Брызги веером

 

 

Мы получаем признание. – Я нахожу перлы в навозной куче. – И терплю поражение.

 

Как раз в тот самый момент, когда в этой истории стало недоставать злодея, он выступил из тени и подошел ко мне с широкой улыбкой. На нем изящный европейский костюм, который плохо сочетается с местным сельским антуражем. Синяя рубашка, расшитая блестками, заправлена в клетчатые брюки из тех, которые любят носить полные игроки в гольф. На ногах – мультяшные носки и белые туфли из мягкой кожи. Глаза прикрыты темными очками, которые он не снимает, даже протягивая руку. Пожимая ее, ощущаю его вялое рукопожатие.

– Я слышал, что у нас общий интерес к пернатым, – со сдавленным смешком произносит он на идеальном, практически без акцента, английском языке. – Позвольте представиться, мистер Уильям. Меня зовут Банни. Я сын Старого Иезекииля. Для меня большая честь познакомиться с вами. Мы страшно рады вашему приезду. Мы, бедные островитяне, сможем многое у вас почерпнуть.

Казалось, он купается в своем притворстве, хорошо сдобренном сарказмом. Несмотря на легкое веселье, которое вызывает у меня его имя – так обычно называют кроликов, – я тут же ощущаю жгучую неприязнь по отношению к этому человеку. А когда он начинает щелкать пальцами, мне удается прочитать надпись на его перстне из фальшивого золота, который он горделиво демонстрирует, – «Жри дерьмо».

– Идемте же, побеседуем. Нам есть что обсудить.

Он берет меня за руку, что было присуще островитянам, когда они пытались вступить в доверительные отношения. Бок о бок мы идем к скамейке, стоящей в тени огромного сумаха, и я с трудом сдерживаю желание вырвать у него свою руку и ускорить шаг. Он отталкивает в сторону мальчугана, оказавшегося у нас на пути, и вытирает предполагающееся мне место.

– Пожалуйста, – облизывая губы, произносит он. – Позвольте я вам расскажу о себе.

В действительности мне известно о Банни гораздо больше, чем ему кажется, так как в округе тот личность довольно известная. Самый младший из одиннадцати детей в семье, Банни родился в Мендали, однако затем отец отправил его обучаться в пансион на Нью‑Джорджии. Он проявил недюжинные способности, и по окончании школы ему предложили место в только что организованном Национальном банке Соломоновых островов. А по прошествии нескольких лет упорного труда он уже стал управляющим филиала в Гураве. Это была фантастическая карьера для молодого человека с отдаленного острова.

Поэтому было особенно прискорбно, когда вследствие стрессов и напряжения, вызванных работой, он вдруг начал путать банковские счета клиентов со своим собственным. Сбережения местных жителей, которые они откладывали в пенсионный фонд, перестали поступать на их счета, а стали служить удовлетворению все возрастающих потребностей юного Банни. Теперь он любил появляться, благоухая достатком и дешевым одеколоном, и щедро раздавать своим вантокам грошовые пластмассовые безделушки, приобретенные на китайских рынках Хониары. Пожилые люди были потрясены успехами Банни и поздравляли Старого Иезекииля с тем, что у него такой сын. А старик лишь пожимал плечами, считая, что успехи отпрыска – это естественное следствие его происхождения.

К счастью или к несчастью (в зависимости от точки зрения), младший сотрудник банка, случайно обнаружив нецелевое расходование средств, безрассудно захлопнул ящик кассы, сильно прищемив пальцы Банни. Преисполненный юношеского негодования, клерк, вместо того чтобы попросить свою долю, как поступил бы зрелый человек, отправился к региональному управляющему, который, хотя и зарезервировал себе место в раю, не мог не отказаться от дальнейших услуг шустрого малого.

Смущенный, но не слишком пристыженный, Банни решил не возвращаться домой и осел в Хониаре. После непродолжительного периода ночевок на полу на складах разных вантоков он приступил к ознакомлению с новомодной теорией бизнеса. И вскоре ему тоже захотелось купить что‑нибудь по одной цене, а продать по неизмеримо более высокой. Прошло совсем немного времени, и он приобрел дом и обзавелся семьей, что оказалось исключительно обременительным с материальной точки зрения. И по мере того как количество проблем на Гуадалканале увеличивалось, а возможности заработка таяли, он задумывался о возвращении в родную деревню.

