Природа человека и характер философской концепции (представление о человеке в современной культуре).

Нетрудно видеть, что в подпочве разных пониманий сути антропосоциогенеза таится вопрос о соотношении биологического и социального в человеке, или, говоря иначе, вопрос о природе человека. В философской литера­туре сложились две позиции по этому вопросу. Согласно одной, природа человека всецело социальна. Согласно другой, она не только социальна, но и биологически на­гружена. При этом речь не идет о том, что жизнедеятель­ность человека имеет биологические детерминанты, опре­деляющие зависимость человека от набора генов, баланса вырабатываемых гормонов, обмена веществ и бесконечно­го множества других факторов.

Существование этих факторов признают все. Речь идет о том, существуют ли биологически запрограммированные схемы поведения человека. Вопрос этот очень сложный и запутанный. Сторонники и того и другого подходов чер­пают доводы из серьезных источников. Сторонники пер­вого, утверждая, что человек рождается с единственной способностью, «способностью приобретать человеческие способности» (выражение А. Н. Леонтьева), ссылаются на эксперимент, поставленный самой природой и продол­женный человеком.

Речь идет о слепоглухонемых детях (родившихся или ставших такими в самом раннем детстве) из специальной школы в Загорске (теперь Сергиевом Посаде). До школы они были даже не животными, а растениями. У них были оборваны все важнейшие каналы связи с миром, причем еще до того момента, как они могли освоить хотя бы ма­лую часть культурного содержания, необходимого для становления человека. Само по себе это содержание не фор­мировалось. У них отсутствовал даже исследовательский рефлекс, якобы открытый И. П. Павловым. Они могли умереть, даже если пища была рядом. И только в школе, с использованием специальных методик, основанных на концепции предметной деятельности, их постепенно при­учали к орудийной деятельности, начиная с приема пищи и кончая сложными навыками письма. С разбивкой по операциям их учили произносить членораздельные звуки, затем говорить, затем читать и писать с помощью азбуки Бройля. В результате формировались люди, хотя и продолжавшие оставаться слепыми и глухими, но во всех других отношениях вполне нормальные, что подтвержда­ется тем, что четверо из них успешно окончили психоло­гический факультет Московского университета.

Сторонники второго подхода ссылаются на данные со­временной социобиологии, усиленно развивающейся с 1975 г., когда ее основоположник Э. Уилсон опубликовал книгу «Социобиология. Новый синтез». Согласно социо­биологии, большинство стереотипных форм чело­веческого поведения свойственно млекопитающим, а бо­лее специфических форм — поведению приматов. Среди этих стереотипных форм Э. Уилсон выделяет взаимный альтруизм, защиту определенного местообитания, агрес­сивность, следование отработанным эволюцией формам сексуального поведения, непотизм (семейственность), что в данном случае означает приверженность не только род­ственным, но и внутрипопуляционным образованиям, .наконец, социализацию с помощью отработанных эволю­цией способов и механизмов и др. При этом нужно иметь в виду, что когда речь идет об альтруизме, защите местообитания, непотизме и прочих названных формах челове­ческого поведения, соответствующие термины употребля­ются метафорически.

Если, к примеру, какие-то действия именуются альтруистическими, это не значит, что каждому соответ­ствующему действию предшествует сознательное намере­ние, основывающееся на различении добра и зла. Когда биологи говорят об альтруизме, пишет исследователь этого направления Майкл Рьюз, они подразумевают социальное взаимодействие, которое расширяет эволюционные воз­можности там, где они сопровождаются повышением реп­родуктивного успеха. Признавая решающее влияние куль­турной эволюции, социобиологи стараются обратить внимание на то, что на формы, в каких мы мыслим и действуем, оказывает тонкое, на структурном уровне, вли­яние и наша биология. Но они отнюдь не утверждают, пишет М. Рьюз, что биология наполняет нас врожденны­ми идеями, которые якобы приводят к ясному пониманию того, что «Бог существует» или «2 + 2 = 4».

Социобиология ведет речь, как мы видим, о единой природе человека, в корпусе которой она находят место и биологическим влияниям. Однако существуют и экстре­мистские «теории», согласно которым природа каждой человеческой расы различна, существуют низшие и выс­шие расы, отличающиеся друг от друга многими призна­ками, начиная от строения головы и лица и кончая ум­ственными способностями. Последняя по времени «теория» такого рода развита американскими социолога­ми Чарльзом Мерреем и Ричардом Хернстейном в книге «Изгиб колокола» (1994 г.).

