Картина 5

 

Книжный магазин. У полки с книгами стоит Автор, держа в руках раскрытый том. Недалеко разглядывает литературу молодая девушка.

 

Автор:	Ну, посмотрим, что пишет этот Тимур Попиляев. Так, пьеса "Дар Дракона". Хм… Что-то интересное. Ну-ка, ну-ка… "Улица средневекового итальянского городка. Несколько ламп на высоких ножках изображают фонари. На задней части – нарисованные дома с балкончиками. На достаточной высоте, чтобы не мешать актерам, сцену пересекают веревки с сохнущим бельем…" Не может быть! Дракон обманул меня! Это должна была быть только моя пьеса! Ведь с ее помощью я мог найти свое Сокровище! Даже рукопись до Редактора не успел донести – кто-то меня опередил. У-у-у-у, Тимур Попиляев… Дракон, конечно, подлец. А Тимур Попиляев… Я не верю, что он гениальнее меня. Скорее всего, это противный старик, жирный паралитик, на склоне лет решивший реализовать свое графоманское стремление. Или тощий швабровидный прыщавый юнец, вообразивший, что если станет писателем, то хоть какая-то очкастая крыса ему даст. Или несчастный измученный комплексом середины жизни ничего не достигший неудачник…
Девушка:	Простите…
Автор:	Да?
Девушка:	Я вижу, вы с таки интересом рассматриваете эту книжку.
Автор:	Ну…
Девушка:	Скажите, неужели действительно получилось прилично? Знаете, я очень волнуюсь. Это моя книжка, моя первая книжка. Так хочется, чтобы она была удачной. Даже не представляла себе, что буду так из-за нее переживать. Как мать за ребенка, наверное. Даже не решилась под своим именем издать – псевдоним придумала.
Автор:	Ну, неплохо, в общем. Да, интересно. Замечательная книга! Вы просто молодец. Кстати, как вас зовут?
Девушка:	Лена. Лена Афанасьева. Я статьи в женские журналы писала, а тут решила написать Сказку. И знаете – так смешно – вы, наверное, сочтете меня сумасшедшей, но когда я это писала, мне приснился волшебный Дракон с нефритовыми глазами и изумрудными крыльями. Он сказал, что моя сказка тронула его, и он подарит мне свое Сокровище. Попросил только беречь его. Странный сон, правда?
Автор:	Леночка! Наверное, все-таки именно вы сочтете меня сумасшедшим… Но… Вы любите Лего? Такой детский конструктор? Мое детство пришлось на время, когда его еще не было. Думаю, ваше тоже. Так вот, дома у меня есть чудесный набор. Давайте соберем его вместе. Соберем сказочный замок. У меня даже фигурки Принца и Принцессы есть. Их можно будет установить на балконе или в саду у фонтана. Ну? Что вы мне ответите?

 

Занавес

 

Глубокой ночью сказка была закончена. На душе полегчало. Настя приняла душ, выпила чаю и легла спать. Но девушке не спалось. Любовная горячка поутихла, и сознание несколько освободилось для иных мыслей. В голове крутилась история о Полковнике, Системе и Заре-Зарянице. Настя догадывалась, что нечто подобное существует, но впервые слышала такую историю из уст непосредственного участника событий. Вася говорил о Полковнике с осторожностью, однако Насте этот персонаж резко не понравился. "Вот живет же такая дрянь, жирует, а скольким людям жизнь испортил. – думала Настя. – Понятное дело, что Вася не может отомстить за свою изломанную судьбу. И правильно делает – его сразу же вычислят и уничтожат. Но человек со стороны, обладая таким материалом, да еще и с доказательствами, совершенно в обход Васи – никто ведь не знает, что у него есть эта кассета – вполне может устроить Полковнику "сладкую" жизнь".

Настя даже подскочила и села в кровати от неожиданной мысли. "Ведь на этом можно сделать отличное журналистское расследование! Да еще денег неплохих заработать". В ней зазвенела авантюрная струнка журналиста. Ей представился план, как через год или через два она подробно займется выяснением всех обстоятельств – естественно так, чтобы на Василия не легла даже тень подозрения. Создаст контекст, легенду о том, как этот материал попал к ней. Идея постепенно облачалась в мысли о ее реализации, обволакиваясь новыми деталями. Настя вспомнила парочку изданий, которые мог бы заинтересовать этот материал.

