Шарль Бодлер. Цветы Зла

Французский поэт Шарль Пьер Бодлер (1821-1866) – и сегодня это признают все – самая яркая звезда на литературном небосклоне Франции, да и всего Запада. Его главная поэтическая книга Цветы ЗлаЋ переведена на все европейские языки (хотя, оговорюсь, традиция переводить рифмованные стихи рифмованными же стихами существует только в русской и французской литературах), имя Бодлера высоко почитаемо многими выдающимися литераторами, философами и ценителями высокой поэзии. Во Франции оно увековечено так же, как у нас имя Пушкина. В каком ещё оправдании нуждается столь прославленный поэт? А вот, оказывается, нуждается. Мало кто знает, что книги Бодлера внесены католической церковью в индекс не рекомендуемой для чтения литературы. Поэт нуждается в богословском оправдании, и я спрашиваю себя: кто я такой, чтобы богословствовать? И тем не менее – переводчик Бодлера с тридцатилетним стажем, во-первых, филолог, во-вторых, в течение многих лет изучающий священное писание. Я буду богословствовать как философ, а не член религиозного сообщества, как учёный филолог и даже текстолог, искренне ищущий истину.

 

ШАРЛЬ БОДЛЕР.

"ЦВЕТЫ ЗЛА"

ОПРАВДАНИЕ БОДЛЕРА

 

Французский поэт Шарль Пьер Бодлер (1821-1866) - и сегодня это признают все - самая яркая звезда на литературном небосклоне Франции, да и всего Запада. Его главная поэтическая книга "Цветы Зла" переведена на все европейские языки (хотя, оговорюсь, традиция переводить рифмованные стихи рифмованными же стихами существует только в русской и французской литературах), имя Бодлера высоко почитаемо многими выдающимися литераторами, философами и ценителями высокой поэзии. Во Франции оно увековечено так же, как у нас имя Пушкина. В каком ещё оправдании нуждается столь прославленный поэт? А вот, оказывается, нуждается. Мало кто знает, что книги Бодлера внесены католической церковью в индекс не рекомендуемой для чтения литературы. Поэт нуждается в богословском оправдании, и я спрашиваю себя: кто я такой, чтобы богословствовать? И тем не менее - переводчик Бодлера с тридцатилетним стажем, во-первых, филолог, во-вторых, в течение многих лет изучающий священное писание. Я буду богословствовать как философ, а не член религиозного сообщества, как учёный филолог и даже текстолог, искренне ищущий истину.

 

При жизни Бодлера обвинили в имморализме, поэтический сборник "Цветы Зла" изъяли из продажи, а самого поэта осудили на крупный штраф за оскорбление морали. Большую часть своей короткой жизни поэт прожил в трагической нищете. На суде ему запретили переиздавать "Цветы Зла" без купюр - так называемых осуждённых стихотворений, считавшихся наиболее хулиганскими. Возьмём, к примеру, поэму "Лесбос". Стихотворение написано очень соблазнительно. "И над миром ещё посмеётся любовь!" - не этот ли стих взяли себе в лозунг сексуальные меньшинства? "Был ли он гомосексуалистом?" - Спрашивает в эссе о Бодлере французский философ Жан Поль Сартр и тут же отвечает сам себе: "Не знаю", - но в "незнании" слышится: "конечно да". Я теперь намерен отвести от Бодлера это обвинение. У меня есть доказательство, причём вполне корректное с точки зрения науки, ибо текстологическое, апеллирующее к фактам, а не к домыслам, что Бодлер не только не был гомосексуалистом, но как раз напротив, был воинствующим антигомосексуалистом. И ключ к доказательству этого тезиса содержится не где-нибудь, а в Библии.

 

"Сердце мудрого - на правую сторону, а сердце глупого - на левую" (Екклесиаст: 10,2). Выражение "правое сердце" встречается и в Притчах Соломоновых: "Сердце беззаконника ищет зла, сердце же правое ищет знания" (Пр: 27,21). Итак, мудрый Соломон два раза употребляет выражение "правое сердце", причём один раз акцентирует внимание, что у мудрого оно находится не с левой, а, заметьте, с правой стороны. Вдумайтесь теперь, что это за "второе сердце" мужчины? Я думаю, мой наводящий вопрос уже привёл читателя к догадке. Обращаю теперь его внимание на строфу сонета Бодлера "Мрак":

 

Живописцу насмешливый Бог

Расписать велел мрак: своё сердце

Жарит бес, чтобы съесть... в сластотерпце

Узнаёшь себя, неголубок?

 

Перед нами - публичная исповедь Бодлера, впрочем, столько же публичная, сколько интимная. Причём "Мрак" - не единственное стихотворение, этой теме посвящённое, но также такие вещи как: "Враг", "Кровница", "Разрушение", "Печали луны" "Самоистязатели". Я теперь задаю философский вопрос: кто ещё из великих людей, кроме Бодлера, осмелился на такую публичную исповедь? Из поэтов, может быть, один наш Пушкин, но это - отдельный разговор. Теперь мне есть что ответить на вопрос Сартра. Не был Бодлер гомосексуалистом, ибо, если бы был, он исповедался бы и в этом грехе, притом публично. Осудившие поэму "Лесбос" почему-то не вникли в смысл её последней строфы - а в концовке - особый акцент, вся суть! Но у Бодлера есть откровенно антигомосексуальные произведения. Это стихотворение "Скелет-землероб" и поэма в прозе "Злосчастный стекольщик", в которой поэт рассказывает, как чуть не убил педераста, под видом стекольщика предлагавшего сексуальные услуги на парижской улице. Итак, если бы у Бодлера были ещё какие-либо грехи, он бы в них исповедался? Да. И он это делает - в стихотворение "Лета", между прочим, тоже осуждённом. Всё. Больше у поэта грехов нет. По воспоминаниям современников, Бодлер был исключительно порядочным человеком, не совершившим в своей жизни и одного низменного поступка. Вот, у Ивана Тургенева есть рассказ "Бежин луг". Помните страшную сказку одного из крестьянских мальчиков о злом псаре и найденном им на кладбище ягнёночке? Это Тургенев написал притчу о Бодлере и тех, кто его осудил. А вот другой персонаж русской литературы - князь Лев Николаевич Мышкин из романа "Идиот" Фёдора Достоевского. Блаженный князь тоже написан русским прозаиком с натуры, а именно - с Шарля Бодлера.

 

Перейду теперь к другому осуждённому стихотворению - "Литании Сатане". Странно, почему-то Гёте за его обращение к теме Мефистофеля в "Фаусте" никто не осудил, но все признали классиком, а вот Бодлера за явно юмористическое стихотворение (речь, конечно, идёт о своеобразном гротескном юморе поэта) осудили. Но я намерен доказать, что у Бодлера, который, судя по его толкованию двух вышеприведённых притч Соломона, был большим знатоком Библии, имелись богословские основания посвятить Сатане свои литании. Дабы читатель с его здоровым скептицизмом верил своим глазам, я советую ему с правой стороны от себя положить Библию в переводе Кирилла и Мефодия на церковнославянском языке (этот перевод признан православной церковью Богодухновенным, а переводчики - святыми), а с левой - Библию на русском языке в Синодальном переводе. Откройте теперь обе книги на стихе десятом, главе четвёртой Евангелия от Матфея и хорошенько вчитайтесь в написанное:

 

"Иди за Мною, Сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому послужиши".

 

"Отойди от меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи".

