Дух авантюризма

 

 

Я пытаюсь отхватить кусок больше, чем могу проглотить. – Трусость заставляет идти на попятную. – Я без ума от нежданного подарка. – И меня выпроваживают.

 

– Ребята, думаю, мне следует сообщить вам, что со следующего года у вас будет новый учитель французского языка, – произношу я, глядя на кончики собственных пальцев, блуждающих среди пыльных стопок, выросших на моем столе. – Да, я ухожу в конце летнего семестра.

В надежде обнаружить хоть какой‑нибудь признак разочарования украдкой оглядываю своих учеников, однако на лицах моих пятнадцатилетних подопечных отражается лишь тупое безразличие. И мне ничего не остается, как взирать на прошлогодние постеры и планы работы, развешенные на противоположной стене. Я догадываюсь, что непроницаемые лица моих учеников скрывают раздумья над куда более важными проблемами: «успеет ли Чарли оправиться от травмы к субботней игре; как в третий раз избежать сдачи домашнего задания старику Джерри; почему Нат такая стерва и почему она не хочет избавиться от тяжкого груза своей девственности; а Бет Скотт все выдумала про себя и Дэниела».

Но я не отступаю.

– Вот так, я ухожу из школы и переезжаю жить в маленькую деревушку на Соломоновых островах.

Это откровение также встречено с впечатляющим равнодушием.

Ну давайте же! Это ведь интересно. Легкое шевеление в первом ряду. Класс напряженно сосредоточен. Пронырливый Роберт с поразительно здоровым цветом лица поднимает руку, бросая взгляды налево и направо, что он делает всегда, когда сдает или получает обратно тетрадь с домашним заданием. Мы все его ненавидим, но он может задать умный вопрос, ответ на который займет оставшиеся от урока пять минут.

– Да, Роберт? – Я встаю и делаю энергичный жест в его сторону. Все остальные сидят, подняв глаза к потолку.

– Я просто решил вам напомнить, сэр, что вы ничего нам не задали, – ухмыляется он. И отец и мать работают у него в налоговой службе.

– Роберт! – хором восклицает весь класс.

Я с беспомощным видом начинаю шарить вокруг, пытаясь найти учебник и одновременно сообразить, какие упражнения мы еще не делали, а все остальные мрачно ищут свои тетради, уповая на то, что мне так и не удастся это вспомнить.

– Ну и где находятся эти Соломоновы острова?

– Спасибо… э‑э, Соня, то есть Сара. Соломоновы острова, Сара, находятся на юго‑западе Тихого океана в четырех тысячах километров от северо‑восточного побережья Австралии.

Это абсолютно точно. Повернувшись к карте мира, висящей на стене, я обнаруживаю целый ряд крохотных точек. Не могу сказать, что демонстрация оказывается удачной. Не успеваю я залезть на шаткий деревянный стул, чтобы получше рассмотреть карту, как он с треском разваливается. Падая, я врезаюсь подбородком в угол шкафа, который по иронии судьбы был принесен мной с целью придания себе большего авторитета. Очнувшись, понимаю, что лежу на спине, кровь хлещет на мой любимый галстук, а перед глазами маячат граффити, которыми украшена нижняя часть одной из парт, – «Рэндл – алкоголик!».

– Ну и чем вы там будете заниматься?

– Отличный вопрос, Рикки, отличный вопрос… М‑м… – Я задумчиво чешу макушку.

На мое счастье, которое испытывает боксер при ударе гонга, раздается звук школьного звонка. Одиннадцать десять – перерыв до одиннадцати тридцати пяти.

– А почему бы нам не назначить приз тому, кто после перемены расскажет нам о Соломоновых островах всё, что знает, а?

– И какое это имеет отношение к французскому языку, сэр?

– Роберт, а почему бы тебе не заткнуться? (На самом деле я говорю: «Роберт, может, довольно? Не хотелось бы попусту тратить перемену», но смысл приблизительно тот же.)

С прискорбием должен признать, что в очередной раз мои познания в области обсуждаемого предмета лишь ненамного превышали уровень осведомленности учеников. Я подписался под метафорической пунктирной линией и согласился уехать в тьмутаракань, не имея ни малейшего представления о том, куда еду.

