Ко всем этим неприятностям обнаруживается, что, пока я спал, мой язык таинственным образом прилип к нёбу

Уилл Рэндалл

Океания. Остров бездельников

 

 

Уилл Рэндэлл

Океания. Остров бездельников

 

Эта книга для всех тех, кто готов к переменам

 

 

 

Пролог

 

Я осторожно открываю один глаз и тут же закрываю его, спасаясь от слепящего блеска песка. Маленький рак‑отшельник упорно ползет на берег с решимостью стареющего альпиниста. Он останавливается и награждает меня презрительным взглядом, развернув стебельки глаз, окантованные черными полосками.

«Тебе что, идти некуда?» – как будто спрашивает он, прежде чем вновь вернуться к своему делу.

Я пытаюсь сесть, однако мне удается лишь приподняться, опершись на один локоть, – движениям препятствует раздувшийся желтый спасательный жилет. Свободной рукой я протираю глаза, стираю грязь со щек и лба и смахиваю песчинки, прилипшие к коже. У моих ног тихо плещется голубая вода, все еще остужаемая легким утренним бризом. Лучи солнца, еще только готовящегося к своему ежедневному штурму, просачиваются сквозь резные листья кокосовых пальм, но из самой середины его жернова, предвещая дневное пекло, уже летят эскадроны разноцветных попугаев. Издавая резкие крики, заставляющие меня инстинктивно моргать, они стайками проносятся прямо над моей головой. С ювелирной точностью тихоокеанского бомбардировщика их предводитель сбрасывает свой груз точно на мою футболку, задеревеневшую от морской соли. Я издаю недовольный стон, а птица, махая крыльями, летит дальше. Остальные следуют за своей предводительницей, оглашая мир вокруг приветственными криками, и скрываются под кронами деревьев.

Ко всем этим неприятностям обнаруживается, что, пока я спал, мой язык таинственным образом прилип к нёбу. Осторожно пропихиваю палец между потрескавшимися губами и отлепляю его, – меня тут же охватывает сильная жажда, от которой на лбу выступают огромные капли пота. Я с трудом приподнимаюсь, чувствуя хруст собственных суставов, и безуспешно пытаюсь расчесать волосы пятерней. Словно слепой, ощупывающий незнакомый предмет, провожу руками по голове. Волосы слиплись от соли. Они стоят дыбом, устроив немыслимый пробор прямо над правым ухом.

Наконец принимаю вертикальное положение, хрипло насвистывая мелодию «Дамбастеров», и направляюсь к морю. Желто‑серое пятно на животе, напоминающее последствия какого‑то научного эксперимента с отравляющими веществами, расплылось в широкий круг. Наклонившись, одной рукой оттягиваю футболку, а другой принимаюсь плескать на живот водой, однако та по большей части попадает в лицо. После нескольких бесплодных попыток смыть пятно понимаю, что мне недостает необходимой для этого координации движений. А потому медленно стягиваю мешающую деталь одежды через голову и отбрасываю ее в сторону. Футболка погружается в воду, походя на большую аморфную медузу, на которую нагадил попугай.

Прикрывая глаза обеими ладонями и крепко прижав большие пальцы рук к вискам, внимательно осматриваю береговую линию. Повсюду белый песок. С трудом вглядываюсь в темно‑зеленые непроходимые джунгли. Они отвечают мне легким вздохом и полной непроницаемостью.

Еле волоча ноги, я добираюсь до мыса и снова, прищурившись, смотрю на берег.

Ничего. Ни крытых листьями хижин, ни детей, с восторженными криками бросающихся в набегающие волны (что очень кстати, так как моя голова уже начинает пульсировать точно огромный медный барабан), ни дымков от котлов с едой, ни рыбаков, по обыкновению салютующих веслами со своих деревянных каноэ. Нет ничего, даже отдаленно похожего на мелкие селения, к виду и звукам которых я уже привык. Только гробовая тишина и нетронутая девственность необитаемого острова.

Береговая линия усеяна ракушками, листьями и ветками – все это спутано и перемешано отступившим приливом. И теперь крачки, любительницы дешевой поживы, ковыряются в прибрежном хламе, выуживая вкусные отбросы. Однако среди всего этого мусора и обломков нигде не видно ни вытащенного на берег каноэ, ни отпечатков человеческих ног на мокром песке. Ничего такого, что подсказывало бы присутствие человека; лишь бесконечные мили песчаного берега, акры джунглей и несколько миллиардов галлонов морской воды.

Жажда становится все более нестерпимой. Я сбиваю кокосовый орех и легкомысленно пытаюсь вскрыть его с помощью отшлифованной волнами гигантской раковины. Дохлый номер. В ярости зашвыриваю ее в море, и она, несколько раз выпрыгнув из воды, с явно удовлетворенным видом опускается на дно. Кипя от негодования, я отворачиваюсь и направляюсь в тень саговых пальм.

«Эй, что ты так волнуешься? Никаких поводов для беспокойства, – звучит у меня в голове пронзительный надрывный голос. – Вот увидишь, сейчас кто‑нибудь появится. Не впервой же».

«Постой‑постой, – вмешивается другой, более низкий и мрачный голос. – Тебе не кажется, что у нас есть проблемы? Ну вот, например… где мы находимся? Как мы здесь оказались? И с какого перепугу тут должен кто‑то появиться?»

Я перекатываюсь со спины на живот и пытаюсь найти какие‑нибудь ответы на эти вопросы. Вероятно, проходит несколько часов, потому что, проснувшись, обнаруживаю, что солнце уже сменило свое положение и теперь освещает треть моей левой ноги. Она приобрела снизу ярко‑розовый оттенок, который выглядел бы очень здоровым и даже желательным после длительной прогулки морозным утром, но теперь грозил массой неудобств. Судя по всему, на сочувствие мне рассчитывать не приходилось.

Когда мне удается снова сесть, я понимаю, что размышления привели меня к крайне неутешительным выводам. Соединить воедино события, предшествовавшие моему таинственному появлению здесь, похоже, так и не удастся. Однако благодаря ряду простейших намеков кое‑что прояснилось. Во‑первых, судя по пейзажу, я нахожусь на одном из Соломоновых островов. На каком именно, естественно, оставалось загадкой. Во‑вторых, благодаря царящей вокруг тишине понятно, что я единственный здешний обитатель. В‑третьих, на основании классических симптомов можно сделать верное заключение, что у меня чудовищное похмелье, которое способно свести меня в могилу. И в‑четвертых, – тут меня окатила волна еще большей уверенности – меня зовут Цыпленок Уилли.

 

Глава 1

Дух авантюризма

  Я пытаюсь отхватить кусок больше, чем могу проглотить. – Трусость заставляет…  

Глава 2

Добро пожаловать на Соломоновы острова

  Я сажусь на самолет. – Проясняются грустные обстоятельства моей ссылки. –…  

Глава 3

Схождение на берег

  Я взлетаю как камень, брошенный в воду. – Впервые обозреваю острова с…  

Глава 4

«Полагаю, вы – мистер Уилл?»