Они соглашаются с утверждением, сделанным за чет­верть века до выхода книги, согласно которому между бе­лыми и черными зияет пропасть в пятнадцать пунктов «коэффициента умственного развития». Если у огромно­го 125-миллионного среднего класса американцев он на­ходится в пределах нормы, то примерно четверть населе­ния страны (62,5 млн. человек) имеет этот коэффициент низкий или очень низкий, и черных среди них подавля­ющее большинство. Отсюда сделаны выводы о необходи­мости резкого пересмотра социальных программ помощи негритянскому населению, которое якобы развращают пособиями, способствуя увеличению лиц с низким уров­нем умственного развития и высокой криминализации негритянской общины.

Книга вызвала весьма оживленное обсуждение, в ходе которого, как явствует из статьи в журнале «ЮС ньюс энд уорлд рипорт», опубликованной в 1995 г., выяснилось, что она была подготовлена по заказу, расистской организации и, самое главное, в ней не опровергнуто традиционное

объяснение нищеты, рождения внебрачных детей и пре­ступности неравными общественными условиями, социальными аномалиями и недостатком образования. В то же время были указаны факты, которые действительно опровергают утверждения авторов книги. Один из них — «эффект Флинна», названный по имени Джеймса Флинна, который еще в 30-х гг. XX в. выяснил, что интеллекту­альный уровень населения США повышается каждое де­сятилетие на три единицы, и за этот период вырос на пятнадцать единиц, что было бы невозможно, если бы его определяли гены.

Другой — «эффект айни», племени, проживающего на Хоккайдо. Его представители демонстрируют интеллекту­альный уровень ниже, чем японцы, но легко изживают это отставание, как только переселяются в страны Запада, что тоже было бы невозможно при генетической предраспо­ложенности к отставанию. К тому же оказалось, что, сог­ласно исследованиям американского ученого Кавалли-Сфорса, генетическое разнообразие внутри одного народа часто бывает более значительным, чем различия между отдельными народами, а так называемые расовые разли­чия говорят лишь о различной степени приспосабливае­мое™ тех или иных народов к климатическим условиям. Так, впрочем, и должно быть, если вспомнить, что чело­век появляется сразу как «множество людей, иначе гово­ря, как человечество, на огромных просторах Старого Света».

Рассматривая эту проблему, нельзя пройти мимо на­стойчивых усилий юридической науки — ныне в лице ее специальной области, носящей название «криминоло­гия», — в течение примерно двух веков пытающейся на­щупать связь между биологической природой человека и существованием преступности. Одним из основателей так называемой уголовной антропологии считается всемирно известный итальянский профессор Ч. Ломброзо. «Пре­ступник, — писал Ломброзо, — существо особенное, отличающееся от других людей. Это своеобразный антрополо­гический тип, который побуждается к преступлению в силу множества свойств и особенностей своей организа­ции» Поэтому преступления в человеческом обществе носят вполне естественный характер. Им вводится поня­тие «преступный тип», которое, под влиянием другого крупного представителя этого направления Э. Ферри, впоследствии заменяется понятием «прирожденный пре­ступник», отыскиваются соответствующие признаки и создается их типология. На основе развитого им учения Ч. Ломброзо предлагает заменить институт судов инсти­тутом психиатрических комиссий, которые бы и решали судьбу лиц, совершивших преступление. Впоследствии позиция сторонников этого подхода была значительно смягчена. В частности, было признано, что благоприятные социальные условия могут нейтрализовать природную предрасположенность к преступлению и, напротив, сре­ди совершивших преступления, в среднем, примерно только сорок процентов могут быть квалифицированы как «прирожденные преступники». Нарастающая весьма аргу­ментированная критика уголовной антропологии Ч. Лом­брозо сформировала в конце концов отрицательный сте­реотип восприятия этого воззрения. На учение было наложено своеобразное табу.

