ЛИЧНОСТНО ЗНАЧИМЫЕ КОМПОНЕНТЫ РЕЛИГИИ: РЕЛИГИОЗНАЯ ВЕРА, РЕЛИГИОЗНЫЙ ОПЫТ, РЕЛИГИОЗНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Религиозная вера, в отличие от суждений науки, не требует обоснования, доказательства, проверки и подтверждения посредством соотнесения с реальной действительностью. Она поддержива­ется не доводами разума и не фактами, подтверждающими ее. Она поддерживается силой традиции и “социальным соглашением”. В отличие от философии, которая рассматривает веру в рамках процесса познания, соотнося ее с понятиями истины, знания, разума, в психологии вера рассматривается “операционально” — как выражение доверия индивида к тем или иным фактам и высказываниям. Верующий убежден в том, что источником его верований является божественное откровение.

Вера в самом широком смысле слова, вне связи с религиоз­ностью, является субъективно-психологической основой челове­ческой деятельности. Деятельность всегда сопряжена с необходи­мостью выбора определенной линии поведения, всегда или почти всегда существует не одна, но несколько возможностей действия. Выбор сопряжен с оценкой ситуации, и такая оценка нередко затрудняется отсутствием достаточно веских данных, неполнотой знания. В таких случаях приходится принимать решение, признав истинным какое-то суждение, не имея для того достаточно веских оснований. И. Кант, например, различал объективные основания от субъективных. Субъективным основанием принятия какого-то суждения в качестве истинного является вера, т. е. субъективная убежденность личности в истинности этого высказывания.

В русском языке существует одно слово “вера” для обозначения двух различающихся между собой “актов”. В одном случае речь идет о том, что человек сознает недостаточную убедительность, недоста­точную обоснованность своего суждения. Когда человек говорит больному, которому предстоит сложная операция, “я верю, что все будет хорошо”, то он говорит так не случайно. И если это человек, который отвечает за свои слова, то по-другому он сказать не может. Он не может сказать: “Я знаю, что все будет хорошо”, —потому что на самом-то деле он не знает и знать не может и отдает себе в этом отчет. “Верю” здесь означает — я только верю, но определенно не знаю. Надеюсь и хочу, чтобы было так, но не знаю, как будет. Он может сказать: “Я знаю, что будет сделано все необходимое”, - потому что это он как раз может знать (квалификацию врача, обеспеченность медикаментами и т. п.). Правда, и в этом случае он может не располагать необходимой информацией, и тогда он должен также сказать: “Я верю, будет сделано все необходимое”. Это — ситуация, когда речь идет о “предмете”, который в принципе можно знать, и если эта возможность знать реализована или человек убежден, что она реализована, он говорит: “Я знаю”. Если же она не реализована, если человек не обладает знаниями или убежден, что не обладает ими, он говорит: “Я верю”. Вера в данном случае означает менее сильную убежденность, чем та, которая опирается на знание. Вера в данном случае — выражение субъек­тивного убеждения: “Я не знаю, почему это так, но я верю, что это так”; “Я хотел бы знать, что будет со мной, но я не знаю и все же верю, что все будет хорошо”; “Конечно, было бы лучше знать точно, но все же что-то мне подсказывает, что действовать нужно так-то и так-то”. Это вера-предположение. Человек, обладающий убежде­нием, покоящимся на такой вере, хотел бы, чтобы оно по возмож­ности было подкреплено знанием, чтобы его вера перерастала в знание.

Иная ситуация, когда человек убежден, верит, что он знает, как обстоит дело, какое надо принять решение, каким должен быть следующий ход. Вера и в этом случае — субъективное убеждение, но убеждение на основе внутренней уверенности в адекватности основания для такой уверенности. Эта вера — больше, чем то знание, которое требует еще подтверждения и проверки, это — вера, покоящаяся на очевидности. Эта ситуация усугубляется тогда, когда речь идет о “предмете”, в принципе недоступном для позна­ния в обычном смысле слова. В таком случае вера становится “верованием” — принятием в качестве истинного суждения на основании единственно лишь внутренней субъективной убежден­ности в его истинности. Такую веру Гегель в свое время считал принадлежностью “наивного образа мышления”, которое еще не умеет отличать истину от того, что воспринимается как истина, от субъективного ощущения достоверности. Мы все хорошо знаем, замечал по этому поводу Гегель, что люди самым “достоверным образом знали” и “знают” много такого, что от этого еще не делается истинным: когда критерием истины считается очевид­ность, когда она сводится к внутренней уверенности и только, то очень часто и легко суеверие предстает в качестве истины.