 

 

Я переплываю на другой остров. – Знакомлюсь с его обитателями. – Участвую в туре. – Восхищаюсь своими новыми домами, большим и маленьким. – Купаюсь в ручье. – Пробую местную кухню. – И избегаю смерти благодаря искусному применению лосьона от загара.

 

На следующее утро без двадцати одиннадцать я выхожу через те же красные ворота и залезаю в узкую лодку из фиброгласа с подвесным мотором и жизнерадостным мореплавателем по имени Ройбен. Перед отплытием прощаюсь с Джерри, Джеффом и Марлен и благодарю их за все, включая утреннюю головную боль.

И после этого мы отправляемся – у нас занимает минут сорок на то, чтобы преодолеть десять морских миль в плоскодонном каноэ. У меня складывается впечатление, что это самое длинное путешествие в моей жизни. По мере того как за кормой увеличивается пенный след, оставляемый лодкой, а перед нами вспархивают все новые группки летучих рыб, исполняющие обязанности особого эскорта, мое прошлое становится все менее опознаваемым. Обогнув первый остров, мы оказываемся в широкой протоке. Узкий риф неожиданно обрывается, и лодка, немыслимым образом перелетев через него, попадает в открытое синее море. Я заглядываю за борт и вижу смутные темные силуэты, которые колышутся и изгибаются на фоне коралловой стены. Впереди маячат горные вершины северного оконечника Рандуву, и то, что в течение длительного времени представлялось мне далеким будущим, внезапно и неопровержимо становится настоящим.

Лодку качают легкие волны, набегающие из открытого моря, и вдруг в яркой вспышке солнечного света я замечаю контуры фигуры, чопорно восседающей за моей спиной. Я успеваю разглядеть подбитую мехом зеленую шляпу и грязно‑белые заломы пуленепробиваемого плаща, прежде чем свет снова меняется и Капитан исчезает. Наверное, он просто проверял, не собираюсь ли я смыться в последний момент.

Когда нос лодки вздымает вверх мельчайшие брызги, соль жжет губы. Какие еще могут быть сомнения: ты, брат, попал – на Соломоновы острова. Почему такое произошло, это другой вопрос.

Через двадцать минут Ройбен, который сидит, скрестив ноги, за румпелем, поднимает руку и указывает вперед.

– Мендали! – сообщает он, стараясь перекричать шум мотора.

Я вглядываюсь вперед и мало‑помалу начинаю справа различать дома, прогалину и причал, выстроенный из кораллов. Когда мы вновь пересекаем границу рифа, вода приобретает узнаваемый бирюзовый оттенок, подернутый зелеными тенями, которые отбрасывают проплывающие над головой облака. Они явно с интересом взирают на лысеющего бледнолицего пришельца.

Картина незаметно становится все более отчетливой, и за несколько сотен ярдов до берега я получаю возможность рассмотреть деревню во всех подробностях: отсюда различимы все окна и двери, каждое дерево и каждый куст. Более того, мне удается даже пересчитать цыплят на прокорме. Однако, как ни странно, за исключением передвижения птиц, иные признаки жизни отсутствуют.

Ройбен дает задний ход, мы медленно входим в крохотную бухту, и он умело набрасывает несколько петель каната на деревянные сваи, которые служат защитой от острых кораллов. Неловко выбравшись на причал, я хватаю свои вещи, которые Ройбен выбрасывает мне из лодки, и начинаю нервно оглядываться по сторонам. По‑прежнему вокруг никого не видно. И вдруг из тени низкого строения появляется голый малыш лет двух‑трех, который осторожно направляется ко мне. Он приближается, не выпуская палец изо рта, и останавливается, устремив на меня свои круглые карие глаза.

– Привет, – улыбаюсь ему я.

Однако он продолжает молчать, не сводя с меня глаз.

И тут начинают выглядывать люди. Они выбираются из‑за углов домов и стволов деревьев: в окнах и проемах дверей мелькают лица. Какая‑то маленькая девочка вылезает прямо из куста, и я вижу, что ее курчавые волосы покрыты листьями. Похоже, все просто прятались, намереваясь сначала рассмотреть этого странного незнакомца, прежде чем представать перед ним. Я расплываюсь в улыбке, в основном потому, что совершенно растерян, и не схожу с места. Кровь отбивает в висках ритм регги, язык разбухает во рту. Не проходит и нескольких минут, как передо мной оказывается около ста – ста пятидесяти человек, которые не сводят с меня любопытных взглядов. Застывшая улыбка приводит к тому, что мышцы моего лица начинают нестерпимо болеть. Я осторожно вытираю пот, выступивший на лбу, и переминаюсь с ноги на ногу.

Толпа раздается по сторонам, следуя приглушенным указаниям, и вперед выходит довольно хрупкий, но жилистый мужчина. Он облачен в шорты и футболку. Курчавые волосы коротко пострижены, лицо покрыто изощренной татуировкой, так что кажется резным. Он протягивает мне руку и произносит на английском без всякого намека на иронию:

– Полагаю, вы – мистер Уилл?

Он пристально смотрит куда‑то вниз, чуть правее моего правого ботинка. Первое, что приходит мне на ум: наверное, я что‑то уронил, вылезая из лодки. Пожимая ему руку, слежу за его взглядом и понимаю: на меня он не смотрит всего лишь из скромности или следуя какой‑то местной традиции. К несчастью, когда я нагибаюсь, собравшиеся бросаются вперед, полагая, что на земле действительно лежит какой‑нибудь ценный предмет. Правда, порыв сдерживается словами моего собеседника:

– Меня зовут Лута. Ты один из английских друзей Капитана. И мы счастливы, что ты проделал такой длинный путь, чтобы приехать сюда. Но теперь, слава богу, Капитан умер.

Я с трудом сдерживаю смешок, который готов вырваться у меня при этой не слишком удачной формулировке, и тут же меня охватывает стыд за собственную глупость, когда я вижу искреннее выражение лица своего собеседника.

– Добро пожаловать в нашу деревню, – продолжает он. – А теперь все должны пожать руку мистеру Уиллу.

После того как он повторяет это указание на неизвестном мне языке, островитяне приступают к его выполнению. Радостные, крепкие, старческие и робкие рукопожатия и даже пухлые детские ручонки, обладателей которых подносят их матери, обрушиваются на меня со всех сторон. Правда, у младенцев мой вид почему‑то вызывает ужас.

– Маленькие ребятишки белого человека раньше не смотреть, – буднично поясняет Лута. – А теперь ты пойдешь увидеть деревню, – через несколько мгновений предлагает он.

Лута разворачивается и босиком направляется прочь по острым кораллам причала. Я следую за ним, а за мной тянутся все остальные, и так мы молча обходим маленькое поселение.