Вася говорил, что событие, запечатленное на кассете, происходило уже после его ухода из Системы, так что историю можно будет составить, совершенно не касаясь тех подробностей, которые мог знать только он. Естественно, она не будет воровать у Быкова кассету. Просто перепишет ее. Благо, есть и аппаратура, и чистые видеокассеты. С этой мыслью она уже подходила к антресолям. Открыв дверцы, Настя зачихала от пыли. Старые коньки, банка с краской, древний фотоувеличитель, пачки журналов "Новый мир" и "Вопросы философии", перевязанные тесемками. "Хранят же люди такой хлам, которому давно место на помойке… А вот и она, кассета…"

Настя смотрит пленку – с брезгливостью и отвращением. Действительно, зрелище не из приятных. Запись длится всего пятнадцать минут. Качество записи весьма недурственное. "Так вот он какой, Полковник. Действительно, харизматическая личность. Если отстраниться от того, что он делает, то в такого мужчину вполне можно влюбиться с первого взгляда. В Голливуде звездой мог бы стать, вроде Майкла Дугласа. Они даже чем-то похожи внешне". Девушка делает копию записи, возвращает подлинник на место. Удовлетворенная свершенным, быстро засыпает без сновидений.

Утром идет на почту и отправляет компромат бандеролью на свой абонентский ящик. Теперь, пока она не решит заняться этим делом, кассета будет покоиться в надежном месте. Можно до поры забыть о Системе и ее ужасах. Вот только купить чистую кассету и положить на место использованной, чтобы Василий точно ни о чем не догадался.

Едва переступив порог квартиры, она слышит звонок домашнего телефона. И замирает с колотящимся сердцем. Голос, который грезится ей вот уже несколько дней, произносит на другом конце провода:

- Здравствуйте, а Василий дома?

- Он на даче. Виктор, это вы? Это Настя.

- Да, Настя, я узнал. Я хотел предупредить, что в этот четверг не смогу прийти на сеанс. Впрочем, позвоню ему сейчас на мобильный.

- Подождите! – с неожиданной для себя смелостью, смущаясь и краснея, она произносит. – А сегодня вечером вы свободны?

- В общем да, - после небольшой паузы растеряно ответил Виктор.

- Вы понимаете, я вчера написала сказку, и мне нужно, чтобы кто-то ее прочитал, понимаете? Ну, выразил читательское мнение. Свежий взгляд, как бы так. Чтобы я могла отредактировать шероховатости, пока вдохновение не иссякло. – Настя понимает, что несет откровенную чушь. Понимает это и Виктор, но в его голосе появляются теплые нотки.

- Хорошо, что вы предлагаете?

- Приезжайте сюда.

 

Василий вернулся раньше – не терпелось поделиться с Настей пережитым сновидением и последовавшими осознаниями. Когда мужчина вошел в квартиру, его внимание привлекла какая-то возня в комнате Насти. Он проследовал к девушке, постучал, открыл дверь. Наскоро одетые молодые люди сидели на незастеленной постели и увлеченно читали "Архетипическую психологию" Хиллмана.

- Отдыхаете? – вопрос был явно нелеп, но больше ничего Василию на язык не подвернулось.

- Ага, - кивнула Настя.

- Добрый вечер, - буркнул Виктор.

Василий дернул головой, развел руками, несколько резковато прикрыл дверь и ушел к себе. В его душе кипели противоречивые чувства. Ревность, злость, обида, неловкость создавшейся ситуации. Умом он понимал, что ревновать не должен, тем не менее, это было больше похоже действительно на ревность, а не злость на Настю за ту двусмысленную ситуацию, в которую она поставила обоих мужчин.

"А ведь действительно ревную, - заметил Быков. – Душа-то оттаивает". Даже улыбнулся в глубине. Черт возьми! Последних три дня он снова чувствует, снова хочет жить. И пусть чувства весьма противоречивы и иногда даже неприятны, как эта ревность, но они подлинные, так резко контрастирующие с тем вегетативным состоянием, в котором он жил уже два с половиной года. Что ж, чувствам надо дать выход. Василий решает прочесть Насте нотацию.

