Русская философия.

Особого объяснения и внимания к себе требует сам факт существования и развития — в относительной само­стоятельности по отношению к мировой философии — философии национальной (философии отдельного народа). Это еще одно отличие философии от науки. Нет и не мо­жет быть немецкой (русской, китайской, японской) математики (физики, химии, биологии). Не может быть национальной таблицы умножения или таблицы тригоно­метрических функций. Однако русская, немецкая, фран­цузская философия — понятия не только допустимые, но и совершенно необходимые для того, чтобы вести речь о реальном процессе рождения и жизни философских идей в мире культуры и цивилизации.

Идеи философии (в первую очередь со стороны их со­циального содержания и генезиса) глубочайшим образом выражают «душу» народа, его внутренний духовный опыт, его сокровенные мечты и чаяния, осмысливая этот опыт и заключающиеся в нем тенденции как грань, момент об­щечеловеческого. Так, русская философия («русская идея») развивалась в сотворчестве, но и в определенной «оппозиции» к философии Запада. Из глубочайших недр народного духа и сознания, из нравственного опыта по­колений, из трагического опыта своей истории она сдела­ла глубочайшие, проницательные выводы, сформулирова­ла бескомпромиссные императивы о том, что ценность человеческой жизни абсолютна, что эксперименты, наси­лие над естественным ходом жизни недопустимы, что никакой «прогресс» — ни научный, ни технический, ни социальный — не стоит слезинки ребенка, не может и не должен быть куплен ценой разрушения личности.

Русские философы не приняли идеал потребительства, сытого благополучия, как не приняли они и позитивист­ски-рационалистической модели человека, противопоста­вив всему этому свой взгляд, свое видение реальности. Это была идея целостности, идея всеединства. Разум, логика составляют существенную черту человеческою духа, но не исчерпывают его. Цельное знание, как и цельная лич­ность, обретаются совокупными усилиями души, эмпири­ей, умозрением и верой. «В Россию можно только ве­рить» — слова из знаменитого четверостишья Тютчева содержат в себе тот смысл, что высшие истины открыва­ются человеку непосредственно, интуитивно, если толь­ко человек не безразличен, не безучастен к ним, если он вдохновлен, просветлен любовью к своей земле и к своему народу.

Составляя стержень национального самосознания, на­циональная философия открывает такие истины, выраба­тывает такие ценности, которые невозможно понять и принять, не соучаствуя в жизни и делах своих современ­ников и соотечественников. Такие императивы и ценно­сти не усваиваются и не передаются «книжным» путем, подобно любой иной (например, научной или научно-тех­нической) информации. Вопреки представлениям просве­тителей, простой «экспорт» философских, мировоззрен­ческих идей из одной страны (культуры) в другую, с иным историческим опытом и социальным образом жизни, с иным менталитетом и иной психологией невозможен, та­кие идеи не привьются, не срезонируют с духом народа, с массовым сознанием, не вызовут широкого интереса, ос­таваясь — и то лишь для любителей-интеллектуалов — отвлеченным, нежизненным знанием (как, к примеру, философия йоги для европейцев XX в.).

Рассмотрим национальные особенности философии на примере нашей отечественной философии XIX—XX вв. Русская философия — сравнительно позднее образование нашей национальной культуры, хотя предпосылки ее да­леко уходят в глубь российской (шире — славянской) ис­тории. Но предпосылки (сюда мы отнесем прежде всего историческое сознание и самосознание народа) еще не есть само явление — они лишь подготавливают рождение и развитие его. Само же явление начинается с обретения формы, адекватной ее содержанию.

Философия в России, если руководствоваться таким критерием, начинается не в XI — и даже не в XVIII вв. (как можно прочитать во многих статьях и монографиях), а в XIX столетии (в полную меру — во второй половине его).