Вернемся теперь к приведенному выше примеру. Если человек говорит в той первой ситуации “я верю — все будет хорошо”, то именно потому, что он говорит “я верю”, т. е. психологически, “операционально” этот акт не есть акт религиозной веры, не есть выражение религиозности данного человека. Это суждение не есть религиозное верование. Если же человек находит все же возмож­ным в этой ситуации сказать “я знаю — все будет хорошо” только потому, что он решается претендовать на совсем особое знание — знание того, чего знать нельзя, невозможно, знание, которое подразумевает, что человеку дан дар провидения будущего, или же оно ему открыто кем-то всеведущим, то такое суждение и есть суждение-верование, в котором выражается психологический ме­ханизм религиозности: вера получает специфически религиозную форму выражения, становится верованием. Благодаря этому меха­низму “верующий” человек получает возможность испытывать доверие к тому, к чему он отнесся бы крайне недоверчиво, руководствуясь здравым смыслом или критериями научного мыш­ления.

В православном вероучении “бог есть неведомая, недоступная, непостижимая, неизреченная тайна” и “всякая попытка изложить эту тайну в обычных человеческих понятиях, измерить неизмери­мую пучину божества безнадежна”. Само по себе такое понятие о боге есть “учение”, доктрина, “религиозное знание”, к которому индивид приобщается через религиозное обучение — в семье, в церкви, которое он, будучи верующим, принимает в качестве ис­тинного на основании доверия к авторитету церкви, традиции. Его вера состоит в том, что он принимает это религиозное знание в качестве истины путем научения, т. е. он может принимать это понятие о боге на интеллектуальном уровне. Но он может прини­мать его и не задумываясь, чисто механически. С психологической точки зрения такой человек не обязательно является религиозным, хотя для социологии это достаточный показатель его религиознос­ти. Вера в данном случае означает признание человеком авторитета церкви, ее учения.

Религиозная вера как психологический феномен, как проявле­ние религиозности существует в виде религиозных верований, которые не обязательно связаны с “религиозным знанием”, но обязательно — с внутренней уверенностью в приобщении к “тай­не”; переживанием того, что невозможное стало возможным. Такая вера является переживанием, для которого, в отличие от интеллек­туального акта, логика и доказательства не нужны.

Задача психологии заключается в исследовании того, как, при каких условиях возникают в переживающем их субъекте подобные переживания, к каким последствиям они ведут. Психологически верования отличаются от знаний тем, что они “сопротивляются” ясному и четкому отделению объективной реальности от субъек­тивного воображения. Они основываются как раз на том, что воображаемое представляется чем-то наиболее реальным, облада­ющим безусловной реальностью. Здесь, в таком контексте, познать — это значит пережить что-либо. Мы это имеем в виду, когда говорим: “Я знаю, что это такое, — я сам это пережил”.

В психологии восприятия известен тот факт, что восприятие и прямое наблюдение не просто пассивно регистрируют наблюдае­мые предметы и ситуации, но одновременно помещают их в определенную смысловую рамку, частично данную от рождения, частично приобретенную, т. е. в самом процессе восприятия происходит активное истолкование и установление смысла. Это установление смысла присуще верованию как его психологический механизм и как выполнение роли, способ поведения, соответству­ющие ценностям и образцам, которые общество предписывает каждому субъекту. Переживания, связанные с верой в бога, основыва­ется на этой слитности факта и смысла в переживании. В этот психологический процесс включена, таким образом, религиозная традиция как культурное “снаряжение” процесса восприятия. С чисто функциональной точки зрения переживание бога выглядит, следовательно, столь же естественным процессом, как и пережива­ние любой “вещи”. Боги, “духовные существа” могут быть поэтому для человека и той группы, в которой он живет, столь же действи­тельны, как и реальные предметы. Человек живет в мире, который не равнозначен миру “как он есть” безотносительно к человеку, в мире, который является также и продуктом его воображения. Присоединение индивида к религиозной традиции означает нали­чие готовности у него к восприятию мира, каким он в этой традиции представляется (в виде готовых верований), и готовности к действию, поступкам, прообразы которых христианин, например, видит и в тех житейских ситуациях, которые также изображены в Библии. Таким образом, одновременно с верованием, с понятием он получает образец поведения (норму) — в контексте, в котором его поведение связано с поведением бога. Воспринимая библейс­кие повествования, христианин воспринимает общественные дей­ствия и события собственной жизни может воспринимать в связи с действиями бога. Таково психологическое объяснение характера религиозных переживаний. Объяснение, полностью оставляющее за кадром вопрос об “истинности” религиозной веры в бога — как и вопрос о существовании бога — за пределами человеческого переживания.

