе подобные вопросы, я внезапно почувствовал, что детство кончилось.

Настали трудные времена, и с того момента испарилась даже призрачная надежда на счастье. Вскоре мы узнали, что саудовское правительство лишило нас саудовского гражданства и заморозило счета отца. И хотя у нас были какие‑то деньги в Судане и еще нескольких странах, отец потерял доступ к своим крупным банковским счетам в королевстве. Теперь, когда средства у нас были ограничены, многое изменилось в нашей жизни. Наши дома в Джидде и Медине были конфискованы, как и ферма возле Джидды – всё, включая личные вещи и скот.

Больше у нас не было официальных связей с Саудовской Аравией. В семье началась паника. Если мы теперь не саудовцы, то кто же мы? – спрашивал я себя. Наш прадедушка был родом из Йемена. Значило ли это, что теперь мы йеменцы? Моя мать родилась в Сирии. Но мог ли я считать себя сирийцем?

Отец собрал всех членов семьи и заявил, что отныне мы все суданцы! Отец сказал:

– Суданское правительство любезно предоставило нам всем гражданство своей страны.

Я был подавлен. Мне многое нравилось в Судане, но я всегда оставался саудовцем и знал это. В душе я продолжал считать себя жителем Саудовской Аравии, хотя официальные документы и утверждали иное. К пущему моему ужасу, когда я изучал свой суданский паспорт, я обнаружил, что мое имя изменилось. Я стал Омаром Мухаммедом Авад Абудом! Я больше не был бен Ладеном! И даже дата моего рождения изменилась: вместо 1981‑го значился 1979 год – я так и не узнал, по какой причине.

Наш и без того маленький мир съеживался с каждым днем. После покушения отец стал впадать в крайности и вести себя так, словно все правительства в мире, кроме суданского, были его заклятыми врагами. К тому времени мне исполнилось четырнадцать лет, и мне стала открываться весьма неприятная правда: оказалось, что отец участвовал в куда более опасных политических делах, чем я мог предположить. Как бы я хотел, чтобы его деятельность сводилась к разведению самых крупных в мире подсолнухов. Но я знал, что это всего лишь мечты. Отец никогда не изменится. К сожалению, его увлеченность джихадом только росла с годами.

Появилось много тревожных признаков. Отец стал более открыто встречаться с бойцами, которых знал еще по Афганистану. Существовали группировки, считавшие, что джихад должен быть направлен против отдельных стран Ближнего Востока и ряда западных государств. Организация отца называлась «Аль‑Каида», и в то время основной ее целью было очищение мусульманских стран от чужеродных влияний.

Существовала также группировка «Аль‑Джихад», возглавляемая доктором Айманом Мухаммедом аль‑Завахири, главной задачей которой было свержение египетского правительства. Я не часто встречался с доктором Завахири и искренне этому рад. С первого момента нашего знакомства этот человек вызывал у меня ощущение тревоги, несмотря на то что отец его глубоко уважал.

Я признаю, что доктор Завахири был человеком глубокого ума. Он родился в 1951 году в состоятельной египетской семье. Отец его был уважаемым профессором, фармакологом, а мать – дочерью очень богатых родителей. Отец рассказывал, что юный Айман проявил редкий талант к учебе. В молодости он был немного мечтательным, обожал поэзию, ненавидел драки и кровопролития. Мало кто поверил бы, что столь миролюбивый юноша станет ярым сторонником воинствующего ислама – это произошло под влиянием его дяди, придерживавшегося самых радикальных исламских взглядов. Вместе с другими студентами Завахири организовал подпольные ячейки, призывавшие к созданию исламского государства, и сделал целью своей жизни борьбу против светской власти.

В среде египетских студентов настали тогда неспокойные времена. Появлялись все новые запрещенные организации, они сливались с другими и в конце концов образовали крупную группировку, известную под названием «Египетский исламский джихад», или «Аль‑Джихад». Завахири был членом этой группировки, но продолжал учиться, даже после того как задумал свергнуть египетское правительство. Несмотря на активную политическую деятельность, он преуспел в учебе и окончил медицинский факультет университета по специализации «хирургия».