 

Не правда ли, "иди за Мною" - это нечто совершенно противоположное, чем "отойди от Меня"? Не менее существенно и разночтение в трактовке глаголов "поклоняться" и "служить". У Кирилла и Мефодия употреблено будущее время, в Синодальном переводе - повелительное наклонение. В первом случае перед нами - пророчество, во втором - просто ссылка на закон Моисеев. Итак, в трактовке Кирилла и Мефодия Сатана пойдёт за Иисусом Христом и послужит ему. В трактовке авторов Синодального перевода Сатана остаётся противником Христа. Что же написано в греческом тексте? Я в него заглянул. Обращаясь к искусителю, Иисус Христос употребляет глагол υπ-αγώ, который обладает, говоря лингвистическим термином, энантиосемией, то есть, совмещает в одном и том же слове два противоположных - антонимических значения: 1) удаляться, уходить, отступать; 2) подходить, подаваться, идти вперёд (Смотри "Греческо-русский словарь" А.Д.Вейсмана. - С.-Петербург, 1899. - репринт: Москва. 1991. - Греко-латинский кабинет Ю.А.Шичалина. Стр. 1260).

 

Рассмотрим ещё одно аналогичное разночтение, и тоже связанное с Сатаной. Апостол Павел пророчествует: "Сам сатана принимает вид Ангела света, а посему невеликое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их" (2 Кор: 11,15). Заглянув в перевод Кирилла и Мефодия, я снова обнаружил разночтение. В нём сказано: "Сам Сатана преобразуется в Ангела светла". И снова мы имеем дело с энантиосемией. В оригинале употреблён глагол μετα-σχημτιζω: 1) давать другой вид; 2) преображаться (там же. Стр. 805). Совместив оба пророчества - Иисусово и Павлово - мы приходим к вполне законному с точки зрения логики, а значит истины, допущению, что Сатана в будущем послужит Иисусу Христу, пойдёт вслед за Ним и из духа лжи преобразится в светлого Ангела. Законно такое рассуждение? Почему же нет! В особенности в контексте ещё одного пророчества Спасителя о Сатане: "Если сатана восстал на самого себя и разделился, не может устоять, но пришёл конец его" (Мр: 3,26).

 

В свете вышесказанного обратимся теперь к третьему разночтению двух сравниваемых переводов. Кирилл и Мефодий трактуют: "Аз есмь корень и род Давидов и звезда утренняя и Денница", Синодальный перевод: "Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя" (Откр: 22,16). Имя "Денница", как видим, опущено. Почему? Да потому что "Денница" на славянском означает то же, что Эосфорос (Зореносец) на греческом Люцифер (Светоносец) в латинском - Сатана. Это имя встречается у пророка Исаии: "Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: "взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему" (Ис: 14,12-14). Итак, если Сатана пошёл за Иисусом Христом, чтобы Ему послужить, преобразившись в Ангела света после восстания на самого себя и разделения в себе самом, то из духа лжи об преобразуется в Духа нелжи, то есть: истины. Так не ему ли посвящены литании Бодлера?

 

Перехожу теперь к следующему осуждённому стихотворению - "Отречение святого Петра". Я долго не мог понять этой героизации Петра, и вместе с тем оно глубоко волновало меня своим отчаянным, слепительным горем. Его шокирующая концовка "От Иисуса Пётр отрёкся. Он был прав" не укладывалась у меня в голове. Я никак не мог вместить своим умом, что же такого высокого совершил апостол Пётр, трижды отрекшись во дворе первосвященника Каиафы от истязаемого Учителя? Как можно героизировать обычное человеческое малодушие? Привожу полностью "Отречение святого Петра" в выдающемся переводе Вильгельма Левика

 

А Бог - не сердится, что гул богохулений

В благую высь идёт из наших грешных стран?

Он, как пресыщенный, упившийся тиран,

Спокойно спит под гул проклятий и молений.

 

Для сладострастника симфоний лучших нет,

Чем стон замученных и корчащихся в пытке,

А кровью, пролитой и льющейся в избытке,

Он всё ещё не сыт за столько тысяч лет.

 

- Ты помнишь, Иисус, тот сад, где в смертной муке

Молил ты, ниц упав, доверчив, как дитя,

Того, кто над Тобой смеялся день спустя,

Когда палач гвоздём пробил святые руки,

 

И подлый сброд плевал в Божественность Твою,

И жгучим тернием Твоё чело венчалось,

Где Человечество великое вмещалось,

Мечтавшее людей сплотить в одну семью,

 

И тяжесть мёртвая истерзанного тела

Томила рамена, и, затекая в рот,

Вдоль помертвелых щёк струились кровь и пот,

А чернь, уже глумясь, на казнь твою глядела, -

 

Ужель не вспомнил Ты, как за Тобою вслед,

Ликуя, толпы шли, когда к своей столице

По вайам ехал ты на благостной ослице -

Свершать начертанный пророками завет,

 

Как торгашей бичом из храма гнал когда-то

И вёл людей к добру, бесстрашен и велик?

Не обожгло Тебя Раскаянье в тот миг,

Опередив копьё наёмного солдата?

 

- Я больше не могу! О, если б, меч подняв,

Я от меча погиб! Но жить - чего же ради

В том мире, где мечта и действие - в разладе!

От Иисуса Пётр отрёкся... Он был прав.

 

В оригинале последний стих поэмы звучит так: "Saint Pierre a renié Jesus... il a bien fait!" - "Святой Пётр отрёкся от Иисуса... И правильно сделал!". Понимание пришло не сразу. Последний стих без ущерба для ритма заменим оставшимся в "затексте" вариантом: "Saint Judas a trahi Jesus... il a bien fait!" - "Святой Иуда предал Иисуса... Он правильно поступил". Бодлер заменил Иуду на Петра явно по автоцензурным соображениям. Соответственно, в моём переводе этот заключительный стих звучит так: "Иуда Христа предал, прав как лев", а название поэмы изменено в соответствие с реконструированным замыслом Бодлера: "Предательство святого Иуды". И у такой замены есть богословское основание.

 

Обратимся к сцене на тайной вечере, когда Спаситель, отвечая на вопрос апостола Иоанна, обмакивает кусок и передаёт Иуде Искариотскому в знак того, что предатель - он. Далее сказано: "И после сего куска вошёл в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее" (Ин: 13,27). Итак, после съеденного куска в лице Иуды Искариотского мы имеем уже Сатану. И этот Сатана, во исполнение пророчества Спасителя: "Иди за Мною, Сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому послужиши", - идёт и исполняет волю Пославшего его. Что же это была за воля? Для этого надо открыть книгу пророка Захарии, где предречено: "И скажу им: если угодно вам, то дайте Мне плату Мою: если же нет - не давайте; и они отвесят в уплату Мне тридцать сребренников. И сказал мне Господь: брось их в церковное хранилище, - высокая цена, в какую они оценили Меня! Я взял я тридцать сребренников и бросил их в дом Господень для горшечника" (Зах: 10,11-13). Именно это и совершил Иуда Искариотский. Вопрос богословам: как дух лжи или как Дух истины? Не думаю, что здесь возможен диспут. Кто-то должен был исполнить пророчество Захарии и бросить от Лица Богочеловека сребренники в храме. Иисус выбрал того, кому больше всех доверял. Такова реконструированная трактовка Бодлера. Отсюда - изменённое название поэмы в моём переводе.

 

Когда я это понял, то начали происходить странные вещи. Тот, кто хоть раз в жизни пытался сочинять стихи в рифму, быстро понимает, насколько это трудное дело - красиво срифмовать четыре строки. В стихотворном переводе задача ещё больше усложняется - надо не просто огранить строфу рифмой, но ещё и остаться верным содержанию переводимого стихотворения. Если задачу усложнить: окольцевать одной парой рифм не четыре, в восемь строк, трудность задачи возрастёт на порядок. Представьте себе теперь строфу, состоящую из четырнадцати строк, окольцованных одной парой рифм, которые к тому же являлись бы стихотворным переводом, верным оригиналу! Но именно так - монорифмой, повторно воссоздан мною сонет "Соответствия", хотя в оригинале каждая строфа рифмуется отдельно. Перевод отличается от подлинника так же, как необработанный алмаз от бриллианта! А теперь представьте себе поэму, состоящую из многих строф, которые в оригинале рифмуются каждая отдельно, а в переводе - всё той же одной парой рифм (мужской и женской)! Но именно так воссозданы мною две поэмы Бодлера - "Сплин" и "Страсть к мистификации". Я не находил другого рационального объяснения этим шокирующим воображение фактам, кроме одного, которое, впрочем, не менее сенсационно: похоже, в обоих этих поэмах я воссоздал по переводам... оригиналы! А это значит, что Бодлер сначала писал свои стихотворения по-русски (ибо он, выходит, был русским поэтом?!), а затем сам переводил свои стихи на французский. Повторяю, иного рационального объяснения я предложить не могу.