Он вернулся на Рождество и был встречен с распростертыми объятиями друзьями и родственниками, поскольку эти доверчивые люди никогда всерьез не верили, что Банни мог совершить какое‑то преступление. Мало‑помалу он убедил родственников в прибыльности своей новой авантюры. По его указке они выкапывали в лагуне ямы и собирали оттуда гигантских лангустов, за которых в Хониаре давали огромные деньги. После получения независимости в 1978 году на островах как грибы стали расти гостиницы, в которых размещались полчища работников соцобеспечения, стремившихся удовлетворить свою страсть к морским продуктам и свое чувство превосходства.

После того как лангусты перекладывались льдом, он лично отправлялся с ними на «Юминао» и следил за продажей. Получив деньги, что происходило весьма быстро, Банни отсылал их своей семье в качестве вознаграждения за проделанную работу. Сумма получалась очень даже приличная.

Воодушевленные Бани, многие юноши и девушки горели желанием сесть в каноэ и заняться этой довольно тяжелой и опасной работой. С лангустами в тот год было хорошо, и за два дня ловцы заполняли несколько больших контейнеров, которые стояли на причале. Все шло согласно плану, и Банни продавал свой товар по максимально возможной цене.

– Банни – он дает! – гордо соглашались все, провожая его с грузом в море.

А затем, столкнувшись с целым рядом впечатляющих препятствий, мешавших ему вернуться в Мендали, Банни застрял в центре на несколько дней, а потом на несколько месяцев. Затем прошел год, но от него по‑прежнему не было ни слуху ни духу, а главное – никто не получил за свои труды ни цента.

В это время в Мендали появился я. И стоило мне начать осваиваться и знакомиться с местными торговцами и бизнесменами, как я был удивлен тем, что каждый из них интересовался местонахождением Банни и тем, когда тот вернется. Похоже, о нем хотели знать все.

– Так, может, мы вместе займемся каким‑нибудь бизнесом?

Банни по‑прежнему держит меня за руку.

– Ну… не знаю… дело в том, что… возможно… – произношу я, заикаясь.

– Ты купишь цыплят, я куплю цыплят… – И он сам указывает мне на путь отступления.

– Но я не имею никакого отношения к цыплятам. Они принадлежат жителям деревни, и все доходы будут направлены на повышение ее благосостояния.

– Да, но мы с тобой… Может, ты купишь несколько цыплят, сколько‑нибудь куплю я…

За отсутствием других аргументов я повторяю только что сказанное.

– Да, конечно, я понимаю, – вздыхает он.

– Правда?

– С белыми так всегда. Думаю, ты приехал сюда для того, чтобы обобрать жителей, – бормочет он, кивая в сторону моря и оглядываясь по сторонам, словно убеждаясь, что нас никто не слышит.

– Что?! Вы э‑э… я нет.. ха‑ха… что?!

– Да‑да. Теперь я все понимаю. Ты считаешь, что можешь приехать сюда и начать обирать бедных людей. Ты, наверное, считаешь их идиотами? Но тебе это не удастся.

Уж кому, как не ему, было это знать.

Широким жестом он снимает с глаз очки, встает с видом защитника народа, к которому себя причисляет, и смачно сплевывает. И только тут я замечаю, что Банни страдает несомненным косоглазием. Сначала мне кажется, это обычный трюк второсортного актера, желающего напугать детей и в то же время заставить их смеяться. Да и сам я уже готов спасаться бегством.

– Теперь я все понял! – торжествующе восклицает он с видом обличающего следователя в финальной сцене детектива.

– Да нет же. Возможно, вы правы, и у нас получится заняться каким‑нибудь общим бизнесом. Это прекрасная мысль… – весело, но без особой убежденности добавляю я.

Не зная, как с ним справиться, я решаю, что дальнейшая полемика бессмысленна, и пытаюсь его утихомирить.

– Ну посмотрим, – с мрачным видом заявляет он и удаляется, топая своими белыми туфлями.

Я остаюсь потрясенным этой размолвкой. Впервые за все время пребывания на Соломоновых островах мне пришлось столкнуться с неприязнью со стороны местного жителя. Отправляюсь на поиски своего друга Кисточки и спрашиваю его, что он думает по этому поводу.

– Не волнуйся, – расплывается он в уже знакомой мне улыбке.

Кисточка откидывает голову назад и, собрав волосы на макушке, разражается смехом, однако я чувствую, что он ведет себя более напряженно, чем обычно. Смол Том более жизнеутверждающ:

– Он очень завистливый. Он хочет получить наших цыплят. – (Для меня это звучит как гром среди ясного неба – мне и в голову не приходило, что кто‑то может пожелать наших цыплят.) – Он хочет растить цыплят для себя, но ты и я начали это раньше. И теперь он счур завидует.

– И как ты думаешь, что он может сделать? – с тревогой спрашиваю я.