Захлопнулась входная дверь – ушел Виктор. Через минуту в комнату Василия в полумраке майской ночи зашла Настя, приблизилась к темнеющему на фоне окна силуэту Быкова, обняла его за плечи. Он почувствовал ее мягкие руки.

- Вась, не сердись.

Быков молчал.

- Я же вижу, что сердишься.

- Я не сержусь.

- А что же?

- Ревную! – попытался свести все к шутке Василий.

- Неужто? – подхватила его тон Настя.

- Представь себе… Анастасия, пойми, я не собираюсь контролировать твою личную жизнь, это твои дела. В конце концов, ты могла заняться этим в другом месте.

- Но ты же сказал, что приедешь только завтра утром.

- Да хоть через неделю! Мало ли что могло произойти. Ты поставила в неловкое положение не только меня, но и Виктора. И себя в том числе.

- Почему? – наивно спросила Настя.

- Да потому что Виктор мой пациент! – Быков перешел на повышенный тон. – Ты хоть понимаешь, что это значит?

- Не совсем.

- А значит это то, что теперь мы с Виктором должны будем подробнейшим образом разобрать эту ситуацию. Его мотивы и… извини, даже некоторые интимные подробности. Если мы этого не сделаем, между нами встанет преграда из замалчиваемого события. А отношения психоаналитика с клиентом могут строиться только на полном доверии и открытости. Терапия Виктора проходила блестяще. А то, что произошло сегодня – это как жирное пятно на свежей скатерти. Можно отстирать, конечно, но сам факт…

- Ну прости меня. Я больше не буду. – потянула Настя.

- Я то прощу, - смягчился Василий. – Но, знаешь ли, бывают ситуации, когда больше уже и не получится. А подобную историю из своей жизни я как раз хотел тебе рассказать.

- Про третью женщину из твоей жизни?

- Да, про нее. Про Персефону.

Настя вспомнила, как она в первые дни пошутила на тему того, что, мол, приходится ей в Персефону превращаться – и как болезненно дернулся Василий, услышав эти слова.

- Так что с ней?

- С ней как раз тот случай, когда извиняться и уверять, что больше не будешь, поздно. – глухо произнес Василий.

- Расскажи, - тихо попросила Настя. Интуитивно она почувствовала, что сейчас самый подходящий момент для того, чтобы Вася смог излить некую глубинную боль, возможно гораздо более саднящую и травмирующую, чем истории с Лилит и Зарей-Заряницей.

- Ну иди, ставь чайник.

 

- Три года назад пришла ко мне на сеанс пациентка. Молодая девушка-гот, в черном платье, нэповской шляпе, сетчатых перчатках. Лицо бледное, черты утонченные, аристократические. Такой персонаж Серебряного Века – совершенный декаданс, нигредо. Выглядела неприступной и холодной, как Снежная Королева. Впоследствии оказалось, что впечатление это было очень обманчивым. Темперамент у барышни был еще тот. Было ей 22 года, она только закончила филфак. Умная, начитанная, вкус хороший, манеры, воспитание – все как полагается. Экзистенциальные переживания, бытие-к-смерти, "Прячет под подушкой Жан-Поль Сартра…", как "Чайф" выразился. Пришла она с жалобами на депрессию, и выяснилось, что за последние три года она уже дважды лежала в психиатрической клинике после суицидальных попыток. Какой у Персефоны был очаровательный голос! Его можно сравнить с журчанием прохладного ручейка в жаркий день. Как томно она закрывала глаза, когда откидывалась на спинку кресла! Признаться, я был сразу опьянен ее неземной красотой. Но твердо знал, что начинать роман с суицидальной пациенткой – все равно что с самой смертью заигрывать. Вообще любой роман с пациентами чреват. Многие психотерапевты этой опасностью пренебрегают, только лишь потому, что не до конца отдают себе отчет в том, что в отношениях пациента и психотерапевта всегда присутствует такое явление, как перенос. То есть, пациент видит в консультанте прежде всего не реального человека, а замещающую его родительскую фигуру, отношения к которой противоречивы и заключают в себя обычно и любовь, и ненависть. Многие психологи пользуются влюбленностью, которая относится на самом деле не к ним, а к надетой на них идеальной проекции пациента. Ну а дальше возникает игра, в которой пациент выступает жертвой, а консультант – спасителем. Рано или поздно роли меняются и клиент или психотерапевт вполне могут стать из жертвы или спасителя преследователями. Поэтому в большинстве случаев подобные связи деструктивны. Хорошо еще, когда клиент невротик или ипохондрик – отделаешься легким испугом, правда и на жизни пациента, и на дальнейшей работе консультанта останется некий след. А если попадется суицидальный…