Но это было поистине великое начало: Достоевский, Тол­стой, Вл. Соловьев. В их лице и в их творчестве философ­ское самосознание народа заявило о себе «на весь мир» — уже не как подражание Западу (византийцам, французам, немцам), а как совершенно самостоятельный голос, вно­сящий свою собственную тему и свою собственную то­нальность в многоликий диалог культур, в сложную духов­ную полифонию человеческой цивилизации.

Для России (как и для Запада) веком классики стал XIX в. Классическим — не только по совершенству, т. е. развитости сотворенных им форм и новообразований духа. Русская философская классика XIX в., как и наша клас­сическая литература, несли миру глубоко выстраданную опытом поколений истину: нет и не может быть такой цели, ради которой была бы допустима жертва хотя бы в одну человеческую жизнь.

Русская философия выступила как философия Преду­преждения. Ее лейтмотив — нравственное вето на любой социальный проект, на любой «прогресс», если только они рассчитаны на принуждение, насилие над личностью. Провидческое Слово великих гуманистов XIX столетия было обращено к нашему времени. Но чтобы быть поня­той и услышанной потомками, истина этого ясного и муд­рого Слова должна была быть доказана 200-миллионно­му народу «от противного»: должны были пролиться не капли, а реки невинной крови, долго не просыхать моря сиротских и вдовьих слез, должны были рухнуть воздвиг­нутые на зыбком песке отвлеченного умозрения искусст­венные, античеловеческие конструкции-монстры, рассе­яться и быть отринуты человеческими душами ложные, губительные фетиши и соблазны.

С Достоевского («Великий Инквизитор») и Вл. Соло­вьева («Три разговора») в русской философии и литерату­ре берет начало жанр антиутопии, блестяще продолжен­ный и развитый мыслителями и художниками XX в. Этот жанр нередко требовал языка притчи, исповеди, пропове­ди, отказа от академических форм теоретизирования, от чисто рационалистического способа доказательства и обо­снования прочувствованных сердцем, пережитых, выстра­данных истин. Глубокие исследователи, подлинные знатоки истории нашей отечественной философии (Н. А. Бер­дяев, Г. Г. Шпет, Н. О, Лосский, А. Ф. Лосев) всегда под­черкивали, что способ и характер русского философство­вания не является чисто рациональным и связывали его обычно с православием, с восточно-христианским миро­восприятием и мироощущением славянской души. «Рус­ские не допускают, — писал Н. А. Бердяев, — что истина может быть открыта чисто интеллектуальным, рассудоч­ным путем, что истина есть лишь суждение. И никакая гносеология, никакая методология не в силах, по-видимо­му, поколебать того дорационального убеждения русских, что постижение сущего дается лишь цельной жизни духа, лишь полноте жизни»¹.

Нетрудно догадаться, какой философии (и кому из философов) противопоставляется — при такой точке зре­ния — русская мысль и русская духовность. Их антипод более чем узнаваем: это европейский рационализм и его вершина — Гегель. С критикой гегелевского ультрарационализма и панлогизма выступили — и это было хорошо известно в Россик— прежде всего сами же европейские (немецкие) философы: Шеллинг, Шопенгауэр, Ницше. Но европейский иррационализм XIX в. (европейский интуи­тивизм, европейская философия жизни) чем-то суще­ственно отличался от русского философско-религиозно­го искания. Чем же именно? Поиск ответа на этот вопрос позволит дополнить немаловажными штрихами духовные портреты России и Запада.

