Омар бен Ладен

 

Отец не сдержал обещания проводить больше времени с сыновьями. После той встречи жизнь наша потекла как и прежде. Отец без конца занимался «делами всего мира», а сыновья болтались как неприкаянные на задворках его жизни, целиком отданной джихаду.

Пока мы жили в Судане, отца хоть как‑то интересовала нормальная жизнь, хотя бы его бизнес, будь то фермы или фабрики. Но, потеряв право жить и работать в Судане, он впал в такую ярость, что единственной оставшейся у него мечтой стала месть. И тогда насильственный джихад стал делом его жизни, а не просто ее частью.

После того как мулла Омар одобрил пребывание отца в Афганистане, он обрел уверенность и стал набирать бойцов для участия в джихаде. Афганистан наводнили будущие солдаты, рабочие пчелы, слетевшиеся в поисках своей королевы‑матки, вернее, в данном случае – своего короля. Что в этом удивительного? Я своими глазами видел, какой ошеломляющий эффект производило на тех грубых воинов простое присутствие моего отца.

В то время я стал проявлять живой интерес к джихаду и истории развития организации отца – его «Аль‑Каиды», выросшей из Служебного отдела Абдуллы Аззама, сформированного в целях оказания организованного сопротивления советским войскам в Афганистане. Необходимость создания такой организации остро ощущалась в годы войны. Поскольку множество молодых бойцов отправлялись в незнакомые им края, требовалось разработать процедуру регистрации, чтобы отслеживать их передвижение и местонахождение. Существовали и другие насущные нужды. Солдатам требовалось жилье в Пакистане на период обучения военному делу. И сама учеба являлась важной частью процесса, ведь большинство понятия не имело, как правильно сражаться. Необходимо было также назначить командиров, которые поведут солдат в бой.

Создание организованных военных подразделений являлось чрезвычайно сложной задачей – Абдулла Аззам и отец начали этот процесс, имея в распоряжении весьма скудные средства. Но ими двигало неиссякаемое стремление выиграть священную войну.

В те дни отец был восторженным студентом, который многому учился у Абдуллы Аззама. Вскоре отец открыл что‑то вроде приюта – Дом содействия – для оказания поддержки бойцам и постепенно создал собственную армию из арабов‑волонтеров.

К тому времени, как война стала приближаться к концу, отец начал искать пути расширить свою миссию. Несмотря на то что изгнание русских захватчиков из Афганистана отнимало у него огромные силы на протяжении десяти лет, отец все больше загорался идеей изменить облик стран Ближнего Востока, избавив их от пагубных западных влияний, а также свергнув арабских королей и диктаторов и поставив им на смену религиозных лидеров. По завершении своей миссии в странах Ближнего Востока он собирался изменить облик всего мира.

На всей земле должен воцариться ислам.

Теперь мы знаем, что «Аль‑Каида» сформировалась под влиянием отцовских представлений о мире. И хотя существовал ряд других исламских организаций со схожими взглядами, благодаря богатству отца и его страстной увлеченности джихадом «Аль‑Каида» стала основным орудием для удовлетворения амбиций движения «Исламский джихад». Постепенно ядовитые щупальца «Аль‑Каиды» стали проникать по всему миру, принося в него идею насилия ради великой цели.

После Войны в Заливе внимание отца сосредоточилось на американцах и британцах. Его ненависть к американцам вскоре привела к трагическому разрыву с королевской семьей Саудовской Аравии.

С момента высылки из страны его позиция еще больше ожесточилась.

Отец начал создавать тренировочные лагеря для бойцов по всему Афганистану. Многие располагались на месте бывших военных лагерей русских, другие создавались с нуля. Когда я подрос, мне чаще дозволялось находиться подле отца, занятого делами. И тогда до моих ушей впервые стали доходить тревожные рассказы о том, как американцы ненавидят ислам и посылают свои бесчисленные войска по всему миру, чтобы убивать ни в чем не повинных мусульман. Помню, мне показали карту, на которой отмечены все страны, позволившие американским солдатам разместить в них свои базы. У американцев были военные базы более чем в пятидесяти странах, а американский военный контингент находился на территории примерно ста пятидесяти стран.