Василий тяжело вздохнул, опустил голову на руки и долго сидел молча. Настя терпеливо ждала несколько минут, потом не выдержала.

- Вася, не молчи. Выговорись.

- Три месяца я твердо помнил эту заповедь. Знала бы ты, каких усилий стоило мне держаться нейтрально. Я был влюблен по уши, да и она тоже. Дело, похоже, шло на поправку, мы вскрыли источник ее депрессии и суицидальных попыток. Персефона приходила на сеансы уже в ярких нарядах, веселая. Я видел, что сейчас она – сама доступность. На поверхности была ее история безответной любви к однокласснику. Я же видел, что глубинная причина таится в недрах ее рода. И однажды после погружения в транс мне удалось добиться того, чтобы в ней заговорила ее бабушка в 7-м поколении по материнской линии. Я не буду углубляться в подробности, но эта бабушка совершила несколько страшных поступков, которые и нашли свое отображение в симптомах Персефоны. После того, как моя пациентка простила свою бабушку, она рыдала настолько интенсивно, что я даже засомневался, выдержит ли ее хрупкий организм такую эмоциональную бурю. Перестав рыдать, она резко пересела с кресла ко мне на колени, обвила меня руками и прошептала горячими губами: "Я люблю тебя. Единственный мой! Я всю жизнь ждала тебя, только тебя ". Учитывая мои чувства к ней, которые я тщательно скрывал, искушение, которому я подвергся, можно сравнить с бесовским наваждением, атаковавшим подвижника, спасающегося на столпе где-нибудь в аравийской пустыне и мучимого греховными желаниями тела, просящего то воды, то хлеба. Первый штурм я выдержал достойно, хотя сидя у меня на коленях, она не могла не чувствовать, как восстала моя плоть. Аромат ее волос губил, губы, продолжавшие шептать нежности, сводили с ума, пальцы, играющие моими волосами, привораживали посильнее деревенской колдуньи. Многих усилий мне стоило отодвигаться от поцелуев и шептать ей отеческие "успокойся, расслабься, не сейчас". Но Персефона была настроена решительно. Слегка отстранившись, она посмотрела мне в глаза и громко произнесла: "Я же вижу, ты же любишь меня, ты же хочешь меня! Неужели ты ответишь "нет"?" "Да, я люблю тебя, - ответил я, не в силах выдержать ее взгляд. – Люблю, но нам суждено было встретиться как пациентке и терапевту…" "Оставь эти условности, ты же не в Американской Ассоциации Психоанализа. И я больше не твоя пациентка – ты меня вылечил. Все эти три месяца я любила тебя, но боялась признаться, а сегодня ты меня вылечил… Я уже не пациентка. Я хочу быть твоей, только твоей. Ты же знаешь, у меня никого не было до сих пор. Ты будешь первым! Еще со второго сеанса я решила что ты, именно ты будешь первым. Единственный! Любимый мой!" У меня еще теплилась надежда достойно выйти из этой ситуации, хотя все мое существо стремилось к любви. Тогда она встала с моих колен и быстрым движением сняла с себя платье. Под ним ничего не было. Ошеломленный, в этот момент я впервые понял, что же на самом деле означают слова царя Соломона: "Округление бедер твоих, как ожерелье; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои – как два козленка, двойня серны". Отступление было невозможным.

Василий так красочно живописал, и тема настолько была близка событиям сегодняшнего дня, когда Настя сама подобным образом завоевывала Виктора, что она сидела, что называется, с раскрытым ртом.

- И что дальше? – вырвалось у нее.