Все дома построены на узком песчаном мысе шириной в сто ярдов и длиной ярдов в триста. Хижины расположены у самой кромки воды и, как две ее капли, неотличимы друг от друга. Все они сделаны из листьев и тростника и вздымаются на высоту четырех футов над землей, при этом передние сваи погружены в лагуну. Стены и крыши сплетены из обрезанных листьев, удерживаемых длинными плоскими планками и прикрепленных к ним с помощью коры и лыка. Подобные конструкции имеют в длину около десяти футов. Затем несколько таких панелей соединяются вместе с помощью коры, причем каждая следующая панель накладывается внахлест на предыдущую. Большая часть домов, судя по всему, разделена на ряд комнат. И если подсчитать количество бегающих вокруг детей, в одной хижине живет несколько многочисленных семейств. Рядом с каждым домом располагается кухня, выстроенная из тех же материалов: очаг, окруженный камнями, устроен прямо на земле.

В центре деревни находится прогалина – пустое пространство, используемое для собраний, пиршеств и торжественных дней. А по будням, как мне объясняют, молодежь играет здесь в футбол, если у них оказывается мяч. Если его нет, они просто отнимают маленький мячик у кого‑нибудь из малышей.

Мы доходим до края мыса, где среди травы стоит церковь. Каждую пятницу женщины благоговейно постригают траву в церковном дворике. Согнувшись вдвое – одна рука за спиной, в другой нож, – они двигаются рядком от церкви до кладбища, пока всё не скосят.

Кладбище огорожено низкой бамбуковой изгородью. Маленькие круглые холмики в одном из углов свидетельствуют о тех, кто здесь родился и кому навеки было суждено остаться младенцами. Более свежие могилы отмечены следами скорби: рядом лежат плетеные коврики, горки ракушек и букеты завядших цветов, все могилы засыпаны кораллами.

Сама церковь была построена из досок и бревен и покрыта листовым железом, которое уже успело заржаветь и приобрести коричневый оттенок на соленом морском воздухе. Внутри стены выкрашены голубой краской, которая успела поблекнуть и местами облезть, и декорированы резными лодками и рыбами красных и белых цветов.

Мы с Лутой входим внутрь. Остальные остаются ждать нас на улице. Я начинаю ощущать себя неловко, так как ко мне относятся словно к путешествующей знаменитости. И тем не менее невольно начинаю исполнять эту роль: походка становится размеренной и торжественной, пальцы рук переплетаются и складываются на животе.

– Церковь для нас построил Капитан. Раньше у нас не было места для молитв, но в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году мы освятили ее и теперь каждый день приходим сюда утром и вечером. Здесь очень приятно молиться.

Дважды в день… Ну что ж, мне это будет полезно.

Внутри церкви прохладно и сумрачно. Проход покрыт чистейшим песком, а с обеих сторон от него стоят грубо отесанные скамейки, до блеска отшлифованные временем и многочисленными задницами. Я следую за своим провожатым и робко киваю, когда мы подходим к алтарю, представляющему собой скромный стол, покрытый белой скатертью, на которой вручную вышит красный крест. На столе стоят два деревянных подсвечника, а рядом с ними два высоких полированных сосуда, которые при ближайшем рассмотрении оказываются сделанными из раковин. В них видны длинные стрельчатые желтые и красные листья.

– Японцы забыли их забрать с собой, – ухмыляется Лута, поднимая листья так, чтобы на них упал свет.

Я предполагаю, что он намекает на Вторую мировую войну, однако, поскольку не совсем в этом уверен, просто улыбаюсь и киваю. Лишь позднее меня просветят о той роковой роли, которую сыграли Соломоновы острова в мировой истории.

И только когда мы поворачиваемся к выходу, я замечаю у дверей огромную ракушку размером около двух футов, высящуюся на высоком деревянном постаменте. Я заглядываю внутрь, вижу, что ракушка наполовину заполнена водой, явно служа купелью.

Мы снова выходим на улицу под палящее солнце. Обитатели деревни встречают нас улыбками.

– Теперь мы покажем тебе дом для отдыха, но сначала маленький домик – это номер раз, он самый важный.

Меня проводят сквозь изгородь цветущего кустарника, за которыми спрятан детских размеров домик, разместившийся на дереве. Это «клозет». Он предусмотрительно выстроен на нижних ветвях исполина, нависающих над океаном; снабжен зеленой брезентовой занавеской и скошенной крышей из жести. Подняться к нему можно лишь по извивающемуся корню, что даже при дневном свете требует акробатической ловкости. Поддаваясь настойчивым убеждениям, я неуверенно преодолеваю подъем и отодвигаю занавеску в сторону. За ней виднеется пол из деревянной щепы, в котором прорезано отверстие.

Я лишь раз писал в аквариум с тропическими рыбами – на вечеринке, когда все уже сильно надрались. Насколько мне помнится, это не вызвало особого энтузиазма у хозяина, а у рыб и подавно. Однако здесь меня явно побуждали заниматься именно этим. Я пячусь и снова встаю на корень дерева.

– А теперь мистер Уилл произнесет нам хорошую речь.

Речь?!

Смотрю вниз и вижу, что все глаза обращены на меня: толпа терпеливо и снисходительно ждет, когда я открою рот. К своему удивлению, замечаю несколько пар голубых глаз и светлых шевелюр, обрамляющих черные и смугло‑красноватые лица. Позднее мне рассказывают, что это наследие заходивших сюда голландских мореплавателей или какая‑то генетическая аномалия; как бы там ни было, эти люди поражают своей красотой. Мужчины и юноши облачены лишь в шорты, а на женщинах длинные юбки, дизайн которых можно назвать игривым. У молодых женщин и девушек юбки подняты вверх и прикрывают грудь, обнажая ноги.

– Э‑э… ну да… очень хорошо… – с сомнением бормочу я. – Рад оказаться среди вас и хочу передать вам привет от ваших друзей из Англии.

Меня тошнит от собственной помпезности. И тем не менее, раскинув руки, будто канатоходец, продолжаю:

– Капитан был бы счастлив увидеть всех вас, но он не может это сделать, потому что он э‑э… ну… умер.

Все внезапно замирают, и я вижу, что собравшиеся опускают головы.

Черт побери!

– Как бы там ни было, это прекрасный дом.

Я поворачиваю голову, указываю большим пальцем в сторону и, покачнувшись, падаю в куст. К моему облегчению, все разражаются добродушным смехом, и под вежливые аплодисменты меня извлекают наружу.

К деревянным воротцам, за которыми расположен «гостевой дом», ведут три деревянные ступеньки. Мне помогают затащить внутрь вещи и оставляют, чтобы я смог все распаковать и устроиться. Прекрасно. В каком‑нибудь модном журнале мой дом анонсировали бы как «бунгало на берегу океана». Он действительно находился настолько близко от воды, что на передних сваях виднелись следы приливов. Гостиная выходила на лагуну, за которой виднелся остров Нью‑Джорджия и конус вулкана Коломбангара, окутанный облаками. Сразу за окном, между моим домом и другими хижинами, под скошенным навесом поставлен стол с двумя скамейками.