Я наблюдал за лицами отцовских солдат, когда они тыкали в эту карту и возмущались, что американцы теперь повсюду. Отец высказывался следующим образом:

– Америка – единственная в мире держава, чья армия способна контролировать и патрулировать весь мир. Их плацдармы разместились во всех регионах. А какова цель всего этого? Уничтожить исламские страны.

Я ничего не знал о мире, кроме того, что говорили в ближайшем окружении, и эти речи вызывали у меня сильную тревогу. Я поверил: все мы, мусульмане, в большой опасности.

Лидеры джихада постоянно выступали перед юными мусульманами с лекциями о том, что американцы фактически вынудили Израиль вступить в конфликт с палестинцами. Нам говорили, что каждая пуля, выпущенная израильтянами в палестинцев, была предоставлена им в подарок американцами. Израиль был перчаткой на руке Соединенных Штатов.

Конечно, теперь я знаю, что эти взгляды присущи были не только лидерам «Аль‑Каиды». Их разделяли многие в мусульманском мире. Поскольку большинство правительств арабских стран придерживались того же мнения, солдаты моего отца приезжали на его базы морально подготовленными к таким разговорам. Почти весь арабский мир ненавидел американское правительство, несмотря на то что к отдельным американцам и к самому американскому народу в целом отношение было более благосклонным.

На встречах в Кандагаре бойцы яростно возмущались по поводу видеозаписей, на которых израильские солдаты с жестокой радостью издевались над палестинскими женщинами. Израильские танки намеренно крушили палестинские дома. Израильские солдаты зверски избивали палестинских мальчиков и с ненавистью стреляли в палестинских детей, кидавших в них камни.

После таких просмотров сердца молодых бойцов разрывались от гнева и боли. Воины джихада были готовы к борьбе, какую бы форму она ни приняла. И кто бы поставил им это в вину? Их взгляды были результатом их видения реальности. Мусульмане должны напасть, пока не напали на них!

Мой ум был юным и податливым, и я уходил с таких совещаний в полной уверенности, что мусульманам грозит страшная опасность. И это лишь вопрос времени, когда нам придется защищать собственную жизнь. Я начал понимать, зачем отец приучал семью спать в грязных ямах посреди пустыни. Возможно, однажды мы окажемся в такой ситуации в реальной жизни, и лучше подготовиться к этому заранее.

Я понятия не имел, что большинство американцев даже не задумывались о существовании мусульманских стран. Американский народ всегда жил в некоторой изоляции, защищенный со всех сторон океаном, отделявшим его от проблем остальной части мира. Другое дело Израиль – эта страна находилась в непосредственной близости от мусульманского мира. Было ясно, что израильтяне думают о нас куда чаще – и мысли эти принимают куда более опасное направление.

Вскоре мы с братьями заняли значимое место в замысловатой картине мира моего отца. Сразу после приезда матери и всей семьи в Афганистан отец приказал нам с братьями обучаться обращению с оружием. И хотя мы много лет до этого ходили на охоту и получили в подарок по персональному автомату Калашникова после покушения в Хартуме, отец сказал, что пришло время для серьезных тренировок.

Сперва отец выбрал несколько самых опытных солдат, чтобы те рассказали нам подробно о конструкции «Калашникова» и объяснили, что нам запрещено находиться без него даже дома. Могу с уверенностью сказать, что не припомню ни одного случая, когда у отца не было при себе оружия. Оно всегда лежало так, чтобы он мог без труда до него дотянуться, даже когда приходил навестить мать.

Меня совсем не огорчала возможность подробнее узнать об оружии, ведь мы жили в опасном мире. К несчастью, несмотря на всё, что мы знали об оружии, мы с братьями вели себя безответственно. В силу нашего юного возраста мы зачастую обращались с оружием очень неосмотрительно. Помню, как‑то раз мы с братьями стреляли друг другу под ноги и командовали:

– Пляши! Пляши! Пляши!

