Наследование благоприобретенных признаков.

В 1871 году была опубликована книга Чарльза Дарвина «Происхождение человека и половой отбор», которая явилась первым фундаментальным монографическим трудом, посвященным проблеме эволюции человека. На самом деле, Дарвин интегрировал в свой труд исследования и рассуждения ряда своих сподвижников: Томаса Гексли, Эрнста Геккеля, Чарльза Лайеля и многих других. За десятилетие прошедшее с момента публикации «Происхождения видов путем естественного отбора»(1859) идеи Дарвина захватили огромное количество исследователей и философов во многих областях естествознания и обществознания. Попытки все объяснять путем «постепенной эволюции и естественным отбором, выживанием наиболее приспособленных» приобрели в науке характер всеобщей эпидемии.

В своей работе Ч.Дарвин доказывал, что человек, как и все живые существа имеет в своей истории постепенную эволюционную смену форм от низшей к высшей, постепенное многовековое развитие структур и функций, что человек, как и все живые существа, не был «сотворен одномоментно», а прошел долгий и трудный путь борьбы за существование, который и был естественной причиной всех человеческих свойств и качеств, а отнюдь не сверхъестественная «воля божья». Дарвин утверждал, что человеку свойственны и наследственность и изменчивость, и адаптации и недостатки строения, а так же рудименты и атавизмы, которые вряд ли могла «сотворить разумная высшая воля». Факторами развития наших предков «из некоторой низшей формы» были естественный отбор (как причина двуногого хождения, крупного мозга, строения руки и гортани) и воздействие некоторых постоянных упражнении (развивших способность к быстрой ходьбе и бегу, опыт и навыки ручной деятельности, способность к членораздельной речи). Редукция хвоста по Дарвину тоже определялось сложным взаимодействием этих двух факторов. Был и третий особый фактор – половой отбор. Этот фактор связан с сексуальным предпочтением особями одного пола некоторых признаков строения и поведения особей противоположного пола. Обладатели «счастливого» сочетания признаков имели преимущества в размножении и выращивании потомков, так как были более привлекательными и потому эти признаки имели преимущества и в распространении в популяциях. К таким признакам Дарвин отнес все вторичные половые признаки (редукция и характер волосяного покрова, особенности телосложения, тембр голоса, способность к «особому» звукопроизношению), а так же расовые различия. Начальным толчком к двуногому хождению, а значит и ко всей эволюции человека, было по Дарвину резкое изменение климата связанное с обширным вымиранием лесов, приведшее плиоценовых антропоморфных обезьян к необходимости адаптироваться в условиях открытых пространств и переходить на новые формы движения взамен древолазания и питания взамен использования фруктов. Освоение травянистых саванных ландшафтов и животной пищи стали по Дарвину поворотным моментом в эволюции обезьяноподобных предков человека [9].

Анализируя данные эмбриологии и сравнительной анатомии, Ч.Дарвин приходит к выводу, что ближе всех к человеку среди современных животных человекообразные обезьяны. Но Дарвин определенно заявляет, что ни одна из ныне существующих форм не могла быть предковой для человека, но что все они, и человек в том числе, имели общего предка в плиоцене или конце миоцена, ископаемые остатки которого должны иметь черты промежуточного характера между обезьянами и людьми. Что касается прародины, то, по мнению Дарвина, по всей вероятности, это Африка, которая в древности была заселена предками горилл и шимпанзе, наиболее близкими человеку. Более того, в этой и последующей своей работе «О выражении эмоций у человека и животных»(1872) Ч. Дарвин утверждает, что все различия между человеком и животными (в том числе в поведении и психике) носят не качественный, а лишь количественный характер, и что его эволюция представляет собой исключительно биологический процесс.

Альтернативный взгляд на факторы становления человеческой организации высказал Фридрих Энгельс в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека»(1873-1876): «Самое существенное отличие человеческого общества от общества животных состоит в том, что животные в лучшем случае собирают, между тем как люди производят. Но уже одно это, правда, основное отличие делает невозможным простое перенесение законов животного общества на общество человеческое» – писал Энгельс. Признавая правоту Ч.Дарвина в отношении самых ранних этапов эволюции предшественников человека, Энгельс остро полемизировал с ним по поводу эволюции «собственно человеческого сообщества». С точки зрения Энгельса в антропогенезе можно выделить следующие этапы:

1) «усвоение какой-то необычайно развитой породой человекообразных обезьян прямой походки, при которой руки освободились от участия в передвижении»;

2) совершенствование руки в ловкости , гибкости и мастерстве при манипуляции предметами (эти свойства по Энгельсу могли передаваться по наследству, и усиливаться от поколения к поколению);

3) изменения в строении и функционировании рук оказали влияние практически на все системы организма, но в первую очередь на нервную систему – органы чувств, головной мозг, не толькорука, но и мозг, и мускулатура, и скелет, и органы чувств человека – все это не только органы, но и продукты труда;

4) расширение кругозора и более тесное сплочение членов сообщества в совместной трудовой деятельности сформировали у людей насущную потребность обмениваться приобретенным жизненным и трудовым опытом, «потребность создала свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовывалась путем модуляции для все более развитой модуляции, а органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим» - возникла членораздельная речь;

5) возникновение общества, главной организующей силой которого является совместный труд, развитие новых форм деятельности – охоты и рыбалки, потребление богатой белком животной пищи сыграло по Энгельсу важнейшую роль в процессе «очеловечивания», т.к. сокращались процессы пищеварения, сберегалась энергия и активность для других видов деятельности и усиленно развивалсямозг, чего не могло происходить в условиях белкового голодания;

6) именно потребность в белке, использование животной пищи привели человеческих предков к двум важнейшим усовершенствованиям их жизни – к употреблению огня и к приручению животных, что в купе с прочей трудовой деятельностью позволило человеку чрезвычайно расширить свой ареал и освоить ранее недоступные климатические зоны;

7) в результате осознанных и планомерных действий, изменяющих природу, человек заставил ее служить своим целям и приобрел господство над ней.

 

Таким образом, весь ход рассуждения Энгельса должен нас убедить в том, что «труд есть первое основное условие человеческого существования, -и это в такой мере, что мы в известном смысле должны сказать: труд создал самого человека». Несмотря, на высокую оценку теории происхождения видов Ч.Дарвина, механизмы трансформации обезьяноподобных предков в человека, предложенные Энгельсом далеки от естественного отбора и гораздо ближе к ламаркизму. Это и упражнение руки, мозга, гортани, прямое преобразующее воздействие условий среды (например, мясная пища), и, наконец, наследование благоприобретенных признаков и накопление, и усиление их проявления из поколения в поколение [42].