Философия, как уже отмечалось, есть душа нации, зре­лая философия — ее зрелая душа. Европейская философия Нового времени (как апологетизирующая, так и критику­ющая разум) — душа такого общества, такой цивилизации, которые уже в XV—XVI вв. (на юге Европы — и того ра­нее) осуществили — в исторических масштабах времени — в кратчайший срок глубочайший, беспрецедентный пере­ворот в экономических и социальных основах, условиях своей жизни: натуральные, «естественные» связи и отно­шения между людьми сменились отношениями и связями «искусственными», т. е. основанными не на первобыт­ном и грубом насилии, а на насилии «хитром», предпола­гающим, как свое обязательное условие, формальную или действительную свободу личности. В реальном своем вы­ражении это была свобода личной инициативы и личной ответственности. То и другое требовало от человека раци­онально-прагматического и утилитаристского склада ума, «делового» взгляда на мир и свое место в нем. Мощный, стремительный рывок Европы, властно заявившей всем частям света свои особые права на роль метрополии, по­велителя и распорядителя судеб человечества, давал, ка­залось бы, все основания для такого высокомерия и пре­тензий. В таких условиях, когда разум и его зрелое порождение — наука — одерживали одну великую победу за другой, когда знание означало силу, т. е. высшую цен­ность в глазах своего века, у разума мог быть только один конкурент и соперник — воля.

Европейский иррационализм — это волюнтаризм. Он вел — почти на равных — дерзкий и напряженный спор со своим испытанным, самоуверенным оппонентом. Оба они апеллировали к реалиям жизни, к опыту истории. Но этот опыт истолковывали по-разному. То, что рационализм (ге­гельянство) представлял шествием Познающего духа, ир­рационализм (Шопенгауэр, Ницше) рассматривали как творение духа Болящего. На стороне волюнтаристическо­го иррационализма западноевропейских философов было даже то преимущество, что они оказались несомненно бли­же к жизни: люди не рождаются мыслителями, да и своим появлением на свет они обязаны не рефлексии, а тому, что прямо противоположно ей, — слепой страсти, инстинкту.

Итак, мы видим, что критика односторонностей про­светительства и просветительского рационализма не явля­ется исключительной особенностью русской философии, так как такая критика — от Шопенгауэра и Кьеркегора до Бергсона и Хайдеггера — велась и на Западе.

Своеобразие русской духовности и ее оппозиции Запа­ду—в другом. Ее наиболее полно и глубоко выразил наш великий соотечественник, философ и поэт Вл. Соловьев (1853—1900). Учение Соловьева о цельном знании (а это центральный пункт его философствования) заключается в том, что такую цельность («всеединство») может придать человеку лишь особое состояние его души, ее особый век­тор движения. Это состояние, этот вектор — Любовь.

Солнце Любви — это свет, без которого невозможна жизнь. О «Сердце и его значении в духовной жизни чело­века» писал учитель Вл. Соловьева — П. Д. Юркевич (1827—1874), а в XVIII в. — прадед Вл. Соловьева — Г. С. Сковорода (1722—1794). И, конечно, не только они. Святая (по определению Томаса Манна) русская литера­тура — и прежде всего классическая наша литература «зо­лотого» XIX в. — тему человека, тему любви и страдания сделала главной, ведущей темой своего подвижнического творчества. В русской литературе, в сознании Любовь — это не эрос древних и даже не альтруистический символ Фейербаха. С последним ее рознит то, что она носит явно не чувственный, а преимущественно духовный характер. Смысл любви, по Вл. Соловьеву, — спасение в человеке человеческого «через жертву эгоизма».

Но пожертвовать эгоизмом и значило пожертвовать основным механизмом того «прогресса», который избрал себе Запад. Русская философия — в лице самых великих представителей своих — выдвинула и защитила иную си­стему ценностей, иные цели и идеалы, чем просвещенная, цивилизованная Европа. Рациональному знанию и ирра­циональной воле (высшим, самым зрелым проявлениям . западного духа) русская философия предпочла «несвое­временные мысли» и «архаичные» понятия любви, стыда, совести. В этом была безусловная «слабость», но и вели­чайшая сила мыслителей и художников, не устрашивших­ся, может быть, и разлада со своим временем. Разлада по­тому, что социально-экономическое развитие страны все больше и все определеннее вовлекало ее в мировую сис­тему западного, т. е. капиталистического хозяйства. Но «утопизм» тех, кто искал альтернативу капитализму, был в то же время дальновидным провидением, так как выра-

жал более глубокую историческую сущность: антигуман­ный, безнравственный, антиэстетический, а потому по необходимости и «неистинный», преходящий характер западноевропейского, т. е. буржуазного типа развития.