В «доме для отдыха» за низким письменным столиком приткнуто хрупкое плетеное кресло, а на стене висит книжная полка. Я открываю рюкзак и достаю оттуда свой пакет, перевязанный бечевкой. Три аккуратно упакованные книжки в твердых обложках должны положить начало моей будущей библиотеке. Я внимательно рассматриваю их – несомненно, они выбраны не случайно. «В южных морях» Роберта Льюиса Стивенсона повествовалось о путешествиях писателя по островам Тихого океана, которые, как я с грустью прочел на обложке, стали «местом его упокоения». По крайней мере на первой же странице он справедливо предполагал, что «достиг последнего этапа своей жизни» и теперь может рассчитывать «лишь на сиделку и сотрудника похоронного бюро».

«Робинзон Крузо» обещал стать длительным чтением – даже очень: перелистывая страницы, я натыкался на бесконечные «доколе», «посему» и «год такой‑то от Рождества нашего Господа». И это притом, что издание было снабжено многочисленными иллюстрациями.

Третья книга, которая к моему легкому изумлению имела подзаголовок «адаптирована для детей», называлась «Карта островов» и принадлежала перу человека, имевшего не слишком благозвучное имя – Артур Гримбл. Хотя оно звучало подобно псевдониму какого‑нибудь викторианского комика, оказалось, что большую часть своей жизни он провел в качестве районного уполномоченного на островах Гилберта, которые еще глубже вдавались в Тихий океан, чем Соломоновы.

Я сажусь в шаткое кресло и, перелистывая книги, пытаюсь вызвать в себе те же чувства, которые обуревали авторов, когда они жили на островах. Робинзон Крузо, в чем мне довелось убедиться, обладал способностью отмечать самоочевидные вещи, а потом проявлял впечатляющее самомнение и беззаботность, извещая о них. Характерно его сообщение о том, как он оказывается на необитаемом острове: «…Я взирал на свое положение с исключительной скорбью. У меня не было собеседников, никто не мог оказать мне помощь, так что приходилось рассчитывать лишь на себя; но мне удалось вести человеческий образ жизни, хотя я и был заброшен на необитаемый остров».

К моему замешательству, Роберт Льюис Стивенсон и Гримбл также выражали свою озабоченность островной жизнью. Гримбл утверждал, что необходимо время, чтобы привыкнуть к ней. Вскоре после своего приезда он обнаружил, что его пятку, пока несчастный спал, объел гигантский таракан. А когда он проснулся, услышал утешения от своего более опытного друга: «Не волнуйся, сынок, – жизнь на острове кажется адом только первые десять лет».

А Стивенсон и вовсе полагал, что ситуация безвыходная: «Мало кто из поселившихся на островах потом уезжает с них – они доживают до седой старости, овеваемые пассатами, в тени пальм, лелея надежду вернуться на родину, что, впрочем, случается редко, и еще реже это возвращение доставляет им удовольствие».

Я решительно закрываю книгу и убираю ее вместе с остальными на полку. Ну и что? Мне‑то какое дело до этого? Лучше оглядеться. Ведь эти авторы жили сто лет тому назад. Наверняка все изменилось, должно было измениться.

И я возвращаюсь к изучению своего нового дома. За проемом в стене расположена спальня с узкой деревянной кроватью и старинным столиком с эмалевой столешницей. Кровать покрыта тончайшим вафельным матрацем. Я даже представить себе не мог, что мне придется спать на таком. Впрочем, не сомневаюсь, что смогу привыкнуть. Предусмотрительно натягиваю москитную сетку, на коробке из‑под которой значится «для эмигрантов». Видимо, это для меня. Я привязываю ее к стропилам не совсем так, как указано в инструкции, и пытаюсь испробовать. Ложусь на спину и оглядываюсь по сторонам. Окружающая белая пелена создает странное ощущение, будто меня уже погребли. Но меня это не слишком волнует, так как вскоре сон берет свое.

Просыпаюсь резко, разом, как это бывает, когда оказываешься в непривычной обстановке – больнице или полицейском участке; вылезаю из‑под сетки и подхожу к окну. Я не могу поверить своим глазам: пухлое розовое солнце висит над самым горизонтом, отбрасывая длинные тени на деревенскую площадь.

– А теперь мистер Уилл идет купаться, – внезапно раздается детский голос.

Сейчас? Купаться? Собственно, я не собирался, но почему бы и нет? В любом случае заявление звучит не столько как вопрос, сколько как прямое указание. Я смотрю вниз и массирую свое опухшее лицо, пытаясь сориентироваться. У подножия лестницы стоит мальчик лет шести‑семи, который держит в руках алюминиевую кастрюльку и кусочек мыла.

– Пошли, – говорит он.

Ошарашенно хватаю полотенце и, повинуясь, сползаю вниз, углубляясь затем в деревья. По дороге мы встречаем целую череду мокрых жителей с блестящими от воды волосами. На головах они величественно несут горы выстиранного белья, и каждый держит в руках алюминиевую кастрюльку и кусочек мыла. Я приветственно улыбаюсь, но они только опускают глаза и проходят мимо, не говоря ни слова.

– Ты белый, – лаконично сообщает мой провожатый.

Мы пробираемся минут десять среди высящихся деревьев, в которых тараторят попугаи, а потом выходим на прогалину, то есть скорее в узкую долину, обрамленную ухоженными садами с никогда не виданными мною растениями. У многих из них огромные блестящие листья. Я срываю один листок и растираю его между пальцами.

– Таро, – поясняет проводник, которого, как выясняется, зовут Стэнли.

Однако это мало чем может мне помочь. В глубине сада я вижу ручей, петляющий среди корней деревьев, который поблескивает в лучах заходящего солнца. По колено в воде стоит красивая девушка в парео – красно‑синем квадрате ткани, обмотанной вокруг пояса. Глаза у нее закрыты, и она поливает себя водой из алюминиевой кастрюльки. К моему разочарованию, девушка замечает нас и медленно открывает глаза. При виде меня она выскакивает из ручья и взбегает вверх по тропинке. Стэнли хихикает и указывает на воду.

– Ты купаться.

Я послушно стягиваю с себя футболку и, не снимая шорты, залезаю в воду. Оказывается, она весьма прохладная. Некоторые любят восхищаться холодным купанием, твердя, как это освежает и бодрит. Но я не отношусь к их числу. Ловко мочу волосы и тру, быстро‑быстро намыливаюсь. Смывая с себя пену, вижу рыбину, замершую у меня между ног. «Ну что ж, придется привыкать», – думаю я, вылезая на берег. Пока вытираюсь, над головой проносятся какие‑то темные тени, и я вздрагиваю от неожиданности в лесных сумерках. Вода все‑таки оказалась очень холодной.

Когда мы возвращаемся в деревню, сгущается уже настоящая тьма и на столе у моего дома ярко горит керосиновая лампа. Я благодарю Стэнли и поднимаюсь к себе, чтобы переодеться. Выйдя, обнаруживаю на столе миску, а рядом ложку. Нет ни души, и я осторожно приближаюсь к столу. В посудине нахожу рыбку, смахивающую на золотую, которую у нас держат в аквариуме, и картошку; точнее это добрая половина рыбины и огромная картофелина. Я не ел целый день, однако, как ни странно, есть мне не хочется. В темноте блестят чьи‑то глаза, внимательно наблюдающие за мной. Рыба оказывается вполне приличной, если не рассматривать ее при свете, а картошка сладкая и по плотности напоминает цементный раствор.