«Будь готов»; и хотя мои взаимоотношения со скаутской организацией не назвать тесными, ее лозунг запомнился. Во время перерыва на ланч я забегаю в школьную библиотеку и тут же ретируюсь, так как в отделе географии обнаруживаю почти половину своего класса. Лицо мое искажает гримаса, когда до меня доносятся обрывки их разговоров.

– Наверняка это будет какой‑нибудь вшивый батончик «Марс».

– Ну да, какими он награждал нас до этого.

Я выскальзываю из библиотеки и, уже закрывая за собой дверь, слышу вопль Роберта:

– Он все равно никогда не задавал нам нормальных домашних заданий.

Наконец в три двадцать занятия заканчиваются, я направляюсь по Хай‑стрит к центру и, проходя мимо двери туристического агентства, машу рукой менеджеру, который с раздраженным видом пытается встать с кресла. Он явно горит желанием содрать у меня деньги за билет, поэтому я спешно удаляюсь.

Из того немногого, что мне уже известно о Соломоновых островах, ясно, что путешествие туда не из дешевых. Поднявшись по гранитным ступеням города, претендующего на трехвековую историю, я бодро вхожу в публичную библиотеку.

– Вот… – жизнерадостно сообщаю я модно одетой библиотекарше с очками в форме полумесяца, свисающими на шнурке, которая стоит за стойкой. – Собираюсь на Соломоновы острова и хочу провести кое‑какое исследование. – Тут у меня раздается смешок типа «ну вы же меня понимаете». Однако она не понимает.

– Вы записаны?

– Э‑э… нет, боюсь, нет.

Библиотекарша надевает очки на нос. После нескольких формальностей и огромного количества фырканья мне, наконец, указывают кончиком безукоризненно отточенного карандаша на отдел путешествий. Пролистав тонкую, но хорошо иллюстрированную брошюру под названием «Борнмут: история солнца, моря и секса», я быстро прихожу к выводу, что в картотеке нет книг, название которых содержало бы сочетание Соломоновы острова. Более того, мне вообще не удается найти ни одной книги с упоминанием этого архипелага. Стараясь не обращать внимания на огневой вал возмущенных взглядов, бросаемых в мою сторону, я направляюсь в библиографический отдел и нервно вытаскиваю красный пыльный том энциклопедии на букву «С». Быстро пролистав статьи, посвященные Славянску, Карлу‑Иогану‑Густаву Сноильскому, сопению и социальному дарвинизму, которые я непременно бы с удовольствием прочел, будь у меня время, добираюсь‑таки до Соломоновых островов:

«Соломоновы острова, островное государство на юго‑западе Тихого океана, расположены с юга на восток от Папуа (Новая Гвинея) и Бугенвиля». – Это я и так знаю. – «Бывший протекторат Великобритании (независимость получена в 1978 году), демократическая форма правления, глава государства – королева Елизавета II. Открыл испанский исследователь Альваро Менданья де Нейра в 1587 году». – О, si, si, дон Альваро! – «С середины XIX века – центр миссионерской деятельности, однако христианские идеи усваиваются медленно из‑за глубоко укоренных племенных верований и практики охоты за головами». – Гм‑гм. – «Центр работорговли. Восстание на острове Малаита (1927) было подавлено англичанами с невиданной жестокостью». – Чудненько! Это наверняка внушит ко мне симпатию аборигенов. – «Район активных боевых действий во время Второй мировой войны между американцами и японцами (бой у острова Саво, август 1942). В последнее время – политическая нестабильность и вооруженные конфликты между соперничающими военными группировками за земли». – Не слишком похоже на тропическую гармонию. – «Столица – Хониара». – Ну что ж, звучит неплохо; я повторяю название несколько раз, имитируя испанский акцент, прищелкивая пальцами и стуча каблуками. – «Население – 360 тысяч человек». – Это столько же… сколько живет э‑э… в Нортгемптоншире? – «Общая территория 1,35 миллиона квадратных километров. Всего 992 острова. Примерно 350 из них обитаемы. Территория суши – 27 556 квадратных километров». – Значит, чуть больше, чем Нортгемптоншир. – «Тропический жаркий и влажный климат. Флора и фауна: влажные джунгли, шесть разновидностей крыс и два вида крокодилов». – Восхитительно: джунгли, крысы и крокодилы. – «Существенную проблему создает малярия». – Ну а как же без этого?! – «Население в основном исповедует христианство разных конфессий, однако сильны и анимистические верования». – Анимистические? М‑да. – «В отдаленных областях практикуется каннибализм». – То есть они до сих пор едят людей! Вот здорово! – «Ежегодно острова посещает около трех тысяч человек». – Ну, это меня не удивляет. Интересно, многие ли из них возвращаются обратно целыми и невредимыми?