- О-о-о… Это была самая страстная женщина из всех, кого я знал. Ее первоначальный облик непреступной Снежной Королевы настолько резко контрастировал с тем, как она отдавалась! Она предавалась страсти с таким безумством, с таким огнем! Когда она первый раз закричала в тот момент, когда я вошел в нее, я подумал что это от боли, сопровождающей дефлорацию. Но нет. Кричала она не от боли, кричала она от страсти. При чем всякий раз, когда мы занимались любовью. Порой приходилось закрывать ей рот, чтобы соседи не вызвали милицию. Моя рука была постоянно искусана. Через неделю она переехала ко мне. Я снова был влюблен и счастлив. А осознание того, что я живу с пациенткой, пусть и бывшей, и что существует бессознательное, которое в любой момент может выкинуть свой козырь, я старался подавить, надеясь, что чаша сия нас минует. И тому были подтверждения. Персефона не проявляла никаких симптомов подавленности или тоски. Напротив, была неизменно весела, общительна. И вскоре я уже верил, что корень болезни вырван и наступило полное излечение. Нас сближал не только секс. Несмотря на большую разницу в возрасте, она разделяла мои интересы и образ жизни. А кроме того, мы задумали писать книгу. Миф об Исиде и Осирисе, перенесенный в наше время. Я неплохо разбирался в мифологии, Персефона отлично владела литературным языком. Мы оба не сомневались, что напишем прекрасный роман. Было даже сочинено несколько набросков, эскизов. Первая глава романа. Но когда история с Персефоной закончилась, я удалил эти файлы.

- Персефона тоже покинула тебя? – сочувственно спросила Настя.

- Покинула. Хотя несколько иначе, чем Лилит и Заря-Заряница. Но не будем забегать вперед.

- Конечно. Извини. А каков был сюжет романа?

- Начинался он примерно так. Изида – не великая богиня, а простая женщина, не египтянка, а наша соотечественница, обесточенная и сломленная внезапной потерей того, кто был смыслом и полнотой ее бытия, собирает вдоль реки расчлененные останки Озириса. "Я хочу, чтобы ты жил" – плачет она. И где-то из Тени, из царства смерти, доносится до нее голос убитого Озириса – "Я хочу, чтобы ты была счастлива". В этом голосе звучит бессилие и отчаяние – мужчина погиб, он уже не может быть защитником и поддержкой для своей женщины, он не может уберечь ее от посягательств своего убийцы – Сета, не может защитить от его козней маленького сына. Разнообразные мифы, переживаемые как бы простыми людьми, не имеющими божественных сил и знаний, слабыми, противоречивыми, беззащитными и уязвимыми. Орфей, оглядывающийся назад и теряющий Эвридику навсегда, Инанна, стоящая обнаженной перед Эрешкигаль. Кадры из узнаваемых фильмов, цитаты из художественных книг и священных текстов. Постмодернистский роман, в основе которого лежал мифологический сюжет.

- Ты можешь все это вспомнить?

- Зачем?

- Книгу писать будем.

- Ну, во-первых, я все забыл. Во-вторых, мы будем писать совсем про другое. История про Велеса и Азовушку должна быть куда более жизнеутверждающей.

- И что, никакого драматизма?

- Драматизм, конечно, нужен, но ни в коем случае не трагедия. Мы же с Персефоной писали именно трагедию.

- Извини, я перебила тебя. Что у вас было дальше?

- После двух месяцев опьянения влюбленностью и обретенным, казалось уже навек, счастьем, потихоньку стали проявляться обиды, размолвки, непонимания. Впрочем, это естественно, и любой более-менее зрелый человек готов к этому. Потому я воспринял первую обиду Персефоны достаточно спокойно. Она просила, нет, требовала, чтобы я ежедневно по многу раз говорил ей о том, как я ее люблю. Поначалу так и получалось. Но все-таки я не хотел, чтобы эти слова стали повседневными и со временем приелись. Я желал беречь их, чтобы каждое признание было ярким событием для нас обоих. Она обижалась и утверждала, что я разлюбил ее. Считая это капризами молодой девочки, я оставался при своем мнении, а она обижалась все чаще. Когда она куда-то уходила и возвращалась, я ни о чем не спрашивал. Опыт жизни с Лилит дал мне хорошую закалку и своеобразную прививку против ревности. Для нее же это было оскорблением. "Ты меня не ревнуешь – значит, не любишь". Мои возражения о том, что возможна любовь без ревности, не успокаивали ее. Тогда она стала исчезать уже надолго. Приходила домой заполночь. Но я и тут не проявлял признаков ревности. А зря, надо было подыграть хотя бы. Тогда…

Василий опять замолчал, и сидел, уставившись невидящими глазами в окно.