И поскольку мы были сыновьями своего отца, никто не делал нам замечаний, хотя у солдат, наверняка, руки чесались задать нам хорошую трепку.

Примерно тогда же отец впервые предложил нам с братьями посетить один из тренировочных лагерей «Аль‑Каиды». По сути, это был приказ, так что мы без промедления отправились в путь. Я удивился, увидев, что жилищные условия у солдат были еще хуже, чем в наших спартанских хижинах. Они обитали в небольших землянках, где не имелось самого необходимого. Конечно, отец позаботился о том, чтобы в них не было никаких систем отопления в зимние холода и охлаждения воздуха летом.

Обучались в лагерях сильные и выносливые мужчины, иногда встречались пожилые, но в основном это были юноши – все небритые, и у большинства были длинные бороды. В лагере не носили специальную военную форму. Некоторые одевались как талибы, другие как пуштуны, и, к моему удивлению, некоторые солдаты разгуливали в военной форме американских или русских солдат. Мне объяснили, что русские при отступлении побросали все свои военные припасы. После их ухода были обнаружены склады с военной формой, оружием и провиантом. Отец нашел достойное применение всем эти запасам. Но вот откуда у некоторых бойцов была американская военная форма, мне так и не удалось выяснить.

Прежде чем бойцы приступали к обучению военному делу, они давали клятву верности моему отцу. Распорядок жизни в лагере был весьма строг. Бойцы вставали рано утром. После первой молитвы они получали скудный завтрак: вареные яйца, хлеб и чай. Тренировки начинались сразу после завтрака и продолжались до часу дня, включая упражнения, позволяющие солдатам быстро достичь великолепной спортивной формы. Они много бегали по равнинам в долине и устраивали скоростные забеги на вершины гор по крутым склонам. Их учили, как вести ближний бой. Показывали, как бежать рядом с автомобилем, чтобы подстрелить сидящих в нем пассажиров. Тренировали прыгать через препятствия и совершать кувырки, обучая технике отступления в случае провала.

Их учили, как брать пленных и что с ними делать, когда они полностью обезврежены. Солдатам, проявлявшим интеллектуальные способности выше средних, показывали специальные методы ведения допроса.

После утренних тренировок солдатам давался двухчасовой перерыв на отдых. Потом они возобновляли тренировки и занимались до шести часов вечера, когда наступало время ужина. Как правило, основным блюдом были рис и овощи, хотя время от времени в качестве поощрения солдаты получали по банке тунца. По завершении физических тренировок учеба не заканчивалась. Бойцы должны были посещать специальные лекции, посвященные важности джихада и в основном состоявшие из словесных нападок на Соединенные Штаты.

По окончании лекций солдатам разрешалось поговорить друг с другом или почитать Коран. В редких случаях мужчины играли в футбол. И тогда я неизменно испытывал чувство вины, вспоминая тот случай в Пешаваре, когда забрал себе мяч, предназначавшийся для отправки бойцам.

Как правило, к концу дня солдаты были так вымотаны физически, что засыпали в ту же секунду, как их тела вытягивались на тонких матрасах. И я старался утешить себя мыслью, что мало кто из них мечтал поиграть в футбол или другие спортивные игры.

Личной гигиене не уделялось особого внимания. Пока я находился в лагере, ни разу не видел, чтобы солдаты переодевались в другую одежду. Как правило, они тренировались и спали в одном и том же. Когда позволяла погода, солдаты прыгали в речку или источник и мылись куском дешевого мыла, иногда стирали им одежду, чаще всего прямо на себе. Я заметил, что все солдаты были худыми, но мускулистыми.

Самой важной частью обучения являлись тренировки с оружием. Лагерь был весь завален оружием – это поистине поражало воображение. Среди прочего там были зенитные установки, которые во время войны с русскими прислали афганским моджахедам американцы. Солдатов обучали, как делать взрывчатку и устанавливать мины. Самым удивительным для меня показалось то, что им объясняли, как управлять танками. В свое время в Судане я научился водить кое‑какую строительную и прочую технику, использовавшуюся в компаниях отца. Так что мне было не в новинку управлять большой и тяжелой машиной. И ради развлечения я вызвался овладеть этим искусством, хотя потом мне ни разу не привелось участвовать в танковом сражении.