Завахири женился на мусульманке не менее набожной, чем он сам, и полностью разделявшей идеалы мужа. Ее звали Азза Новари.

Завахири стал весьма заметной фигурой в исламском движении. И когда в октябре 1981 года был убит президент Египта Анвар Садат, Завахири арестовали, судили и приговорили к трем годам тюремного заключения. Выйдя на свободу в 1984 году, он отправился в Джидду и прожил там около года. Почувствовав, что в Пакистане зарождается важное исламское движение, он поехал в Пешавар. Используя медицинское образование, Завахири работал в одном из многочисленных медицинских учреждений Красного Креста, где лечили раненых афганских беженцев.

К тому времени он возобновил связи с другими членами исламского джихада и с еще большим рвением стал распространять свои революционные взгляды. Вскоре Завахири стал признанным лидером организации. В Пешаваре он нашел союзника в лице друга и наставника моего отца, палестинского активиста Абдуллы Аззама. Через Абдуллу Аззама он познакомился с отцом.

Думаю, с того времени Завахири начал строить планы, как воспользоваться огромным богатством отца. Я даже слышал, что Аззам и Завахири соперничали друг с другом за контроль над финансовыми пожертвованиями, которые отец вносил ради пользы ислама.

В конце войны отец вернулся в Саудовскую Аравию, а Завахири в Египет. Но он все время искал неприятностей на свою голову и почти сразу по возвращении возобновил попытки свергнуть египетское правительство, возглавляемое президентом Хосни Мубараком. Организация Завахири предприняла несколько неудавшихся покушений на разных правительственных чиновников. Но их планы обернулись против них самих, когда в результате одного из покушений погибли ни в чем не повинные мирные граждане. Тогда народ Египта отвернулся от некогда популярных радикалов.

Потеряв поддержку египтян, Завахири отправился в США, где стал одним из многих мусульман‑радикалов, выступающих с обращениями и собирающих средства для своих организаций. Говорят, Завахири даже пытался заполучить деньги обманным путем: уверял, что собирает средства для раненых афганских детей. Но в США было так много мусульман‑радикалов, выпрашивающих деньги, что Завахири не смог получить тех сумм, на которые рассчитывал. И тогда до него дошли сведения, что мой отец уехал из Саудовской Аравии и живет теперь в Судане, стране с исламским правительством, которое приветствовало радикальные группировки.

Я сожалел о том, что Завахири разыскал отца в Судане и снова связал свою деятельность и свою организацию с деятельностью отца и его «Аль‑Каидой». Я чувствовал, что из их союза не выйдет ничего хорошего.

Наконец, существовала также группировка «Аль‑Гамаа аль‑Исламийя», возглавляемая Омаром Абдель‑Рахманом, слепым египетским богословом. Пока он сидел в тюрьме в США, его сын руководил местным отделением в Хартуме. Но сила духа этого старика даже в заключении продолжала вдохновлять его последователей.

Я много слышал о нем. Абдель‑Рахман родился в 1938 году в Египте. Заболев в детстве диабетом, он в раннем возрасте потерял зрение. Ему дали Коран для слепых – отпечатанный по методу Брайля, – и мальчик проявил живой интерес к изучению ислама. Несмотря на слепоту, он сумел окончить знаменитый университет аль‑Азхар в Каире, став специалистом по исламской религии. В годы учебы в университете Абдель‑Рахман проявил интерес к деятельности организации «Аль‑Гамаа аль‑Исламийя» и вступил в ее ряды. Вскоре он стал лидером этой организации. Он даже издал специальную фетву, призывающую свергнуть президента Анвара Садата. После убийства Садата Абдель‑Рахман был арестован за выпущенную им фетву и три года провел в египетской тюрьме в ожидании суда. При этом его не раз пытали. Хотя суд и оправдал Абдель‑Рахмана, египетское правительство выслало его из страны. Он отправился в Афганистан, где, по‑видимому, собрались тогда все радикально настроенные мусульмане. Там он вновь встретил своего бывшего школьного учителя, Абдуллу Аззама. А через него познакомился с моим отцом.

Убийство Абдуллы Аззама, произошедшее в 1989 году, стало настоящей трагедией, потому что этот человек не раз усмирял ярость, закипавшую в сердцах радикальных верующих.

