Б. Лютеранские и Реформатские церкви

Здесь мы поговорим о том огромном "яблоке раздора", о котором лютеране и сторонники реформатской церкви спорят вот уже четыре столетия. Обвинение в узком конфессионализме со стороны сторонников Реформатства не предполагает упрека в том, что лютеране всерьез принимают конфессиональный вопрос или устанавливают жесткие и резкие границы с ложными евангельскими учениями и, следовательно, загораживают дорогу другим общинам. Упрек основывается на их отказе от духовного содружества с Реформатской церковью- той самой церковью, с которой лютеране находятся в столь тесном согласии относительноsola gratiaиsola scriptura. Реформатские церкви всегда взирали на Евангелическую Лютеранскую церковь с глубоким изумлением, как на совершенно непостижимый феномен - непостижимый потому, что Лютеранская церковь столь терпима к Католицизму, потому что она подчеркивает свое доктринальное, культовое и структурно-организационное родство с Реформатской церковью - и, тем не менее, одновременно с этим, отклоняет руку дружбы, утверждая, что, несмотря на общее исповедание формальных и доктринальных принципов Реформации, существуют расхождения между этими двумя церквями.

Две эти особенности нашей церкви - ее терпимость и, одновременно, ее "узость", кажутся сторонникам Реформатства совершенно непостижимыми и таинственными. То, что папу следует называть антихристом, но, тем не менее, при этом - необходимо сделать все возможное для сохранения канонической организации церкви; то, что мессу следует критиковать так, как это делал Лютер в "Вавилонском пленении церкви" и "Шмалькальденских Артикулах", но, тем не менее - ее следует не заменять совершенно новым евангелическим богослужением, а сохранить в очищенной форме; что молитвы, обращенные к святым отменяются, но, все-таки - дни самых важных святых продолжают соблюдаться в течение жизни нескольких поколений - все это, в глазах сторонников Реформатства, крайне противоречиво. Они могут объяснить это - только предположив, что лютеранам не хватает храбрости сделать практические выводы из взглядов их Реформации. Для них лютеранская церковь - это церковь, сохранившая слишком много "предрассудков" и "идолопоклонничества" средневековой церкви, недостаточно радикально порвавшая с Римом, и, в результате всего этого, не завершившая процесс своей реформации.

Закоренелый сторонник Реформатства, действительно придерживающийся веры этой церкви, попадает в чуждый для него духовный мир, когда он вступает в соборы Любека и Роскилле, Тронхейма и Упсалы. Его беспокоят алтари, напоминающие ему "идолопоклонничество" месс, распятия и фрески, являющиеся, в его глазах, нарушением Второй Заповеди. Все это оскорбляет его , точно также, как оскорбляло его предков, которые однажды "очистили" соборы Швейцарии и, разбив огромное распятие Берлинского собора, утопили его в реке Веселья. Точно также, как прежние сторонники Реформатства шестнадцатого и семнадцатого столетий были чрезвычайно возмущены заутренями и вечернями в лютеранских церквях Германии, соблюдением канонических часов в старых коллегиальных церквях, торжественными мессами в церквях больших германских городов, где нараспев произносился по латыни Никейский Символ Веры и вводная часть [проповеди], гимнами и перечислениями дней святых, ризами, ладаном (например, в Магдебургском соборе) и лампадами (последняя из которых, должно быть, погашена в Лютеранской Германии, в Нюрнбергском Сант-Себалде) - так в наши дни христиане, являющиеся сторонниками Реформатства, все еще возмущаются порядком служения в нашей церкви, потому что оно, мол, недостаточно "реформировано". В этом сохранении католического наследия - кажется ли ему это простительным или нет; выносимо ли это с его точки зрения (имея ввиду христианскую терпимость) или является совершенно недопустимым - он может видеть только консерватизм, подрывающий значимость принципов Реформации. И он не может удержаться от того, чтобы не выразить надежду, что этот ложный консерватизм или традиционализм будет преодолен путем более глубокого постижения воли Божьей, открытой в Святых Писаниях, и что, в результате более строгого подчинения [со стороны лютеран] Слову Божьему, Реформация проникнет также и в Лютеранскую церковь. И, когда это произойдет - то есть, - когда лютеране научатся из Слова Божьего тому, как следует проводить церковное служение, чтобы оно отвечало критериям Святого Писания, и как должна быть организована церковь, в соответствии с предписаниями Нового Завета - тогда, мол, вместе с ложной терпимостью по отношению к католикам, исчезнет и ограниченность, разделяющая их со сторонниками Реформатства.