Когда я устал от суровых порядков в лагере, то самостоятельно вернулся в Тора‑Бора. К счастью, отец был слишком занят и не стал меня расспрашивать о моих впечатлениях. Уверен: он решил, что раз я его сын, то унаследовал его любовь к военному делу.

Я расскажу вам еще несколько историй про бойцов отца, хотя, будь это даже вопросом жизни и смерти, не смог бы вспомнить точные даты, когда стал свидетелем этих происшествий. Наша жизнь была хаотична, и никто даже не подумал завести дневник или хотя бы сверяться с календарем. Абсолютно невозможно, возвращаясь в памяти к тем дням, в точности восстановить даты каких‑либо событий.

Большинство бойцов отца были похожи. Они все выражали искреннее и страстное желание поддержать ислам с помощью борьбы против Запада. Но встречались в армии отца и весьма странные, своеобразные персонажи. В особенности хорошо мне запомнился один пакистанец, пожелавший присоединиться к джихаду. Он был очень религиозен и стал известен всему лагерю благодаря тому, что ничего больше не делал, кроме как тренировался, ел и громким голосом читал Коран. Однажды он решил устроить день объятий: обнимал всех подряд, даже самых суровых солдат. Полагаю, у многих из них эта идея не получила одобрения. Но он отказывался ложиться спать, пока не обнимет каждого солдата в лагере.

Бойцы пытались понять, что же происходит с пакистанцем. В нашей культуре весьма распространено, когда мужчины протягивают руку или целуют друг друга в знак приветствия. Но мало кто обнимает всех подряд – это выглядит странно. В бараках лагеря не топили, и в силу необходимости солдаты спали бок о бок друг с другом, иногда даже прижимались к соседу, стараясь согреться. Но это не значило, что у кого‑то из них были сексуальные намерения. Просто они мерзли.

Как‑то ночью, после того как пакистанец ушел спать, примчался молодой парень, живший в одной комнате с пакистанцем и плохо говорящий по‑арабски. Он кричал во весь голос, что с пакистанцем беда. Мы бросились посмотреть, что случилось, и увидели, что пакистанец лежит на полу с дыркой в груди. В него выстрелили, и он скончался мгновенно.

Юноша бился в истерике и уверял, что это несчастный случай, что он просто «забавлялся с оружием». Конечно, никто так и не узнал правды о той ночи. Что бы ни произошло, результат оказался трагичен – погибли двое мужчин. Незадачливого стрелка отдали на суд «Талибана», что означало почти верную смерть.

В каждом лагере был свой весельчак, любитель всяких розыгрышей. Я хорошо помню одного, глупая шутка которого вызвала много шуму – он вымазал суперклеем своих спящих товарищей. Один из бойцов в результате получил травму. Что же до остальных, то многие из них спали рядом, пытаясь согреться. И этот шутник склеил их руки и ноги. Удивительно, как его не избили до полусмерти. Прошел не один месяц, прежде чем ему простили эту глупую выходку и даже стали считать ее смешной.

Многие заявляли о том, что были личными шоферами моего отца. Но правда в том, что у него никогда не было одного определенного шофера. Он не хотел провоцировать зависть и ревность среди своих приверженцев, поэтому завел привычку просто подходить к любому из проверенных людей и говорить:

– Отвези меня в Кандагар.

Или:

– Отвези меня в лагерь.

Никто из тех, кому доверяли водить машины, принадлежавшие отцу, не знали, в какой момент он попросит отвезти куда‑нибудь его самого, хоть и надеялись, что им обязательно выпадет такая честь.

По этой причине я сильно удивился, когда в 2008 году начался судебный процесс над человеком, которого звали Салим Ахмад Салим Хамдан и которого американцы опознали как личного шофера и телохранителя моего отца. Салима арестовали на одной из дорожных застав Афганистана в ноябре 2001 года и обвинили в нескольких тяжких преступлениях. Утверждали, что в его машине были найдены две ракеты класса «земля‑воздух», и американцы решили, что он доставлял оружие.