После его убийства слепой шейх Абдель‑Рахман отправился в Нью‑Йорк, чтобы утвердиться в качестве главы организации Абдуллы Аззама. Несмотря на тот факт, что имя Абдель‑Рахмана значилось в американском списке террористов, ему дали визу и разрешили въехать на территорию США.

Слепой богослов путешествовал по всей Америке и Канаде в поисках поддержки для реализации исламской задачи свержения светских правительств. Он был красноречивым оратором, призывал своих сторонников не подчиняться американским законам и убивать американских евреев. Он выступал с агрессивными призывами, приказывая мусульманам нападать на Запад, «рвать его в клочья, уничтожать их экономику, жечь дотла их предприятия, топить корабли, сбивать самолеты, убивать их на море, на суше и в воздухе».

Именно его последователи стояли за взрывом бомбы во Всемирном торговом центре в 1993 году. Абдель‑Рахман был арестован в июне 1993‑го, примерно через год после нашего переезда в Судан. Поэтому его организацией управлял сын шейха. Но тюремное заключение исламского богослова стало поводом к еще большему сплочению исламских милитаристов во всем мире.

Проще говоря, все три группировки были сосредоточены на различных сторонах возобновления исламского джихада, хотя обе египетские организации с ярым фанатизмом стремились, прежде всего, к свержению существующего египетского правительства и замене его исламским правительством.

Члены группировок «Аль‑Джихад» и «Аль‑Гамаа аль‑Исламийя» тоже перевезли свои семьи в Судан. Сначала отец держал нас в изоляции от всех, кроме членов нашей семьи, но постепенно позволил нам общаться с сыновьями лидеров этих организаций. Среди них был один мальчик, мой ровесник, который разделял многие мои интересы. Он был сыном Мухаммеда Шарафа, важного человека в группировке «Аль‑Гамаа аль‑Исламийя».

И однажды случилось нечто отвратительное. Мой друг доверчиво пошел на встречу с несколькими людьми из «Аль‑Джихад» – им надо было что‑то обсудить. Он отправился туда один, думая, что он в безопасности среди людей, которых считал друзьями своего отца. Но в ту ночь что‑то пошло не так и случилось чудовищное: двое или трое мужчин из того лагеря изнасиловали моего друга. Насильники прибавили к физическому надругательству моральное оскорбление: сделали снимки юноши до и после изнасилования.

Мой наивный друг убежал из лагеря и вернулся к отцу, Мухаммеду.

К несчастью, фотографии вскоре стали ходить по рукам. Те мерзавцы здорово повеселились, показывая их всему лагерю, но им стало не до смеху, когда фотографии попали в руки доктора Завахири. Тот пришел в ярость, решив, что юноша был виноват в случившемся. Фотографии служили доказательством! В нашем мире секс между мужчинами карается смертью. Так что моему другу пришлось пережить еще больший ужас. Его арестовали по приказу лидеров группировки, судили и приговорили к смерти.

Как ни странно, мой отец отказался вмешиваться в ситуацию. Он заявил, что этот неприятный инцидент касается только этих двух группировок. Отец напомнил нам, что следует быть осторожными в выборе друзей, и это значило, что он поверил наговорам на парня.

Меня разозлило, что отец готов был скорее поверить этому Завахири, чем собственному сыну. Похоже, этот египетский врач оказывал дурное влияние на отца.

Мухаммед Шараф знал правду. Как и положено хорошему отцу, он изо всех сил защищал сына, доказывая Завахири, что мальчик стал невинной жертвой. Но никто не допускал даже мысли о том, что они осудили невиновного. Конечно, насильники были слишком трусливы, чтобы признаться и спасти жизнь мальчику. Ведь их ждала бы не менее печальная участь, поведай они правду о своей роли в этом преступлении или узнай их кто‑нибудь на фотографиях. Но они были достаточно осторожны: ни на одной из их мерзких фотографий не было видно лиц преступников. И доктор Завахири приказал доставить мальчика к нему. Моего друга приволокли в его кабинет, и Завахири выстрелил ему в голову.