Мужественно одолеваю половину блюда, когда в свете лампы из тьмы появляется группа женщин и детей, которые мгновенно окружают стол.

– Мы одна большая счастливая семья, – поют они. – И ты мой брат, – указывают они на меня.

Я улыбаюсь и благодарю их, после чего они безмолвно растворяются во мгле.

– Добрый вечер, мистер Уилл. Все хорошо? – спрашивает Лута, внезапно оказываясь на скамейке напротив.

– Очень хорошо, спасибо, и зовите меня просто Уилл.

– Я тебе кое‑что принес.

Он достает из‑под мышки большую картинную раму, ставит ее на стол и разворачивает ко мне. В раму заключена черно‑белая фотография, сильно подпорченная водой, на которой изображена группа детей, очень похожих на тех, что я видел сегодня в течение дня. В центре стоит белый мужчина. Несмотря на отсутствие войлочной шляпы, макинтоша и волос, растущих из ноздрей, узнать Капитана несложно. Он улыбается, позируя фотографу.

– А вот и я, – указывает Лута в левый угол снимка, где выглядывает маленький мальчик, опершись на плечо приятеля. – Этот Капитан – он был лучше всех. С ним всегда мы жили хорошо, но потом он стал старым и уехал обратно в Англию.

Лута смотрит на фотографию, погружаясь в воспоминания.

– В этом году двадцать лет, как он оставил нас, а потом Чарлз прислал письмо о том, что он умер. Мы все расстроились, но теперь к нам приехал ты, и мы счастливы. Он был бы рад, что ты здесь.

С этими словами Лута соскальзывает со скамейки, словно сегодня сказано уже достаточно, и, пожелав мне доброй ночи, исчезает во тьме.

«Какое прекрасное место», – думаю я, направляясь в спальню с керосиновой лампой в руках. Лучше не пожелаешь. Конечно, мне еще предстояло выяснить, какой «полезной» деятельностью заниматься, но ведь прошло еще не более суток. Естественно, сначала надо освоиться, прежде чем что‑либо решать.

Несмотря на свою сиесту, чувствую себя уставшим. Кладу фонарик «будь готов» под подушку, залезаю под сетку, задуваю лампу и закрываю глаза. Вокруг царит полная тишина, и до меня доносится лишь плеск волн, набегающих на берег. Легкий бриз задувает в окно, шевеля прозрачные занавески, которые отбрасывают пляшущие тени от яркой луны. Какое прекрасное место. И я, вздохнув, закрываю глаза.

И тут до меня доносится этот звук.

Снова и снова.

Что‑то шевелится, и это «что‑то» находится в комнате. Да, несомненно. Одна из шести известных разновидностей. Я вглядываюсь в темноту. Нет, наверное, мне показалось. Опять прислушиваюсь, однако до моего слуха не долетает ни единого звука. Ну надо же быть таким идиотом.

Кто‑то, как на батут, прыгает на мою москитную сетку.

Это явно какое‑то живое существо…

И что тут делать, когда на вашу москитную сетку в разгар ночи приземляется неопознанное живое существо? Лично у меня не было никаких идей на этот счет. Я никогда раньше не пользовался сетками от кровопийц. Осторожно засунув руку под подушку, достаю фонарь, нацеливаюсь и включаю. Усы, зубы и черная пуговица нервно шевелящегося носа – таков вид спереди самой огромной из когда‑либо виденных мною крыс. Я вылетаю из кровати и падаю на четвереньки.

Да ладно, это ведь просто крыса! Всего лишь крыса?! Что значит «всего лишь»?!

Вскочив, начинаю метаться по комнате, перемещая луч фонарика из стороны в сторону, как умственно отсталый дуэлянт. Крыса не двигается с места и лишь смотрит на меня, угрожающе шевеля усами.

Я хватаю первое попавшееся мне под руку – бутылку лосьона от загара – и швыряю ее в чудовище. Но промахиваюсь – бутылка врезается в стену, крышка с нее соскакивает, и фонтан белой жидкости попадает мистеру Крысу в ухо. Это заставляет его прийти в себя, и незваный гость бросается к щели между стеной и крышей. На прощанье он виляет своим отвратительным розовым хвостом и окончательно исчезает.

По прошествии некоторого времени, когда уши у меня уже начинают болеть от напряжения, я снова залезаю под свою сетку. Аккуратно подоткнув ее под тончайший матрац, до подбородка натягиваю простыню и снова закрываю глаза.

Я совершил непростительную ошибку.

Ну как можно было сюда приезжать?!

 

Глава 5

Отважный новый мир

  Я преподаю урок. – А затем получаю его сам. – Знакомлюсь с соседями. – Иду на…  

Глава 6

Встреча с Невинным

  Я решаю, что пора браться за дело. – Приступаю к деятельности. – Меня…  

Глава 7

Остров Уорина

  Когда Джефф приходит на помощь. – Я понимаю, что еще не все потеряно. – И…  

Глава 8

Вуни и вантоки

  Стэнли догадывается о чем‑то подозрительном. – Чатни начинает…  

Глава 9

Главное – сохранять голову на плечах

  Мы отправляемся на поиски Вуни. – Стэнли демонстрирует следы охоты за…  

Глава 10

Королевский фарфор

  Я узнаю, как много значат хорошие зубы для женщины. – Мы пьем поразительно…  

Глава 11

Телезвезда

  Я встречаю важного человека. – Зажигание не срабатывает. – Я наслаждаюсь…  

Глава 12

Хониара

  Я пытаюсь произвести хорошее впечатление в яхт‑клубе. – Однако…  

Глава 13

Мистер Ву

  Я проявляю исключительное мужество. – Наслаждаюсь поездкой за город. – И…  

Глава 14

Охота на сухогруз

  Мы пускаемся в преследование. – Поднимаемся на борт «Маоаоа». – Получаем…  

Глава 15

Миссия выполнима

  Мы – почти – достигаем огромного успеха.  

Глава 16

Праздник Святого Андрея

  Птичник процветает. – Мы готовимся к пиру. – Я встречаюсь с чудовищным вепрем.…  

Глава 17

Гнусное убийство

  Я узнаю о неприятных аспектах птицеводства. – А также о том, что гораздо…  

Глава 18

Брызги веером

  Мы получаем признание. – Я нахожу перлы в навозной куче. – И терплю…  

Глава 19

Снова на берегу…

 

 

Я не цепляюсь за соломинку. – Не теряю присутствия духа. – Не смотрю вниз. – И в результате обретаю почву под ногами.

 

Сквозь кристально голубую воду, пронизанную кружевом крохотных переливающихся пузырьков, я вижу, как ко мне устремляются два странных морских создания, протягивающие к моему лицу свои щупальца. Однако после секундной паники понимаю, что это мои собственные руки, и облегченно вздыхаю, что, естественно, крайне неосмотрительно в такой ситуации.

