IV. К первоосновам

Все прежние ответы на вопрос: «Что такое техни­ка?» — исполнены поистине волшебного легкомыслия. И хуже всего — не случайно. Подобная необыкновенная лег­кость мыслей наблюдается едва ли не во всех вопросах, действительно связанных с человеком и человеческим. Да и нам, безусловно, не удается внести хотя бы какую-то ясность в эти проблемы, если мы не отважимся рассмот­реть их на подлинно глубинном уровне, где и возникает все человеческое. И если, рассуждая об интересующих нас предметах, мы будем все так же принимать свои представ­ления о человеческом за нечто известное и само собой разумеющееся, важнейшие стороны бытия по-прежнему будут оставлены без внимания. Именно так и случилось с техникой. Поэтому давайте со всей ответственностью отне­семся к тому изначальному смыслу, который таит в себе техника. Как и почему существует в мире столь странное явление, столь абсолютный акт, который представляет тех­ника, техническая деятельность? Если мы действительно желаем получить серьёзный ответ на этот вопрос, то нужно решительно и немедля заглянуть в подстерегающие нас на этом пути глубины.

Лишь тогда мы увидим, как одно сущее (то есть чело­век, если он желает существовать) вынуждено пребывать в другом — в мире или природе. И это пребывание одного в другом — человека в мире — должно отвечать одному из трех требований.

1. Природа представляет пребывающему в ней человеку только сплошные удобства в чистом виде. Это значит, что человеческое бытие целиком и полностью совпадает с бытием мира, и человек оказывается целиком творением природы. Таковы камни, растения и, по-видимому, живо­тные. Но в таком случае человек не имел бы потребностей (ни о чем бы не заботился и ни в чем бы не нуждался). Его желания никак не отличались бы от их исполнения. Ибо человеку всегда хотелось бы одного: чтобы все в мире существовало так, как оно существует. А стоило бы ему что-нибудь себе еще пожелать, и оно ipso facto тут же являлось бы, как в сказках про волшебную палочку. По­добное существо не могло бы воспринимать мир как отлич­ное от себя, поскольку данный мир не оказывал бы ему никакого сопротивления. Путешествовать, странствовать по белу свету означало бы путешествовать, странствовать внутри самого себя.

2. Однако могло бы произойти и обратное: мир создавал бы человеку одни трудности, иначе говоря, бытие человека и бытие мира находились бы в абсолютном противоборстве. В таком случае у человека не было бы никакой возможности укрыться в мире, он не мог бы находиться, пребывать в нем ни секунды. Но тогда так называемой «человеческой жизни» не было бы вовсе, как не было бы и техники.

3. Третья возможность — это, собственно, сама реальность. Человек, поскольку ему необходимо быть в ми­ре, сталкивается с тем, что мир сплошь и рядом опутывает
его плотной замысловатой сетью, предоставляя удобства и в то же время чиня препятствия. По сути, мир из них и со­стоит. Скажем, земля, почва поддерживает человека своей упругостью, твердостью, позволяя ему прилечь для отдыха или убежать от опасности. Тот, кто тонул в морской пучине или срывался с крыши, вполне оценил надежную твердость земли. Но земля — это еще и расстояние, и как часто
она разделяет жаждущего и родник! Иной раз земля вдруг круто поднимается вверх откосом, который предстоит одолеть. Вот, пожалуй, радикальнейший из феноменов: на­ше существование в мире окружено удобствами и труд­ностями. И именно это придает особый онтологический характер реальности, называемой человеческой жизнью,
бытием человека.