Много дней после этого я не мог оправиться от горя и ужаса, оттого что невиновный был убит руками тех, кто должен был его защищать. Я вздрагивал при мысли о том, какое отчаяние должен был испытывать мой друг в последние дни своей юной жизни. Сначала над ним грубо надругались, затем ложно обвинили в запрещенных сексуальных связях, а последнее, что он видел, – приставленный к его голове пистолет, сразу перед тем как мир погрузился во тьму и его земная жизнь закончилась.

Мурашки поползли у меня по коже, когда я вспомнил, что и меня могла постигнуть подобная участь. Угроза изнасилования была любимым методом устрашения хулиганов, учившихся в школах Медины и Джидды. Я даже словом никому не обмолвился тогда об этих угрозах, стыдился того, что меня запугивали подобным образом. Но теперь не мог избавиться от мысли: что, если бы такое и впрямь произошло? Неужели я тоже поплатился бы жизнью за чужое преступление?

Впервые я осознал, что люди, окружавшие отца, могут быть опасны даже для детей Усамы бен Ладена. Эти люди привыкли к жестокости с ранних лет, и теперь она смешивалась у них в крови со злобой. Раньше я чувствовал себя неприкосновенным для их импульсивной ярости. Однако Мухаммед Шараф был одним из самых выдающихся лидеров своего движения. И если его сына изнасиловали и убили, значит, и мы с братьями можем оказаться жертвами. И с того времени мы стали чрезвычайно бдительными и мало кому доверяли – впервые нам приоткрылись причины, по которым отец держал нас взаперти.

Меня продолжал тревожить один и тот же вопрос: почему мой образованный и интеллигентный отец общается с этими головорезами, пусть даже преданными его идеям? Я никак не мог этого понять.

И хотя большинство ветеранов, ставших соратниками отца еще в годы советско‑афганской войны, не проявляли признаков преступных наклонностей, была среди них пара‑тройка, за кем стоило приглядывать. Один из этих людей убил щенка, а другой заживо похоронил собаку. Третий загубил нашу любимую ручную обезьянку.

Из‑за наших исламских традиций многие мусульмане не любят собак. Сам пророк советовал держаться подальше от них. Несмотря на наставления нашей религии, отец приказал держать на территории несколько немецких овчарок, которых специально выписал из Германии. Мы с братьями подружились с некоторыми домашними питомцами соседей, а еще с бродячими собаками, слонявшимися по Аль‑Рияд Вилладж. Мы сохраняли объедки со стола и подкармливали их. Вначале мы делали это от скуки, но со временем эти милые щенки тронули наше сердце. У каждого из нас появился свой любимчик.

Моим стал песик по кличке Бобби, среднего размера, ярко‑рыжий, с белыми вкраплениями, со смешными длинными ушами. У Бобби была жена по кличке Шами. Эти двое обожали друг друга и, похоже, хранили друг другу верность, как настоящие супруги. У нас была еще одна сучка – Ласси. Она пыталась соблазнить Бобби, но он поначалу не обращал на нее никакого внимания. Поскольку Ласси была красивее, чем Шами, мы всячески поощряли Бобби спариться с Ласси: хотели увидеть щенков от такой красивой пары.

В конце концов это случилось, и Ласси стала мамой очень красивых щенков. А однажды у моего любимого щенка пошла изо рта пена. Я позвал одного из отцовских солдат, надеялся, что он отвезет щенка к местному ветеринару. Но тот с ходу решил, что у щенка бешенство. Он сказал, что не пристрелит его, иначе всполошится вся округа, но убить его необходимо. Прежде чем я понял, что происходит, он вытащил веревку, влез на дерево и обвязал один конец вокруг ветки, а другой вокруг шеи щенка. Он позвал моего брата Абдул‑Рахмана и велел ему держать один конец веревки и не отпускать. Бедный Абдул‑Рахман послушно повиновался. Я был еще маленьким и не мог ничего сделать, все мои мольбы были напрасны. И я смотрел, как бедный щенок болтался на этой веревке, пока не задохнулся.

Другой ветеран очень злился, что в округе развелось много бродячих собак, и решил смастерить для них ловушку, вырыв яму в земле. Когда одна из знакомых нам собак попала в ловушку, он подбежал к яме, ударил собаку по голове железным прутом, потом вытащил из ямы, бросил в багажник и отвез в пустыню, где и выбросил.