Идеи симиальной концепции происхождения человека вызвали бурные споры в научном сообществе 19 века, но еще более ожесточенные баталии происходили по поводу возможных механизмов этих преобразований. Даже сторонники Дарвина далеко разошлись в объяснении становления тех или иных черт строения человека. Иногда позиции авторов, исходя из одних и тех же предпосылок, были прямо противоположны друг другу. Эрнст Геккель, знаменитый немецкий морфолог, полагал, что сформулированный им биогенетический закон прекрасно объясняет структурно-функциональное единство всего живого. С точки зрения Геккеля мир един во всем своем многообразии и представляет собой развивающееся Целое и все процессы в нем обусловленными едиными естественными механизмами. Закон развития един и для простейших и для человека, все сложности в развитии объясняются количеством пройденных этапов и вся история развития вида (филогенез) полностью отражается в процессе индивидуального развертывания организма (онтогенезе). Спорить совершенно не о чем, всю эволюцию вида можно со всей достоверностью увидеть в процессе эмбрионального развития, чем стадия древнее, тем в более ранней стадии эмбриогенеза она проявляется. Следовательно, формирование черт организма в онтогенезе дают нам полное представление и о том, как выглядели наши предки и о последовательности этапов их становления [29].

С альтернативной идеей выступил эмбриолог Людвиг Больк, который в 1918 году пришел к заключению, что основные специфические признаки строения тела взрослого человека очень напоминают признаки плодов и детенышей антропоморфных обезьян (рис.9,10).У самих человекоовекообразных обезьян эти черты преобразуются с возрастом в зрелые структуры, либо полностью исчезают. А у человека черты плодной и ювенильной организации сохраняются значительно дольше, а некоторые сохраняются на всю жизнь. Такое явление Больк назвал фетализацией (от слова foetus – плод). Больк считал фетализацию механизмом формирования основного комплекса признаков человека.

Рисунок 9. Строение черепа молодой гориллы более близко к строению черепа человека: 1 – затылочный гребень, 2 – скуловая дуга (из Шмальгаузена, 1969).

К таким чертам Больк отнес характер оволосения (плоды шимпанзе имеют густую шапку волос на голове, при этом остальная поверхность тела практически лишена волос), строение губ, соотношение длины конечностей по отношению к длине тела, толщина первой плюсневой кости, малые размеры лицевого черепа и его ортогональный профиль, высокий и прямой лоб, лишенный надглазничных валиков, расположение затылочного отверстия, относительная величина глазного яблока и очень крупный мозговой отдел черепа, округлого с гладким рельефом без выраженных гребней. Все эти характерные для плода человекообразной обезьяны черты по какой-то причине не угасают по мере развития человеческого детеныша, а наоборот усугубляются. Больк назвал это явление ретардацией – замедлением развития. Причины и механизмы таких явлений как фетализация и ретардация довольно сложно объяснить с точки зрения естественного отбора, но они соотносятся с явлением неотении – наступлением половозрелости у не совершивших метаморфоз личинок, и при некоторых обстоятельствах окружающей среды позволяют выжить популяциям. К модели Болька близка концепция педоморфоза (от греч. paidos – дитя и morphe – форма), предложенная У.Гарстангом (1922).Педоморфоз – это способ эволюционного изменения организмов, характеризующийся частичной или полной утратой взрослой стадии и соответствующим изменением онтогенеза, когда окончательной становится стадия бывшая до этого личиночной. Предположительно, подобным путем (из личинок каких-то древнейших личинкохордовых) могли возникнуть хордовые, некоторые группы насекомых и паукообразных и травянистые формы покрытосеменных растений могли развиться из «затормозившихся» ювенильных стадий. Однако, что конкретно могло заставить наших предков «застрять» в ювенильной форме ни Больк, ни Гарстранг, ни Г. де Бир, ни А.Н. Северцов не указали, лишь отговорились, что подобные ранние изменения онтогенеза один из возможных путей эволюции видов, и что естественным отбором подхватываются и закрепляются только адаптивные отклонения в развитии зародыша.

Сторонники же креационизма и вовсе полагали зародышевое сходство проявлением единого прототипа, единого божественного замысла изначально вложенного в процесс развития организмов. И если и признавали эволюцию, то как процесс заранее запрограммированный на возникновение всего сущего ( в том числе и человека) в предопределенном виде – теория эволюционного преформизма.

Рисунок 10. Неотеническая ретардация в развитии структур черепа и головного мозга человека – одна из ведущих морфологических тенденций антропогенеза (по .Ламберту).

 

О совершенно особой форме отбора для социальных видов разговор пошел на рубеже 19-20 веков. Работы Г.Спенсера, Дж. Мейнарда Смита, У.Д. Хамилтона, Р.Докинса, М. Рьюза, В.П.Эфроимсона, Л.Н.Гумилева и многих других на протяжении всего двадцатого века вели непрерывные дискуссии о происхождении альтруизма, самопожертвования, социальной сплоченности в мире всеобщей конкуренции и борьбы за существования. Эгоизм или альтруизм, всеобщее взаимопожирание или гармония и взаимная необходимость, борьба всех со всеми или глобальный симбиоз – что движет развитием этого мира? Социальный отбор– особая форма борьбы за существования, где конкурируют не особи (и индивидуальные генотипы), а сообщества с неслучайным сочетанием функционально комплиментарных моделей поведения (и соответственно обеспечивающих их генотипов). То есть многообразие типов людей, как физических так и психологических, при социальном отборе не случайность, а совершенно особая адаптация. Выживают сообщества, особи в которых не все одинаково хорошо адаптированы к конкретному набору функций ( охота, переживание неблагоприятных условий среды, размножение), а по-разному адаптированы к максимально большому количеству функций, иногда очень редких и совершенно неожиданных.

Не слишком адаптированные в обычных ситуациях, отклоняющиеся особи могут оказаться совершенно незаменимыми в особых обстоятельствах. Даже неразмножающиеся особи могут вносить ценный вклад в сообщество, а их жизненный опыт может быть усвоен не обязательно именно их детьми. Жертвуя собой, особи, склонные к альтруизму, могут способствовать выживанию своего сообщества, которое в ответ может обеспечить поддержку их осиротевшему потомству, или другим близким родственникам, сохраняя в своей среде «гены альтруизма». Существенным возражением против социального отбора был и остается вопрос, о том, как генофонд сообщества избегает вымывания генов альтруизма (пассионарности, гениальности, сверхсамоотдачи, героизма и т.п.), если их носители все же страдают и гибнут значительно чаще, чем остальные, со «средним» набором адаптаций. Как удается поддерживать необходимое разнообразие генотипов в нужных сочетаниях, при отсутствии генетической изоляции морфотипов и психотипов в панмиктических популяциях. Ведь проявления конституционных характеристик у гибридов абсолютно непредсказуемо. Примеры с муравьями и пчелами представляются большинству биологов не очень удачными, ведь эти социальные организмы являются, по сути, единой биосистемой, практически клонирующей во множестве один и тот же генотип. Разница между особями внутри колонии определяется не генотипически, а механизмами гормонального индуцирования у личинок разных возможностей одного и того же генотипа. Специализация разных особей на разных функциях происходит аналогично специализации разных клеток в тканях и органах многоклеточного организма, помимо особей специально выращенных для репродукции (половозрелых самцов и маток) все остальное многочисленное население колонии не размножается и не конкурирует друг с другом. Весь процесс дифференциации особей в колонии генетически запрограммирован в онтогенезе, роль жизненного опыта самок-основательниц колоний в этом процессе ничтожна. Соответственно, мы имеем дело с конкуренцией опять же конкретных отдельных генотипов, лишь растиражированных во множестве особей. Все это довольно сильно отличается от социальной жизни позвоночных животных и тем более от социальной жизни человеческих сообществ.