Буржуа, торговец, предприниматель — отрицательный тип в классической русской культуре XIX в. В 40-е гг. — это проходимец Чичиков, в 50-е — купец-самодур из «тем­ного царства», к концу века — циничный, малокультур­ный губитель «вишневого сада» и «дворянских гнезд». Даже Штольц из «Обломова» не внушает симпатий чита­телю, как не внушают нам симпатий ни Васса Железнова, ни Егор Булычев, ни Прохор Громов. Не случайно, что в русской лирической поэзии «деловым людям» и самому их «делу» просто не нашлось места — настолько неприв­лекательным, невдохновляющим оно было в глазах обра­зованной, высококультурной части общества. Попытки разночинца Писарева защитить, поднять в глазах обще­ственного мнения «культурный капитализм» имели лишь тот рациональный смысл, что талантливое слово публици­ста пробудило у одаренной молодежи 60-х гг. любовь, ин­терес к науке (естествознанию). Но что такое культурный капитализм — не знал никто, да и слишком далеко эти два слова стояли друг от друга. (Даже в советское время, после введения НЭПа, неологизм «нэпман» наполнялся — и в ху­дожественной литературе, и в широком сознании — отнюдь не положительным смыслом).

Антибуржуазный — в целом — дух русской классичес­кой философии («золотого» и «серебряного» веков) не означал и не означает ее безусловно социалистического характера. «Русский социализм» Герцена (50—60-е гг.) и анархизм Бакунина (60—70-е гг. XIX в.) не столько социалистичны, сколько антибуржуазны. Стократ это справедли­во по отношению к автору «Бесов», которому одинаково претил как торгашеский мир буржуа, так и «муравейник» тоталитарной диктатуры, насаждаемый «лекарями-соци­алистами».

Но социалистическая идея, как идея социального ра­венства и справедливости, в народе не умирала. Она до­полнялась и одухотворялась верой масс в исключительную миссию, роль России как спасительницы европейской, а затем и мировой цивилизации от гнета и бесправия. Именно на этой духовной основе в российское сознание на рубеже XIX—XX вв. стал входить марксизм. Но в разных слоях передовой российской интеллигенции он вос­принимался по-разному, разными его сторонами. «Легаль­ных марксистов» (Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, С. Л. Франка, П. Б. Струве к др.) в учении Маркса привлекала идея о цивилизующей силе капитала, об истории общества как естественноисторическом процессе смены формаций, но отнюдь не идея кровавой диктатуры и тотального на­силия. Русских революционных марксистов (большеви­ков), в созвучии с психологическим настроем масс, увле­кало, напротив, освящение и оправдание классового -насилия. Русская революция для них была лишь началом, сигналом революции мировой, вселенской. Народное, а с ним и леворадикальное, сознание России упивалось «му­зыкой революции».

То, что русский революционный марксизм (больше­визм) оказался совсем не похож на марксизм самого Мар­кса, нельзя назвать ни искажением, ни фальсификацией, это по-своему нормальный и даже неизбежный, не зави­сящий от чьей бы то ни было воли процесс самостоятель­ной жизни идеи — самостоятельной по отношению к ее автору. (Нечто подобное происходит и с судьбой научно­го открытия, технического изобретения — они вызывают последствия, которые сами исследователи и изобретатели могли и не предвидеть).

И на Западе и в России марксизм складывался как идеология демократического, освободительного движения. (В годы молодости Маркс и Энгельс были революционера­ми-демократами, Ленин — социал-демократом). Всем лучшим, что в нем было и есть, марксизм обязан своему теоретическому фундаменту — высшим достижениям со­циальной, экономической и философской мысли.