Если бы на жизненном пути вообще не встречалось удобств, то пребывание человека в мире было бы невоз­можным; иначе говоря, он вообще не существовал бы, а следовательно, не было бы и проблемы. Но поскольку удобства, которыми удается воспользоваться, все же встре­чаются в жизни, то и возможность жизни реализуется. Од нако эта возможность всегда под угрозой — ибо человек встречает и трудности, и помехи. Отсюда вывод: человече­ское существование, пребывание в мире вовсе не означает пассивного присутствия; наоборот, оно неизбежно предпо­лагает борьбу с трудностями и неудобствами, препятствую­щими нам надежно укрыться в мире. Любому камню суще­ствование всегда предзадано в изначальном, готовом виде, ему не нужно бороться, чтобы быть тем, что он есть: кам­нем среди природы. Для человека существование всегда подразумевает борьбу с окружающими трудностями; ины­ми словами, в каждый миг человек вынужден создавать себя самого. Можно сказать и по-другому: существование дано человеку как абстрактная возможность. Но реаль­ность ее человеку приходится завоевывать самому; в каждый жизненный миг не только экономически, но и метафизически человек обречен зарабатывать себе на жизнь.

И все-таки почему? По всей видимости — и здесь я выражаю ту же мысль другими словами, — потому, что человеческое, и природное бытие полностью не совпадают. Вероятно, бытие человека отвечает тому странному усло­вию, в силу которого в одних своих моментах он явно сродни природе, а во всех остальных — нет. Человек одно­временно и естествен, и сверхъестествен. Это своего рода онтологический кентавр, одна половина которого вросла в природу, а другая — выходит за ее пределы, то есть ей трансцендентна. Данте мог бы сказать, что человек нахо­дится в природе, как лодка, вытащенная на берег, когда одна половина се лежит на песке, а другая — в воде. Природное, или естественное, человеческое начало осуще­ствляется само по себе — здесь нет проблемы. И именно поэтому человек не считает природное подлинным бытием. Наоборот, сверхъестественное, над природное в человеке никак не может считаться осуществленным, итоговым — он всегда в стремлении к бытию, в жизненном проекте. Это и есть наше подлинное бытие, наша личность, наше «Я». Ни в коем случае нельзя истолковывать эту сверхъестествен­ную и антиестественную часть человека в духе былого спи­ритуализма. Здесь нет и речи об ангелах или так называе­мом духе — смутной и странной идеи, преисполненной ма­гических отголосков.

То, что вы называете жизнью, не что иное, как неудер­жимое стремление воплотить определенный проект или - программу существования. И ваше «Я», личность каждого — это не что иное, как воображаемая программа. Все, что вы делаете, вы делаете ради осуществления этой про­граммы. И если вы сидите сейчас здесь и слушаете меня, то лишь потому, что в той или иной степени уверены: это поможет вам стать — как в личном, так и в общественном смысле — тем «Я», которым, по вашему мнению, вы долж­ны и хотите стать. Итак, человек — это прежде всего нечто, не имеющее телесной или духовной реальности; человек — это программа как таковая и, следовательно, то, чего еще нет, и то, что стремится быть. Но здесь я предви­жу одно возражение: а возможна ли программа без предва­ряющего размышления, без предзаданной мысли, а значит, ума, души — неважно, как это называть. Не стану обсуж­дать это подробно, поскольку не хочу пускаться в столь трудное философское плавание. Замечу одно: совершен­но неважно, возникает ли программа, проект, к примеру, стать крупным финансистом обязательно в форме идеи. Суть в том, что «быть» такой программой отнюдь не зна­чит быть подобной «идеей». Ведь я преспокойно могу мыс­лить такую идею, будучи тем не менее весьма далек от то­го, чтобы быть подобным проектом.

Вот чудовищное, ни с чем не сопоставимое условие человеческого бытия, которое превращает человека в суще­ство уникальное во всем мироздании. Странную, непонят­ную тревогу вызывает в нас такая судьба. Перед нами уди­вительное существо, чье бытие состоит не в том, что уже есть, а в том, чего еще нет; иначе — сущее в том, чего еще не существует. Смысл всего остального в мироздании — в том, что оно есть. Звезда — это то, что уже есть, только и всего. Все, чей смысл бытия состоит в бытии, которое уже налицо и, следовательно, в котором его возможность совпа­дает с действительностью (то, что может быть, с тем, что реально есть), — все это называется вещью. Вещь имеет свое бытие уже готовым и свершенным.