Таким образом, реформатская доктрина имеет весьма определенную концепцию о том, что такое "евангелическая церковь". Евангелическая церковь - это такая церковь, которая реформирована исключительно в соответствии с "буквой Писаний" - в самом полном смысле этого слова. Такая церковь может быть названа евангелической потому, что она возродила Евангелие во всей его чистоте. Это мнение находится в резкой оппозиции по отношению к Римской церкви, признающей, помимо Слова Божьего, традиции, а также по отношению к церквям энтузиастов, признающими прямое, "непосредственное" откровение, посылаемое душе. Внутри Реформатской или евангелической церкви существуют различные теологические школы и различные духовные тенденции. Одна из них - лютеранская - если вообще можно говорить о лютеранстве, как о чем-то монолитном и едином - факт, существование которого реформатская теология настойчиво отрицает. Кроме того, эта евангелическая церковь не придерживается никакого единого исповедания. Напротив, объединяющее ее вероисповедание состоит только из элементов, общих для множества Исповеданий, например - Аугсбургское Исповедание в Германии, Confessio Gallicanaво Франции, Belgicaв Нидерландах, Scoticana, и Helvetica, которые, несмотря на все различия по отдельным пунктам, свидетельствуют о великих, фундаментальных истинах веры, единых для всех, причем свидетельство это в основном адресовано их оппозиции, то есть - Римской церкви.

Эта реформатская концепция евангелической церкви, охватывающая как лютеран, так и сторонников Реформатства, обрела значимость и важность в истории церкви. Она определила духовную политику, которой придерживаются реформатские церкви в своих отношениях с лютеранами - со времен Цвингли и Кальвина, и по сей день. Это объясняет настойчивую борьбу Кальвина и его последователей за признание их сторонниками Аугсбургского Исповедания во время заключения Религиозного мира в 1555 году. Этим объясняется противостояние "великого курфюрста" введению различий между "сторонниками Реформатства" и "последователями Аугсбургского Исповедания" во время заключения Вестфальского мира и его настойчивые предложения использовать термины "евангелический" и "евангелическая" для определения как лютеран, так и сторонников Реформатства. Этим объясняется также, почему никто из немецких реформатских князей не имел ни малейших колебаний и угрызений совести относительно преобразования Лютеранской церкви на их территории в Кальвинистскую церковь или слияния с ней. Когда "великий курфюрст" увещевал своего преемника - выражая свою последнюю волю и призывая Бога в свидетели - охотно упразднять "идолопоклоннические церемонии лютеран" и скорее назначать на ответственные посты иностранцев, нежели соотечественников-лютеран, он нисколько не чувствовал, что вмешивается в дела не своей церкви или что он совершает великую несправедливость. Для него, как и для каждого убежденного кальвиниста, лютеране представляют собой не другую церковь, а лишь отсталое ответвление единой, евангелической реформатской церкви, которой нужно помочь обрести то, чего ей все еще не хватает, чтобы стать полностью реформированной. И если лютеране отказываются "завершить" свою Реформацию, если они утверждают, что представляют собой церковь, которая полностью отделена от реформатской, то их обвиняют в недостатке доброжелательности и братских чувств. Лютеранство отвергает предложенную ему руку дружбы! Как часто мы слышали это обвинение - начиная со времен Марбургского диалога и великих Священных противоречий между Кальвином и Вестфалией, и заканчивая духовными противоречиями сегодняшнего дня!