К счастью, все же выныриваю на поверхность и, отчаянно кашляя, зажимаю себе нос. Мои ноги лихорадочно молотят воду, пытаясь нащупать ступени, которые вывели бы меня к теплому полотенцу и уютному шезлонгу, однако это совсем иной вид плавания. Оттуда, где я оказался, не было видно ни береговых спасателей, ни, что еще прискорбнее, каноэ.

Современные навесные моторы оборудованы приспособлением, называемым стопором. Вы соединены с двигателем тросом и если вдруг расстаетесь со своим средством передвижения, пластмассовый ключ вылетает из своего паза – и лодка останавливается. Однако на моем каноэ стоял мотор совсем другого типа. Более того, Кисточка для большей эффективности усовершенствовал дроссельную рукоятку, так что она застревала в том положении, в каком ее установили. Оказавшись за бортом, я скрестил пальцы и мысленно прочитал молитву, чтобы мотор заглох по какой‑нибудь иной причине. Однако моя мольба не была услышана.

Очки свалились с носа и балансировали на верхней губе, поэтому за отсутствием лучшего я протираю линзы и начинаю оглядываться по сторонам, разыскивая свое каноэ, которое, потеряв седока, пасется где‑нибудь поблизости, подобно лошади, сбросившей наездника. Однако вместо этого вижу, как лодка уверенно удаляется в сторону узкого пролива между островами Кири‑Кири. А вместе с ней выращенные мною овощи, питьевая вода и, что самое главное, надувной спасательный жилет.

Наступает время подведения итогов.

Я нахожусь в море, глубина которого составляет, судя по картам, которые я видел в кабинете Джерри, примерно пятьсот сорок три метра. Вода здесь чистая, абсолютно прозрачная – несколько глубоких вдохов и выдохов, и у меня есть только две возможности. Первая – плыть к берегу, далекому‑далекому. И вторая: оставаться на месте, что в данный момент казалось мне более уместным. Море настолько теплое и приятное, что я могу лежать на воде, раскинув руки, делая минимальные движения ногами.

Значит, мне подходит второй вариант. Буду оставаться здесь и ждать, когда меня спасут.

В этом есть свой смысл, так как в последний раз я плавал в пригороде Лондона – в бассейне. Мне тогда было восемь лет, и я получил значок за то, что проплыл двадцать пять ярдов на спине. И, как уверяла память, далось это непросто. Так что нет, лучше уж я подожду, когда мимо будет кто‑нибудь проплывать. Кто‑то ведь должен заглянуть сюда.

Покачиваясь на волнах, я принялся осматриваться. Вокруг меня виднелись только безграничные пространства открытой воды, никаких кораблей и лодок, кроме моря ничего. А сколько вообще лодок повстречалось мне за время путешествия? Как ни стараюсь, сказать точно не могу.

Однако бесцельное пребывание в море все же небезопасно, поскольку оно кишит акулами, а те твари непредсказуемые. Они способны вселить ужас в кого угодно, и я прекрасно подходил под эту категорию лиц. А потому решил не смотреть вниз.

Одной из неоднократно задокументированных достопримечательностей Соломоновых островов было то, что в омывавших их водах водилось великое множество разнообразных акул. Акула‑молот, акула‑мако, тигровая акула, белая, черная, бронзовая и серая, акулы большие и маленькие, толстенькие и худенькие, медлительные и быстрые – все они тут чувствовали себя в своей стихии, и все обладали кроме крохотных черных глазок полной неразборчивостью вкусов и изобилием острых как бритва зубов. Размышляя об этом, я тру одну ногу о другую и с радостью констатирую, что обе они еще на месте.

Конечно же, статистическая вероятность быть съеденным акулой чрезвычайно мала. Однако мне вдруг приходит в голову, что все известные статистические выкладки основаны на очень большой выборке, вероятно, включающей в себя лиц, которые в данный момент гуляли по городским улицам, сидели в офисах и своих машинах, застрявших в пробках, смотрели телевизор или лежали в ванне, и, конечно же, у них шанс пойти на корм рыбе был чрезвычайно мал. Поэтому пришлось признать, что, несмотря на все научные выводы, мой риск несопоставимо выше. А потому руки сами начинают грести.

Кстати, небезынтересно отметить, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, что кроль, предпочитаемый большинством пловцов, изобретен именно на Соломоновых островах. Белые торговцы обратили внимание на этот эффективный способ передвижения в воде и позаимствовали его у островитян. Впрочем, мне он мало чем мог помочь, поскольку дальше плавания на спине я не продвинулся. Да и в этом стиле вчетверо улучшил свои личные показатели сегодня. Когда же мне надоело смотреть на небо, я перевернулся на живот и начал передвигаться самостоятельно изобретенным стилем – отчасти по‑лягушачьи, отчасти как утопающий щенок.

Вначале все получается довольно легко – я попеременно пользуюсь комбинацией двух стилей, давая передышку доселе неизвестным мне группам мышц, которые потрясены осознанием своей жизнеспособности.

К сожалению, шорты из плотного хлопка, купленные в армейском магазине в Брисбене и снабженные многочисленными карманами для бутылок с водой, сигарет, швейцарских военных ножей и того подобного, в которых было так удобно на суше, намокнув в воде, начали тянуть меня ко дну с силой пары мешков с продуктами из супермаркета. И несмотря на свою любовь к ним, мне приходится с ними расстаться вместе с прекрасным кожаным ремнем, подаренным мне на день рождения.

Гримбла однажды попросили снять штаны, правда я не помнил при каких обстоятельствах, и он отказался: «Внутренний голос говорил мне, что чиновник, живой или мертвый, без штанов являет собой нелепое зрелище, а потому я решил, что не могу подвергнуться подобному ужасу».

Я, однако, не был чиновником и оказался в той самой ситуации, которую Робинзон Крузо описывал как «превратности жизни». Поэтому перестал грести, расстегнул пряжку и пуговицы, а затем, подпихнув пальцы под пояс, стянул с себя шорты. Любой, кто когда‑либо пытался осуществить этот маневр, знает, что выполнить его, продолжая держать голову над водой, очень сложно. Практически столь же трудно, как выполнить сальто назад. После непродолжительной и весьма неуклюжей борьбы с шортами мне удалось спустить их до щиколоток. А потом я перебираю ногами, и они окончательно сползают и погружаются на дно.

Я слишком поздно осознаю, что совершил ошибку. Вместе с шортами и мои трусы начинают полукилометровое погружение к ужасу встречающихся им на пути акул. Судорожно шарю вокруг себя руками, пытаясь поймать удаляющийся лоскут, но у меня ничего не получается. Вероятно, они камнем уходят на дно. Зато теперь, когда я оказался в одной футболке и темных очках, плыть оказалось гораздо легче. А какое это удовольствие!