С другой стороны российский антрополог Б.Ф. Поршнев (26) вообще полагал большую часть эволюции гоминид весьма далекой от процессов становления индивидуального сознания и речевой информативной коммуникации. Огромная протяженность палеолита (не менее 2 миллионов лет), огромное количество сменивших друг друга поколений (не менее 100 000) приводят автора к простым расчетам, что минимальный технологический сдвиг в изготовлении каменных орудий приходится на смену 200-300 поколений эпохи палеолита, в то время как весь период человеческой истории от конца неолита до наших дней охватывает 8-9 тысяч лет, то есть не более 450 поколений, а все время нашей эры не более 100. От изобретения колеса до полета в космос прошло времени в 10 раз меньше, чем от изобретения иглы до изобретения лука, и в 100 раз меньше чем прошло между началом использования огня и освоением его разведения. Поэтому Поршнев делает вывод, что эти процессы происходили не путем чьих-либо изобретений, с последующим научением окружающих, а тем же путем, что и этологические изменения в жизни высокоорганизованных позвоночных животных. То есть мышление, осознавание и целенаправленное распространение знания тут вообще не при чем, а только образование условных рефлексов, постепенное закрепление и распространение в популяции наиболее эффективных поведенческих программ путем естественного отбора их носителей. Движущей силой изменений палеолитических «технологий» был отбор наиболее эффективных каменных орудий, позволяющих раскалывать кости крупных животных – главный объект питания архантропов. Вообще главный фактор эволюции предков человека, Поршнев назвал их троглодитидами, с точки зрения этого автора трофический. Главная особенность обезьян – использование растительной пищи. Поршнев полагал, что обезьяны не способны ни к охоте, ни к убийству себе подобных. У человека же выражена значительная дифференциация индивидов: питаясь по преимуществу животной пищей многие испытывают инстинктивное отвращение к процессу убийства животных, к виду крови, непреодолимый страх и отвращение к убийству себе подобных, другие же наоборот делают это с легкостью и даже с удовольствием. Причина этого кроется именно в процессе эволюции троглодитид.

Перейдя к наземному образу жизни, троглодитиды все больше адаптировались к нише падальщиков-трупоядов. Их неагрессивность и отсутствие охотничьего инстинкта позволяло им держаться рядом с ослабевшими и умирающими животными, те практически не боялись троглодитид, не воспринимали их как опасность. Так питались австралопитеки и другие близкие к ним наземные человекообразные антропоиды, численность их была невелика, пока они не открыли для себя удивительную трофическую нишу в которой оказались вне всякой конкуренции – это добыча костного мозга из костей крупных животных.

Слишком толстые кости недоступны многим хищникам и падальщикам даже с мощными зубами и челюстями. Но троглодитиды научились разбивать их камнями. Большого интеллекта тут, по мнению Поршнева, не требовалось – научились же каланы разбивать камнями раковины моллюсков, а хищные птицы яйца страусов и панцири черепах. Опыт для такого питания приобретался крайне медленно, но был очень эффективен, ибо крупных костей в саване множество, весьма калорийного костного мозга в них немало, а добраться до него мало кто способен. Научившись разбивать кости, троглодитиды мало-помалу освоили и навык находить наиболее подходящие для этого камни, и даже при необходимости изготавливать подобные. Поначалу их успехи были ничтожны – горы отходов на один удачно, расколотый камень, но проходили века, тысячелетия, десятки и сотни тысячелетий, сменялись сотни поколений и фильтр естественного отбора постепенно закрепил наиболее успешные варианты действий и генотипы особей, способных к их освоению. Прошел миллион лет прежде чем архантропы сформировали самые элементарные навыки успешного изготовления каменных орудий определенной формы. Спектр этих форм был крайне ограничен и не менялся, по сути, еще почти миллион лет. За это время в рядах изрядно расплодившихся троглодитид наметилась тенденция к дифференциации: помимо мирных падальщиков-трупоядов и разбивателей костей, появились и настоящие хищники, способные к убийству и охоте. Используя каменные орудия разбивателей, при необходимости немного их видоизменяя, они научились добивать ослабленных животных, а потом охотиться и на вполне жизнеспособных. Так в будущем человечестве появились охотники-убийцы, не боящиеся нападать и инстинктивно возбуждающиеся видом и запахом крови. Вопреки общепринятому мнению, Поршнев полагал, что таковых среди троглодитид было вовсе немного, основная масса оставалась в трофической нише собирателей, падальщиков и костедробителей, неспособных к убийству, но способных использовать в пищу, убитых другими соплеменниками животных. Несмотря на свою немногочисленность, хищные троглодитиды обычно занимали в сообществе доминирующее положение, благодаря своей активности, агрессивности и способности добывать для сородичей свежее мясо. Зачем они им делились? Возможно за костный мозг и каменные орудия, или вследствие социального инстинкта. В ситуации бескормицы и невозможности добыть пропитание охотой, такие особи были вполне способны и к каннибализму. Единственной защитой собирателей была их сплоченность, или откуп другой пищей. Каковой могли оказаться и слабейшие соплеменники, приносимые в жертву.