 

Я сделал на эту тему доклад на одной научной конференции. О моей гипотезе услышало человек десять, зато филологов. Опубликована статья. И - гробовое молчание. Сенсация же, почему на неё не накинулись хотя бы как на гипотезу падкие на новизну масс-медиа? Вот потому-то и не накинулись, что гипотеза подтвердилась. Я раскрыл тайну. В это никто не верил.

 

Зачем Шарль Бодлер скрыл, что он - русский поэт? Я знаю ответ и я его возвещу: ради чистоты эксперимента. Бодлер, видите ли, уверовал, что родится воссоздателем собственных стихов. И здесь я должен внести коррективы в термин "воссоздание", потому что его необходимо расширить не только за счёт термина "перевод", но и за счёт неологизма "извод" - в нашем случае это воссоздание первоначального - русскоязычного - предтечи французского со-оригинала, который иногда очень полно соответствует русскому первоисточнику, иногда фрагментарно, иногда же представляет собой ширму. Бодлер уверовал в реинкарнацию. И для меня в этом нет ничего удивительного. Рано или поздно эта идея приходит в голову переводчику поэзии: содержание то же самое, а словесная форма-то совсем другая! Одна душа в двух телах! Стихотворение и то же самое, и совсем другое. Но то, что возможно человеку, неужели трудно для Бога? Так что вера Бодлера в реаинкарнацию имела перед собой мощную, эту веру порождающую аналогию со стихотворным переводом.

 

Вера в реаинкарнацию - это свидетельство хорошо развитого математического чутья. Для любого человека можно подобрать такого внешнего двойника, который будет смотреться его близнецом. Что же нам мешает предположить, что возможен и двойник внутренний? В этой вере нет ничего антинаучного, хотя она не лишена мистики. Допустим, двойник, как духовный близнец, возможен. Но вероятность встретить его хотя бы в прошлом ничтожно мала. Как он даст о себе знать? Наверняка не я первый задумывался над этой проблемой, и это хорошая тема для медитации.

 

Допустим, в этой жизни я зарываю клад, умираю, рождаюсь снова, затем "вспоминаю" о кладе и у всех на виду его раскапываю. Это бы впечатлило, но единократно, да и то не всех скептиков. Иное дело, когда сокровище скрыто в языке. Все смотрят на него глазами, и не видят, и лишь ты один отрываешь - нет, не клад - целую пещеру Алладина... Вот и получилось, что некоторые стихотворения Бодлера существуют в моих переводах, а некоторые - и в переводах, и изводах. Какие это завораживающие смысловые симметрии! Невероятность случившегося такова, что она равнозначна спонтанному образованию вселенной из ничего, самопроизвольному возникновению жизни на Земле или, благодаря удивительным совпадением случайностей, появлению на ней человека разумного. Мы имеем дело с истинным - вероятностным - чудом, а не ложным, нарушающим законы природы. Просто гипотетически вероятное стало реальностью - исполнилось. Здесь можно поупражняться в аналогиях, иллюстрирующих циклопически малую долю шанса, дававшего належду, что произойдёт то, что уже произошло. Ну, например, в девятнадцатом веке вы бросаете в океан бутылку с посланием самому себе, предположительно рождающемуся в будущем, почти два века бутылка плавает по океанам, а в двадцатом благополучно доходит до адресата своё время и в своём месте. Сказка! Но сказка научная. Кто-то должен управлять сверхмалыми вероятностями, ответственными и за рождение каждого из нас на этой земле. Доказательство реинкарнации стало бы научным доказательством бытия Бога, ибо если есть чудо, и это чудо истинное, значит есть и Чудотворец.

 

И вот Шарль Бодлер решил поставить эксперимент: адресовать самому себе, предположительно рождающемуся на рубеже тысячелетий, зашифрованное стихотворное послание, и во свидетельство истинности утверждения "я и Бодлер - одна душа в двух телах" расшифровать его на глазах изумлённого человечества. Согласитесь, это достаточно убедительное объяснение того факта, что Бодлер скрыл своё владение русским языком как вторым родным. Русские оригиналы как правило воссоздаются по зачинам строф, если использовать максимально точную - парнасскую рифму, культивировавшуюся французскими поэтами. Причём внешний наблюдатель соглашается с логикой чтеца, как воистину с логикой. Я не стану здесь иллюстрировать на конкретных примерах, как сверхточная русская рифма детерминирует образ, перешедший во французский со-подлинник. Отсылаю читателя к своему Комментарию в конце книги.

 

Итак, эта тенденция характерна для почти всех стихотворений Бодлера, сначала написанных по-русски, а потом переведённых самим автором на французский. Оригиналы никуда не делись, нужно просто это однажды понять и тогда воссоздание русскоязычного подлинника уже не будет вызывать реакцию: "Не может быть!". Эксперимент удался. Я отрыл в русском языке пещеру Алладина, полную стихотворных драгоценностей.

 

По правде говоря, у веривших в то, что именно так всё и произойдёт, тоже было много скепсиса. Сам Бодлер сомневался, что мечта осуществима. Но другой, научной дороги к доказательству бытия Бога не было. Кто-то должен был вступить на этот путь. И Шарль Бодлер перешагнул через время, родившись под новым именем, которое он прекрасно знал (смотри мой комментарий к стихотворению "Неотвратимое"). Отправляю читателя к моей автобиографической повести "Денница" чтобы не повторяться (ищи мою книжную полку в библиотеке Самиздата Либру), но, раз уж читатель решил прийти в библиотеку и обложиться словарями, то пусть закажет ещё один - четырёхтомный "Этимологический словарь русского языка" немца Макса Фасмера, (Москва, "Прогресс", 1986), где я впервые обнаружил этимологию своего имени. Оно восходить к глаголу "вадить" - "спорить", "клеветать". Откройте-ка теперь "Греческо-русский" словарь Вейсмана, переизданный в 1991 году Греко-Латинским кабинетом Шичалина на слове "диавол". Так вот, "Диавол" в переводе с греческого означает "клеветник". Но Сатана - откройте первую главу книги Иова - это ещё и заядлый спорщик, и Бог ему позволяет. Таким образом, имя Вадим - и это мог раскопать только филолог - совмещает в себе значения "Диавол" и "Сатана". Самое время сказать, что фамилия "Бодлер" в переводе с французского на одном из его диалектов (шампанском) означает "меч". В Апокалипсисе же написано: "Из уст Его исходил острый с обеих сторон меч" (Откр: 1,16). Меч, Бодлер, в прямом смысле исходит из моих уст. Как красиво на мне исполнилось это пророчество Апокалипсиса! И не только это. Вы только представьте себе, какими глазами я читал "Литании Сатане"! Да это же славословия Вадиму! И вот то, о чём просит Сатану Бодлер в "Молитве", тоже исполняется. Когда на суде предъявляют отпечатки пальцев, все считают это уликой. Здесь предъявляется нечто большее - одни и те же отпечатки мыслей автора в двух лицах. Бодлер верит в то, что родится вновь Вадимом Викторовичем Алексеевым, а я не отрицаю, что в прошлой жизни был Шарлем Бодлером. Причём реинкарнация доказана не единократным чудом, но, многосоставным, как фейерверк, представляющим собой каскады чудес. Доказательство реинкарнации, к тому же, имеет мировоззренческое значение.