– Столица – Хониара, сэр.

– Хорошо. Что‑нибудь еще? Ты. Вон там… э‑э…

– Джон, сэр. Там куча крыс и крокодилов.

– Не надо рассказывать то, что мне и так уже известно, спасибо, – раздраженно обрываю я его, глядя на маленький дворик, мощенный плитами, и заднюю стену школы. Старый служитель кряхтя выдирает траву по периметру.

– И еще акулы, сэр.

– Акулы? Кто сказал про акул? – Я резко оборачиваюсь, словно кто‑то выстрелил в меня бумажной пулькой, что вообще‑то случалось довольно редко.

– Моя мама рассказывала, что они ужасны…

– А моя мама считает, что это не имеет никакого отношения к французскому языку, сэр.

– Может, ты заткнешься, Роберт?!

Я резко сажусь за стол. Фигуры учеников в первом ряду расплываются, и вместо них появляются улыбающиеся акулы, плачущие крокодилы и шесть разновидностей крыс, занимающихся синхронным плаванием.

Мне вдруг становится жарко, пот так и катится со лба: прав ли я, отказываясь от всего, что имею, – каникул, дома и того, что осталось от машины? Мне нравилось преподавать, да и процесс не слишком утомительный, не считая необходимости проверять домашние задания. Даже Роберт не так уж плох, просто, возможно, мы его не понимали.

В течение десяти лет моя жизнь протекала под аккомпанемент школьного звонка – он выстраивал по порядку все события день ото дня. Жаловаться было не на что. Мне удалось организовать себе удобную нишу в каменном, псевдоготического стиля, здании школы, уютно вписывавшемся в пологие долины Западной Англии. Окинув взглядом лица, которые, несомненно, рано или поздно изуродуют длительное подпирание щек кулаками и зевота, я вдруг понял, сколь привык к ним; форменная одежда, учебники, горы иллюстративного материала и памятных записок – все это служило декорациями моей жизни. С годами я привык любоваться невинными цветущими подростками, которые приезжали вооруженные лишь пеналами, а уже через несколько лет исчезали, махнув рукой, и больше никогда не появлялись, если только их имена случайно не начинали мелькать в судебных сводках на страницах местных газет.

Из окон можно было наблюдать за сменой времен года, когда двор устилали то лепестки цветов, то палые листья. Из моего дома, расположенного через каменный мост, там, где резкий подъем дороги достигает вершины холма, открывался другой вид. От самого окна спальни до берега моря простиралась зеленая долина, иногда припорошенная мокрым снегом.

Жалованье мне положили приличное, Робертов приходило и уходило немного, а по дороге домой располагался паб.

Я открыл окно. В теплые дни в классе становилось нестерпимо душно, но хуже было другое – большинство моих коллег обладало этим качеством на протяжении всего года вне зависимости от температуры воздуха на улице.

Во дворе жизнерадостный кудрявый водитель Колин вытаскивает из фургона упаковки полотенец.

– Привет, Уилл, – в шутливом салюте он поднял руку. – Сегодня еще никого не выкидывал из окна? – хихикнул Колин.

Это довольно бестактный намек на инцидент, происшедший в начале семестра, когда один из моих подопечных по личной инициативе, а может, при незначительном пособничестве своих дружков пробил головой стекло закрытого окна. Крови пролилось с каплю, и я не ощущал за собой особой вины, так как в тот момент меня и в классе‑то не было.

– Развлекаешься? – Он снова разразился смехом.

Я машу ему рукой и закрываю окно. Конечно, эпизод приключился довольно неприятный. Потом было незабываемое административное расследование… Я трясу головой, чтобы отогнать неприятные воспоминания.