Я понятия не имею, участвовал ли Салим в перевозке оружия, но меня удивило, когда Салим признал одно из выдвинутых при аресте обвинений, заявив, что и впрямь был личным шофером моего отца. Американцы ошиблись, а Салим подтвердил то, чего не было на самом деле. Вероятно, Салим настолько почитал отца, что хотел войти в историю как один из самых близких его приверженцев. Думаю, он не верил в справедливый суд над ним, но надеялся заслужить этим хоть немного славы для своего имени. В арабском мире к Салиму и всей его семье стали бы относиться с большим уважением и всячески восхвалять, если б официально признали доверенным лицом и личным шофером Усамы бен Ладена.

Признаюсь, я был рад, когда американские присяжные сочли Салима невиновным по самому серьезному пункту обвинения: в том, что он в сговоре с «Аль‑Каидой» совершал нападения на мирных граждан. Могу с уверенностью утверждать, что Салим не был членом «Аль‑Каиды». То, что бывший ветеран любил общество моего отца и хотел быть поблизости, не значит, что он входил в «Аль‑Каиду». Я много лет провел вместе с отцом, как и мои братья, и мы все посещали лагеря боевиков, но я так и не стал членом «Аль‑Каиды».

Перед тем как солдатам отца разрешалось появиться в лагерях, они должны были придумать себе вымышленное имя. Им велели «забыть свое прошлое» и запрещали делиться с кем‑либо личными сведениями, касавшимися прежней жизни. Отец считал, что такая секретность необходима: тогда попавшие в плен бойцы не выдадут врагу настоящие имена своих товарищей. Как можно выдать имя, которого никогда не слышал?

Полагаю, именно поэтому американским службам безопасности было так трудно выследить многих боевиков. Только ветераны афганской войны знали настоящие имена других ветеранов. Новобранцы никогда не раскрывали своих настоящих имен и не знали имен других солдат, а если и узнавали случайным образом, то вскоре забывали, потому что широко использовали вымышленные прозвища.

Например, мы с братьями знали Салима под именем Сахр аль‑Ядави, что значило «Орел Джидды». Сахр родился в Йемене, и у него была типичная внешность йеменца: маленький, крепкий, со смуглой кожей, карими глазами и черными волосами. Сахр был плотным, но не толстым. Он носил красивые усы и чахлую бородку. Но лучше всего мне запомнилось, что Сахр был очень жизнерадостным, часто смеялся и шутил.

Сахр стал одним из моих любимцев среди бойцов, с которыми я познакомился в Афганистане. Помню, что он был совсем юным, еще подростком, когда впервые вызвался добровольно приехать в Афганистан из Йемена и сражаться с русскими. По окончании войны он остался в этой стране. Отказаться от возвращения в Йемен его заставил тот факт, что многие из его соотечественников‑моджахедов были арестованы йеменским правительством по приезде на родину.

И хотя отец не назначал Сахра своим персональным шофером, водителем он был первоклассным и мог так ловко передвигаться по узким и извилистым дорогам Афганистана, как никто другой. И еще Сахр был любимым автомехаником отца, потому что он один так искусно чинил любые машины и грузовики. Работа автомеханика была единственной, которую Сахр выполнял за все время, что я прожил в Афганистане, хотя и не могу поклясться в том, что его роль не изменилась впоследствии, ведь я окончательно покинул Афганистан еще в 2001 году. Но уверен, что Сахр не был телохранителем отца, поскольку не имел необходимых качеств, чтобы занять эту должность.

Сахр был моим любимцем и среди ветеранов войны с русскими. Он обладал миролюбивым характером и часто заявлял, что выполнил свой долг бойца в афганской войне. Он не был в привычной для солдат хорошей физической форме и, как большинство ветеранов той войны, не имел никакого желания повысить свои боевые навыки в лагере.

Сахр был скорее другом отца и никогда не испытывал благоговения или страха по отношению к нему, как другие солдаты. Много раз я видел, как он сидит рядом с отцом. Они вдвоем предавались воспоминаниям о событиях прошлого.