И это мнение Реформатской церкви - нам следует помнить об этом - было принято в мире. Реформатская церковь всегда считается общиной, обладающей терпимостью, общиной, готовой уладить разногласия и сотрудничать с лютеранами - вплоть до объединения с ними. Лютеранской же церкви, с другой стороны, прикрепляется клеймо ограниченного конфессионализма, нетерпимости и недружелюбности (отсутствия братских чувств). "Великий курфюрст" считается образцовым протестантским князем, защитником протестантской церкви. Зато Паул Герхардт, отказавшийся подписать reverse, которое обязало бы его, вопреки клятве, принесенной при посвящении в духовный сан - без протеста свидетельствовать в Бранденбурге о разрушении Лютеранской церкви, до сих пор клеймится, как нетерпимый сверх-конфессионалист и разрушитель мира в церкви. До такой степени общественное мнение было пропитано реформатскими представлениями о том, что Реформация породила единую евангелическую церковь, к которой принадлежат как сторонники Лютеранства, так и приверженцы Реформатства! Возможность победы таких воззрений была обусловлена Пиетизмом и Просвещением, не понимавшими древних Исповеданий. Затем, в девятнадцатом столетии - так называемая "Немецкая евангелическая теология", сильным стимулом для которой послужил Шлейермахер, лишила многих лютеранских теологов осознания того, что они принадлежат к лютеранской церкви, - церкви, отличающейся от Реформатской. Ибо, согласно этой теории, Реформация - это просто эпизод в истории цивилизации, - эпизод, который, несмотря на всю многогранность его проявлений - в Виттенбергском, в Цюрихском и в Женевском движениях - является единым процессом и порождает одно и то же: Протестантизм, который, по большому счету, един, несмотря на свои конфессиональные тенденции.

От скольких бесконечных и тщетных споров мы могли бы избавить себя! Скольких казавшихся неискоренимыми заблуждений, безнадежно отравлявших на протяжении четырех столетий дебаты между двумя евангелическими церквями можно было бы избежать, если бы изначально был усвоен лишь один маленький факт - то, что концепция "евангелической церкви" по-разному интерпретируется двумя церквями. Даже отношение евангелической церкви к средневековому Католицизму интерпретируется совершенно по-иному с лютеранской точки зрения. Глубокое изумление, с которым лютеранин взирает на скучную пустоту Базельского собора или собора в Лозанне - соборов, которые кажутся ему пустыми, даже если они переполнены людьми - это не просто результат эстетического суждения. То, что произошло в этих церквях в эпоху Реформации, то что случилось в лютеранских церквях Пруссии во времена правления Фридриха Вильгельма I, можно было бы еще как-то пережить, если бы это было только лишь варварским разрушением древних форм церковного служения и произведений искусства, украшавших эти церкви на протяжении многих веков - только лишь этим, и не более того.

Ибо церковь может, конечно, существовать и без этих произведений. Но, с позиции лютеран - пуританство, разграбившее эти церкви, имело более глубокое [внутреннее] значение. Это было внешним символом, означавшим, что произошла революция, а не реформация; что с каждым добрым намерением очистить церковь - что-то разрушалось, как следствие разрушения преемственности церкви. Евангелическая церковь, в реформатском смысле этого слова, должна была отличаться от средневековой католической церкви. Ее отношение к средневековой церкви должно было быть отношением истинной церкви к ложной - отношением Церкви Христовой к чему-то такому, что более напоминает Вавилон, нежели церковь, что впало в идолопоклонничество, и что правильнее называть синагогой сатаны. Конечно, Кальвин, понимая, что церковь не может полностью исчезнуть из мира, также признавал сохранение некоторых слабых признаков церкви в папстве, например - крещение, но он сводил их к минимуму.

Этим объясняется тот факт, что различия и противоречия внутри Протестантства так мало значат в глазах Реформатских церквей. С их точки зрения, все церкви, произросшие на почве Реформации, были по существу едины в своем противостоянии ложной церкви Средних веков. Более современная концепция "Католицизма", как антонима "Протестантства" - это типичный продукт реформатского образа мышления. Лютеранская церковь не имеет ни малейшего теологического интереса к этому противостоянию между Католицизмом и Протестантством. Она не знает, к какой из сторон она принадлежит. Если бы в этом противостоянии заключалось явно выраженное противоречие между истинной и ложной доктринами! Но, увы, дело не в этом. Ибо и в Протестантстве существуют ереси, которые также ужасны, как ереси Католицизма. Лютеранская теология отличается от реформатской тем, что она придает огромное значение тому факту, что евангелическая церковь - это ни что иное, как средневековая католическая церковь, очищенная от определенных ересей и злоупотреблений. Лютеранский теолог признает, что он принадлежит к той же видимой церкви, к которой когда-то принадлежали Фома Аквинский и Бернар Клервосский, Августин и Тертуллиан, Афанасий и Ириней. Ортодоксальная евангелическая церковь является законной преемницей средневековой католической церкви, но не церкви Трентского и Ватиканского соборов, которые отреклись от евангельской истины, отвергнув Реформацию.