Устойчивость религиозной веры во многом связана с ее способ­ностью сопротивляться противоречащей ей информации. Отчасти она объясняется психологической природой всякого переживания, т. е. тем фактом, что доводы разума чаще всего, или достаточно часто, бессильны перед эмоциями и желаниями. Но большую роль в устойчивости веры играют и социокультурные обстоятельства: если многие люди верят в бога, то не может же это быть “просто так”, не может быть, чтобы за этим ничего не стояло, — вот один из типичных мотивов. Наряду с этим важна социальная поддержка со стороны членов семьи, религиозной общины, своего рода социальное давление на каждого верующего, включающее сообра­жения сохранения престижа, демонстрации национальной привер­женности и т. д. Правда, это имеет второстепенное значение для глубоко верующего человека, для которого бог представляется более важной реальностью, чем весь окружающий его мир.

Особенность религиозных верований состоит, таким образом, в том, что они представляют собой психологическое образование, обладающее внутренней целостностью и самостоятельностью. От­сюда понятны данные опросов, которые свидетельствуют (как о типичном явлении) о массовой неосведомленности верующих в важнейших теоретических и фактических вопросах, составляющих основу их собственных вероисповеданий: вера не может быть интерпретирована как “продолжение” религиозного знания. Верова­ния большинства людей являются “примитивными” в том смысле, Что вопрос об их обоснованности, как правило, они не ставят. Американский социолог С. Бадд приводит данные, характеризую­щие религиозность уже в послевоенное время в Англии и в США. Данные свидетельствуют, что религиозные познания верующих крайне ограничены, хотя почти половина населения посещает церковь и почти все считают себя людьми религиозными. Так, только две трети американцев-христиан, как показали эти исследо­вания, знали, где родился Христос; лишь одна треть знала, кто правил Иерусалимом в это время, и менее одной трети — кто произнес Нагорную проповедь. С. Бадд обращает внимание на то, что даже активные верующие мало знают Библию настолько (это психологически интересно), что принимали как правильные, как содержащиеся в Библии высказывания, полностью противореча­щие учению Христа, если только эти высказывания были выражены в библейской манере, на “библейском языке”. С. Бадд заключает, что вера громадного большинства населения не основывается на теологии, на учении церкви, что в современном обществе крайне редко встречается знание религиозной догматики, а “живая” рели­гиозная вера носит во многом непоследовательный, случайный, эклектический, неупорядоченный характер.

Между церковным учением, “религиозным знанием” как ин­ституциональным предписанием религиозной веры и непосред­ственной религиозностью, переживанием (или отрицанием) чувст­ва соприкосновения с богом, стоитрелигиозный опыт: медитация, экстаз, мистические видения.