Но идея и практика диктатуры, удушающего едино­мыслия, взгляд на насилие как на единственное средство осчастливить человечество не только не приблизили ком­мунистический идеал — бесклассовое общество, но фак­тически отбросили «реальный социализм» за пределы ци­вилизованного общества. В 1922 г. лучшие умы России были насильственно выдворены за пределы родины, дру­гие замучены и казнены в лагерях в последующие годы.

Вступая в новое тысячелетие», российской культуре (и прежде всего культуре философской) предстоит пережить Великое восстановление (Возрождение) духовного насле­дия давнего и недавнего прошлого.

Русская философия — целостное духовное образование. Но внутреннее единство ее идей достигалось в сложной, напряженной борьбе различных школ и направлений мысли. В философских спорах нередко каждая сторона была по-своему права, а истина рождалась в сопряжении, синтезе противоположных мнений.

Рассмотрим в этом ключе основные исторические эта­пы развития русской философии двух последних столетий.

1. Начало самостоятельной философской мысли в Рос­сии связано со славянофильством (40—50-е гг. XIX в.). Ос­нователи этого течения, А. С. Хомяков (1804—1860) и И.В. Киреевский (1806—1856), открыто противопоставляли свой способ философствования, предполагающий единство ума, воли и чувства, западному, односторонне-рационалистическому. Духовной основой славянофильства было православное христианство, с позиций которого они критиковали материализм и классический (диалектичес­кий) идеализм Канта и Гегеля. Выступая с обоснованием самобытного, т. е. небуржуазного, пути исторического раз­вития России, славянофилы выдвинули оригинальное уче­ние о соборности, объединении людей на основе высших духовных, религиозных ценностей — любви и свободы.

Неизлечимый порок Запада славянофилы видели в классовой борьбе, эгоизме, погоне людей за материальны­ми ценностями. Самобытность России они связывали с отсутствием в ее истории классовых антагонизмов, в орга­низации народной жизни славян на основе крестьянской поземельной общины. Эти идеи нашли поддержку и сочувствие у последующих поколений русских религиозных философов (Н. Ф. Федоров, Вл. Соловьев, бр. Трубецкие, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков и др.).

2. Другую точку зрения, противоположную славянофиль­ской, отстаивали в спорах с ними западники (40—60-е гг.

XIX в.), считавшие, что Россия может и должна пройти тот же самый этап развития, что и Запад. Среди западни­ков были как либералы-реформаторы (П. В. Анненков, Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин), так и радикалы-револю­ционеры (В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышев­ский). Основоположником западничества следует при­знать замечательного русского мыслителя П. Я. Чаадаева, автора знаменитых «Философических писем», в которых он высказал много горьких истин о культурной и социаль­но-исторической отсталости России.

Широк был спектр философских воззрений виднейших представителей западничества. Чаадаев находился под большим влиянием позднего Шеллинга, его «философии откровения». Взгляды Белинского и Герцена совершили сложную эволюцию — от идеализма (гегельянства) к ант­ропологическому материализму, когда они признали себя учениками и последователями Фейербаха.

3. Народничество (60—80-е гг. XIX в.). Это направление в России выросло из учения А. И. Герцена о «русском», т. е. крестьянском социализме. Капитализм народниками осуж­дался и оценивался как реакционное, попятное движение в социально-экономическом и культурном отношениях. Один из виднейших русских народников — М. А. Бакунин — в 70-е гг. перешел на позиции анархизма, полного от­рицания государства и других политических организаций. Бакунин — один из первых критиков Маркса, его идеи диктатуры пролетариата.

4. Философия всеединства (70-е гг. XIX в. — 30-е гг.

XX в.). Корни философской идей всеединства уходят в глубь веков — к античности и Возрождению. В-русской ду­ховности идея этого направления возрождена и развита была Вл. Соловьевым {1853~ 1900). Центральной в этом учений является идея «всеединства сущего», выражающая по-своему принцип всеобщей универсальной связи всех

предметов и явлений мира. Познание должно брать сущее не только в его данной действительности, но и в его це­лостности, универсальности, взаимообусловленности.