Нас это печалило, но поделать мы ничего не могли. Мы знали, что отец примет сторону ветерана. Мы оставались лишь беспомощными свидетелями того, что творили взрослые.

Представьте себе наше удивление, когда через пару недель бедное животное приковыляло к дверям мечети. Собака хромала, один глаз был выбит, и вся она выглядела истерзанной и жалкой, но была жива. После этого мы подкармливали ее до самого отъезда из Хартума.

Но самая страшная участь постигла нашу любимую ручную обезьянку.

В то время отец уже приобрел много земли по всей стране. Одна из его ферм находилась в Дамазине, к югу от Хартума, неподалеку от границы с Эфиопией. Хижины с коническими крышами, в которых мы жили, приезжая на ферму, располагались рядом с джунглями, где обитали целые стаи забавных приматов. Им, похоже, нравилось развлекать гостей. Была среди обезьян одна самка с прелестным детенышем: он держался за ее шею. Одному из суданских рабочих захотелось заполучить этого малыша, и он соорудил ловушку, подмешав что‑то в питьевую воду, а потом забрав детеныша у одурманенной мамаши. Все полюбили малыша обезьянки. Даже взрослые улыбались, когда дети играли с прирученным зверьком.

Как‑то мы приехали на ферму, нашей обезьянки нигде не было. Мы с братьями искали ее повсюду, но тщетно. Затем повар моего отца подошел ко мне и шепотом рассказал, что наша славная обезьянка мертва. Один из людей отца приехал на ферму выполнить какую‑то работу. Увидев ручную обезьянку, он пришел в ярость. Он стал преследовать обезьянку и раздавил ее колесами грузовика.

Мы были в бешенстве. Наш разум отказывался понимать, как можно было намеренно причинить вред такому прелестному созданию, которое приносило только радость в нашу жизнь. Представьте наше потрясение, когда мы узнали, что этот бывший солдат весело рассказывал всем вокруг, что эта маленькая обезьянка была вовсе не обезьянкой, а евреем, которого рука Господа превратила в обезьяну. Он считал, что убил еврея!

Я содрогнулся всем телом, услышав эти смехотворные рассуждения. Я был молод и, признаюсь, не слишком обременен знаниями, но умел мыслить разумно и понимал, что обезьяны не могут быть евреями, а евреи – обезьянами. Те и другие не имели ничего общего.

Как и большинство арабских детей, я знал, что существует сильная неприязнь, порой даже переходящая в ненависть, между мусульманами и иудеями, а также мусульманами и христианами. Но дети рождаются без предрассудков, и хотя я понимал, что многие мусульмане считают евреев своими злейшими врагами, сам еще не привык так думать.

И меня еще сильнее удивило, когда впоследствии я узнал, что это мой отец вбил в голову ветерана смехотворную теорию про иудеев и обезьян. Я злился и грустил, выяснив, что отец стал истинным виновником случившегося.

Жизнь вокруг меня становилась все более странной и невыносимой. Но ребенок бессилен что‑либо изменить. Меня захлестнул мощный поток ненависти, лившейся со всех сторон, а я барахтался в нем из последних сил, пытаясь спастись. Ко всем прочим тревогам добавилась еще одна. После отказа Абдуллы вернуться в лоно семьи я стал замечать, что взгляд отца стал чаще останавливаться на мне. Неужели я стал его избранником?

Вскоре пошли разговоры, что мы, возможно, не останемся в Хартуме. Саудовская Аравия и правительства других стран региона не хотели, чтобы Усама бен Ладен жил в Судане. Нам сказали, что даже президент США Билл Клинтон и его правительство хотели выкинуть нас из этой страны. Почему? Я понятия не имел, почему американскому президенту, сидевшему в своем кабинете где‑то в Вашингтоне, есть дело до моего отца.

Конечно, я не подозревал о том, что «Аль‑Каида» постоянно вынашивала какие‑то агрессивные планы, как и две другие радикальные группировки, тесно связанные с организацией отца.