Итак, человек — не вещь, а некое усилие быть или тем, или другим. И каждая эпоха, и каждый народ, и даже каждый индивид по-разному формируют такое общечело­веческое стремление.

Теперь, думаю, мы можем правильно понять все слага­емые того радикального феномена, который и составляет нашу жизнь. Существование означает прежде всего такое состояние, когда мы обречены осуществить проект, како­вым мы являемся в данных обстоятельствах. Нам не суж­дено, не дано выбирать мир, или обстоятельства, в которых мы живем. Наоборот, без какого-либо согласия с нашей стороны мы раз и навсегда ввергнуты в определенное окру­жение, в мир, который присутствует здесь и сейчас. Дан­ный мир, или обстоятельства, в которые я вмещен, — это не только окружающий меня фон, но и мое тело, моя ду­ша. Я — это не мое тело, ибо с ним я встречаюсь и должен жить — независимо от того, больное оно или здоровое. Но я — и не моя душа, поскольку сам встречаюсь с ней и вы­нужден на нее рассчитывать, чтобы жить, хотя иногда она меня сильно подводит из-за безволия и беспамятства. И те­ло, и душа суть вещи, а я отнюдь не вещь. Я — это драма, это борьба за то, чтобы стать тем, кем я должен стать. И это стремление, и эта программа, которые составляют на­ше «Я», прорываются в мир, запечатлевая в нем себя, оставляя на нем свой особый оттиск, а сам мир в свою оче­редь отвечает на мое воздействие, воспринимая или, наобо­рот, отвергая его, то есть потворствуя такому стремлению в одном и затрудняя его — в другом.

А сейчас я выскажу то, что до сих пор вообще не могло встретить должного понимания. Все, называемое природой, обстоятельствами, миром, изначально представляет собой в чистом виде систему удобств и трудностей, которые нахо­дит упомянутый человек-программа. И если подумать, то все три слова — только истолкования, данные человеком тому, с чем он изначально встречается и что являет лишь сложную совокупность удобств и трудностей. В первую очередь именно «природа» и «мир» выступают двумя поня­тиями, которые характеризуют нечто наличное или же су­ществующее само по себе, независимо от нас. Так обстоит дело с понятием «вещь», которое означает нечто, имеющее определенное и постоянное бытие, отдельное от человека, самостоятельное. Но, повторяю, все это лишь реакция на­шей мысли на то, что мы изначально обнаруживаем вокруг своего «Я». А то, что мы изначально обнаруживаем, на самом деле лишено бытия, отдельного, независимого от нас, ибо оно исчерпывает свое содержание, существуя как удобство или неудобство для нас. Следовательно, в той ме­ре, в какой оно существует относительно нашего намере­ния. Ведь нечто может быть удобством или трудностью только в связи с подобным усилием. Только в зависимости от нас, от наших чаяний, сообщающих нам самим подлин­ность, существуют те или иные — большие или меньшие — удобства и трудности. Из них и состоит наше окружение в его изначальном и чистом виде. Вот почему мир оказывается разным в каждую эпоху и для каждого отдельного че­ловека. На нашу личную программу, на ее динамичность, подчиняющую обстоятельства, последние отвечают, форми­руя свой иной облик, предстающий как особые удобства и трудности. Вне сомнений, мир не одинаков для торговца и для поэта; и там, где один спотыкается на каждом шагу, другой чувствует себя как рыба в воде; и то, что одному глубоко омерзительно, другому доставляет высшую ра­дость. Конечно, миры обоих имеют множество общих черт — тех самых, которые вообще свойственны человеку как представителю известного рода. Но именно потому, что человеческое бытие — не данность, а лишь исходная, вооб­ражаемая возможность, род людской отличается такой не­устойчивостью и изменчивостью, которые не идут ни в ка­кое сравнение с различиями, характерными для животных. Словом, вопреки тому, что твердили ревнители равенства на протяжении двух прошлых веков и что за ними повто­ряют теперешние архаисты, люди бесконечно разны.