Сахр проводил бо́льшую часть досуга, слоняясь повсюду вместе с сыновьями Усамы бен Ладена. Он жарил нам шашлыки на полянах, ездил с нами кататься верхом – к тому времени отец приобрел лошадей. Иногда Сахр играл с нами в разные игры или возился с нашими кроликами и псами.

Когда я вернулся из первой поездки в тренировочные лагеря, я чувствовал себя потерянным и сбитым с толку. Временами страшно злился на страны Запада, ведь пропаганда – поистине мощное оружие, и мало кто устоит, когда его постоянно кормят полуправдами. Получая информацию о Соединенных Штатах только из одного источника, я искренне верил, что это враждебное государство, которое поставило себе чудовищную цель истребить мусульман.

Большинство мужчин, окружавших отца, являлись ярыми приверженцами его взглядов, они разделяли его ненависть и готовы были умереть за его идеи. Я много раз слышал, как отец выступал с речами. Он никогда никому не приказывал взять на себя роль смертника. Просто говорил бойцам: если кто‑то из них чувствует, что его долг это сделать, – пусть напишет свое имя на специальной бумажке и оставит ее в мечети. Отец был твердо убежден, что никого нельзя принуждать пожертвовать жизнью, даже если это делалось ради цели, которая стоила любых жертв.

Но если солдаты с энтузиазмом принимали призыв к ненависти и насилию, то меня он повергал в отчаяние, потому что ненависть противна моей природе. Я знал: отец ждал, что я стану его солдатом, возможно, даже пожертвую жизнью ради его миссии. Но хоть я и любил истинно мужские занятия, такие как верховая езда и охота, я знал, что никогда не смогу убивать людей. И в конце концов у меня появилась единственная заветная цель – найти способ избежать участи, которую уготовил мне отец.

Всей душой мечтая вырваться на свободу, я часто включал один из старых радиоприемников отца. Отец внимательно следил за новостями в мире, но, разумеется, у него был свой взгляд на все происходящие события. Однажды я сидел с другом в конюшне. Мы пили горячий чай и слушали радио, и вдруг зазвучал необычный голос: он пел песню так красиво, что мне показалось, будто это райское послание с небес. Я подвинулся, чтобы приглушить звук, потому что отец разрешал нам слушать только разговоры, но не пение. Однако рычажок застрял, и я не смог выключить очаровавшую меня песню. Эмоции, передаваемые голосом, заставили меня испытать какую‑то особенную нежность, и я не удержался и спросил друга:

– Как зовут мужчину, который поет?

Друг ответил:

– Это не мужчина. Ты слышишь женщину, знаменитую египетскую певицу Умм Кульсум, Звезду Востока. Все в мире полагают, что она величайшая певица из всех, когда‑либо живших на свете. Я тоже в этом уверен.

– Женщина?

Я просто не мог поверить. Голос был глубоким и загадочным, он не походил на женские голоса, которые я слышал. Отец строго запрещал нам слушать любое пение, но я был зачарован и так хотел насладиться этими звуками еще, что готов был ради этого испытать на себе его гнев.

– Она уже умерла, – пояснил друг, и сердце мое сжалось от неожиданной боли, узнав о смерти певицы, о существовании которой еще секунду назад мне не было известно.

Плененный ее голосом, я разыскал на следующий день одного из наших шейхов, известного своими познаниями в религии, и спросил его:

– Ислам запрещает слушать стихи, положенные на музыку?

Шейх подарил мне луч надежды и радости, осветивший мое мрачное существование, сказав:

– Один из самых почитаемых шейхов ислама считает, что это дозволено, если только в стихах не говорится о теле, о красоте женщины или нет каких‑то грубых, недозволенных слов.

И с того момента стихи и песни стали отдушиной, которая скрашивала мою жалкую жизнь. Все свободные минуты я слушал, как Умм Кульсум поет о любви, надеждах и утратах. Меня так вдохновили мечты о любви, что я даже ощутил необходимость написать несколько стихотворений.

