Омар бен Ладен

 

В Афганистане имелось столько сражавшихся друг с другом группировок, что бои шли возле большинства городов и деревень страны. И не было ничего удивительного в том, что отец помогал силам «Талибана» боевыми отрядами, в особенности когда разворачивались ожесточенные сражения с «Северным альянсом Масуда». Я чувствовал: отцу нравится отправлять своих людей на борьбу с человеком, чьим талантом военачальника он в высшей степени восхищался. Ничто не могло доставить ему большего удовольствия, чем мысль, что он сумел перехитрить столь блестящего командира.

К счастью, нам с братьями долгое время удавалось увиливать от поездок на линию фронта. Но однажды без особых на то причин отец велел мне доставить сообщение на одну из баз «Аль‑Каиды», расположенную высоко в горах Кабула, в предместьях города. Отец сказал мне:

– Ступай, сын. Ступай и поживи жизнью солдата.

Кажется, мне тогда только‑только исполнилось семнадцать. И сражаться на передовой – последнее, о чем я мечтал в своей жизни. Я уже видел многих раненых и умирающих солдат, которых привозили на базу после сражений. Почти любое ранение становилось смертельным, потому что на базах не было госпиталей и даже временных медпунктов, чтобы лечить раненых. Иногда предпринимались попытки отправлять пострадавших в ближайший город, но такое случалось нечасто. И хотя для самых экстренных случаев имелся доктор Завахири, он не столько врачевал раны, сколько планировал наступления.

Но у меня не было другого выбора, кроме как повиноваться отцу – я еще не достиг того возраста, когда мог восстать против него. И если уж говорить откровенно, когда я отправился на передовую, дрожь легкого возбуждения пронизывала все мое тело.

Когда я прибыл на базу в Кабуле, то увидел людей Масуда, стоявших лицом к лицу с бойцами отца. Солдаты на передовой были снабжены автоматами и другим оружием для ближнего боя. Сзади них выстроилась линия артиллерии – между передовой и базой. Я заметил несколько русских танков, уцелевших после войны – их замаскировали ветками деревьев, травой и спрятали на границах равнинных участков. Танковые сражения не были распространены. Меня это разочаровывало, потому что я имел навык управления танком и, как любой мальчишка, был бы рад возможности посидеть в одном из тех танков.

Я видел мощные запасы оружия – от зениток и автоматов до артиллерии. И был поражен тем, что война велась на достаточно высоком техническом уровне. Как и большинство людей, я полагал, что война в Афганистане состоит в основном из стычек партизанских отрядов. А оказалось, что поля сражений здесь выглядели во многом так же, как, по моему мнению, выглядят при столкновении огромных сил крупных мировых держав. Обнаружив бесконечные ряды хорошо обученных и весьма современно вооруженных солдат, я вспомнил то, что слышал от кого‑то из людей отца: с тех пор как отец присоединился к «Талибану», его профессионализм как военного, полученный за десять лет войны с Советами, полностью изменил картину сражений и ход текущего конфликта.

Вскоре после моего прибытия бой стих. В первые пять дней я просто наблюдал и стал уже думать, что находиться на передовой – не самое страшное в жизни. Временами я даже слушал свой небольшой переносной приемник. Такие имелись у большинства солдат на передовой. Правда, приемники у солдат были совсем простыми, без изысков, и сильно отличались от тех, какими пользовались отец и их командиры.

Мне было скучно, и я часами крутил ручку приемника. Обнаружил, что, если хорошенько постараться, можно настроиться на волну, которую использовали люди Масуда. И стал втягивать их в разговоры: спрашивал, откуда они родом, и все такое – обычная болтовня, не связанная с военными действиями. Конечно, я не говорил им, что я сын Усамы бен Ладена, а то они, чего доброго, решили бы развернуть полномасштабную атаку, чтобы заполучить такого ценного пленника. Они ведь не знали, что отец ничего не стал бы предпринимать для моего освобождения.

Как‑то я спросил одного из тех солдат:

– Зачем вы пытаетесь нас убить?

Солдат Масуда ответил:

– Я ничего против вас не имею. Но в стране идет война. И у нас приказ убивать всех на этой территории. А вы на этой территории. Так что мне придется застрелить тебя, если представится случай.

Солдат говорил правду. Каждый полевой командир хотел править страной. И хотя кругом не хватало домов, больниц, школ, еды, одежды и других необходимых вещей, определенно не было недостатка в одном – в военных правителях, каждый из которых стремился занять место на самом верху. И эта новая ожесточенная война была следствием интересов кучки упрямых и бескомпромиссных военачальников.