Потому что ортодоксальная евангелическая церковь действительно идентична ортодоксальной католической церкви всех времен. И подобно тому, как сама сущность Реформатской церкви отражает ее категорическую оппозицию средневековой церкви - так и сама сущность лютеранской церкви требует, чтобы она до последнего отстаивала свою целостность и идентичность с Католической церковью. Содержащееся в Аугсбургском Исповедании настойчивое заявление о том, что учения евангелистов идентичны учениям ортодоксальной католической церкви всех веков - было продиктовано не просто соображениями "духовно-политической дипломатии". Точно также, как это не было проявлением романтизма или ложного консерватизма, обусловившего желание нашей церкви сохранить как можно больше древних канонических законов и остаться верной древним формам церковного служения. Все это имеет корни в концепции евангелической церкви, которую лютеранство развивало с самого начала Реформации, когда оно столкнулось лицом к лицу с тем фактом, что неверное понимание Евангелия и ложные представления о церкви, произрастающие на почве этого непонимания, угрожали разрушить преемственность церкви, а значит и саму церковь.

Зарождавшаяся Лютеранская церковь выявила такое ложное понимание Евангелия и такую, сопровождающую его, ложную концепцию церкви не только в учениях и преобразованиях энтузиастов, но также в доктринах Цвингли и в Цюрихской Реформации. Разумеется, несколько лет прошло, прежде чем назрела необходимость в установлении духовных разграничений с Цвингли. Но передергивание фактов и описание Реформации, как изначально единого движения, которое, мол, затем, в результате упрямства Лютера, раскололось - то есть представление дела так, как будто в начале была единая евангелическая церковь, а затем нетерпимость лютеран разрушила ее - это искажение исторической правды.

Разделение между сторонниками Виттенбергской и Цюрихской реформациями уже имело место, когда зарождающаяся Лютеранская церковь явилась миру со своим Аугсбургским Исповеданием. Только в артикуле о Святом Причастии это Исповедание явно отклоняется от доктрины Цвингли. Но делать из этого вывод, что если, мол, к расхождению с одной лишь только Цвинглианской доктриной отнестись снисходительно, то Аугсбургское Исповедание может рассматриваться как своего рода общее Исповедание Протестантства - значит фальсифицировать положение дел. Готовы ли те члены Реформатской церкви, которые столь легкопринимают Аугсбургское Исповедание, также добровольно принять Апологию и Лютеровский Катехизис? Только человек, принимающий Лютеровские комментарии к пятой части Катехизиса, может честно подписаться под десятым артикулом Аугсбургского Исповедания. Ибо последний не намеревался утверждать и не утверждает ничего противоречащего тому, чему Катехизис учит о Таинстве Алтаря. Спор об этой доктрине привел к разрыву между "Виттенбергцами" и "Цюрихцами", несмотря на все общее, что у них есть - потому что в этом споре впервые вышло на свет глубокое различие между двумя группировками в их понимании сути Евангелия и их концепции церкви - различие, скрывавшееся ранее за совместно используемыми ими терминами. Доктрину Цвингли о Святом Причастии и его проведении, принятую Цюрихской Реформацией, Лютер не мог рассматривать более Реформацией - в его понимании это была уже не реформация, а революция, не очищение церкви, а ее разрушение. Ибо вместе с ересями и злоупотреблениями, проникшими в Святое Причастие [в его трактовку и проведение] в Средние века, из него также выбрасывалось библейское учение о Вечере Господней - Таинство как таковое просто сводилось на нет, а, следовательно, Церкви Христовой (не просто папской церкви и мессе) наносился очень серьезный урон.