Сначала отец на удивление беспечно отнесся к призывам выдворить его из страны. Он был в дружеских отношениях с правительством, так называемым «Национальным исламским фронтом», и с президентом Судана, генералом Омаром Хасаном Ахмедом аль‑Баширом. Еще больше отца успокаивал тот факт, что в его присутствии в стране был заинтересован очень влиятельный в Судане человек – Хасан аль‑Тураби. Бизнес отца приносил такие гигантские финансовые выгоды, что он был уверен: правительство Судана никогда не вышлет его из страны, какое бы давление ни оказывали на него Саудовская Аравия, Египет и даже Соединенные Штаты.

Но отец ошибался. Существовал предел давлению, которое могло вынести даже легитимное правительство Судана. Одно важное событие, произошедшее за год до этого, стало последней каплей и в конце концов привело к тому, что дни беззаботной жизни в Судане исчезли безвозвратно. Это случилось 26 июня 1995 года. Кортеж египетского президента Хосни Мубарака следовал на саммит стран Африки. Они отъехали от аэропорта и направлялись в столицу Эфиопии, Аддис‑Абебу, когда вооруженные люди заблокировали дорогу и открыли огонь по лимузину президента. Двое телохранителей Мубарака были убиты, но его шофер оказался на редкость искусным – он сумел каким‑то чудом развернуться и на всей скорости помчался назад в аэропорт, сумев спасти жизнь самого главного пассажира.

Двое из шестерых нападавших были убиты в перестрелке. Расследование потребовало времени, но в конце концов привело прямо к членам группировки Омара Абдель‑Рахмана «Аль‑Гамаа аль‑Исламийя», к тем самым людям, которые жили теперь в Судане и тесно общались с моим отцом. Эта группировка годами пыталась скинуть египетское правительство. Они даже взяли на себя ответственность за убийство египетского президента Садата в 1981 году. Шауки Исламбули, один из стрелявших в Мубарака, был братом Халида Исламбули, убившего Садата. Халида позже судили и приговорили к расстрелу. Шауки, в отличие от брата, не был пойман.

После этого покушения почти все правительства региона хором стали кричать, что «необходимо что‑то делать с Усамой бен Ладеном». И хотя для этого понадобился год, давление всё усиливалось, и в конце концов суданское правительство осталось в одиночестве сопротивляться напору соседей.

Мы сами чувствовали это давление, хотя нас и не посвящали в детали происходящего. За несколько месяцев до окончания нашего пребывания в Судане отец стал выглядеть заметно подавленным. Он не говорил ни слова сыновьям о своих неприятностях, но мы видели мрачные лица правительственных чиновников Судана, которые то и дело навещали отца. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять: грядут серьезные перемены.

Мы с братьями пришли к выводу, что нам, вероятно, придется уехать из Судана. За несколько месяцев до этого отец удивил своих старших сыновей, вручив им юридические документы, где заявлялось, что Абдулла, Абдул‑Рахман и Саад становятся его доверенными лицами, то есть получают право действовать от имени отца в случае ограничения его дееспособности.

Я сердился, что меня не включили в число доверенных лиц, и спросил отца:

– А почему я не стал твоим доверенным?

Он строго посмотрел на меня, но ничего не ответил. Да уж, было от чего забеспокоиться.

Конец наступил в 1996 году, поздней весной. В тот разнесчастный день мы уныло сидели в комнатах матери. Помню, день был на редкость скучным. Я чувствовал, как тюремные оковы стягивают меня всё сильнее, так что даже дышать становилось трудно. И меня все больше злила собственная жизнь во всех ее проявлениях. Наши охранники превратились в ястребов, чьи зоркие глаза следили за каждым нашим движением, словно мы были маленькими пташками, которых они собирались сожрать. В такие минуты я чувствовал, что жизнь сыновей бен Ладена была бы менее жалкой, если бы мы вовсе не знали вкуса свободы. Могу поручиться, что утрата однажды обретенной свободы ощущается куда более остро.

Мы сидели в полном отчаянии, когда вошел отец. Его лицо было таким печальным, что впервые в жизни мне стало его жаль. Он сделал нам знак подвинуться и сел между нами. Так мы и сидели, уставившись в пол, потому что по нашей традиции из уважения к старшим мы не должны смотреть им прямо в глаза.