В какой мере они являются элементами и свидетельствами внутренней духовной жизни? Трудности изучения религиозного опыта связаны с невозможностью полноценного перевода внутрен­них переживаний личности на язык научных понятий или даже обыденного общения. Долгое время всю информацию исследова­тели черпали из письменных и устных свидетельств субъектов религиозного опыта (у Джемса — это наиболее религиозно одаренные люди). Но эти свидетельства чаще всего облекаются в формы, предписанные религиозной традицией. Вместо уникального лич­ностного опыта исследователь имеет дело с неким стандартно —усредненным. Однако данные массовых опросов или попытки экспериментального физиологического исследования экстатичес­ких и тому подобных состояний дают также достаточно бедные сведения. Так, большое внимание в 60-е годы привлекли запрещен­ные позднее опыты с псилобицином — вызывание мистических переживаний с помощью токсических средств. Собственно, давно известен тот факт, что с помощью наркотиков можно вызвать состояния и ощущения, которые могут быть выражены в понятиях религиозно-мистических. Этот факт решено было эксперименталь­но проверить. Опыт был точно описан. В интервью выявлялись переживания специально отобранной группы студентов-теологов, получивших определенную порцию псилобицина. Было подтвер­ждено, что с помощью наркотических средств можно получить мистические переживания, аналогичные тем, которые достигаются обычной, принятой в религиях “техникой” достижения экстаза. Эти данные вызвали бурную дискуссию на тему “религия и нарко­тики”—относительно того, можно ли считать “настоящими” мис­тические и религиозные переживания, вызванные наркотиками. Следует отметить, что в современной психологии религии нередко религиозный опыт интерпретируется как следствие внушения, депривации, эмоционального шока, как интеллектуальная игра или признак инфантильной зависимости. Психологические исследова­ния религиозного опыта при всей их ограниченности позволили провести различие между объяснением и простым описанием религиозной жизни как внутреннего контакта с божественным, первичной формой которого в такого рода описаниях, в том числе и с теологических позиций, считается религиозное переживание. Основной его формой считается видение — прозрение, озарение, постижение, связанные часто с “явлениями” особого рода, например (особенно часто у верующих-католиков) явления Богоматери. К мистическим формам переживания, встречи с богом относится также экстаз, вызываемый нередко внешними средствами (опьяне­ние, шаманские камлания), обозначающий состояние, в котором человек частично или полностью перестает контролировать свои поступки и им полностью овладевают “божественные силы”, т. е. он становится инструментом в их руках. В пророческой религиозности это также вера как обозначение состояния человека, полностью вручающего себя богу, переживание полной покорности и отдачи ему. Такого рода описания религиозного опыта, свидетельства ощущений тех, кто его пережил, психология религии рассматривает не как объяснение, а как то, что подлежит объяснению, т. е. этот внутренний опыт субъекта религиозного переживания не может быть интерпретирован простым его воспроизведением в тех или иных понятиях на языке теологии или психологии как воспомина­ние “увиденного”, как результат “встречи”, когда вместо объясне­ния того, что происходит в переживании этой “встречи”, она принимается просто за некую данность.

При изучениирелигиозного поведения имеют в виду и такие внешние проявления, как частота посещения церкви, регулярность соблюдения религиозных ритуалов, следование моральным пред­писаниям, чтение священных книг. Речь идет здесь именно о поведенческих аспектах религиозности, а не вообще о влиянии религии на деятельность человека в различных сферах его жизни. Религиозность человека внешне выражается прежде всего в его специфически религиозных действиях. Однако трудность заключа­ется в том, что посещение церкви, например, нельзя автоматичес­ки, само по себе, интерпретировать как свидетельство религиознос­ти индивида. И все же так поступают многие социологи, которые безоговорочно считают посещаемость церкви важнейшим “измере­нием” состояния, уровня религиозности. Между тем посещаемость церквей может быть продиктована не психологическими мотива­ми, религиозными переживаниями и потребностями, а внерелигиозными, например социальными, причинами. То же самое отно­сится к другим параметрам и количественным показателям религи­озного поведения; поддающееся измерению “внешнее” благочес­тие не является само по себе надежным свидетельством религиоз­ности, оно может быть весьма поверхностным. Картина религиоз­ной активности, конечно, важна, но она требует серьезного анализа и глубокой интерпретации с учетом дополнительных данных. Казалось бы, то, что свыше 90% взрослого населения США утвердительно отвечает на вопрос “Верите ли вы в Бога?”, можно рассматривать как показатель высокого уровня религиозности в стране. Между тем американские исследователи Демерат и Хаймонд предполагают, что высокий процент позитивных ответов на вопрос о вере в Бога в ходе опросов общественного мнения может лишь означать, что постороннему человеку многие отвечают так, чтобы просто отделаться или чтобы избежать пятна нонконформиста: в США многие не хотели бы прослыть “атеистами” и не чувствуют себя обязанными глумиться публично над неверием, хотя на самом деле являются неверующими. Аналогично этому оказалось, что в бывшем Советском Союзе существовала опреде­ленная группа верующих, скрывавших свою религиозность и обна­руживших ее, когда отпали причины опасаться того, что приверженность религии может повлечь за собой неприятные последст­вия. В то же время возможны, как мы видели, такие условия, которые стимулируют показную религиозность.