Вид у Смол Тома становится непривычно серьезным. И впервые с момента нашего знакомства его вечно жизнерадостное лицо мрачнеет. (Второй раз такое выражение лица появилось у него, когда он случайно выдернул один из побегов фасоли, которые выращивала Эллен, и я предупредил, что она этого так не оставит.)

– Простите мистер Уилл, но он неправильный человек. Проблема – у него сильное образование, но у него нет здравого смысла. Может, его остановить? Ты да я?

Но, на мой взгляд, пока следовало подождать и осмотреться. К тому же Банни жил не в самой деревне, а где‑то дальше на берегу, в доме одного из вантоков своей жены, так что его постоянное присутствие нам не грозило.

Однако оказалось, Банни после разговора исчез надолго, и происшедшая неприятная сцена вскоре исчезла в потоке прекрасных дней, которые безмятежно протекали, как облака над вершинами горы Рив на Рандуву. Прибывавших и отбывавших цыплят становилось все больше, и постепенно деревня начала процветать.

Вскоре денег хватило на то, чтобы начать ремонт церкви, и Имп с Гордоном взялись за крышу, с которой содрали старое ржавое железо и на которой начали менять сгнившие стропила. Вдоль новой обшивки проложили сточную трубу, откуда дождевая вода стекала в стальной резервуар, и по прошествии нескольких гроз он уже был до краев полон чистейшей влагой прямо с неба.

Из Хониары доставили банки с краской, и жители деревни заново покрасили церковный фасад в ярко‑голубой и зеленые тона, отражавшие мир, в котором мы жили. Заезжий ванток расписал стену за алтарем пасторальными сценами. Он изобразил пастухов с овцами, которые щиплют траву рядом с Богоматерью, держащей на руках Младенца, и довольно устрашающего распятого Христа в полный рост.

На крыше двое рабочих, изо ртов которых торчали гвозди, приветственно размахивали молотками, балансируя на шатких самодельных лестницах. Стэнли и Смол Смол Том подносили им инструменты и освежающие напитки. Смол Смол Том выкрикивал приветствия своим странным придушенным голосом, а Стэнли каждое утро, когда я шел посмотреть на свой огород, напоминал, чтобы я не забыл посетить вечернюю службу.

Ибо по мере улучшения дел в деревне начало процветать и садоводство. И несмотря на то, что меня уже постигла неудача, когда весь мой огород смыл страшный ливень, я по‑прежнему был полон энтузиазма. Периодические шпионские вылазки привели к существенному расширению моих познаний в области ведения сельского хозяйства – теперь, как и остальные жители деревни, я прикрывал хрупкие побеги банановыми листьями, спасая их не только от палящего солнца, но и от дождя, крупные капли которого прибивали их к земле. Во время моего пребывания в столице Джейн объяснила мне, что почва здесь выщелочена обильными дождями, поэтому я начал экспериментировать с разными натуральными удобрениями. Смесь № 1 по Рэндаллу состояла из водорослей, лиственного компоста и рыбьих костей, в которых недостатка здесь не ощущалось. Все это я соединял с куриным пометом в мятом поддоне.

По прошествии нескольких недель я обильно распределил это по грядкам и закопал в землю новой лопатой, которую купил себе в качестве подарка на день рождения. Растения ожили, но запах в первую неделю стоял чудовищный. Женщины, проходившие мимо моего участка, брезгливо морщились и косо на него поглядывали. «И что это здесь вытворял этот белолицый?!» Но вскоре мой огород расцвел, и я смог принести на кухню Эллен вполне весомый урожай, который заставил бы и Робинзона Крузо вырвать свои немытые волосы от зависти.

Помидоры, перец, баклажаны и капуста всех видов начали расти в таких изобилиях, что жители деревни смогли продавать излишки на рынках, причем овощи покупали у них сразу у каноэ, стоило им причалить.

Именно с этими овощами, уложенными в плетеную корзинку, я и отправился в один прекрасный день к своим друзьям по фамилии Кинг. Уроженцы Мельбурна, они и трое их цветущих детей были учителями‑волонтерами, преподававшими в средней школе на берегу Нью‑Джорджии. Мне уже несколько раз доводилось наслаждаться их обществом в гостевом доме, а в последний раз они пригласили меня провести выходные в их школе.

Я провел на Соломоновых островах много времени, и длительные путешествия на каноэ утратили для меня свою новизну. Теперь мне надо было справиться с одной задачей – добраться до места назначения и не оказаться сожженным солнцем, не вымокнуть до нитки и не потонуть в силу собственной неопытности. То есть теперь я чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы самостоятельно доплыть до Мунды, расположенной на расстоянии часа пути, и посетить там магазины, банк или почту, что было абсолютно бессмысленно.