Отец помедлил, потом тихо произнес:

– Мне надо вам кое‑что сказать. Я завтра уезжаю.

Я быстро посмотрел в его сторону и увидел, что взгляд отца направлен на меня. Я тут же отвел глаза. Он продолжил:

– Я беру с собой своего сына Омара.

Все посмотрели на него с недоумением. В наших головах проносились одни и те же вопросы. Уезжает? Куда? Почему? Вместе с Омаром?

Братья запротестовали:

– Почему едет Омар? Почему мы не можем поехать?

Отец не привык, чтоб ему перечили, и я уже мысленно приготовился к вспышке отцовского гнева, но на этот раз отец не поднял на нас свою трость. Сурово взглянул на нас свысока и лаконично ответил:

– Вам же известно, что вы не должны задавать мне вопросов.

Я не знал, что и думать, но ограничения и запреты, из которых состояла теперь наша жизнь, превратили ее в сплошную скуку, поэтому мне было все равно, куда мы поедем. Сама поездка уже означала какую‑то перемену, куда бы мы ни направлялись.

Братья хранили молчание, пока отец раздавал указания.

– Омар, не бери с собой никаких вещей. Даже зубной щетки и расчески. Едешь только ты.

Он постоял еще немного, потом отвернулся и сделал знак матери следовать за ним в спальню.

Во рту у меня пересохло, и я сидел словно парализованный. Братья молча таращились на меня, но я не обращал внимания на их грубое поведение. Расстелил постель и попытался отдохнуть. Кто знает, как нам предстоит путешествовать. Зная моего отца, я мог предположить, что мы уедем из Хартума верхом на лошадях! Но сон не шел, и я размышлял о том, что принесет мне утро. Куда я еду? Вернусь ли в Хартум? Если нельзя было оставаться в Хартуме, то я предпочел бы вернуться в Джидду – к тем временам, когда отец был героем в глазах всего мира. Быть может, отец и королевская семья наконец забыли о своих разногласиях. Да, было бы здорово поехать в Джидду. К тому же там жили наши родственники и, даже несмотря на горький опыт, полученный в школе Джидды, между моей семьей и Саудовской Аравией оставалась неразрывная связь.

Но я быстро отогнал от себя эти мысли, ведь я не был глупцом и видел, насколько усилилась неприязнь между отцом и королевской семьей. Вернуть наше прошлое невозможно, отец убежден, что на родине его бросят в тюрьму.

Я размышлял, какую страну отец мог выбрать нашим новым домом. Может, мы переедем в Йемен? Я знал, что у отца там много знакомых, это же родина наших предков как с отцовской, так и с материнской стороны. Я никогда не был в Йемене, но был совсем не прочь увидеть эту страну. А может, мы вернемся в Пакистан? У отца там были союзники по всей стране, а Пешавар стал пристанищем многих недовольных мусульманских бойцов. Но мне не слишком хотелось жить в Пакистане, я хорошо помнил бедность и отчуждение, с которыми мне довелось там столкнуться. Кроме Пакистана и Йемена, мне не приходили в голову другие страны, где мы могли бы поселиться.

Помолившись на рассвете, я мысленно подготовился к тому, чтобы уехать из Судана, хотя испытывал вспышки острого сожаления, вспоминая о том, что придется оставить здесь. Что будет с нашими лошадьми? Их придется бросить, как тогда в Саудовской Аравии? Сколько времени пройдет, прежде чем я снова увижу мать? Мы никогда не расставались с ней надолго. Я любил мать сильнее всех на свете. В животе у меня все сжалось, когда я подумал, как буду скучать по ней, ее тихим и спокойным манерам, дарившим утешение всей нашей семье. Когда я прощался с матерью, то схватил ее маленькую ручку и признательно поцеловал.

Ее красивое лицо осветила сладкая улыбка.

– Береги себя, Омар. Поезжай с Богом.

Я в последний раз долгим взглядом посмотрел в лицо матери, а потом повернулся к стоявшим рядом братьям. Торопливо пробормотал слова прощания каждому и быстро ушел.