Ученых всегда изумлял полиморфизм человечества, а так же его терпимость ко множеству морфологических отклонений в своих рядах. Но то, что обычно называют гуманизмом и приписывают божественному промыслу, по мнению Поршнева, было следствием своеобразной социальной адаптации, возникшей еще на стадии неандертальцев, когда вследствие обширных оледенений хищничество и каннибализм распространились сильнее всего. Детенышей с различными отклонениями и нарушениями (в том числе и очень медленно растущих крупноголовых инфантилов) не убивали и не съедали сразу, как поступает большинство нормальных видов, в том числе и растительноядных, и даже не бросали на произвол судьбы, а кормили и поддерживали, сколько возможно, в качестве резервного источника пищи на крайний случай. Главную роль тут, возможно, играл гипертрофированный и стимулируемый повышенной инфантильностью отклоняющихся отпрысков материнский инстинкт, но и остальные члены группы не проявляли агрессивности, пока доминантные хищники не начинали охоты в собственной стае, тут и были нужны «крайние», «жертвенные овцы» и «козлы отпущения». Так в сообществе появились иждивенцы, социальный вклад которых был минимальный, если не отрицательный, если не считать их трофической роли. Ясно, что для этой функции совсем не годились особи с повышенной агрессивностью, жертвы должны быть смиренными и пассивными, но за это они некоторое время могут находиться на иждивении сообщества. Большинство жертв не доживало до репродуктивного возраста. Однако, некоторые, особенно самки могли достичь эффекта «неотении», то есть совместить черты инфантильной внешности (голая кожа, укороченное «детское» лицо) с признаками зрелой и даже гипертрофированной сексуальности, и выиграть половой отбор у обычных самок. Большеголовые инфантильные самцы, развивающиеся и созревающие медленнее обычных, могли выживать только в благоприятных для сообщества условиях и в случае, когда их иждивенчество приводило к эффективному усвоению опыта соплеменников и благодаря более развитому мозгу выработке адаптивных и даже новаторских форм поведения, технологических новшеств и т.п., постепенно перенимаемых сородичами. Так, в конце концов, среди троглодитов могли появляться по-настоящему разумные существа – гоминиды. Но их вклад в сообщество как технологический, так и репродуктивный очень долгое время был минимальный и случайный. Такие самцы в силу своих морфологических и психических особенностей не достигали вершин иерархии и не допускались до размножения, да и самкам они не казались привлекательными. Так что, единственным источником таких генов в популяции были неотеничные самки. При их гибридизации с хищными самцами, могли возникать самые разнообразные комбинации, в том числе и медленно растущие хищные интеллектуалы, склонные к агрессии и доминированию. Слабые, по сравнению с троглодитидами, гоминиды еще больше нуждались в сплочении для своего выживания. Единственным средством сохранить свою жизнь для гоминидов - было увеличить свою привлекательность, необходимость для других членов сообщества. Только достигнув определенной критической массы в сообществах троглодитид, гоминиды начинают играть существенную роль в развитии технологии и культуры. У них формируется членораздельная речь. Они изобретают дистантное оружие, позволяющее охотиться на быстро двигающихся зверей, птиц и рыб и не испытывать во всей полноте инстинктивное отвращение к убийству. А так же создают изобразительное искусство, украшения, мифологию и религию. В определенный момент троглодитиды и гоминиды становятся полностью несовместимыми в одном сообществе в первую очередь в силу социо-культурных различий: троглодитиды не в силах освоить результаты культурной эволюции гоминидов. Скорость развертывания изменений для них слишком велика. Развиваясь быстрее физически, они, тем не менее, становятся в сообществах гоминид ментально недоразвитыми. Хищные же массивные троглодитиды, как крайне опасные для грациальных и долго развивающихся гоминидов, по возможности и вовсе истребляются. Этологическая несовместимость троглодитид и гоминидов стала главным изолирующим фактором в дальнейшем эволюционном процессе. Гоминиды двинулись по пути культурного прогресса, а троглодитиды продолжали наращивать биологическую адаптацию. Резкие изменения климата, флоры и фауны сделали сверхспециализации к определенным условиям среды фактором дезадаптации. 30 тысяч лет назад, не выдержав конкуренции с гоминидами, троглодитиды полностью вымерли. Но некоторые черты троглодитид периодически встречаются и у современных людей, как во внешности так и в поведении. С точки зрения Поршнева это типичные атавизмы. Одним из них, по его мнению, является «гипнотический» взгляд. Этот признак сформировался у троглодитид полностью бессознательно, как биологический адаптивный механизм. Лишенные органов нападения, троглодитиды воздействовали на жертв «особым взглядом»: трупояды «умиротворяющим и успокаивающим», а хищники «парализующим волю к сопротивлению». Оставлю эту идею без комментария, действительно, очень трудно определить какими чудесами адаптации наградили нас предки.

Однако, придется добавить, что, по многолетним наблюдениям английского антрополога Джейн Ван Лавик- Гудолл, наши ближайшие на сегодняшний день родичи – шимпанзе - довольно агрессивные существа, способны драться и наносить друг другу увечья, некоторые из них довольно успешно охотятся на детенышей некрупных антилоп и обезьян других видов, встречаются случаи и убийства себе подобных, и даже, правда очень редко, инфантицид (убийство детенышей своего вида) и даже каннибализм. Так, что возможно корни нашей агрессивности очень глубоки, и развивались гораздо раньше времени эволюции троглодитид.

Любопытную концепцию сапиенизации высказал английский антрополог Грэм Хэнкок. Он полагает, что истинная эволюция человеческого сознания началась только с открытием духового мира. Мира невидимого и неосязаемого, но чрезвычайно значимого для развития мировоззрения, технологии, искусства, магии. Открытие же этого иного мира произошло в результате открытия психотропных веществ. Алкалоиды, псилобисциды, алкоголь, никотин, и многое другое открыли человеку «грани иных миров», иные пространства, иные законы, неведомые тайны прошлого и туманные дали будущего, возможность предстать перед лицом давно ушедших предков и заглянуть в глаза еще нерожденным потомкам.

Была ли это действительно иная реальность или игра расторможенного воображения - неважно! Важно, что воображение было разбужено, появилась тяга уловить неуловимое, запечатлеть невозможное, понять непостижимое, прорваться в неведомое. Удивительные странствия в иные миры не только стали первым культом человечества, но и поставили его на грань осознания зыбкости реального, преходящести материального, краткости жизни, неотвратимости смерти и возможности бессмертия. Это и было главное открытие человечества, его яблоко искуса и первородный грех познания. Человек перестал быть сообразительным животным долбящим камни, а стал духовной сущностью, ищущей свое пристанище на небе среди звезд, которые стали кострами в долине ушедших предков. Шаманские обряды интегрировали чувства и действия соплеменников перед охотой, битвой, смертью, рождением, инициацией – создавая единое пространство инобытия, сплачивающее и бытие. Человек обрел внутреннюю непрерывность и единство в пространстве и во времени. Любопытная идея! Плата за это открытие, правда, тоже не мала: пагубные пристрастия, разрушение защитных биологических сил организма, вечная тяга к взаимопониманию и вечное же взаимное отчуждение, безрезультатная погоня за счастьем и наслаждением, безысходная невыразимость чувств и ощущений ни в словах, ни в красках, ни в звуках, ужасающий страх смерти и тоска по бессмертию и наконец полное безумие и потеря себя… Но ведь, чтобы что-то потерять, надо это сперва найти!

Наиболее подробно разработанной на сегодняшний день представляется репродуктивнаятеория. То, что процесс репродукции и взаимоотношения полов могли оказать решающее значение на развитие сознания и культуры указал Зигмунд Фрейд, по-своему роль репродукции в эволюции культуры видит Ю.И. Новоженов, но самую многоуровневую модель воздействия на антропогенез репродуктивной стратегии предложили Оуэн Лавджой и Дональд Джохансон. Достаточно подробно она рассматривается в книге Д. Джохансона и М.Иди «Люси. Истоки рода человеческого».