И все же своей жизнью я вполне доволен, насколько может быть доволен человек в моем положении. И было абсолютным безумием променять ее на приступы малярии, с тем чтобы потом оказаться главным блюдом на воскресном барбекю.

От этого надо решительно отказаться. Просто сказать твердое «нет». Я передумал и исходя из своих профессиональных интересов, какими бы они ни были, не могу принять предложение. Вряд ли мой отказ кого‑нибудь серьезно огорчит, за исключением нескольких прожорливых рептилий. Все элементарно просто.

Но увы, как это бывало со мной не раз, собственным будущим распорядиться мне не удалось. И пришлось довольствоваться ролью робкого наблюдателя за надвигающейся катастрофой. Скоро выяснилось, что я успел обсудить эту авантюру со слишком большим количеством людей, которые стали относиться к ней как к совершившемуся факту.

– Что, Уилл, перебираешься на новые пастбища? Или лучше сказать – в новые джунгли? Ха‑ха‑ха!

И вправду обхохочешься. Ну хоть джунгли были девственными!

– Вообще‑то, я подумал, что, может…

– Потрясающая идея! Изменить жизнь. Глотнуть свежего воздуха, да?

Вообще‑то не свежего, а раскаленного. Раскаленного воздуха, насыщенного болезнетворными микробами.

– Будь я помоложе, я и сам бы… Но теперь, конечно же, уже поздно об этом думать. – Пожилой директор качает головой, устремляя взгляд своих слезящихся глаз на потертые обшлага твидовых брюк.

– Конечно же, мы подпишем твою отставку, – вновь вскидывая глаза, бодро добавляет он.

– Ну да… спасибо… – Я умолкаю. – Но мне никого не хотелось бы подводить; может, будет лучше, если я останусь. Говорят, хоккейной команде младших подростков требуется тренер на будущий год, и я э‑э…

– Ерунда! Незаменимых нет. А уж что касается вас, то тем более. Ха‑ха‑ха!

Сейчас, припоминая тот момент, не уверен, что последнее замечание можно счесть за комплимент, но надеюсь, это была шутка.

– Мне всегда казалось, что в вас есть что‑то от старых авантюристов.

Авантюристов? Искателей приключений? Самым авантюрным поступком за прошедшие годы было мое появление в Торки под звуки фанфар с целым стадом учеников. Но даже тогда максимум, чем я рисковал, это отправиться в поездку на электромобиле, управляемом одиннадцатилетним пацаном.

Мой работодатель разворачивается и бесшумно удаляется по паркетному полу коридора, а я, глядя на его мешковатые лоснящиеся брюки, размышляю о том, насколько стремительно разворачиваются события и насколько я беспомощен в том, чтобы изменить их течение. Однако, направляясь в противоположную сторону – на урок немецкого с девятым классом, – я понимаю, что судьба решена, и повинна в этом моя собственная болтливость.

Конец семестра был заполнен непрерывной говорильней: что‑то произносили вслух, на кое‑что выразительно намекали. В последний день, сидя под огромным тентом, я вынужден слушать бесконечные речи о доброй старой школе и великой Англии. Однако предпочитаю пренебречь тепловатым чаем, распитие которого сопровождается высказываниями типа «Он молодец, молодец, хороший мальчик; немного усидчивости, и все будет отлично; счастливых каникул». Весь этот щебет происходит на лужайке, где вокруг обветренных бутербродов прыгают воробьи, а двуногие пользуются последним шансом приторно полюбезничать друг с другом.

Я встаю и с угрюмым видом возвращаюсь в класс. После безуспешных попыток сложить собственное имущество уже собираюсь бросить это занятие, убедив себя в том, что для нового обитателя горы моих пожелтевших папок и бумаг станут бесценным сокровищем, и начинаю гадать, а открыт ли еще паб, когда раздается стук в дверь. Не успеваю ответить, как дверь распахивается, и в класс вбегают Том и Дэвид. На обоих отглаженные костюмы, лица сияют в предчувствии свободы. Они прощались со школой, будучи уверенными, что худшее позади и впереди их ждут сплошные удовольствия, что лично их судьба никогда не забросит на противоположное полушарие.