Всеединство мира доступно раскрывает себя лишь «цельному знанию», органически сочетающему в себе тео­логию, философию и опытную науку, преодолевающему на этой основе односторонность как рационализма, так и иррационализма. Выдвинутые положения развиты фило­софом в многочисленных произведениях. Главнейшие из них: «Кризис западной философии. Против позитивис­тов», «Чтения о богочеловечестве», «Философские осно­вания цельного знания», «Критика отвлеченных начал», «Оправдание добра».

Идеи Вл. Соловьева были продолжены его соотече­ственниками: С. Л. Франком (1877—1950), П. А. Флорен­ским (1882-1937), Л. П. Карсавиным (1882-1952). Основ­ная проблема философии Франка — проблема бытия, цельности и единства мира. Лишь интуитивно открывает­ся нам истина: непостижимость и чудесность бытия (ре­альности), заранее превышающее все мыслимое. Основ­ные труды Франка: «Предмет знания», «Душа человека», «Непостижимое», «Реальность и человек. Метафизика человеческого бытия».

П. А. Флоренский идею всеединства воплотил в уни­версальности своих научных, философских и религиозных исканий. Но из множества трудов и сочинений мыслите­ля следует указать на основной — «Столп и утверждение истины», где осмысливается путь в мир христианского умозрения. По Флоренскому, обрести Истину — значит обрести абсолютные, безусловно достоверные начала бытия и познания, чего достичь одними лишь логически-рациональными средствами нельзя. Для этого нужен еще живой опыт — прежде всего опыт религии. Для полноты человеческого соприкосновения с миром одного разума мало. Нужен «подвиг веры», преодоление границ между верой и знанием.

Жизнь Флоренского трагически оборвалась в 1937 г. в северных лагерях ГУЛАГа. Такая же участь выпала и на долю другого оригинального и глубокого русского мысли-геля, философа и историка Л. П. Карсавина. Вслед за Вл. Соловьевым он считал, что принцип всеединства харак­теризует реальность в динамике, движении. В основе всеединства лежит триединый процесс: первоединство — разъединение — воссоединение.

Диалектика истории, по Карсавину, осуществляется в личности, хотя человек является личностью лишь в воз­можности. (Актуальная личность — Бог). С позиций идей всеединства Карсавин отвергает провиденциализм. Для него история всегда есть открытый процесс бесконечно­го приближения к всеединству Бога, мира и человека.

5. Русская религиозная философия конца XIX — начала XX вв. Рубеж XIX—XX вв. нередко называют Серебряным веком русской культуры, ее религиозно-философским Ренессансом. Творческий подъем охватил философию, религию, искусство (особенно музыку и поэзию). Интерес к религии был пробуждением интереса общества к выс­шим, вечным истинам и ценностям, к тайне человека. Свое духовное начало русская религиозно-философская , мысль видела в идеях Вл. Соловьева, в мировоззренческих построениях славянофилов.

Одним из самых загадочных и противоречивых мысли­телей этого времени был В. В. Розанов (1856—1919) — за­мечательный мастер слова, оставивший после себя бога­тейшее литературное наследие. (Сам философ планировал издание 50-томного собрания своих сочинений). Многие его произведения написаны в жанре эссе: «Уединенное», «Около церковных стен», «Религия и культура», но у него есть и монографии: «О понимании», «Метафизика хри­стианства», «Легенда о великом инквизиторе Достоевско­го» и др.

Лейтмотив творчества Розанова — глубокое беспокой­ство, тревога, вызванные переживанием кризиса культу­ры и религии, прежде всего религии христианской, кото­рой приходится довольствоваться «уголком» в современной цивилизации. Кризис христианства мыслитель видел в том, что оно не Находит общего языка с жизнью, так как зовет не в земной, а в потусторонний мир. Христианский аскетизм чужд древнейшему светлому чувству плотской любви, радостям материнства.