Мы уже касались совершенно особой стратегии размножения человека. Оуэн Лавджой глубоко убежден, что стратегия размножения и есть тот главный «локомотив», который вытащил эволюционное движение наших человекообразных предков на рельсы человеческого развития. То есть главным фактором антропогенеза было решение репродуктивной проблемы: выход из К-стратегии без ущерба для развития мозга и соответственно без укорочения периода детства. Таким образом, возникновение вместо последовательного «параллельного детства» (когда новый малыш рождается, вслед за предыдущим, не достигшим зрелости и автономии), по мнению, этих авторов решающим образом преобразовали антропоидов. Во-первых, для увеличения репродуктивной эффективности и для экономии энергии наши предки перешли более или менее к наземному образу жизни, оставаясь в тропических лесах и задолго до вытеснения лесов открытыми ландшафтами. Попробуйте попрыгать по деревьям хотя бы с двумя малолетними детенышами на руках! Таким образом, становление бипедии (двуногости) действительно могло проходить постепенно, совмещаясь с факультативным древолазанием при необходимости. Во-вторых, для выращивания большего числа детенышей потребовалось социальное сплочение родственных самок : сестер, теток, дочерей, бабушек. Чем больше глаз и рук, тем вероятнее выживание малышей. Тут тебе и взаимопомощь, и обмен опытом, и обучение молодых самок и развитие коммуникации. Этим же можно объяснить замедление сроков репродуктивного созревания самок : прежде чем родить своего малыша, адаптивнее побыть в няньках и обучиться азам материнской практики. Тот же смысл и возникновении менопаузы : чем на склоне лет воспроизводить больное неполноценное потомство, эффективнее участвовать в воспитании внуков и племянников и передавать приобретенный жизненный опыт. В-третьих, совместно растущие и играющие малыши-ровесники имеют общий опыт постижения мира и коммуникации со взрослыми, а поэтому более сплоченные и лучше понимают друг друга. Возникает коллективная социализация потомства. В-четвертых, возросшая трофическая нагрузка направляет эволюцию самок по пути привлечения самцов к воспитанию потомства. Наиболее эффективным решением оказалось усиление сексуальной привлекательности самок. Перманентная гормональная гиперсексуальность самок, скрытая овуляция, усиление вторичных половых признаков и, наконец, формирование особых форм поведения и внешнего образа самок (и обучение им ) заставляют представителей мужского пола постоянно (вне зависимости от сезона и др. факторов) находится в состоянии сексуальной готовности, а представительницам женского пола дает возможность использовать эти состояния для привлечения эколого-экономических ресурсов самца для собственных нужд и потребностей потомства. В-пятых, социальные ограничения (возникшие вместо утраченных биологических) на сексуальную активность особей привели к сублимации сексуальной энергии в форме ментальной и культурной активности. Таким образом, мышление, труд, культура, сознание, речь, искусство, религия, наука, социальный прогресс и прочее – прочее – прочее есть результат вдохновения и сублимации гипертрофированной сексуальной энергии и прямое следствие Кr-стратегии размножения.

Достаточно популярной представляется и водная теория антропогенеза. В 1960 году в статье «Was Man more Aquatic», опубликованной в журнале

«The New Scientist», Алистер Харди высказал аргументы в пользу водного происхождения человека:

1) редуцированный волосяной покров человека, особым образом расположенный на поверхности кожи, при движении в воде способствующий обтеканию и препятствующий турбулентности;

2) обтекаемая, хорошо приспособленная к плаванию форма тела; кожа, жестко прикрепленная к мышечному каркасу, что свойственно только плавающим млекопитающим;

3) хорошо развитая теплоизолирующая подкожная жировая клетчатка;

4) высокая спинка носа и воздушная носовая камера, препятствующие попаданию воды в нос при нырянии;

5) способность произвольно задерживать дыхание, встречающаяся только у водных млекопитающих;

6) рефлекторно уменьшающаяся в воде (как и морских млекопитающих) частота сердечных сокращений;

7) наличие слезных желез;

8) наличие у 6-10% процентов новорожденных детей реликтовых перепонок между пальцами ног;

9) рефлекторная способность новорожденных детей к плаванию и регуляции дыхания в воде;

10) высокие конусообразной формы молочные железы, расположенные на груди и позволяющие осуществлять лактацию в воде.

Эту теорию поддержали Д.Моррис, Жак Ив Кусто, Джон Лили, Ян Линдблатт, Элен Морган и Жак Майоль. Исследованиями многих авторов было доказано, что роды в воде менее травматичны для матери и ребенка и, что плавание самый первый эффективный способ передвижения новорожденного человека. При этом все вышесказанное совершенно не характерно для современных человекообразных обезьян. Косвенными подтверждениями водной модели антропогенеза могут служить:

1) отсутствие у человека инстинктивного страха перед огнем, характерного для лесных и степных животных в отличие от водных;

2) самая первая каменная культура, изготовленная из гальки (окатанных водой камней);

3) стимулирующее воздействие на развитие головного мозга рыбьего жира и белков;

4) реакция увеличения количества нейронов в эмбриогенезе водных млекопитающих, как компенсация возможной гибели нервных клеток из-за гипоксии при нырянии;

5) плотность водной среды и наличие воздействия архимедовой силы облегчает освоение прямохождение и роды крупноголовых детенышей, уменьшая нагрузку на ноги, таз и позвоночник, препятствуя развитию родовых травм, искривлению позвоночника, грыж, варикоза и т.п.;

6) необходимость для развития членораздельной речи произвольности в управлении дыханием.

Вся вышеизложенная аргументация позволяет упомянутым авторам утверждать, что в филогенезе человечества была водная стадия. То есть 15-9 млн лет назад вследствие вымирания лесов наши антропоидные предки были вынуждены переселиться в поймы рек и освоить водную экологическую нишу, без потери впрочем и навыков древолазания. Данная стадия получила условное название наядопитек (вспоминается Александр Сергеевич : «Русалка на ветвях сидит…»), условное потому, что реальных наядопитеков пока не обнаружили, как , впрочем и наяд.

Одну из самых новых и оригинальных (но, вероятно, отнюдь не последнюю) моделей антропогенеза предложила французская антрополог Анна Дамбрикур Малассэ (2006). Это, по сути, биомеханическое объяснение эволюции человека. Главнейшим фактором антропогенеза эта исследовательница полагает устойчивый автогенетический тренд приматов, вызванный развивающимся в онтогенезе (и усиливающимся в филогенезе!) нарушением положения в основании черепа сфеноида (клиновидной кости).

Этот процесс привел к укорочению лицевого отдела, ослаблению и редукции челюстей и обонятельного аппарата. Что было компенсировано усилением роли зрения, формированием стереоскопического и цветного зрения. Постепенно лицевой отдел становится все более вертикальным и плоским. Портится прикус, уменьшаются зубы, ослабевает эмаль, что компенсируется развитием рук и орудийной деятельности, замещающей функцию зубов, и заодно провоцирует и переход «прямосидению», а потом и к прямохождению. На первых порах отклонения сфеноида не затрагивали объем черепной коробки, но постепенно стали влиять и на него, отклоняя дно черепа и увеличивая его объем, все это провоцировало скачкообразный рост головного мозга, и вследствие этого гипертрофию его функций, что волей-неволей привело к увеличению интеллектуальных возможностей некоторых гоминидов. То есть достижения антропогенеза есть прямые следствия компенсации серьезных нарушений развития костей основания черепа, которые мы унаследовали от далеких предков. Причем данная тенденция не только сохраняется в онтогенезе современных людей, но еще и усиливается, все больше разрушая зубную систему и приводя еще к целому ряду проблем со здоровьем (и стимулируя развитие медицинских и пищеперерабатывающих технологий). Так что не было бы счастья, да несчастье помогло! Вся культура есть следствие и компенсация наших слабостей и биологической недостаточности. Неудивительно, что подобная модель становится актуальной именно сейчас, в обществе рафинированного потребления.