- Что тогда? – Настя почувствовала сильную тревогу, рассказ глубоко тронул ее. Василий очнулся и продолжил.

- Тогда она исчезла на ночь. В три часа ночи позвонила и сказала: "Я сегодня не приду". "Хорошо, - спокойно ответил я. – Доброй ночи, до завтра". Повесил трубку. Через минуту снова звонок. "Тебя что, даже не интересует, где я?" "Я рад, что ты позвонила и с тобой все в порядке. А где ты – сама расскажешь, если сочтешь нужным". В трубке раздались рыдания. Ломающимся голосом она прокричала: "Я у мужчины! Мы трахаемся здесь! Трахаемся!" "Ну, когда потрахаешься, возвращайся домой". Я отключил телефон, так как не испытывал никакого желания всю ночь выслушивать истерики. Да и надеялся, что она просто стоит где-то за углом и вот-вот вернется. Меня охватила некая тревога, но я связал ее с тем, что завтра меня ожидает ее новая истерика или неприятное выяснение отношений. Признаться, я не мог уснуть в эту ночь. Тревога нарастала. Я включил телефон, набрал номер ее мобильника, но теперь он оказался отключенным. И тут я в очередной раз вспомнил, что она все-таки моя бывшая пациентка, да не простая, а с суицидальными наклонностями. Которые, правда, никак не проявлялись в последнее время. Рано утром я пошел гулять. Долго бродил по городу. Дошел до Исаакиевского, вышел на Невский, на Фонтанку – в общем, проделал внушительный моцион, так что домой вернулся уже в полдень. На вешалке висело ее пальто, я облегченно вздохнул. В ванной лилась вода. "Отлично, - подумал я, - после душа я устрою ей показательную сцену ревности, чтобы она немножко успокоилась, ну а потом мы займемся любовью или будем что-то писать". Я прошел на кухню, заварил чай. Минут через десять спохватился, осознав, что вода в ванной льется подозрительно ровно. Очень недоброе предчувствие охватило меня, и я, как был с чашкой в руке, с бешено колотящимся сердцем, подбежал к двери ванной и постучал. Ответа не было.

Настя слушала, затаив дыхание. У нее тоже колотилось сердце.

- Тогда я резко дернул дверь и взломал замок. Вот и все.

- Что все?

- Порезанные вены, полная ванна крови, немигающие глаза. Растерянность, ужас, бессилие. Потом внезапная вспышка злобы. "Что же ты наделала, дура!" – заорал я и бросил в нее чашку. Чашка угодила в лицо, оставив под глазом след. Когда я в панике вытаскивал ее из ванной и перевязывал руки, она еще что-то шептала белыми губами. Я вызвал "скорую". Два часа адского ожидания. "Скорая" опоздала. Когда врачи приехали, Персефоны уже не было. Дальнейшее я помню плохо, все происходило, как во сне. Милиция. Какие-то допросы. Дело о доведении до самоубийства. Персефона не оставила записки. И еще след от чашки так некстати. Хороший адвокат. Условный срок. Хотя признаюсь, мне было бы гораздо легче, если бы я отсидел в тюрьме. Ну а дальше - дни и ночи перемешались. Персефона отправилась в Подземное Царство. Я же сам окончательно превратился в Аида, в каковом виде ты меня и застала…

Быков вновь уставился в точку, находящуюся в виртуальном пространстве за окном, и сидел, как будто застыл в каталепсии. Настя несколько минут не решалась, но потом все-таки спросила:

- Может быть, ты превратился в Аида для того, чтобы в мифологическом пространстве сознания сохранять связь с Персефоной?

- Что?! – Василий встрепенулся. Слезы покатились из его глаз. Он сполз со стула, уткнулся, как мальчик, лицом в колени Насти и долго-долго рыдал. Она гладила его волосы. И Азовушка в ее душе прошептала: "Ну вот. Теперь он уже точно будет жить".