Линия фронта вокруг Кабула граничила с деревней. Скромные хижины усеивали склоны горы. Многие из этих домиков пустовали, ведь рядом шли бои, и солдаты отца предпочитали проводить ночь в этих хижинах, а не на каменистой земле. На время сна солдаты расставляли дозоры вдоль горных троп. Настала ночь, когда был мой черед стоять в дозоре, потому что отец велел обращаться со мной точно так же, как с другими солдатами. «Не лучше и не хуже» – таков был его приказ.

Стоило мне найти удобную позицию для наблюдения за окрестностями, как пуля просвистела у меня возле правого уха. Через секунду другая разрезала воздух, чуть не задев левое ухо. И вскоре уже пули посыпались градом. Вражеские солдаты обнаружили мое местонахождение. Поскольку пули летели со всех сторон, я не знал куда бежать.

До сих пор не понимаю, как меня не подстрелили. Вероятно, безлунная ночь помешала стрелкам четко разглядеть меня, а возможно, моя фигура была настолько неподвижной, что они решили, будто это каменная глыба. Мои товарищи услышали грохот выстрелов и, выбравшись из домиков, присоединились ко мне, когда обстрел уже практически завершился. На рассвете, осмотрев место ночного происшествия, мы поразились количеству гильз, найденных вокруг моей позиции. В ту ночь сам Господь охранял меня.

На шестой день начался бой, и я тут же проникся огромным уважением к солдатам. Меня послали на линию артиллерии, где стоял такой грохот, что лопались барабанные перепонки. Конечно, со временем я привык к шуму, но так и не привык к кровавому зрелищу. Ужасно видеть вокруг жестокую бойню и бесцельно загубленные жизни. Столько раненых и умирающих лежало на поле боя, и многие из них не старше меня!

Мне было жаль беспрестанно разочаровывать отца, но я вернулся с передовой, убежденный сильнее, чем прежде, что война – самое бесполезное в мире занятие. И, сидя на вершине горы возле линии фронта, поклялся посвятить остаток жизни борьбе против того, что так дорого моему отцу.

Единственное, что отец любил больше войны, – это ислам. И хотя мусульманину разрешено молиться везде: на улице, дома, в офисе, в пустыне и даже в аэропорту, – лучше всего, если у мусульманина есть возможность помолиться в мечети. Но было время, когда нам с братьями надоело ходить в мечеть. Это не из‑за недостатка набожности – мы были глубоко верующими, – просто мечеть использовалась для самых разных целей, и мы с братьями зачастую проводили там больше времени, чем дома. В мечети устраивалось множество скучных собраний и лекций, длившихся часами. Порой самые занудные из исламских учителей что‑то вещали нам до тех пор, пока наши веки не наливались тяжестью и головы уже не держались на шее. Но отец не проявлял ни малейшей жалости к нашему положению, считая, что его юные сыновья должны сидеть смирно и с энтузиазмом слушать бесконечные вариации на одну и ту же тему.

Со временем пронеслась весть, что каждый, кто чувствует в себе необходимость выступить с лекцией, может это сделать. И многочисленные энтузиасты‑ораторы часами держали в плену несчастных слушателей. Почти каждый из взрослых посчитал своим долгом выступить перед аудиторией и убедить других в том, что он прекрасно разбирается в вопросах ислама. Большинство из них были просто невежественными людьми, которым захотелось приподняться в собственных глазах, выступив с речью перед публикой.

Мы с братьями и так проводили в мечети больше времени, чем другие: зубрили строки Корана, изучали историю ислама, причины джихада, факты, свидетельствующие о подлости и коварстве немусульманского мира, а также планы отца по уничтожению стран Запада. Именно в мечети нам рассказали, что Соединенные Штаты боятся ислама, потому что он может затмить собой христианскую религию. Нам объясняли, что благословенный план Господа состоит в том, чтобы все остальные религии, включая христианство, иудаизм и индийские верования, подчинились исламу, который займет главенствующее положение в мире. Все люди в мире объединятся под властью Исламского халифата.

После двух лет мучений, причиняемых пространными и горячими обращениями необразованных зануд, я решился написать анонимное послание, старательно изменив почерк.

Вот что я помню сегодня из того письма:

 

Никому не до́лжно выступать в мечети без разрешения шейха бен Ладена. Несправедливо, что верующим приходится выслушивать беспрестанный поток сумбурных лекций. У мужчин в жизни много более достойных дел, чем часами сидеть в мечети, внимая необразованным ораторам. Мечеть не следует использовать таким неразумным образом. Эти скучные лекции, выражающие лишь мнение самих выступающих, бесполезны для целей ислама. Ораторы, говорящие о вопросах веры, должны вдохновлять слушателей, но большинство болтунов, наводнивших нашу мечеть, порождают разногласия и недовольство. Верующих нельзя доводить до изнеможения и крайней скуки, потому что это отвратит их от других, куда более достойных мероприятий, проводимых в мечети.