– Мы просто зашли попрощаться. До свидания, сэр. – Они выбегают в коридор и тут же возвращаются. – Простите, мы забыли передать вам подарок, который вам необходимо взять на эти свои острова, – смеются они.

Дэвид запихивает руку в ранец, достает оттуда сверток и сует его мне под нос. Розовая тесьма, которой он перевязан, представляет собой настоящее произведение искусства.

– Это моя подружка завязывала, – поясняет он при виде моего изумленного взгляда.

– Надеюсь, вам это пригодится, – добавляет Том. – Ну, развязывайте, сэр.

Я открываю сверток, и внутри в аккуратном контейнере оказывается надувной спасательный жилет. Из маленького медного газового баллончика тянется вытяжной трос, ожидающий момента, когда неотложные обстоятельства потребуют его привинтить на место. Я тронут. Более того, испытываю по отношению к ним искреннюю благодарность:

– Спасибо, спасибо большое, но ведь вам это, наверное, обошлось в целое состояние.

– Да нет, мы просто свистнули его в самолете, когда в прошлом году летали в Америку. А потом не знали, что с ним делать. Так что удачи, сэр.

И с этими словами они исчезают за дверью навстречу собственной судьбе, предоставляя мне встретиться со своей.

 

Продажа дома, сбор вещей и переезд по степени вызываемого стресса приравниваются к разводу, свадьбе или потере близких. Учитывая всю связанную с этим суету, сложно вообразить, как кому‑нибудь в голову может прийти мысль покинуть собственный дом, не говоря уж о родной стране. Более того, оглядываясь назад, понимаю, что они и впрямь гораздо важнее, чем мне казалось тогда, в разгар спешных сборов. За долгие годы жизни я накопил вещей не больше и не меньше, нежели кто‑либо другой. Но для меня это были не просто материальные ценности, с которыми легко расставаться в предвкушении чего‑то нового. Их окутывали вереницы тех или иных воспоминаний…

Когда же я наконец решил, что оставлять, а что выбрасывать, оказалось слишком поздно. И любой проходящий мимо грабитель, заглянувший в мои окна сквозь розовые кусты, счел бы, что его уже опередил коллега, – я судорожно распихал вещи в разнокалиберную тару. Ну вот, все сложено и оставлено слегка припорошенным пылью.

Многие хотели со мной попрощаться – то ли потому, что им действительно было грустно, что я уезжаю, то ли потому, что желали убедиться в том, что я уехал. Друзья, прознавшие о моих намерениях, жестко разделились на два лагеря: одни считали, что мне страшно повезло, и заверяли, будто сами поступили бы так же, хотя, несомненно, фальшивили; другие с ошарашивающей искренностью заявляли, что я, видимо, сошел с ума. Трудно сказать, чьи суждения мне нравились больше.

Единственным человеком, который не высказывал какого‑либо определенного мнения относительно моего намерения, была моя девяностотрехлетняя двоюродная бабка, пережившая все потрясения XX века, а потому обладавшая феноменальным чувством юмора. Я приехал в ее заставленную книгами квартирку в Западном Лондоне, чтобы попрощаться и, конечно же, выпить чаю.

– Не сомневаюсь, дружочек, ты прекрасно проведешь там время, но ведь тебе надо будет что‑нибудь читать, так что я приготовила для тебя небольшой пакетик.

Она извлекла из‑под велюрового кресла, обшитого кружевами, пакет, обернутый коричневой бумагой и перевязанный белой бечевкой, и взяла с меня слово, что я не стану его открывать, пока не приеду на место.

– Так будет интереснее, – заверила меня она.

Мне оставалось лишь пристегнуть пакет к своему рюкзаку и закрепить его с помощью сложных зажимов, молний и ремней. Однако время шло, и вопреки своему чуть ли не подростковому сопротивлению я вынужден был просто следовать за ним. Стоимость проданной машины покрыла несколько штрафов за парковку в неположенных местах, полученных в последние дни; мебель и имущество уже розданы между друзьями и родственниками. И наконец наступил день, обозначенный на купленном заранее билете. Судьба, крепко взяв меня за руку, препроводила на юг Тихого океана.