И вот настал час, когда я запихиваю в каноэ необходимый набор – спасательный жилет, бутылки с водой, длинный шест, крем от загара и цистерну с бензином, которого мне должно хватить на дорогу туда и обратно. Толстяк Генри закрепляет привесной мотор, и мне остается лишь уповать, что с ним ничего не случится. На причале, как всегда, меня провожают помощники: Стэнли сурово напоминает мне, что я должен посетить службу, когда вернусь, а Эллен стоит с таким видом, словно не сомневается в том, что на самом деле мне хочется попасть в злачные места Мунды.

Я дергаю за трос стартера, который любезно починил Джефф; двигатель, к моему изумлению, тут же заводится, и под аккомпанемент его многообещающего жужжания каноэ отчаливает от берега.

Впереди виднеется несколько кучевых облаков, которые поливают дождем тех, кто уже давно в море. Зато дальше небо чистое, а скорость лодки уменьшает жар солнечных лучей, отражающихся от поверхности воды. Я с уверенным видом водворяю себе на нос темные очки, но из‑за защитного крема они вскоре соскальзывают вниз.

Машу рукой Импу, который ловит рыбу у мыса Те Ана Лази, а затем откидываюсь назад на сиденье и расслабляюсь. Впереди виднеется что‑то, напоминающее огромную нефтяную пленку, однако, когда я подплываю ближе, выясняется, что это целая куча красноватых медуз, каждая размером с печеное яблоко. Посередине колышется гигантская черепаха, наслаждающаяся послеполуденным ланчем. Заслышав тарахтенье мотора, она поднимает голову с недовольным видом и ныряет. Проплывая сверху, я вижу, как она уходит вглубь подобно большой коричневой тарелке.

Чуть позднее наблюдаю, как воду разрезает взмывающий вверх водяной орел. Он совершает точно выверенный разворот в воздухе и вновь шлепается в воду, так что брызги окатывают меня с головы до ног. «Это и есть прекрасная, простая и ничем не обремененная жизнь», – думаю я. Мысль не слишком оригинальная.

Здесь можно жить так, как тебе нравится, и не подлаживаться под других. Вероятно, эта жизнь и не изобилует роскошью, зато она одаривает самыми потрясающими впечатлениями – такими, которые только что были мне преподнесены. Хорошая все‑таки штука – это Соломоново время!

Чем дальше я углубляюсь в открытое море, тем сильнее становится волнение. Это даже не волны, а какое‑то непрерывное колебание, поднимающее и опускающее лодку. Это приятное убаюкивающее движение, и я устраиваюсь на корме, опустив ноги в воду. Болтая ногами в пенящейся струе, смотрю, как вдали исчезает деревня, и острова, опоясывающие риф, отступают на пятьсот и более ярдов. Впереди только море и никаких намеков на сушу. И я мчусь дальше, качаясь на воде, дышащей мощной силой.

Внезапно днище лодки обо что‑то ударяется, и двигатель глохнет. Я выпрямляюсь, – в белой вспененной воде появляется кокосовый орех. Даю задний ход, переключаю двигатель в нейтральное положение и снова его завожу. Воду заволакивает выхлопной дым, и двигатель издает раздраженное чихание. Винт забит зелеными лентами водорослей.

Я осторожно перегибаюсь через борт и начинаю освобождать лопасти винта. Ничего серьезного, но впредь мне следовало внимательнее следить за мусором и обломками, которые приносило течениями и приливами. Я осторожно опускаю двигатель в воду и снова его включаю. Похоже, с ним все в порядке, и все же предпочитаю более медленные обороты. Вглядываясь вперед, я замечаю еще несколько кокосовых орехов и черенки сумаха. Осторожно маневрирую между ними, и передо мной вновь открывается свободное пространство. Когда солнце начинает томно клониться горизонту, я замечаю по левому борту острова Кири‑Кири. Между ними есть проход, по которому сразу можно попасть в лагуну и пройти к Беле, и я выравниваю румпель, чтобы лодка ровно вошла в пролив.

Однако осуществляя этот маневр, замечаю нечто, напоминающее рога гигантского канадского лося, вздымающиеся из‑под воды. Я уже представляю себе его лупоглазую физиономию, прикидывая, что он мог потеряться и теперь плывет по‑собачьи (если только лоси плавают именно этим стилем), пытаясь отыскать свой дом. Торможу и, приблизившись, понимаю, что это не рога, а ветви огромного затопленного дерева, большая часть которого находится под водой. Не убирая руки с дросселя, я совершаю роковую ошибку – поднимаюсь на ноги.

И тут же коварные волны, воспользовавшись моей оплошностью, накатывают сзади и опрокидывают меня за борт.