Однако, что неприятнее, я начинаю ощущать, как у меня устали руки. Конечно, можно перевернуться на спину и работать одними ногами, но тогда скорость продвижения резко снизится. А я понимал, что чем быстрее выберусь на сушу, тем будет лучше. Меня по‑прежнему тревожили подводные хищники, да и моя нагота уверенности явно не придавала. Впрочем, волнение проходит, и я отчетливее различаю острова Кири‑Кири. То кажется, что до них рукой подать, то они представляются столь же далекими, как альфа Центавра. Зато от каноэ не осталось и следа.

Я снова переворачиваюсь на спину и гребу к берегу, и вдруг моя голова сталкивается с чем‑то жестким. С языка у меня срываются не самые благонравные выражения, причем неоднократно, и я судорожно устремляюсь в сторону. К счастью, объект, кем или чем бы он ни был, не пытается меня преследовать. Я замираю и чувствую, что, если б не крепко сжатые зубы, сердце выскочило бы у меня из груди. И вот ведь странно: вплоть до этого момента я не испытывал ужаса, а лишь легкую неловкость, не сомневаясь в том, что рано или поздно мои ноги вновь коснутся суши.

И вдруг мне становится по‑настоящему страшно; более того: ужас заливает меня все новыми и новыми волнами. Совсем недавно мысль о том, что я могу утонуть или оказаться съеденным, выглядела всего лишь как телевизионная картинка, – так случается с другими, да и то в новостях. И вдруг это стало самой что ни на есть реальностью. Я, полуголый, бултыхался в середине моря, и меня только что атаковал невидимый хищник.

Замечательно.

Все отдал бы за то, чтобы снова оказаться в своем классе и обучать Роберта и ему подобных. На худой конец даже весь класс, состоящий из одних Робертов. Там только нужно дождаться звонка, после чего все исчезают за дверью, пожелав мне хорошего дня. После этого можно погасить свет и выйти на улицу, надев на себя что‑нибудь теплое. Любуясь мерцающей повсюду изморозью, которая тонким слоем покрывает землю, я пересекал гулкий двор и забирался в машину. Заезжал в местный паб, чтобы выпить пива и поболтать со знакомыми, потом возвращался домой, где ужинал перед разожженным камином, смотрел какой‑нибудь фильм и устало брел в постель. О милый, милый дом!

И вот вместо всего этого я беспомощно дрейфую в Тихом океане, рискуя быть сожранным или в лучшем случае оказаться сильно покусанным, но сдаваться без боя не собираюсь. «Правь, Британия, м‑м‑м‑м…» Мое пение образует пузыри на поверхности воды. Я оборачиваюсь в поисках своего противника… И вижу его…

Выясняется, что это кокосовый орех, из макушки которого уже пробивается зеленый побег. Рядом плавает еще один и еще. Я подплываю и протягиваю к ним руки. Они обладают поразительной плавучестью. И теперь, используя их как буйки, могу немного передохнуть, отталкиваясь лишь ногами. Перспектива добраться до островов становится вполне реальной, мое лицо озаряет улыбка. Однако солнечный диск к этому моменту уже касается края воды, и вскоре светило окончательно исчезнет. Тогда наступит самый темный период между заходом солнца и восходом луны, длящийся около часа с небольшим. И я не смогу различить акулий плавник, даже если он появится прямо у меня перед носом. Поэтому начинаю грести изо всех сил.

Мне было все равно, к какому острову плыть, так как, насколько я знал, люди там не жили. Эти округлые острова с белыми песчаными пляжами, отороченными пальмами, представляли собой идеальное место для бегства от мира.

И скорее всего, никто не станет здесь меня искать. Жители деревни не хватятся пару дней, поскольку знали о моем отъезде, а Кинги, если я не появлюсь в Бьюле, решат, что мне просто не удалось найти лодку, или волнение оказалось слишком сильным, чтобы выходить в море, или я вообще передумал. А выяснить наверняка им не удалось бы, потому что в деревне нет ни радио, ни телефона. Однако я не особенно волнуюсь: по узкому проливу между островами проходило довольно много лодок, и, несомненно, мне удастся либо вернуться в деревню, либо добраться до школы – в зависимости от того, в каком направлении будет двигаться первая встреченная мною лодка.

Мои силы почти иссякли, и все же меня поддерживала гордость от того, что у меня получилось продержаться гораздо дольше, чем я предполагал. Остается всего несколько сотен ярдов до песка, которому последние лучи солнца придают оранжевый оттенок, и впереди тепло и сухость. И тут неожиданно в щиколотке ощущается резкая боль. Сначала мне кажется, будто я обо что‑то укололся, потом нога начинает неметь, а затем ее колют сотни невидимых иголочек. Меня немедленно посещают мысли о возможных последствиях подобного развивающегося паралича, но уже через пять минут симптомы отступают, оставляя после себя лишь жгучую боль, какую, верно, испытывают жеребцы после клеймения. Я оглядываюсь по сторонам и замечаю кучку мелких пузырьков на поверхности – медузы. Все мое тело начинает чесаться от воображаемых ожогов, и ноги двигаются с удвоенной силой. Да, это плавание нельзя было назвать безопасным.

Наконец я ощущаю восхитительное прикосновение к своим локтям и коленям шероховатого песка. Тщательно высматриваю на себе следы от укусов, но обнаруживаю лишь розоватый отек на щиколотке и вздутие на левой ягодице, где медуза умудрилась меня обжечь в последний момент. Во всем остальном я цел и невредим.

Зато меня мучает страшная жажда. Поддав ногой один из кокосовых орехов, которые я бросил бултыхаться в прибое, тут же плюхаюсь в воду, потирая ушибленный палец. Язык у меня пересох и стал похож на наждачную бумагу. И тут один из орехов, покачиваясь на воде, начинает осторожно тереться о мою ногу: «Эй, ты!»

Я беру его и встряхиваю.

«Подъем! Подъем!» – покровительственно хлюпает он.

Здесь надо прерваться и написать несколько слов во славу кокосовых орехов, которые, хотя временами и казались мне высокомерными, а то и вовсе никчемными плодами, несомненно, скрасили мое существование на пустынном острове.

Кокосовые пальмы производят такое впечатляющее количество полезных продуктов и играют такую важную роль в ежедневной жизни, что трудно себе представить, как обитатели Соломоновых островов выжили бы без них. Роль их настолько велика, что аренда земли здесь ограничивается семьюдесятью пятью годами – временем жизни пальмы. Зрелые плоды падают на землю, и их можно собирать. Орехи, непременные участники деревенских праздников, обладают плотной волокнистой оболочкой, защищающей их от проникновения насекомых и способствующей повышенной плавучести. После удаления оболочки орех раскалывают пополам, получая две полусферы с белой сердцевиной. Мякоть выскребают изнутри острым инструментом, напоминающим по своему виду ножи, которыми укладывают масло в дорогих ресторанах, и применяют для сдабривания риса или обойного клейстера, который здесь называют пудингом из тапиоки.