 

В "Поэтике выбора" (смотри всё ту же мою книжную полку в Библиотеке Самиздата) я настаиваю, что переводчик не имеет права на интерпретацию. Здесь есть повод добавить к этому истинному нормополагающему утверждению оговорку: кроме одного гипотетического случая, когда автор переводит самого себя, родясь снова, на другой язык. Это была бы новая эпоха, новая структура обстоятельств, а личность была бы та же самая. Отвергать эту гипотезу как ненаучную нельзя, ибо она имеет математическую - вероятностную интерпретацию. Следовательно, её должно принять и рассмотреть. Ток вот, ели бы чудо случилось (а оно уже случилось), то переводчик имел бы право на авторскую интерпретацию, вплоть до привнесения в смысловой ряд, как я продемонстрировал на изменении названия стихотворения "Отречение святого Петра" на "Предательство апостола Иуды". Мотивирована ли моя замена с точки зрения стороннего наблюдателя? Не думаю, что у неё не будет сторонников. И так - во многих других вещах. Стихотворение в целом очень точно соответствует французскому "собрату", а вот концовка совсем другая, обусловленная в большинстве случаев диктатом сверхточной рифмы, во первых, идейной позицией поэта, во-вторых. О том, что по части можно воссоздать всё целое (например, по ископаемой кости - внешний вид динозавра) слышали многие. О том, что по одной строке воссоздаётся целое стихотворение, если оно написано сверхточной - "парнасской" рифмой, не знает почти никто. Но это так. Читай мою монографию "Поэтика выбора", там всё описано детально. Заметьте, именно этой рифмой пользовался Бодлер, сочиняя стихи по-русски. Русская поэзия такой рифмы ещё не знала. Пушкинская рифма, считающаяся эталонной для русской поэзии, по сравнению с Бодлеровской слишком легка. Есть лишь несколько выдающихся образцов, показывающих, что поэт, избравший этот узкий путь, двигается в верном направлении. Таким образом, в виде исключения я имею право на переводческую интерпретацию, потому что перевожу... свои собственные стихи.

 

Но, допустим, автор шизофреник и у него просто мегаломания: "Я - Бодлер!" Зато какая красивая, не правда ли? Как бы не обозвали моё двойничанье во времени (лукавость, если угодно) психиатры, моя убеждённость в том, что я и Бодлер - одна личность, позволила мне расшифровать закодированный все тем же методом сверхточной русской рифмы раздел "Обрывки", задуманный автором как эпилог к "Цветам Зла", а это целый стихотворный раздел! Красота предложенной трактовки свидетельствует о её истинности, ибо красота есть критерий истины. Сборник Бодлера, следовательно, впервые выходит в полном объёме, что соответствует авторскому замыслу.

 

Всего во вступительной статье не скажешь. Резюмируя, я хочу повторить уже высказывавшуюся мною мысль, что Шарль Бодлер был... византийским юродивым. Что такое византийское юродство? Об этом культурно-историческом явлении православной церкви написаны монографии. Я же позволю закончить статью своим стихотворением, посвящённым данному феномену и любимому французскому поэту.

 

ЮРОДСТВО

 

Есть византийское юродство.

Души скрывает благородство

Под маской низменной оно.

Высокое есть сумасбродство!

Юрод ведёт себя грешно.

На чреве ходит гад земно.

Но это всё - наоборотство.

В душе безумца не темно!

Гордец не продал первородство

За с икроедством бутербродство.

Есть деньги, нет их - всё равно!

Поступков есть небезпородство.

Юроду не запрещено

Ничто и всё разрешено.

 

ЦВЕТЫ ЗЛА

 

НЕПОГРЕШИМОМУ ПОЭТУ

Всесильному чародею

Французской литературы

Моему дорогому и уважаемому

Учителю и другу

ТЕОФИЛЮ ГОТЬЕ

Как выражение полного преклонения

Посвящаю

ЭТИ БОЛЕЗНЕННЫЕ ЦВЕТЫ

Ш.Б.

 

 

К ЧИТАТЕЛЮ

 

Скудоумие, подлость, стяжательство, блуд

Подстрекают род сей к грабежу и разбою,

И как нищие - вшей, мы питаем собою

Угрызенья и нам не унять этот зуд.

 

В деле злом мы крепки! Но, расплаты страшась,

Мы стенаем, молясь о грехов отпущенье

Иисусу Христу, и в обмен на прощенье

Мы готовы в слезах потопить нашу грязь.

 

Сатана Трисмегист, проникая в наш мозг,

Обещает нам рай, избавленье от боли...

Этот химик хитёр! И металл нашей воли,

Чуть забрезжит соблазн, тут же тает, как воск.

 

Диавол держит, смеясь, нити нашей судьбы,

С каждым шагом наш путь всё темнее, всё гаже,

О спасенье своём и не думая даже,

Мы спускаемся в ад без борьбы, как рабы.

 

Мы всегда норовим позабавиться всласть,

Коль забава с душком, нам и вовсе неймётся,

И как мухам гнильё, нам потребна грязнотца,

Дабы справить тайком перезревшую страсть.

 

Ибо в каждом из нас, попирающих твердь,

Духи тлена и зла от рожденья гнездятся,

И незримой рекой каждый миг, может статься,

В наши лёгкие с хрипом вливается смерть.

 

Если ржавый кастет, яд кинжал и поджог

Не заткали весь мир бесноватым узором,

Это лишь потому, что, клеймённый позором,

Дух твой подлый труслив столь же, сколь и жесток.

 

Но в зверинце греха среди грозных когтей

И свирепых клыками звериных оскалов,

Средь горилл и удавов, гиен и шакалов

Наших грязных пороков и низких страстей

 

Есть один, самый гнусный. Зевая в тоске,

Он молчит средь всеобщего лая и воя,

Он легко бы сумел истребить всё живое,

Он весь мир проглотил бы в едином зевке -

 

Это Скука! Сей монстр, как кровавый мясник,

В наркотическом сне громоздит эшафоты.

Ты знаком с ним, читатель? Да полно, ну что ты!

Лицемерный читатель, мой брат, мой двойник.

 

СПЛИН И ИДЕАЛ

 

I

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

 

Когда из звёздных бездн верховных сил декретом

Родился в мир Поэт, что стать причастным злу,

То мать его, скуля над чадом не согретым,

Такую вознесла на Вышнего хулу:

 

"О, лучше б родила я ком гадюк шипящих,

Чем столь позорное кормить мне существо,

Да будет проклят миг в усладах преходящих,

Когда себе на срам я зачала его!

 

Но раз Ты захотел, чтоб этого уродца

От мужа скверного я родила на свет,

И если мне нельзя его на дно колодца

Или в огонь швырнуть, как жёлтый мой билет,

 

То я на выродка отверженного чрева

Всю ненависть Твою злорадно изолью,

И так исключу ствол отравленного древа,

Чтоб впредь не распрямить листву ему свою!"

 

Так, богохульною захлёбываясь пеной,

Не зная, что за путь назначил чаду Бог,

Она в самой себе содеялась геенной,

Таков преступницы заслуженный итог.

 

Но под опекою незримой Серафима

Младенец возрастал под солнцем на земле,

И выросло дитя, как на крылах носимо,

Не ведая нужды ни в пище, ни в питье.

 

Играет с ветром он, беседует с грозою,

Хоть знает, что рождён для крестного пути,

И Ангел, умиляясь, взирает со слезою

На поприще, что он решил уже пройти.

 

Все те, кого любить мечтает он, пугливо

Шарахаются прочь, другие, обнаглев,

Над жертвой кроткою ругаются гневливо,

Без страха, что на них прольётся Божий гнев.

 

Иные же тайком к вину его и хлебу

Примешивают смесь из пепла и плевков,

И ханжески воззвав к всевидящему небу,

Клянутся не ходить вослед его шагов.

 

Жена его вопит: "Зачем юроду лира?

Но если он на ней так сладостно бренчит,

То пусть он и меня, как древнего кумира,

Волшебною игрой теперь озолотит.