 

Не желая, чтобы меня раскрыли – мне вовсе не хотелось испытывать на себе силу отцовского гнева, – я проскользнул в мечеть, когда там было пусто, и прикрепил свое послание на стене.

Когда пришло время следующей молитвы, я был в мечети вместе с отцом. Один из старейшин подошел к нам. Он сказал:

– Мужчины обсуждают послание. Все говорят, что только сын принца мог иметь достаточно храбрости написать подобное письмо. Мы обдумали это и перебрали всех сыновей шейха Усамы. Все согласились, что это послание могла написать лишь одна рука – рука его сына Омара.

Я не сказал ни слова.

Отец тоже молчал.

Наконец старик прямо спросил меня:

– Омар, это ты написал письмо?

Мы встретились взглядами, но я не признал свою вину. Не сказал ни «да», ни «нет».

Отец продолжал безмолвно сидеть. Он не смотрел ни на старика, ни на меня. Кажется, он разглядывал свои руки.

Старик снова задал вопрос:

– Почему ты написал это, Омар?

Зная, что он не уйдет, пока не отвечу, я сказал:

– Даже если я и не писал этого письма, то полностью с ним согласен. Молодежь сыта по горло этими выступлениями.

Не дождавшись реакции отца на эти слова, старик кивнул и молча ушел.

Отец не двигался. Я в страхе ждал, что он сделает – никогда раньше не лгал отцу. Я чувствовал, что сердце подсказывает ему: именно его сын Омар виновен в содеянном, – но как ни странно, отец не стал поднимать этот вопрос. На какое‑то время количество речей уменьшилось, но некоторым людям слишком нравится звук собственного голоса, так что довольно скоро они возобновили свои потуги рассказать всем вокруг о собственном видении ислама.

Через неделю я обнаружил, что у отца есть куда более серьезные проблемы, чем скучные выступления в мечети. В первый раз в своей жизни он оказался совсем без денег.

Хотя мы обеднели еще в 1994 году, когда саудовское правительство заморозило счета отца, но до недавнего времени мы не испытывали таких серьезных проблем. С тех пор как отец потерял доступ к личным средствам, его огромная организация существовала на благотворительные отчисления. Сочувствующие члены королевской семьи, рядовые саудовские граждане и даже ближайшие родственники отца щедро жертвовали деньги на священное дело джихада. И прежде не существовало никаких ограничений в отношении таких пожертвований. Но с недавнего времени саудовское правительство запретило благотворительным организациям страны перечислять деньги на дело отца. Правительство внимательно следило, чтобы никто не переводил ему никаких средств.

Впервые мы оказались в таком отчаянном положении: у нас не было денег даже на еду для собственной семьи, не говоря уже об огромной армии голодных людей, собравшейся вокруг моего отца.

У меня сохранились отчетливые воспоминания о тех днях, потому что я страдал от голода, как и все мужчины. Я лично раздал последние крошки еды – яйца и картошку – женщинам и детям. Муки голода стали терзать наши желудки.

Отец обсуждал проблему с Абу‑Хафсом и еще несколькими людьми, которым доверял. Я сел рядом с ними и слушал. Отец говорил грустным, разочарованным голосом:

– Будь у меня только пять миллионов долларов, я уже сегодня выиграл бы эту войну.

Мы все знали, что он имел в виду пожиравшую эту страну гражданскую войну, которая продолжала терзать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка в Афганистане. Этот конфликт отдалял отца от выполнения его главной миссии – вооруженной борьбы против Запада.

Я почувствовал, как меня захлестывает волна гнева. У отца не было за душой ни одного саудовского риала и даже ни одного афгани. Если мы в ближайшее время не получим никаких средств, мы все умрем с голоду. А мой отец жалуется, что у него нет денег, чтобы воевать. Но я держал рот на замке – это был не самый подходящий момент, чтобы ссориться с отцом. Его окружали люди, боготворившие до такой степени, что любой из них мог бы всадить мне кинжал в сердце, посмей я критиковать отца.

Через пару минут внимание отца вернулось к насущным проблемам. Он посмотрел на своих соратников и приказал:

– Проверьте все закрома, все тайники. Ищите во всех местах, где могли остаться припрятанные в период изобилия и забытые там деньги и запасы.

Его люди послушно выполнили приказ. И вскоре один за другим вернулись с неутешительными известиями, что все закрома и тайники, прежде доверху набитые деньгами, совершенно пусты. Кто‑то сказал отцу:

– В них нет даже пылинки.

И вдруг один из людей ворвался в комнату с сияющим лицом. Он преподнес отцу пачку американских долларов со словами:

– Шейх, я обнаружил эти деньги в одном из сейфов, о котором мы давно забыли.