Кроме того, мякоть сушат на огне и плотно упаковывают в мешки, которые затем отправляют на маслобойные заводы, где из нее изготавливают масло. Из него получаются маргарин и мыло. Из листьев кокосовых пальм плетут крепкие корзины для переноски овощей, одежды и детей, ими же накрываются «столы» при организации общих пиршеств. Прочная кора используется для плетения веревок, а из самих стволов строят мосты, дома и каноэ. Но самое главное в этих орехах – молочко, которое можно пить, если вам, конечно, удастся расколоть скорлупу.

Я бесчисленное количество раз видел, с какой легкостью малышня раскрывала орехи. Для этого предписывалось взять плод пальмы обеими руками и резко насадить его на острый деревянный кол, врытый глубоко в землю. И где б взять такой?! Я отламываю от дерева ветку, стараюсь поглубже вогнать ее в землю. Однако стоит мне отойти в сторону, как она тут же падает, словно подкошенный стражник. Я пытаюсь снова ее установить, прикладывая уже более значительные усилия, и на этот раз она ломается.

Раскачиваясь, как неуклюжий Тарзан на более толстом суку, чтобы его сломать, замечаю, что у обломка предыдущей ветки образовался довольно острый край. Я выбираю самый большой, самый аппетитный орех и изо всех сил ударяю им по торчащему острию. Он отскакивает в сторону. Предпринимаю еще одну попытку – с уже большим успехом: орех крепко застревает на торчащем обломке ветки. Принимаюсь вращать его в разные стороны, и скорлупа с резким треском рвущейся материи начинает поддаваться. Продолжаю вращать орех, и от него отскакивает еще кусок оболочки. Через полчаса мне удается удалить большую ее часть, и хотя сделано это не слишком профессионально, здесь не присуждают баллов за технику исполнения.

Теперь мне лишь остается расколоть плотную сердцевину. Я швыряю ее на землю, но она лишь издает глухие звуки, падая на мягкую песчаную почву. Несколько раз ударяю орех о ствол, но мои распухшие от воды руки начинают болеть от сотрясений. Лучше уж метать его, однако точностью бросков я не отличаюсь и в четырех случаях из пяти умудряюсь промазать. В итоге орех отскакивает в кусты, и мне приходится искать его как потерянный мячик на сельском турнире по крикету. От отчаяния, обшаривая кусты, теряю веру в надобность своих безуспешных попыток.

Я отказываюсь от древесного метода и отправляюсь вокруг острова в надежде найти какой‑нибудь камень. Минут через пять, сделав круг, снова стою там, откуда начал. И нахожу прекрасный камень, который просто создан для того, чтобы им вскрывали кокосовые орехи. Я ударяю по своему десерту пару раз, – из него начинает сочиться молочко. Подношу орех ко рту, жидкость льется по моему пересохшему горлу. Вкус настолько восхитительный, что я уже начинаю подумывать, не открыть ли еще один орех, но тут мой не слишком большой запас сил окончательно исчерпывается.

Смяв футболку, кладу ее под голову вместо подушки и пытаюсь поудобнее устроиться на песке. Теплый бриз овевает мое обнаженное тело; становится достаточно темно, так что я не испытываю смущения.

Закрыв глаза, впервые получаю возможность обдумать все происшедшее, невольно соглашаясь с самоочевидными выводами, сделанными Крузо:

«Минус: я выкинут на ужасный пустынный остров без какой‑либо надежды на спасение.

Плюс: но я жив…»

И хотя мне стоило подумать о моем нынешнем положении, усталость взяла свое, и я быстро заснул, убаюканный ночной песнью индийской кукушки.

 

Глава 20

Нет дыма без огня

  Я мастерю себе новое одеяние. – Осматриваюсь. – И начинаю считать дни.  

Глава 21

Доктор Уилл

  Я расстраиваюсь. – Чуть не становлюсь жертвой паразита. – Но становлюсь…  

Глава 22

Место на рынке

  Вследствие хамского поведения я оказываюсь перед дилеммой. – Рискую. – И…  

Глава 23

Цыплята Уилли – номер раз – очень вкусно

  Создается «империя». – Мы устраиваем вечеринку. – Приветствуем всех знакомых.…  

Эпилог

 

Вчера мне снилось, что я вновь вернулся в Мендали, к лазурному морю и небу. Вернулся на остров, обитатели которого свободно скользили по размытому пространству времени. Я видел Смол Тома, стоящего в своей самой нарядной рясе на крыльце церкви в лучах восходящего солнца. Он, улыбаясь, наблюдает за ребятишками, которые мчатся из школы к теплым водам лагуны.

Вдали, за небольшим мысом, стоит каноэ с неподвижной фигурой. Дуновения ветерка ерошат волосы мореплавателя и колеблют ленты, свисающие вниз по его спине.

От одной из маленьких кухонь поднимается столбик дыма, который затем склоняется над головой Эллен, сидящей в тени и раскалывающей кокосовые орехи блестящим ножом. А Стэнли и Смол Смол Том забрасывают лески с крючками с причала.

По тропинке, вьющейся вдоль вырубки под ветвями огромного дерева нгали, движутся два мальчика с корзинами, полными водой и провизией. За ними топочет чернокожий малыш, являющий собой образец невинности, – он поднимает кусок коралла и запускает его в рыжего кота, крадущегося вдоль зарослей гибискуса. Кот шипит и в три прыжка достигает дома из листьев, выходящего на залив.

Время продолжает неизбежно идти вперед, хотя в Мендали его движение практически незаметно. Приход нового тысячелетия празднуется на узкой полоске песка перед деревней. Никакого шампанского, никаких фейерверков, никаких обещаний улучшить этот мир и даже клятв сесть на диету. Вместо этого мы располагаемся вокруг костра, едим печеную рыбу, пьем кокосовое молочко из расколотой скорлупы орехов и поем песни, слова которых я теперь уже знаю наизусть.

«Мы одна большая счастливая семья…»

За время своей жизни на Соломоновых островах я не раз ощущал, что это именно так, но теперь какая‑то часть моей души стремилась увидеть своих друзей и членов семьи, и мне хотелось понять, как воспринимать страну, откуда я был родом.

Однажды Гримбл, выпив несколько лишних рюмок, написал, что «никогда не хотел вновь вернуться к цивилизации… ко всем этим фальшивым ценностям, вполне удовлетворяясь нынешней простотой бытия».

Однако это все же не так. Я и рад был бы удовлетворяться ею, но у меня не получалось. Или по крайней мере не всегда.

Стоя на причале и наблюдая за бешеной гонкой на каноэ, посмотреть на которую собралась вся деревня, я объясняю Луте, Кисточке и Смол Тому, что собираюсь домой.

– Не волнуй‑волнуйся, – говорит Лута, поворачиваясь ко мне с разочарованным видом и робко улыбаясь. – Ты ведь приедешь опять посмотреть меня?

Я обещаю, что непременно приеду, ибо Гримбл совершенно справедливо писал перед своим отъездом, что «острова – это как наркотик; они завораживают и убаюкивают. Они постоянно влекут к себе, и человек оказывается связанным по рукам и ногам. Ему постоянно хочется туда вернуться».

И это правда.