 

Я миррой услажусь и нардом с фимиамом,

А чрево ублажу и мясом, и вином,

Исторгну из него коварством и обманом

Самой себе хвалу, чтоб воцариться в нём!

 

Когда же это всё мне надоест, я руку

Простру и возложу несчастному на грудь,

И когти выпущу, и обреку на муку,

И к сердцу нежному проложат когти путь,

 

Стальной десницею схвачу комок кровавый,

Как малого птенца, и стискивать начну,

Когда же наслажусь жестокою забавой,

То вырву из груди и псам его швырну!"

 

Но к трону горнему, где радуги сияют,

Возводит очи он, Христовой правды столп,

И молнии ума из глаз его сверкают

Поверх бушующих, беснующихся толп:

 

"Благословен Господь! Он нам даёт страданье.

Оно - благой елей для наших гнойных ран,

Оно - заблудших душ святое оправданье,

Оно от всех невзгод целительный бальзам!

 

Я знаю, только боль не причинит урона

Свершающему путь по океану зла,

И если б из неё плелась моя корона,

То скорбью всех людей она бы расцвела!

 

Все драгоценности исчезнувшей Пальмиры,

Кораллы дивные, жемчужины морей,

Металлы редкие, алмазы и сапфиры

Сравниться не смогли б с короною моей,

 

Ведь соткана она из выспреннего света,

Из тех перволучей, чья сила так светла,

И миллиарды глаз, их отразивших, это

Лишь помрачённые, слепые зеркала!

 

II

 

АЛЬБАТРОС

 

У тупой матросни есть дурная забава -

Альбатросов ловить. Эти птицы всегда,

Как недвижный эскорт, возле мачт величаво

Провожают над горькою бездной суда.

 

Только, пойманный в плен, он, не знавший насилья,

Окружённый глумливой и наглой толпой,

Этот принц высоты неуклюжие крылья,

Словно вёсла, теперь волочит за собой.

 

Как смешён, как уродлив он, вот так потеха!

Не уйдёт, пусть попробует только посметь!

Этот в клюв ему трубку засунет для смеха,

Тот кривляется, мол, тоже может взлететь...

 

О Поэт, ты царишь в синеве небосвода,

Недоступный стрелкам, непокорный судьбе,

Но ходить по земле среди пошлого сброда

Исполинские крылья мешают тебе.

 

III

ВОСПАРЕНИЕ

 

Там, внизу - облака, там, внизу - города,

Горы, реки, озёра плывут как во сне,

Здесь - сияющий диск в фиолетовой тьме,

Здесь в эфире летит за звездою звезда!

 

Мой рассудок, ты мечешься, как на костре,

То как сильный пловец - ему всё нипочём! -

Ты ныряешь во мрак, раздвигая плечом

Глубину бытия в сладострастной игре.

 

Унеси меня прочь! Эта жизнь, как миазм,

Дай отмыться от дрязг в просветлённой струе,

Дай глотнуть леденящее грудь питие,

Золотой эликсир, рвущий горло до спазм!

 

Позади суета ежедневных сует

Волочится за жизнью чугунным ядром,

Счастлив тот, кто рванулся упругим крылом

И вознёсся к полям, излучающим свет!

 

Тот, чьи мысли легко, словно стаи стрижей,

К небесам направляют свободный полёт,

Кто, как бог, воспарив, вдохновенно прочтёт

Откровенья цветов и безмолвных вещей!

 

IV

СООТВЕТСТВИЯ

1.

Природа - древний храм, где от живых колонн

Обрывки смутных фраз исходят временами,

Мы входим в этот храм в смятенье, а за нами

Лес символов немых следит со всех сторон.

 

Как эха длинный вопль, блуждающий по кругу

В бездонной пустоте среди безмолвных гор,

Сливается с другим, так, словно зыбкий хор,

В нас запах, звук и цвет ответствуют друг другу.

 

Есть запах чистоты. Он пахнет, как дитя,

И зелен, как трава, и тих, как зов гобоя,

Но много есть иных, развратных, что шутя

 

Способны расколоть сознание любое!

Так ладан и сандал, так мускус и бензой

Влекут лавины чувств и мыслей за собой!

 

2.

Я основал столпы и изваял колонны

Живого храма. Глаз на вшедшего уклоны.

И странные порой доносятся реченья

До слуха моего от тех, кто неба склоны

 

На себе держит. Смутного значенья

Исполненные. Друг в друга включенья

Есть звуков, запахов, цветов - хрупки заслоны,

Экспансия сильней взаимного влеченья.

 

- Биография

Поль Верлен (Paul Verlaine, 1844—1896) — французский поэт. Творчество Верлена относится к эпохе глубокого упадка моральных сил буржуазии, особенно ярко отразившегося на психологии как-раз тех мелко-буржуазных кругов, из которых выдвигались чаще всего художники и поэты, в том числе и Верлен. Его первые произведения относятся к 1865 году. Они почти совпадают со смертью Бодлера, имевшего огромное влияние на Верлена.

Верлен начинает как «парнасец», то есть он пишет стихотворения, которые не преследуют никакой общественной или философской цели, представляя собою как бы великолепные художественные безделки; тем самым, что являются безделками, они, по мнению адептов «Парнаса», и свидетельствуют о своей принадлежности к высокому искусству.

Разложение французского буржуазного общества значительно усилилось после того, как режим Наполеона III с властью биржи, оголенного разврата, непомерной роскоши и столь же непомерного шпионства с размаху ударился о внешнего врага и разбился на куски, оставив после себя довольно хаотическое обществос борьбою монархистов и республиканцев, с величественной, но страшной трагедией Коммуны, с углубляемым безверием в будущее, и т. п. В дальнейшей истории Франции буржуазная Третья республика, ее морально подозрительные дельцы, ее многочисленные финансовые и политические панамы, развитие спекуляции, а рядом с этим бедность пролетариата, количественный рост его за счет толкаемых во все большую нищету мелкобуржуазных ремесленников, а также интеллигенции, — все это создавало довольно мрачную картину. Разочарование росло. Немало было тех, кто бежал совсем от общественной и политической жизни в область чистой науки и чистого искусства, а кто этого не мог — в область хоть сколько-нибудь благоустроенного и спокойного житья-бытья.

Последнее было наименее возможно для Верлена По природе своей, вероятно наследственно, Верлен был человеком шаткого, подвижного характера. Преследовать какую-либо заранее намеченную цель он был неспособен. Серьезно противостоять всякого рода соблазнам было не в его силах. Найти опору в общественности он не мог. Верлен оказался выбитым из колеи, попал в ряды непутевой кафе-богемы и до конца жизни так и не смог из нее выбраться. Его семейная жизнь сложилась крайне неудачно. Этому способствовала еще и половая ненормальность. Встреча и дружба с ярко выраженной, но глубоко порочной натурой, молодым поэтом Рембо, только еще больше углубила беспорядочность всего существа В. Разбитый алкоголем, развратом, неуравновешенный человек, переходивший от оргий и бурных приступов веселья к чрезвычайному унынию и покаянию, метавшийся между сатанизмом и католицизмом, Верлен находил единственное утешение в своем необыкновенно тонком поэтическом даре, который умел самым совершенным образом передавать все настроения этой богатой нюансами талантливой натуры.

В отношении содержания нет большой разницы между поэзией Верлена и его предшественника Бодлера. Так как Верлен написал гораздо больше произведений, чем Бодлер (полное собрание его сочинений обнимает 20 тт.), то конечно все является здесь в количественно развитом виде. Едва заметное например у Бодлера обращение к католичеству, у Верлена — целая полоса жизни и порождает, кстати сказать, наименее удачные его произведения. Но в общем сходство содержания значительное. Верлен так же боится жизни, как и Бодлер, она так же представляется ему преисполненной соблазнов и боли. Каждое наслаждение кажется ему приманкой у какой-то западни. От этого тяжелого настроения он пытается освободиться полетами в область чистой фантазии.