Это осуждение Цвингли было произведено в начале истории нашей церкви. Это подтверждалось затем на протяжении половины столетия - в течение времени, прошедшего между Аугсбургским Исповеданием и Формулой Согласия. Такое подтверждение [осуждения Цвингли] было обусловлено доктринальными противоречиями между протестантскими группировками, а также разногласиями внутри самого Лютеранства, и оно распространялось на Кальвина и на кальвинизм. Когда Формула Согласия была подписана более чем восемью тысячами немецких священников, Лютеранская церковь не подверглась изменению ни в каком отношении. Но теперь ее специфический характер - в том виде, в каком он уже был выражен в Аугсбургском Исповедании - приобрел резкие и конкретные очертания. С этого момента и впредь - проведение четкой духовной линии, отличающей Лютеранскую церковь не только от Рима и от энтузиастов, но также от Реформатских церквей кальвинистского толка, стало характерной чертой, составляющей сущность Евангелической Лютеранской церкви, как церкви конфессиональной.

Проведение этой линии старой Лютеранской церковью было воистину доктринальным решением. Не больше и не меньше. Впоследствии, однако, это было неверно истолковано. Поколение, пытавшееся объяснить Реформацию и появление протестантских конфессиональных церквей преимущественно работой великих религиозных личностей, естественно было склонно выводить духовные различия из глубоких личных различий. Лютер, Цвингли и Кальвин были выдающимися и весьма характерными личностями, особенности которых были усилены внутренней борьбой и общественными противоречиями, имевшими место в их жизни. И, конечно же, вполне естественно, что их индивидуальные особенности отразились на их учениях. Но тот факт, что Лютер и Цвингли в Марбурге могли прийти к согласию по столь многим положениям веры, по которым у них имелись также очень крупные разногласия и противоречия как человеческого, так и теологического плана - демонстрирует, что их расхождение нельзя объяснить личными противоречиями. И глубокие различия между Лютером и Кальвином в их представлениях о Боге: Лютер, с его акцентом на любовь, ниспосланную миру, и Кальвин, с его акцентом на величие, восстающее над миром; и связанные с этими воззрениями тезисы Кальвина -finitum infiniti non capax -и Лютера -finitum capax infiniti; все это можно объяснить различными переживаниями, которые они имели в своих соприкосновениях с живым Богом через Его Слово (в случае с Лютером - "истерзанная совесть находит мир с Богом", в случае с Кальвином - "спокойная, чувствующая себя в безопасности совесть теряет равновесие и покой"). По-прежнему остается вопрос: не дополняют ли друг друга идеи и переживания двух этих людей? А почему, собственно, это невозможно? Вполне понятно, что теологи, обосновывающие разделение двух церквей этими различиями, могут прийти к заключению, что представления и переживания Лютера и Кальвина могли бы дополнить друг друга, в результате объединения двух церквей. Ибо только небольшие отклонения, но не противостояние двух общин, препятствующее церковному содружеству, могут быть объяснены таким образом.

Подобным образом, любая попытка объяснить разделение двух общин на основе национальных, расовых и культурных различий между Лютеранством - которое, мол, является в основном немецким, и Кальвинизмом - который является в основном французским или западно-европейским - обречено на неудачу. Конечно, Кальвин был французом; это отразилось на способе его мышления, действия и самовыражения - точно также, как Лютеровский немецкий характер сквозит во всей его сущности, в его мышлении, его речи и его деятельности. Более того, Лютеранство и Кальвинизм, как и любые другие существовавшие в истории разновидности Христианства, отражают характерные признаки людей и стран, с духовным рождением которых они связаны. Но специфические характеры двух этих общин настолько же мало объясняются этим, как и специфический характер Реформации. Каждая строка Лютеровского Краткого Катехизиса выдает свое немецкое происхождение. Местами это чувствуется даже в переводах Катехизиса на иностранные языки - точно также, как немецкий текст Никейского Символа веры содержит отголоски греческого оригинала. Но учение, содержащееся в Катехизисе не является немецким - точно также, как учение Никейского Символа веры не является греческим. Следовательно, учение, содержащееся в Катехизисе, смогло стать частью - неотъемлемой частью - глубочайших вероисповедных убеждений для людей самых различных национальностей и рас. Точно таким же образом, учение Кальвина, жившего в Женеве, прошло победным маршем по всей Западной Европе, завоевывая себе самых верных сторонников среди немцев, поляков и венгров.