Розанов — один из идеологов религиозного обновле­ния, которое он рассматривал как условие и начало обнов­ления социального. В этом вселенском процессе ведущая, творческая роль отводится им славянским народам, как не утратившим, не израсходовавшим исторической энергии жизни. Вот почему этим народам придется на себя взять бремя европейской цивилизации.

Особое место в русской религиозной философии зани­мает Л. И. Шестов (1866—1938), творчество которого не вписывалось в классические традиции академической фи­лософской мысли, а питалось, вдохновлялось скорее ис­кусством и Ветхим Заветом. Эти источники, эстетические и религиозные переживания он воспринимал как бесцен­ный экзистенциальный опыт, или опыт пограничных си­туаций, не поддающийся рациональному, рефлексивному выражению. Суть своего мировоззрения Шестов выразил двумя словами (они же стали названием одной из его ра­бот): «Только верою». С этих позиций он критически рас­сматривает всю классическую западноевропейскую фило­софию и теологию, дав им обобщающее обозначение «Афины» (т. е. эллинский стиль, склад мышления). «Афи­нам» противостоит «Иерусалим» (библейское откровение). Сам Шестов — на стороне последнего, считая классичес­кий европейский разум опасным змеем-искусителем, не­сущим главную вину за бездушие технической цивилиза­ции, за обманчивые призывы рациональной переделки мира, что в действительности оборачивается путем к ти­рании.

К общему направлению русской религиозно-философ­ской мысли относится многогранное творчество А. И. Иль­ина (1883—1954) — философа, правоведа, литературного критика. Самым известным его философским сочинени­ем является «Философия Гегеля как учение о конкретно­сти Бога и человека». Свои социальные взгляды Ильин наиболее ярко изложил в полемике с толстовцами в кни­ге «О сопротивлении злу силой». В Последнем крупном сочинении («Путь к очевидности») философ обобщил свои взгляды на природу духовности, на сущность твор­ческого акта, создающего культуру. 6. Русский марксизм (1883—1924) — в этот хронологи­ческий этап входит философская деятельность Г. В. Пле­ханова и В. И. Ленина, а также недолгое, но заметное ду­ховное явление в истории российской культуры, известное как «легальный марксизм». Марксизм, в его ленинском варианте (ленинизм), долгие годы и десятилетия был идеологией, монопольно господствовавшей не только в нашей стране, но и во всем так называемом «социалисти­ческом лагере».

Но первым выдающимся марксистом в России был не Ленин, а Плеханов. (В молодые годы Ленин признавал себя его учеником в философии). Как теоретик марксизма, Пле­ханов основополагающее значение придавал материалисти­ческому пониманию истории, справедливо связывая с ним научный характер марксистской социологии. Социализм, он был твердо убежден, невозможен без солидных эконо­мических и общекультурных предпосылок. Таких предпо­сылок в России еще нет, поэтому «социалистический экс­перимент» 1917 г. Плеханов осудил как авантюру.

В. И. Ленин, создатель большевистской партии, вождь социалистической революции в России, стал марксистом по своим убеждениям еще в гимназические годы. Но соб­ственно философскими темами он занялся после пораже­ния первой русской революции, т. е. в 1908—1909 гг., ра­ботая над книгой «Материализм и эмпириокритицизм». Ленин настаивал на том, что философия марксизма — диалектический материализм — есть единственно науч­ная, единственно правильная философия, что любые по­пытки «дополнить» марксизм другими философскими построениями теоретически несостоятельны и практичес­ки вредны. Несомненной философской заслугой Ленина был глубокий гносеологический и методологический ана­лиз научной революции и кризиса в естествознании (фи­зике) и вывод о том, что современная наука не может успешно развиваться без опоры на материалистическую диалектику.