Зато в отношении формы Верлен резко отличается от Бодлера. Для Бодлера поэзия прежде всего искусство слова во всей полновесности его выразительности. Верлен же в своем стихотворении «LArt poetique» объявляет бешеную войну красноречию и требует «музыки» прежде всего, осуждает всякую определенность в поэзии, призывает к тончайшему сочетанию нюансов. Действительно, Верлен прежде всего музыкант. Кажется почти странным, что он был не даровитым композитором, а поэтом. Необыкновенная сложность и разветвленность его переживаний, при крайней их неопределенности, гораздо легче могла поддаваться бессловесному тональному искусству. Но именно поэтому Верлен относился и к поэзии как к искусству прежде всего тональному. Слово он ценил по его звучанию. Тончайшие переливы звучания ритмического и фонетического характера — вот, так сказать, душа стихотворений Верлена. Характерна любовь Верлена к напевным свободным метрам, к так наз. «облегченному александрийскому стиху», к короткой строчке с переносами (enjambements), дерзко нарушающими «неразрушимые» синтаксические единства (Pareil a la Feuille morte). Чисто музыкальный характер его поэзии выявляется и в мастерской технике повторов, когда слово, стих или целая строфа, как музыкальная фигура, проходят через все стихотворение. Конечно слова все-таки что-то значат, но не важно, если значение их не дает четкого образа или четкой мысли. Пусть это значение рождает те рои бледных и неопределенных полуобразов, которые совершают свою пляску под музыку стихотворений. Отсюда — тяготение Верлен к неясному пейзажу, окутанному поднимающимся с болот туманом, залитому томительной «белой луной» весны или жуткой «рыжей луной» осени. Необычайно чутко воспринимает Верлен и шумы города и деревни, — это он услышал «посвистывание овса», «сладостный шум дождя о городские крыши», «долгие рыдания скрипок осени». Охотно пользуется Верлен музыкальным приемом ведения двух самостоятельных тем, связанных лишь единством эмоции (ср. напр. композицию «Avant que tu ten ailles»). С другой стороны — в особенности в более ранних произведениях — Верлен иногда дает застывший в мгновенном жесте, набросанный несколькими яркими красочными пятнами образ (например красное, черное, золотое и белое в портрете куртизанки (Cortege)). Мгновенность видения, яркость отдельных, порой мельчайших деталей — «блеск соломинки в полумраке стойла», «ярко освещенный круг лампы» в полутемной комнате — роднит Верлена с импрессионизмом. В этой яркости отдельных видений — отличие поэзии Верлена от музыки.

В музыкальном произведении звучание уже безусловно на первом плане, а образы звучание предоставляет создавать каждому, кто на это способен; у Верлена же мы имеем дело все-таки не с заумной поэзией, а с поэзией, так сказать, полуосмысленной. Хотя несравненно более прочувствованное, чем продуманное, это тонкое сочетание музыкальной и словесной идеи, словесной образной стихии, придает Верлену особую прелесть. К этому надо прибавить внутреннюю незлобивость Верлена, его крайнюю наивность и правдивость, странным образом сохранившиеся в нем рядом с грязью его жизни. Он жил среди своего торгашеского общества действительно в качестве настоящего «кабацкого святого».

В большой доле произведений Верлена имеется немало истинных шедевров, которые по мастерству своему принадлежат к лучшему, что на языке человеческом было кем-либо сотворено. Однако нашему времени и его подлинным сынам Верлен не может не быть крайне чужд. Его поэзия — это поэзия безволия, поэзия какого-то равнодушия, расплывающегося радужного пятна, к-рое шевелит само житейское море. Оно играет всеми цветами, но оно инертно и призрачно.

Как уже сказано, произведения Верлена многочисленны. Укажем на некоторые из них. Первый его сборник назывался «Poemes saturniens» (1865); часть дальнейших произведений Верлена, как «Confession» (1895), «Mes hopitaux» (1891), «Mes prisons» и отчасти «La bonne chanson» (1870) — все это автобиографические вещи. Большой художественностью отличаются сборники «Jadis et naguere» (1885), «Les fetes galantes» (1869) и «Sagesse» (1881). Быть может наибольшего формального мастерства достиг он в книге «Romances sans paroles», вышедшей в 1887. Верлен написал незадолго до своей смерти «Parallelement» (1889) и «Bonheur» (1891), а последняя его книга «Les invectives» вышла после его смерти.

Прозаические произведения Верлена не представляют интереса, за исключением ряда очерков «Les poetes maudits» (1884), где он описал ту породу поэтов, к к-рой сам относил себя — людей, по его мнению, проклятых и глубоко несчастных.

Верлен оказал огромное влияние на русский символизм. Символисты так наз. «старшего поколения» — Брюсов, Бальмонт, Сологуб — признавали Верлена своим учителем. В сборниках «Русские символисты» (1894) уже даны переводы из Верлена. И в дальнейшем символисты остаются верны ему (Брюсов и Сологуб — лучшие переводчики Верлена). Но они не только популяризируют французского поэта. Принципы его творчества легли в основу их поэтики. Преобладание музыкальности над ясным, четким смыслом (Верленовское — «музыки, музыки больше всего»), культивирование оттенков и намеков — эти и подобные черты заимствованы русским символизмом гл. обр. у Верлена. Ему же до известной степени обязаны русские символисты первой полосы некоторыми важными идеологическими и тематическими моментами. Их общественный индифферентизм, болезненная эротика, упадочнические, «декадентские» настроения, определенные в конечном счете социально-историческими условиями, развились под влиянием и французского декадентства, одним из замечательнейших представителей которого был Верлен.

, Артюр рембо

Фотография Э.Каржа

Имя при рождении:

Жан Николя Артюр Рембо

Дата рождения:

20 октября 1854

Место рождения:

Шарлевиль, Вторая французская империя

Дата смерти:

10 ноября 1891 (37 лет)

Место смерти:

Марсель, Третья французская республика

Гражданство:

Франция

Род деятельности:

Поэт

Годы творчества:

1869 — 1873

Направление:

Символизм

Язык произведений:

Французский, Латынь

Подпись:

 

Произведения на сайте Lib.ru

Произведения в Викитеке.

Жан Николя́ Артю́р Рембо́ (фр. Jean Nicolas Arthur Rimbaud [aʁtyʁ ʁɛ̃ˈbo]; 1854—1891) — французский поэт, один из основоположников символизма, представитель группы «прóклятых поэтов».

Содержание [убрать]

1 Биография

2 Рембо в современной культуре

3 Произведения, опубликованные при жизни автора

4 Литература

5 Ссылки

6 Примечания

[править]Биография

 

Артюр Рембо родился 20 октября 1854 года в Шарлевиле на северо-востоке Франции. Его отец, Фредерик Рембо, по профессии военный, служил в Алжире, мать, Мари-Катрин-Витали Кюиф, была из зажиточной крестьянской семьи. Когда мальчику исполнилось четыре года, отец оставил семью, с тех пор Артюра воспитывала мать. Начальное образование Рембо получил в Шарлевильском лицее. После публикации первого стихотворения в 1870 году, в возрасте 16 лет Рембо отправился в путешествие по северу Франции и югу Бельгии.

В возрасте семнадцати лет Рембо знакомится в Париже с поэтом Полем Верленом и на некоторое время становится его интимным другом. Верлен приглашает Рембо в Париж и оплачивает ему дорогу.

Прибыв в Париж, Рембо поселяется у Моте, откуда его в скором времени изгоняют за грубость и нечистоплотность; он живёт по очереди у Банвиля, Шарля Кро, композитора Кабане, художника Форена. Верлен и Рембо принимают участие в собраниях литературных кружков «Дрянные мальчишки» и «Чертыхатели», пьянствуют, их дружба перерастает, как они выражаются, в «жестокую страсть» двух поэтов.