Итак, в предложенном вниманию перечне факторов антропогенеза каждый волен выбирать, то, что более согреет его душу или достовернее убедит: внутреннее стремление к совершенству, неблагоприятные изменения среды, своеобразные эстетические предпочтения представителей обоих полов, трудоголизм, неотения (личиночное размножение), требования социализации, каннибализм, усиление репродуктивности и гиперсексуальность, водоплавание или биологическая неполноценность. Тут и мутации, и отбор, и упражнения органов, и научение. Уж кому, что больше нравится…

А мне бы хотелось остановиться еще на одной модели развития человечества. Правда, ее автор не ставил перед собой задачу выявить ведущий фактор антропогенеза, а хотел построить общую теорию роста человечества, анализируя все доступные ему данные по демографии, современные и исторические. Результаты получились прелюбопытные!

Сергей Петрович Капица заинтересовался закономерностью роста численности человека на разных стадиях исторического (и доисторического прошлого человечества). Традиционно предполагалось, что скорость роста каждого вида пропорциональна числу особей, помимо этого влияют взаимодействия с другими видами, связанными с данным трофическими цепями. В такой динамической системе рост происходит по экспоненте, а переходные процессы описываются логистической кривой. Однако, «в случае человечества рост происходит не экспоненциально, а так, что скорость этого роста пропорциональна квадрату числа людей. Нелинейный рост привел к взрыву: людей стало на много порядков больше, чем сравнимых с ними животных, а сам человек расселился по всему земному шару.»( 15, с. 34) Наиболее парадоксальным выглядит вывод, о том, что « темп роста зависит от внутренних свойств системы, а не от внешних условий и ресурсов. …В отличие от популяционного принципа Мальтуса, утверждавшего, что именно ресурсы определяют скорость роста населения и его предел». Причем наблюдается глобальная независимость демографической системы от внешних ресурсов в течение все истории развития (там же, с157). Такой закон роста, с точки зрения С.П. Капицы, является прямым выражением информационной природы развития человечества. «Информационное общество появилось не после компьютеров, Гутенберга, иероглифов и языка, а на самой заре человечества миллион лет назад»(там же, с. 52). «Уже очень давно, с самого начала появления человека, шел непрерывный процесс сапиентации – развития способности к созданию, накоплению, передаче и использованию информации»(там же, с. 52) Информация распространяется вертикально – из поколения в поколение (во времени) и горизонтально – от современника к современнику (в пространстве), создавая единое информационное поле, охватывающее все человечество и служащее мощным объединяющим фактором. «Коллективный опыт, обязанный информационному взаимодействию всех людей во всей Ойкумене служит основой роста, который математически выражается в виде зависимости от квадрата численности всего населения»(там же). «В живой природе передача информации от поколения к поколению идет генетически. Только человек обладает способностью к передаче информации путем социального наследования. Информационное взаимодействие… определяет динамику развития человека на всем пути его развития – с тех пор, когда полтора миллиона лет тому назад появился Homo habilis – человек умелый»(с. 12). «Все сделанные предположения и полученные результаты позволяют прийти к утверждению о единстве развития человечества как целого и рассматривать его как некую мировую структуру глобальный суперорганизм, охваченный общим информационным взаимодействием» (там же, с.54).

Интегративная модель антропогенеза.

 

На самом деле, факторов, вызвавших удивительнее изменения обезьян (да и не только обезьян), было названо великое множество. Степень вероятности их преобразующего воздействия самая разная, как и характер их первичности и причинности по отношению друг другу. Что было в начале, что потом? Где причина, где следствия? Что было проявлением неизбежной закономерности, а где стечение случайных и крайне маловероятных обстоятельств. Кто из авторов моделей антропогенеза прав, а кто лев?

Традиционно принято критиковать взгляды, гипотезы, теории и модели предшественников, прежде, чем переходить к изложению какого бы то ни было нового подхода к решению давно поставленной задачи. Мне бы этого не хотелось. У меня есть ощущение, что все вышеупомянутые модели, несмотря на все их взаимные споры и противоречия, содержат зерна или крупицы истины. Потому-то именно на них я и обратила свое и ваше внимание. Как это может быть? Попробуем представить еще одну умозрительную модель нашей эволюции, назовем ее интегративной по трем причинам. Во-первых, в ее основе объединяются идеи, которые до сих пор считались альтернативными друг другу. А, во-вторых, потому, что главное направление эволюции живых систем (в том числе и человека) лежит, с нашей точки зрения, не столько в отборе наиболее приспособленных автономных форм, а, в основном, в создании наиболее устойчивых интегрированных живых систем всех уровней организации, в возникновении и совершенствовании все более высоких и сложных уровней интеграции. Одним из новейших достижений этого интегративного прогресса стало возникновение социальных биологических видов, со сложной информационной надорганизменной системой, объединяющей в единое целое от десятков до сотен тысяч особей. Одной из самых эффективных подобных систем стала человеческая культура. Отправной точкой для ее формирования было, по утверждению С.П.Капицы, возникновение негенетической системы переноса информации в сообществах прачеловека. Так что человечество с самого момента своего проявления росло и развивалось как единая информационная система. Подобные размышления встречаем мы и у Ф.Капры во взгляде на информационное развитии «паутины жизни» и рассуждениях П.Тейяра де Шардена о филетической эволюции человека. Главной особенностью человеческой культуры стало все более нарастающее объединение человеческих сообществ, начавшись с естественных для приматов небольших группировок, оно давно уже перешагнуло популяционный уровень и явно стремится замкнуться в единую общевидовую систему – глобальное человечество. А в-третьих, потому что наш взгляд на самого человека и культуру, как на продукты антропогенеза требует интеграции не только морфологического, но и информационного компонента эволюции, изучения не только изменения структуры носителя но и содержания носимого, то есть, не только материального представления человека, но и его духовного наполнения. Интегративная эволюция человека отражает неразрывная связь развития человеческой структуры и человеческой идеи. С нашей точки зрения, невозможно понять процесс антропогенеза, оторвав морфогенез от психогенеза и культурогенеза.