Дальнейшее движение этого направления осуществля­лось в сторону все большего усиления его психологичес­кой и социологической составляющей и ослабления вни­мания к органике. Характерными выразителями этой трансформации были А. Принс, автор концепции пре­ступности как продукта вырождения социального орга­низма; Г. Тард, с его половинчатой позицией, признавав­шей, с одной стороны, существование преступного типа, а с другой, сравнивавшего преступность с тенью, отбра­сываемой обществом, и пр.

Следующий крупный шаг в исследовании связи приро­ды человека с преступностью сделал Э. Дюркгейм. Он утвер­ждал, что преступник вовсе не антисоциальное существо, не особого типа паразит, не чуждое и не ассимилирующееся тело в среде общества: это нормальный фактор социаль­ной жизни. По сути, мы называем преступным то, что является отклонением от ходячих норм морали, и чрез­мерным давлением препятствуем эволюции как морали, так и общества.

В середине XX в. происходит как бы возврат к идеям биологической обусловленности преступности, толчком к которому послужили открытия в области биологии, в ча­стности, связанные с возникновением генетики. Начина­ют искать ген преступности, для чего исследуются однояйцовые близнецы, родословные связи и другие феномены. Исследования Ланге, Легра, Штумпфля как будто бы такую связь обнаруживают. Однако почти одно­временно начинает нарастать критическая волна, обуслов­ленная недостаточной репрезентативностью исследований и существованием неизученной переменной, связанной с наличием общих семейных условий и других факторов. Попытки преодолеть эти затруднения путем исследования поведения однояйцовых близнецов, разлученных в раннем детстве, привели к опровержению исходного тезиса. Не­смотря на наличие множества общих поведенческих черт, не удалось обнаружить преступных проявлений у второго близнеца, если первый совершал правонарушение. В 60-е гг. был выявлен аномальный хромосомный набор типа «хуу», наличие которого, как утверждалось, в значи­тельном количестве случаев обнаруживалось у правонару­шителей. Однако в 70-е гг. и эта версия была опровергну­та. Более того, были обнародованы исследования, которые показали, что от 90 до 100% так называемых законопослуш­ных граждан в течение своей жизни все же совершили правонарушения, включая серьезные преступления, но за них не понесли наказания, поскольку они никогда не были раскрыты. Тем самым была поставлена под сомне­ние Сама идея селекции граждан на законопослушных и не законопослушных и получила новое подтверждение библейская формула «нет закона — нет греха», что в на­шем случае означает: поведение становится преступным тогда, когда оно объявлено законом преступным, а не из­начально, в силу каких-то естественных детерминант.

В целом же следует иметь в виду, что огромное боль­шинство ученых всего мира крайне отрицательно относят­ся ко всякого рода концепциям, якобы выявляющих био­логические детерминанты преступности и проводящих на этой основе соответствующую селекцию людей. Более плодотворно на место селекции по любым основаниям

поставить реалистическое понимание, исходящее из того, что каждый человек как человек, т. е. прошедшее первичную социализацию существо, способен совершить преступление. «Человек, — пишет Э. Фромм в своей «Анато­мии деструктиувности», — отличается от животных именно тем, что он убийца. Это единственный представитель при­матов, который без биологических и экономических при­чин мучит и убивает своих соплеменников и еще находит в этом удовольствие». И далее: «Наблюдения показывают, что приматы на воле малоагрессивны, хотя в зоопарке их поведение деструктивно... «Цивилизованный» человек всегда жил в «зоопарке», т. е. в условиях несвободы или даже заключения разной степени строгости», где «решет­ки хотя и невидимы, но не менее прочны».

По-видимому, следует признать, что как невозможно идеальное общество, так и невозможно общество, в кото­ром полностью искоренена преступность. Однако создание условий для решения личностью большинства ее экзистен­циальных, смысложизненных проблем и изменение ценно­стных ориентации способно снизить число нарушений за­кона без расширения и ужесточения уголовной репрессии.

Мы видим, таким образом, что в случае выяснения ис­токов преступности, как и в случае определения «основа­ний» для деления народов и рас на низшие и высшие, при­влечение «аргументов от биологии» не может быть научно оправдано. Тем более, что современная наука достаточно аргументирование утверждает, что все люди, состав­ляющие современное человечество, будь они японцами, австралийцами или африканцами, произошли от одной «мамы», так называемой «митохондриальной Евы» и од­ного «папы», так называемого «Y-хромосомного Адама».