Конец октября. Первая ссора Верлена с Матильдой из-за Рембо, который пытается вырвать Верлена из удушливой мелкобуржуазной обстановки семейства Моте.

Конец декабря. На очередном обеде «Дрянных мальчишек» Рембо устраивает скандал и легко ранит тростью-шпагой фотографа Каржá; Рембо изгнан из кружка; Верлен снимает для него комнату на улице Кампань-Премьер, 14.

В Париже Рембо участвует в восстании Парижской коммуны.

В 1872 Поль Верлен бросает семью и уезжает с Рембо в Лондон. Некоторое время прожив там, они путешествуют по Европе и расстаются в Брюсселе, после того как Верлен в жарком споре под действием абсента простреливает Рембо запястье. Верлен был осужден на 2 года тюрьмы. После расставания с Верленом Рембо возвращается домой, на ферму Роше.

После этого Рембо перестаёт писать и путешествует по свету до 1880 года. Затем в Африке (в основном в Египте и Эфиопии), а также в Йемене он занимается торговлей кофе, пряностями, шкурами и оружием.

 

 

Ф. Валлотон. Портрет Артюра Рембо, ок. 1898

В феврале 1891 года Рембо вернулся во Францию, где ему ампутировали ногу из-за раковой опухоли. В госпитале за ним ухаживала сестра, приехавшая из Шарлевиля. Рембо умер в Марселе, в госпитале, 10 ноября 1891 года. Похоронен в Шарлевиле.

[править]Рембо в современной культуре

 

В XX веке вокруг наследия Рембо развернулась борьба. Поэты реализма и модернизма причисляли его к основателям своего течения. Общепризнано последователями Рембо среди французских поэтов являются Гийом Аполлинер, Поль Элюар, поэты Сопротивления. Мировоззрение и поэзия Рембо оказали глубокое влияние на творчество Генри Миллера, отразившего свое духовное родство с поэтом в эссе Время убийц.

Во второй половине XX века Артюр Рембо обретал всё большую популярность. Так, его образ неоднократно был использован в кинематографе. Наибольшую известность получил фильм Агнешки Холланд «Полное затмение» (1995), созданный по одноимённой пьесе Кристофера Хэмптона (1967), в котором роль поэта исполнил Леонардо Ди Каприо (историческая достоверность образов Рембо, а также Верлена в исполнении Дэвида Тьюлиса в этом фильме многими ставится под сомнение).

Посвящённая Артюру Рембо и выполненная Жаном Ипустеги по заказу президента Франсуа Миттерана скульптурная композиция — «Путник в башмаках, взлетевших кверху» (фр. l’Homme aux semelles devant), установлена в 1985 году перед зданием Национальной библиотеки Франции в Париже. Название перефразирует прозвище, которое Поль Верлен дал Артюру Рембо — «Путник в башмаках, подбитых ветром» (фр. l’Homme aux semelles de vent)[1]. Фрагмент этой композиции «Лицо Рембо» (фр. Visage Rimbaud) принадлежит Культурному центру Ипустеги (фр. Centre Culturel Ipoustéguy) в городе Ден-сюр-Мёз (фр. Dun-sur-Meuse). В скульпторном портрете выразительно передана меланхолия поэта[2].

В 1991 г. вышел фильм Arthur Rimbaud — Une biographie. режиссера Ришара Диндо. В фильме снялись актеры: Бернар Блош, Кристиана Коэнди, Мадлен Мари, Альбер Дельпи, Жан Дотремай, Бернар Фрейд, Ханс-Рудольф Тверенболд, Жак Боннаффе (голос).

Певица и поэтесса Патти Смит, на творчество которой сильно повлиял Рембо, не раз упоминала и цитировала его в своих работах.

 

 

Рембо в Африке

Стихотворение Пьяный корабль / Le bateau ivre (1871)

Одно лето в аду / Une Saison en Enfer (1873)

Озарения / Les illuminations (1874)

[править]Литература

 

О жизни Рембо

Карре Ж. Жизнь и приключения Жана-Артура Рембо. / Пер. с фр. — СПб: Петербург — XXI век; Лань, 1994. (романизированная биография)

Мурашкинцева Е. Д. Верлен. Рембо. — М.: ОЛМА-Пресс, 2001. — 352 с.

Птифис П. Артюр Рембо. / Пер. с фр. (Серия «ЖЗЛ»). — М.: Молодая гвардия, 2000. — 408 с.

О творчестве Рембо

Рембо А. Поэтические произведения в стихах и прозе. / Пред. Л. Г. Андреева, комм. М. В. Толмачева. — М.: Радуга, 1988. (подробный комментарий к стихотворениям)

Обломиевский Д. Д. Артюр Рембо. // Французский символизм. — М.: Наука, 1973. — С. 183—227.

Степанов Ю. С. Семантика «цветного сонета» Артюра Рембо. // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. — М.: 1984. — т.43. — № 4. — С. 341—347.

Поэзия Рембо

Рембо А. Стихи; "Последние стихотворения"; "Озарения"; "Одно лето в аду". / Пер. с фр. М.Кудинова. - М., "Наука", 1982 (серия "Литературные памятники").

Рембо А. Стихотворения. Серия «Билингва». М., Текст, 2011.

Артюр Рембо на Викискладе?В Викицитатнике есть страница по теме

Рембо, Артюр

Артюр Рембо в библиотеке Максима Мошкова

Артюр Рембо в «Журнальном зале»

Биография Артюра Рембо

Ольга Панова. Рембо и симулякр

Музей Рембо в Шарлевиле (фр.)

Артюр Рембо. Избранные произведения (фр.)

Биография и поэзия (фр.) (англ.)

 

* СТИХОТВОРЕНИЯ 1869 ГОДА. *

 

ПОДАРКИ СИРОТ К НОВОМУ ГОДУ

I

 

Мглой комната полна, и осторожно в ней

Звучит шушуканье печальное детей.

Две детских головы за занавеской белой,

От грез отяжелев, склоняются несмело.

Снаружи стайка птиц друг к другу зябко льнет,

И крылья не влекут их в серый небосвод;

Проходит Новый год со свитою туманной;

Влача свой снежный плащ и улыбаясь странно,

Он плачет и поет, охвачен дрожью он.

 

 

II

 

Как будто окружил их мрак со всех сторон,

Как будто ночь вокруг, два малыша смолкают

И словно голосу далекому внимают,

И часто вздрагивают, слыша золотой

Предутренний напев, что в шар стеклянный свой

Стучит и вновь стучит, отлитый из металла.

Промерзла комната. Валяются устало

Одежды траурные прямо на полу;

Врывается сквозняк в предутреннюю мглу,

Своим дыханием наполнив помещенье.

Кто здесь отсутствует? — вы спросите в смущенье.

Как будто матери с детьми здесь рядом нет,

Той, чьи глаза таят и торжество и свет.

Забыла ли она вечернюю порою

Расшевелить огонь, склонившись над золою?

Забыла ли она, свой покидая дом,

Несчастных малышей укрыть пуховиком?

Неужто не могла их оградить от стужи,

Чтоб ветер утренний к ним не проник снаружи?

О греза матери! Она, как пух, тепла,

Она — уют гнезда, хранящего от зла

Птенцов, которые в его уединенье

Уснут спокойным сном, что белых полн видений.

Увы! Теперь в гнезде тепла и пуха нет,

И мерзнут малыши, и страшен им рассвет;

Наполнил холодом гнездо суровый ветер...

 

 

III

 

Теперь вы поняли: сироты эти дети.

Нет матери у них, отец их далеко,

И старой женщине-служанке нелегко

Заботиться о них. Одни в холодном зданье

Они встречают день. И вот у них в сознанье

Воспоминания теснятся, и опять,

Как четки, можно их весь день перебирать.

Чудесен был рассвет, суливший им подарки!

А ночью были сны таинственны и ярки,

И каждый, что хотел, то и увидел в них:

Игрушки, сладости в обертках золотых;

И в танце это все кружилось и сверкало,

То появлялось вновь, то снова исчезало.