 

Более 70 миллионов лет назад мелкие меловые насекомоядные млекопитающие активно осваивали древолазанье. Жизнь и питание в кронах густых тропических лесов могла быть освоена только животными, не боящимися высоты. Страх высоты легко закрепить с помощью инстинктивных механизмов, а вот обратную модель поведения отнюдь не просто. Прыжки и другие способы движения в верхнем ярусе в отличие от движения по поверхности земли, плавания в воде и даже полета в открытом воздушном пространстве нельзя никаким отбором довести до генетически закрепленных точных двигательных автоматизмов – слишком неопределенная среда. Всякий раз нужна новая доза точной сенсорной информации о ситуации и конкретное точное моторное решение – двигательный промах чреват серьезным увечьем и смертью. Вот тогда-то и был совершен первый важнейший шаг в антропогенезе – обретена произвольность движений. Не только генетический аппарат стал играть решающую роль в выживании древолазов и древесных прыгунов, но и их индивидуальный двигательный навык и жизненный опыт. Тогда и началось великое сенсорное и моторное переоснащение начинающих приматов. И главную роль в этом процессе сыграло явление цефализации – увеличение размеров и роли головного мозга, особенно его новых отделов (больших полушарий переднего мозга и новой коры). Цефализация и вместе с ней усложнение моторных и сенсорных механизмов - процесс отнюдь не случайный, а вполне закономерный. А вот изменение пропорций лицевого и мозгового скелета могли пойти разными путями, но тут и сыграл свою роль наш неустойчивый сфеноид. Его наклон на первых порах казался весьма адаптивным решением, уровень глаз оказался существенно выше носовых камер и челюстей, такие особи, благодаря стереоскопическому зрению, в естественном отборе получили преимущество. Ведь никто (кроме, возможно, самого Творца) не знал, что этот сфеноид будет отклоняться в дальнейшем, лишая нас полноценного развития челюстей и зубов и все более увеличивая мозговую камеру.Накопление индивидуального опытаи его эффективное использование неразрывно связано с увеличением продолжительности жизни и возрастанием индивидуальной ценности каждой особи в популяции. Такой расклад совершенно несовместим с r-стратегией в размножении, тем более, что приматы итак ограничены в числе потомков в связи с очень подвижным и опасным образом жизни. Их и так небыстрое размножении стало все больше скатываться к крайним формамК-стратегии: минимум потомков, затянутое детство, гипертрофированная забота о крайне малочисленном потомстве, усложнение индивидуального развития и мышления, освоение многочисленных поведенческих приемов адаптации к изменяющимся условиям окружающей среды.Все бы то неплохо, но крайние формы К-стратегии эволюционно бесперспективны, как бы ни были развиты их отдельные носители: при минимуме потомков ценный индивидуальный опыт особи может пропасть бесследно. Как бы особь не была адаптирована – она не может жить вечно, эволюционно значима лишь непрерывная передача информации.Гены это могут обеспечить за счет редупликации и размножения, а благоприобретенный жизненный опыт??? Возможны два выхода: интенсификация размножения при увеличении эффективности передачи опыта от предков к потомкам (вертикальный перенос) и развитие социальности и групповой сплоченности (горизонтальный перенос). Оба выхода совсем непросты для исполнения. Как совместить большое количество потомков с увеличением внимания к каждому? Для человекообразных обезьян эта задача оказалась не по силам: 3-4 потомка, по очереди друг за другом с продолжительностью детства 5-6 лет и объемом мозга 400-500г - это их предел. Да и второе решение тоже неочевидно, если опыт адаптивен, то делиться им с генетически неродственным партнером – значит ослабить собственный потенциал в конкурентной борьбе за выживание. Альтруисты делятся своими открытиями, плодами же пользуются преимущественно эгоисты. Если склонность альтруизму и к эгоизму генетически предопределена, то последние, размножившись, не станут ничем ни с кем делиться, и новоявленная эволюция остановится. Большинство животных остановились именно на этом уровне: их обмен полезной информацией жестко регламентирован естественным отбором. Дальше всех в эволюцию социальности продвинулись общественные насекомые, но им «не жалко» друг с другом чем-либо делиться, ибо с генотипической точки зрения все особи одной колонии практически одно и то же. Зато у них и минимум прироста негенетической информации, все адаптации фактически передается по наследству генетически.

Как же закрепить благоприобретенный опыт и сделать его бессмертным? Ответ у нас перед глазами, в организации нашего собственного организма. Как сделать неслучайным набор всех необходимых вариантов клеток в одном месте? Неразрывно соединить их в многоклеточную систему. Специфика клеточного типа внутри одного организма не зависит от генетического набора – у всех клеток он одинаковый, значит, все многообразие клеток этого организма определяется межклеточной индукцией – влиянием клеток друг на друга, их местоположением и функцией. Клетки «заставляют» друг друга принять определенную форму и функцию. Что вынуждает их принять индуцирующее воздействие иногда даже в ущерб собственной продолжительности жизни? Непреодолимая потребность клеток друг в друге и в организованном жизненном пространстве. «Эндос» - внутренний и «филия» - любовь, таким образом, это эндофилия – потребность находится во внутренней, гомеостатичной среде живой системы. В узком смысле слова, например, в паразитологии эндофилией называется стремление эктопаразитов (комаров) размножаться и обитать не в естественной внешней среде, а в жилище человека. Но в широком смысле слова эндофилия – это невозможность индивидуального выживания во внешней среде, потребность в регулируемой среде обитания, сверхзависимость друг от друга.

Вернемся к генезису многоклеточного организма, поначалу абсолютно автономные клетки, перестали расходиться после деления, хотя и могли выживать по отдельности. На стадии колонии каждая отделившаяся клетка еще в состоянии жить автономно или породить новую колонию. Что удерживает клетки вместе? Каким «медом они намазаны» друг для друга? Что за закон всемирного тяготения привязывает их друг к другу? Не догадываетесь? Думаете водородная, ковалентная или донорно-акцепторная связь? Или какие другие виды элетро-магнитного взаимодействия? Биологическое поле? Взаимодействие мембран? Когезия и адгезия? Назвать можно как угодно, но суть остается одной и той же - это «филиа» -взаимное притяжение или… любовь! Невозможность существовать в одиночку заставляет клетку стать частью целого – открывает надклеточный путь к бессмертию, к максимальной самореализации (счастью).Одна единственная исходная клетка может стать целым организмом, реализовать все возможные (даже альтернативные) пути своей специализации, освоить поддержание постоянных условий своего существования. Как? Делясь, не терять единства существования, расширять самоотражение по мере увеличения числа клеток. Если уровень отражения клетки после деления ограничится клеткой, она «не заметит», что стала многоклеточным организмом, а значит им и не станет.