И все желания, вызванные теми любовными песнями и стихами, слились у меня в душе с отчаянной жаждой обрести новую жизнь. Послание, которое принес мне голос Умм Кульсум, заставило меня осознать, что существует другая вселенная, параллельная ограниченному и тесному миру ненависти и мести, в котором жила семья Усамы бен Ладена, – вселенная, прежде мне не известная, где люди поют о любви и живут ради нее.

Пока я предавался таким романтическим мечтам, во мне возродилась надежда, что я когда‑нибудь вернусь в Саудовскую Аравию и женюсь на одной из двоюродных сестер – как сделал мой брат Абдулла. Я часами вспоминал об одной кузине – прелестной и нежной девочке, с которой был знаком в детстве. Представлял, как мы влюбляемся друг в друга, женимся и живем в уютном доме, наполненном голосами наших ребятишек. Я не назову ее имя, потому что это может ей навредить, привлечь нежелательное внимание, ведь весь мир полагает, что на детях Усамы бен Ладена пятно бесчестья из‑за поступков их отца.

Слишком многие избегают нас из‑за него.

Я нашел утешение в обществе моей дорогой матери, чье сердце подсказывало, что с ее сыном не все ладно. Как‑то я случайно обнаружил, что у нее появилась привычка выходить по ночам из дома и сидеть на уступе горы, вдыхая холодный горный воздух и наблюдая за мерцающими в ночном небе звездами. Я стал присоединяться к ней. Иногда мы проводили в тишине несколько прекрасных часов, а порой нам хотелось поговорить, обсудить нашу жизнь и то, как странно всё обернулось: из роскошного дворца в Джидде мы перебрались в убогие каменные лачуги в горах Афганистана. Я и раньше любил мать больше всех на свете, а благодаря этим разговорам наши отношения стали ближе, чем когда‑либо.

Через несколько месяцев, когда я подслушал разговор отца о том, что он планирует важные перемены, мать узнала об этом первой. Я давно обнаружил, что он больше не доверял матери свои мысли, как в первые годы брака. Отец был человеком, интересы которого все время тянули его в разные стороны, и, в конце концов, личные отношения, даже проникнутые прежде такой любовью и взаимопониманием отношения с матерью, стали занимать в его жизни очень мало места, съежившись, как высушенный на солнце инжир.

Прожив в Афганистане почти год, отец наконец отправился в Кандагар, чтобы встретиться с лидером талибов муллой Омаром. С самой первой встречи отец и мулла Омар обнаружили, что у них схожие взгляды на ислам. Оба они пришли к выводу, что отцу следует на короткое время вернуться в Джелалабад, пока не завершатся все необходимые приготовления, чтобы принять нас в Кабуле, бывшей столице Афганистана. А потом, возможно, отец переедет в Кандагар, где жил мулла Омар.

Мне понравилась мысль, что я увижу столько новых мест в Афганистане. Мне уже так наскучило сидеть на нашей горе, что меня обрадовало даже приглашение поехать в зону активных боевых действий, ведь та часть страны еще бурлила в котле гражданской войны.

Мать почти ничего не сказала, когда я сообщил ей, что мы вскоре покинем гору бен Ладена и вернемся к городской жизни. Она никогда не осуждала отца, даже в разговорах со мной, ее сыном. Но я видел, что плечи ее выпрямились, и надеялся – этот жест означает, что она сбросила с себя тяжкий груз. Надеялся, что ее тревоги уменьшились. Я знал, что она беспокоится о безопасности младших детей, особенно своих маленьких дочерей. К тому времени мать была на большом сроке беременности, ожидая уже десятого малыша, и я молил Бога, чтобы мы уехали с этой горы раньше, чем наступит срок родов.

Несмотря на то что в стране кипела гражданская война, я был уверен, что любая жизнь лучше, чем та, какую мы вели в последнее время. В первый раз за много месяцев я воспрял духом. Чудесная мысль зародилась у меня в голове: возможно, выбравшись наконец с проклятой горы, я найду какой‑нибудь способ бежать из этой страны.