Совершенно ошибочно, таким образом, искать в осуждении немецким Лютеранством учения Кальвина какие бы то ни было национальные или расовые мотивы. Это также смешно, как если бы кто-то пытался найти подобные мотивы в отношении Цвингли к Лютеру, или объяснить таким образом Лютеранство южных славян. Даже если бы Кальвин был негром, наша церковь была бы более, чем готова принять его учение, при том условии, однако, что оно было бы истинным. Наша церковь никогда не интересовалась происхождением Августина или родословной Никейских отцов, не говоря уже о происхождении и расовой принадлежности апостолов и пророков. Лютеранство всегда придерживалось мнения, что Евангелие едино для всех людей, независимо от их национальности. Оно твердо убеждено, что - несмотря на все физические различия между людьми, которые находят свое отражение и должны отражаться в их благочестии, точно также, как во внешней организации церкви и формах богослужения - возможен истинный consensus de doctrina evangelii et de administratione между христианами всех национальностей, говорящих на самых различных языках. Это согласие, это единодушие "относительно Евангельской доктрины и проведения Таинств Алтаря" является, как это видится Лютеранской церкви, единственным возможным путем достижения полного духовного содружества. Потому и только потому, что такое содружество в отношении Евангелия, а следовательно и в отношении истинного единства в вере, не было достигнуто - Лютеранская и Реформатская церкви разделились в шестнадцатом столетии.

Следовательно, нужно раз и навсегда отбросить все попытки - по крайней мере со стороны теологически образованных людей - искать причину разделения лютеран и сторонников Реформатства в любой другой области, кроме сферы церковной доктрины. Отказ признать Цвингли, Кальвина и их церкви - Евангелической Лютеранской церковью века Реформации, был поистине доктринальным решением. Даже те, кто полагают, что это решение было ошибочным, должны признать, что оно было сделано пред Богом - решение зато, что они должны были считать истиной и против того, что они должны были считать заблуждением. Более того, вместе с этими неглубокими, поверхностными попытками "списать" конфессиональное противостояние - на счет противоречий другого рода, должны исчезнуть и попытки "морализировать" объяснения пиетистов и рационалистов, согласно которым жестокость, склочность, слепая приверженность своим убеждениям, нетерпимость, фанатизм и другие пороки теологов были виной тому, что две Евангелические церкви разошлись в разные стороны.

Объяснения, подобные этим затушевывают трудный вопрос, смутно вырисовывающийся за проблемой конфессиональных различий среди протестантов: как могло случиться, что христиане, теологи и церкви, для которых Святые Писания всецело представляют собой источник и критерий всех доктрин, и которые подходят к Писаниям с искренним желанием слушать только глас Божий, с молитвой о том, чтобы Святой Дух вел их к познанию истины - тем не менее пришли к совершенно различным и противоречивым (порой взаимно исключающим) учениям?

Здесь мы подходим к весьма печальной проблеме, с которой столкнулись Реформатские церкви шестнадцатого столетия. Отцы нашей церкви были полностью согласны со сторонниками Реформатства в отношении доктрины, утверждающей, что "единственное правило и единственный стандарт, по которому должны оцениваться и судиться все догматы и все учителя, представляет собой ни что иное, как пророческие и апостольские Писания Ветхого и Нового Заветов". Они также были согласны в том,что Символы веры - будь то древние или новые - "не являются критериями для суждения, как Святые Писания, но представляют собой только свидетельствование и заявление о вере", что они "рассказывают о том, как Святые Писания всегда понимались и истолковывались в тезисах, в дискуссиях, в церкви Божьей, теми, кто жил тогда, и как противоречащие [Святому Писанию] догматы отвергались и осуждались". Все мы должны помнить наполненное насмешливым ликованием заявление Трентского Собора о том, что, мол, те, кто полагается только на Святые Писания - не могут прийти к согласию о содержании Писаний. Только тогда мы сможем в полной мере оценить, сколь сильным было искушение лютеран и сторонников Реформатской церкви - уже тогда, в шестнадцатом столетии - достичь сверх-поспешного и ложного союза. Сила, которая дала нашим отцам возможность противостоять этому искушению, была силой осознания своей связи со Словом Божьим, соединенной с силой Реформации, сопровождающей это. Если бы в те времена была совершена попытка превратно истолковать различия между Лютеранством и Кальвинизмом путем каких-то компромиссных формулировок, то образовавшаяся в результате этого церковь никогда не пережила бы контрреформацию.