В отличие от Плеханова Ленин не удовлетворялся объективно-научным осмыслением действительности. Сознание, подчеркивал он, не только отражает мир, но и творит его. Высшим актом социального творчества, по

Ленину, является социально-политическая революция, классовая диктатура, с помощью которой не только мож­но, но и нужно «взнуздать» историю, ускорить ее ход. Экономические и культурные факторы не обязательно дол­жны быть условием социалистической революции, они мо­гут быть и следствием, результатом ее. Нравственно все, что служит делу социализма и коммунизма. Во имя великой цели годятся все средства, и насилие — основное из них.

Но именно с этим выводом не согласились «легальные марксисты» — молодые либеральные интеллигенты, со­чувствующие капитализации России, в чем они видели основное русло общественного прогресса своего времени. С этих позиций они тоже критиковали народников за их утопическую веру в особый, небуржуазный путь развития России. Но если для революционеров-марксистов капи­тализм был лишь вехой на пути к социализму — через классовую борьбу и классовое противостояние, то для «ле­гальных марксистов» буржуазная цивилизованность была самоценна и самодостаточна: общественный прогресс они связывали не с классовой борьбой, а с развитием капита­листической промышленности, с успехами техники, с подъемом сельского хозяйства.

Однако уже опыт первой русской революции, крово­пролитный и братоубийственный, заставил «легальных марксистов» (А. Н. Бердяева, С. И. Булгакова, П. Б. Струве и др.) отказаться от марксистского материализма и атеиз­ма. «От марксизма к идеализму» — так охарактеризовал! сами эти мыслители эволюцию своего мировоззрения. В то же время все они (в особенности Бердяев) до конца жизни продолжали ценить Маркса как гениального, вели­кого мыслителя и ученого-экономиста, глубоко проник­шего в сложную диалектику своего времени, но безосно­вательно абсолютизировавшего свои выводы. В 1909 г. бывшие «легальные марксисты» опубликовали сборник статей «Вехи», в котором достаточно ясно и определенно заявили о том, что идеология зла и классового насилия для общества гибельна. Убедить в этом народные массы, убе­речь их от соблазна строить свое счастье на несчастье дру­гих — в этом мыслители-гуманисты видели свой долг и призвание. 7. Философия в советской и постсоветской России (пос­ле 1917 г.). 80-летний этап новейшей российской истории превосходит по масштабам, глубине и противоречивости все, что было пережито страной со времен монгольского ига. Революция, война с фашизмом, грандиозный, жесто­чайший социалистический эксперимент, идеологическая монополия тоталитарной власти, крушение ее и распад СССР — все это произошло на глазах одного поколения.

Официальной идеологией был провозглашен марк­сизм-ленинизм (в действительности — сталинизм, так как только Сталин считался непогрешимым пророком этого учения). Популярная брошюра Сталина (извлечение из «Краткого курса истории ВКП(б) «О диалектическом и историческом материализме») признавалась вершиной философского знания.

Малейшие отступления от этого канона жестоко кара­лись и преследовались. Но даже в условиях тяжелогаидеологического пресса и при Сталине и при Брежневе мыс­лили замечательные, выдающиеся философы, труды которых со временем получили мировую известность и признание.

Среди них были и убежденные марксисты (К. Р. Мегрелидзе, П. В. Копнин, Б. М. Кедров, Э. В. Ильенков, А. М. Минасьян, Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, — ав­торы выдающихся работ по диалектике, логике, теории познания, психологии и социологии мышления), и мыс­лители других мировоззренческих ориентации. К глубочай­шим научно-философским обобщениям в эти годы пришел создатель учения о биосфере и ноосфере В. И. Вернадский (1863—1945). Оригинальные идеи о природе языка и со­знания развивали феноменолог Г. Г. Шлет (1879—1940), культуролог и литературовед М. М. Бахтин (1895—1975), философ и физик В. В. Налимов (1910—1997). Несмотря на репрессии и преследования творил великий русский философ А. Ф. Лосев (1893—1988), автор классических трудов в различных областях философского знания. Бес­смертным научным подвигом мыслителя стал его гранди­озный труд: 8-томная «История античной эстетики».

Мировое значение русской философской мысли XX в. еще подлежит изучению и исследованию.