Поэтому в современном мире все больше отказывают­ся от определения национальной принадлежности по кро­ви (в широком смысле — по биологическим признакам) и все больше определяют национальную принадлежность через причастность к конкретней культуре.

Такова — за немногими исключениями — и позиция русской философии. Тайна национальной души, неодно­кратно повторял Н. Бердяев, заключается в общности ис­торической судьбы. Согласно Г. Федотову, нация — не расовая и даже не этнографическая категория. Это категория прежде всего культурная. Не народ (нация) создает исто­рию, а история создает народ. Культурное единство, доста­точное для образования нации, продолжает он, довольно трудно определимо по содержанию. В него входят религия, язык, система нравственных понятий, общность быта, ис­кусство, литература. Об этом же читаем и у А. И. Солже­ницына: «Когда мы говорим «национальность», мы име­ем в виду не кровь, а всегда — дух, сознание, направление предпочтений у человека. Уже века существуют русский дух и русская культура, и все, кто к этому наследству при­вержен душой, сознанием, сердечней болью, — вот они и суть русские.» А К. Трубецкой называл национальный суб­страт Российской империи, а затем и СССР «особой мно­гонародной нацией», что перекликается, с одной сторо­ны, с идеями позднего «русского коммунизма» о новой исторической общности, а с другой, принятой на Западе формулой, позволяющей, к примеру, говорить о современ­ном мыслителе Ф. Фукуяме как «американце японского происхождения».

Русские философы, в своей массе, отвергали как интернационализм, так и национализм. Первый за стрем­ление, как они считали, стереть национальные различия, второй — за превознесение одной нации за счет другой. Они говорили о равноправии всех наций и называли это «сверхнационализмом», что тоже перекликается с господствующим в современной культурологии «культур­ным релятивизмом», запрещающим выстраивать иерар­хию культур, определяя таким образом передовые и отста­лые культуры.

К тому же издревле имел место и все более нарастал процесс «Этнического смешения». Так, согласно В. Сусло­ву, царица Клеопатра была не египтянкой, как многие думают, а гречанкой. Бабка Александра Дюма была негри­тянкой. Шопен поляк только по матери, по отцу же он француз и провел большую часть сознательной жизни во Франции. Матери Жуковского и Капниста были пленны­ми турчанками. Матерью Герцена — немка. Из обрусев­ших немцев были декабрист Пестель, Денис Фонвизин, Александр Блок, советский драматург Николай Эрдман и режиссер Сергеи Эйзенштейн. Итальянцем по происхождению был русский композитор Цезарь Кюи. Дед Чайковского был француз. Наполовину француженкой была мать Станиславского, как и мать Владимира Даля, который по отцу был датчанин. Польками были матери Некрасова, Короленко, Леонида Андреева, Арцыбашева, Марины Цветаевой, Алисы Коонен. Матерью Леонтия Дубельта, шефа III отделения, была испанская принцесса Медина-Челли. Подсчитано, что Николай II был русским на 1/126, наследник Алексей — на 1/252. Список этот можно мно­гократно умножить. Что же объединяет этих столь разных «по крови» людей? Только одно — принадлежность к рус­ской культуре.

К тому же, сама «душа народа» в ходе исторического развития способна к коренным изменениям. Г. Федотов говорит о четырех трансформациях немецкой «души» ме­нее чем за два столетия. Н. Бердяев о пяти этапах катаст­рофического развития России, каждый раз качественно менявших ее «душу». С другой стороны, разделение наро­да даже на исторически короткий срок имеет в этом смыс­ле далеко идущие последствия. Опрос, проведенный спу­стя 10 лет после разрушения Берлинской стены, показал, что более 14% взрослого населения 1ермании желало бы ее восстановления. По другим опросам эта цифра еще выше. Характер отношений между разделенными в про­шлом частями страны таков, что некоторые говорят о фор­муле «Одна страна — два народа», что, конечно, является преувеличением. Но как бы то ни было, понятно, что го­ворить в этом случае о биологических причинах или даже биологической составляющей факторов, приведших к этой ситуации, совершенно нелепо. Этим, однако, список тем, относящихся к природе человека, не заканчивается. Важ­нейшей среди них является тема смысла жизни человека.