Как было весело, проснувшись в ранний час

И протерев глаза, почувствовать тотчас

Вкус лакомств на губах... Уж тут не до гребенки.

День праздничный пришел — и вот горят глазенки,

И можно босиком направиться к дверям

Родителей, вбежать в их комнату, а там

Уж поцелуи ждут, улыбки, поздравленья,

И ради праздника на радость разрешенье.

 

 

IV

 

О, сколько прелести в словах таилось их!

Как изменилось все в жилище дней былых!

Потрескивал огонь, горя в камине жарко,

И комната была озарена им ярко,

И отблески огня, то дружно, то вразброд,

По лаку мебели водили хоровод.

А шкаф был без ключей... Да, без ключей... Как странно!

К себе приковывал он взгляды постоянно,

Он заставлял мечтать о тайнах, спящих в нем,

За дверцей черною, что заперта ключом;

И слышался порой из скважины замочной

Какой-то смутный гул во мгле его полночной.

Сегодня комната родителей пуста,

Луч света под дверьми сменила темнота,

Нет больше ни ключей, ни жаркого камина,

Ни поцелуев нет, ни шалости невинной.

О, новогодний день печально встретит их!

И слезы горькие из глаз их голубых

На щеки падают, и шепот раздается:

"Когда же мама к нам издалека вернется?"

 

V

 

В дремоту малыши погружены сейчас.

Вам показалось бы, что и во сне из глаз

Струятся слезы их... Прерывисто дыханье...

Ведь сердцу детскому так тягостно страданье!

Но ангел детства стер с ресниц их капли слез,

И сны чудесные двум детям он принес,

И столько радости в тех сновиденьях было,

Что лица детские улыбка озарила.

Им снится, что они, на руку опершись

И голову подняв, глазенками впились

В картину розового рая: он пред ними

Играет радужными красками своими.

В камине, весело горя, огонь поет...

Виднеется в окне лазурный небосвод...

Природа, пробудясь, от солнца опьянела...

Земля, его лучам свое подставив тело,

Трепещет, чувствуя их поцелуев жар...

А в доме — свет, тепло... Развеялся кошмар...

Не видно на полу одежды этой черной...

Злой ветер перестал выть у дверей упорно...

И словно властвует здесь воля добрых фей...

Крик рвется из груди двух радостных детей...

Вот материнская кровать... Там что-то блещет,

На ярком серебре луч розовый трепещет,

И украшения сверкают и горят,

Мерцает перламутр и рядом с ним гагат;

И там на золоте начертаны упрямо

Слова заветные, слова "ДЛЯ НАШЕЙ МАМЫ!"

 

[Декабрь 1869]

 

 

* СТИХОТВОРЕНИЯ 1870 ГОДА *

 

 

ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР

 

Она была полураздета,

И со двора нескромный вяз

В окно стучался без ответа

Вблизи от нас, вблизи от нас.

 

На стул высокий сев небрежно,

Она сплетала пальцы рук,

И легкий трепет ножки нежной

Я видел вдруг, я видел вдруг.

 

И видел, как шальной и зыбкий

Луч кружит, кружит мотыльком

В ее глазах, в ее улыбке,

На грудь садится к ней тайком.

 

Тут на ее лодыжке тонкой

Я поцелуй запечатлел,

В ответ мне рассмеялась звонко,

И смех был резок и несмел.

 

Пугливо ноги под рубашку

Укрылись: "Как это назвать?"

И словно за свою промашку

Хотела смехом наказать.

 

Припас другую я уловку:

Губами чуть коснулся глаз;

Назад откинула головку:

"Так, сударь, лучше... Но сейчас

 

Тебе сказать мне что-то надо..."

Я в грудь ее поцеловал,

И тихий смех мне был наградой,

Добра мне этот смех желал...

 

Она была полураздета,

И со двора нескромный вяз

В окно стучался без ответа

Вблизи от нас, вблизи от нас.

 

ПРЕДЧУВСТВИЕ

 

Глухими тропами, среди густой травы,

Уйду бродить я голубыми вечерами;

Коснется ветер непокрытой головы,

И свежесть чувствовать я буду под ногами.

 

Мне бесконечная любовь наполнит грудь.

Но буду я молчать и все слова забуду.

Я, как цыган, уйду — все дальше, дальше в путь!

И словно с женщиной, с Природой счастлив буду.

 

Март 1870

 

 

КУЗНЕЦ

 

Дворец Тюильри, 10 августа 92 г.

 

С огромным молотом в натруженных руках,

Хмельной, величественный, нагонявший страх,

Порой хохочущий, как бронзовые трубы,

С высоким лбом кузнец, разглядывая грубо

Людовика, вступил с ним в разговор. Народ

Их окружал в тот день, сновал он взад-вперед,

Одеждой грязною касаясь позолоты,

И бледен был король, как будто от дремоты

Очнувшись, эшафот увидел пред собой.

Покорный, словно пес, с поникшей головой,

Не шевелился он: кузнец широкоплечий

Такие знал слова, такие вел он речи,

Что все оборвалось в груди у короля.

 

"Ты, сударь, знаешь сам: мы пели тра-ля-ля,

Гоня чужих волов на борозды чужие.

Перебирал аббат монеты золотые

Молитв, нанизанных на четки. А сеньер

Победно в рог трубил, скача во весь опор.

Один хлыстом нас бил, другой грозил пеньковой

Веревкой. И глаза у нас, как у коровы,

Глядели тупо и не плакали. Мы шли,

Все дальше, дальше шли. Когда же грудь земли

Плуг перепахивал, когда мы оставляли

В ней нашу плоть и кровь, то нам на чай давали:

Лачуги наши жгли! У этого костра

Могла себе пирог спечь наша детвора.

О! Я не жалуюсь. Все эти рассужденья

От глупости моей. Предвижу возрожденья.

Не радостно ль смотреть, как с сеном полный воз

В июне катится к амбару? Как принес

Прохладу летний дождь и как в саду и в поле

Благоухает все? Ну разве плохо, что ли,

Глядеть, как колос твой наполнился зерном,

И думать: из зерна хлеб выпекут потом?

А если сила есть, то место есть у горна:

Там молотом стучи и песню пой задорно,

Была ы уверенность, что и тебе пошлет,

Хотя бы толику, бог от своих щедрот...

Короче говоря, старо все это дело!

 

Но знаю я теперь: мне это надоело!

Когда есть две руки и голова притом,

Приходит человек с кинжалом под плащом

И говорит тебе: "Вспаши мне землю, малый!"

А началась война — и снова, как бывало,

К тебе стучатся в дверь: "Дать сына нам изволь!"

Я тоже человек, но если ты король,

Ты скажешь: "Так хочу!" И слышать это тошно.

Уверен ты, что мне твой балаган роскошный

Приятно созерцать, а в нем вояк твоих,

Толпу бездельников в мундирах золотых,

Что пахнут свежестью (то наших дочек запах),

Приятно созерцать ключ от тюрьмы в их лапах.

Смиритесь, бедняки! Во всем король наш прав!

Позолотим твой Лувр, гроши свои отдав!

Ты будешь сыт и пьян. Мы тоже не в обиде:

Смеются господа, у нас на шее сидя!

 

Нет! Эти мерзости старее всех морщин.

Народ не шлюха вам. Всего-то шаг один —

И вот Бастилию мы в мусор превратили.

Все камни у нее от крови потны были,

И тошно было нам смотреть, как вознеслись

Ее облезлые глухие стены ввысь

И, как всегда, их тень нас покрывает мглою.

Да, гражданин, в тот день ужасное былое

Хрипело, рушилось, когда те стены в прах

Мы обратили вдруг. Любовь у нас в сердцах

Таилась. Сыновей к груди мы прижимали.

И ноздри у людей, как у коней, дрожали.

Могучи и горды, мы шли на шум тюрьмы;

В сиянье солнечном шли по П