Отец быстро посчитал деньги и воскликнул:

– Здесь пять тысяч долларов!

Спасены! Этой суммы хватит, чтобы скупить все продовольственные базары Кандагара. Теперь мы сможем накормить голодающих и долгое время ни о чем не беспокоиться. Несмотря на то что лицо отца выражало огромную радость, голос его зазвучал печально, когда он произнес:

– Никогда бы не подумал, что какие‑то жалкие пять тысяч долларов смогут сделать меня счастливым.

Этот случай заставил отца вспомнить прежние времена, когда он верил, что все его мечты воплотятся в реальность. После победы над русскими он стал высокомерен и самоуверенно считал, что вся его жизнь будет состоять из одних побед. Но так не случилось. Постепенно мечты превратились в дым.

Отец взглянул на Абу‑Хафса, много лет остававшегося ему преданным другом, потом на других мужчин – ветеранов войны с русскими. И жестом указал на меня, сказав:

– Посмотрите на моего юного сына! Когда мы впервые попали в Афганистан много лет назад, мы тоже были зелеными юнцами. Мы были храбрыми и энергичными бойцами, высокими, мускулистыми, выносливыми и здоровыми. Бороды наши были черны как смоль, на голове – шапки густых волос, в которых не мелькала седина!.. – Голос его стал совсем печальным. – Кто мог подумать, что наша жизнь пойдет по такому пути? Мы потеряли слишком много друзей в священной войне. Они теперь в раю, а мы все еще продолжаем трудную борьбу на земле, сражаясь за справедливость для ислама. И хотя мы знаем, что жизнь на этой земле лишь ступенька к раю, наш путь здесь зачастую слишком труден. Когда мы попали в Афганистан юношами, рвущимися в бой, мы жалели старых бойцов, которые едва поспевали за нами. А теперь взгляните! Мы сами старики! Теперь нашим сыновьям предстоит пойти по нашим стопам.

Я горько усмехнулся, думая о том, что если отец рассчитывает на меня как на преемника, который воплотит в жизнь его мечты, то его ждет жестокое разочарование. При первой возможности я постараюсь свернуть с пути, по которому заставил меня идти отец, чтобы отыскать свой собственный.

Я убедился наверняка, что стал избранником отца, когда он объявил, что британский журналист Роберт Фиск приедет в Афганистан взять у него интервью, и сказал, что я должен присутствовать. Фиск раньше уже брал интервью у отца раз или два, но тогда я с ним не встречался.

Абдул‑Рахмана не взяли на интервью, а вот Саад пошел с нами. Я искренне надеялся, что Саад не станет всем рассказывать, какие вкусные яйца ел на завтрак. И хотя я гордился тем, что я один из двух сыновей, которым разрешили присутствовать на таком важном интервью, должен к стыду своему сознаться, что мало помню саму беседу с журналистом. Те, кому интересно, смогут без труда найти книги Фиска и прочитать об этих интервью. Я же помню только, что Фиск был очень приятным на вид и даже уделил мне капельку своего внимания, обернувшись с милой улыбкой и спросив, счастлив ли я.

Меня поразил его вопрос. За всю мою жизнь мало кого интересовали мои чувства. И уж точно ни разу меня не спрашивали, счастлив ли я. Какое‑то мгновение я раздумывал, задал ли Фиск этот вопрос из простой вежливости, но он казался таким искренним, что мне захотелось угодить ему своим ответом. В конце концов я произнес:

– Да, счастлив.

Больше Фиск не задавал мне вопросов, а мне так сильно захотелось взять обратно свои слова, хотелось открыть ему правду – что я один из самых несчастных мальчиков на этой земле, потому что не выношу ненависти и насилия, которые пропагандирует мой отец. Мне хотелось толкнуть Фиска в бок и тихонько шепнуть ему, что однажды я найду в себе мужество открыто выступить против отца и начать бороться за мир. Меня распирало от этого желания, но я струсил и не посмел сказать правду.

Фиск учтиво спросил отца, хотел бы он сфотографироваться вместе со мной. Я разволновался, когда отец согласился: он ведь не любил фотографий, а тот факт, что он захотел сняться вместе со мной, говорил о многом.

После ухода Фиска я спросил отца:

– Отец, ты не нервничаешь, думая о том, что расскажет о тебе миру этот журналист?

Отец пожал плечами и ответил:

– Нет, он расскажет только правду.

Позже мне удалось получить экземпляр газеты с интервью Фиска, и я почувствовал укол разочарования: обо мне там не было ни слова. Конечно, я понимал, что в нашей семье отец был единственным человеком, который что‑то значил. С какой стати миру интересоваться мной – это у меня были причины интересоваться миром. Для меня приближалось время встать на свой собственный путь.