Но, породив интегрированное единство, клетка навсегда теряет индивидуальную неприкосновенность, автономию индивидуальной судьбы, свободу индивидуального самовыражения. И все же, если количество информации, накопленное клеткой, во много раз превышает возможности ее реализации в индивидуальном клеточном цикле, такой геном с неизбежностью стремится к многоклеточности с нарастанием дифференциации клеток, тканей и органов. Так же если количество информации, накопленное индивидуумом, во много раз превысит возможность ее реализации в индивидуальном жизненном пути, в силу невозможности эффективно пройти одновременно по двум (и более!) альтернативным траекториям, неизбежно возникает социальное сообщество с различными специализациями разных особей. Какими бы альтернативными они не казались, они суть ОДНО, их притягивает друг другу великая функциональная необходимость, делающая из расщепленного множества единое ЦЕЛОЕ. Махатма Ганди считал любовь «онтологической силой, особым природным феноменом сближающим разные существа исозидающим из них новое единство». В любви с его точки зрения «заключена главная созидающая сущность жизни».

Но при этом новое целое пространство начинает доминировать над своими собственными элементами, индуцируя из всех возможных путей реализации для каждого конкретного своего элемента (клетки или индивидуума) строго конкретный, определенный местом и временем специализации данного элемента. То есть, становясь частью единого информационного пространства под названием человеческая культура, мы детерминированы не столько (как большинство биологических видов) своим геномом, сколько функциональными потребностями и культурно-исторической ситуацией нашего социума. Как муравьи и пчелы мы ограничены в своих возможностях нашим «ульем-муравейником». Но механизм детерминации несколько иной. Так же как и многоклеточность, социальность в эволюции возникла неоднажды и разными путями. Наша социальная детерминированностьопределяетсянашей ретардацией в развитии, по сути продолжающимся после рождения морфогенезом, головного мозга. Его бурный постнатальный рост, активная дифференциация коры, средообусловленная (читай социо-культурно обусловленная!) закладка основных сенсорных и моторных матриц с неизбежностью определяет нашу индивидуально-психологическую структуру и весь наш жизненный потенциал. Являясь изначально полипотенциальным организмом, мы есть не то, чем могли бы быть «вообще», а всегда лишь то, чем конкретно стали. Ранние дни, месяцы, годы (не менее целого десятилетия) нашей жизни мы полностью неавтономны, очень зависимы от ситуации развития. Необходимое для развития мозга иждивенчество мы с лихвой оплатим индивидуальной привязанностью к условиям и установкам – культурным матрицам своего существования.

Удивительный вывод!Двинувшись по пути произвольности, ухода от генетической заданности, по пути свободного выбора форм движения, ориентации, питания и даже репродукции мы оказались в условиях двойной заданности и генетической и социо-культурной!Нами управляют и гены, и культура, и наш индивидуальный опыт – счастье, когда они сумеют договориться! Когда выбранная за нас траектория нашего развития не противоречит нашим «задаткам», а сформированные у нас способности и потребности удовлетворяют и удовлетворяются. Когда пережитый нами жизненный опыт не сделал из нас ни отъявленных человеконенавистников, ни неадекватных и наивных филантропов.

Если сравнивать многоорганизменное сообщество с многоклеточным оранизмом, то Человечество едва прошло границу между многоклеточной колонией и примитивным организмом и живет по законам примитивного единства. Нас удерживает вместе все та же эндофилия – невозможность жить друг без друга, жизненно необходимая обустроенность внутреннего пространства. Но это самый примитивный - «клеточный», принудительный уровень любви. Биологическая эволюция, поднимаясь на уровень социальности, искала любые механизмы зацепить нас друг за друга. Тут пригодились и гипертрофированные детско-родительские взаимоотношения, и «таинственное либидо» (гиперсексуальность), и их удивительная помесь под названием опекунские отношения, и родственные связи, и детский взаимный импринтинг родственных и неродственных ровесников под названием «братская (сестринская?) дружба». Все хорошо, чтобы подчинить индивидуальный инстинкт самосохранения и самовоспроизведения групповым интересам, оценить иную жизнь важнее своей, отдать свой жизненный потенциал в распоряжение сообщества. Как это происходило? Рассмотрим подробнее.

Итак, во-первых, необходимо было преодолеть тупик К-стратегии. Вспоминаем модель Лавджоя! Чтобы увеличить энергозатраты на репродукцию, надо снизить энергозатраты на движение. Проводить больше времени с детенышами на земле, под пологом тропического леса энергетически выгоднее и безопаснее, чем скакать с малышом на себе, а залезть от опасности на дерево можно в любой момент. В такой ситуации есть шанс вырастить двух детенышей не последовательно, а хотя бы отчасти параллельно, то есть сократить интервал между рождениями до 3-4 лет вместо 5-6, не сокращая при этом период детства для каждого. Кстати в отличии от древолазов-шимпанзе передвигающиеся по земле гориллы как раз этого и достигли. Раз главная задача – передача не только своего набора генов, но и индивидуального жизненного опыта, то сокращать период детства никак нельзя. При неторопливом лесном (а не экстренном саванном) освоении движения по поверхности земли отбор на двуногое хождение мог осуществляться действительно постепенно, конкурируя с другими формами движения. Когда же произошло резкое сокращение лесов и распространение открытых травянистых ландшафтов, в выигрыше оказались только формы морфологически адаптированные к быстрой и уверенной бипедии и самому разнообразному питанию (в том числе и животной пищей).

Детеныши, растущие параллельно в течение долгого периода времени не только хорошо знают друг друга и свою мать, но могу быть и очень привязаны друг к другу.Еслитакаяродственная связьспособствуетобмену индивидуальным опытом и идет на пользу своим носителям, такая родственная нуцелла будет иметь преимущество в своем сообществе по сравнению с более автономными индивидуалами и закрепляться отбором. Детеныши, растущие в ней, могут пользоватьсяколлективной опекой. Особенно сильны такие тенденции между самками. Даже самки современных шимпанзе и горилл проявляют интерес к детенышам своих матерей, сестер и дочерей и при отсутствии собственных детенышей могут опекать их.

То есть гипертрофия материнского поведениявполне может стать генетической основой первичного сплочения родственной группы и служить целям более эффективного размножения и передачи жизненного опыта.

С биологической точки зрения такой группе выгоднее иметь больше полноценных детенышей и меньше неэффективного потомства, так как затраты на каждого малыша очень высоки. Самые высокие потери потомства у самых молодых и самых пожилых самок, значит, некоторое запаздывание полового созревания и возникновение менопаузы избавят самих самок от лишних энергозатрат и поспособствуют их заботе и опеке по отношению к другим родственным малышам – сибсам, племянникам, внукам. Что немаловажно, контакт юных и пожилых самок с «действующими» матерями будет способствовать обмену опытом. Там где инстинкт постепенно вытесняется благоприобретенным опытом – это решающий момент. Именно привлечение члена группы к уходу за «не своим» детенышем является первым признаком социального детства и группового социального материнства –первой формы группового со-знания будущего человечества. Такая «коллективная матка» могла обеспечить эффективное выращивание потомства за счет коллективного опыта самок, а не только опираясь на индивидуальный материнский инстинкт. Это и был самый первый, самый начальный зачаток протокультуры, эмбриональная ее стадия.

По мере расширения такой группы расширяется и степень родства ее участников. Детское взаимное игровое запечатление, известное у всех социальных животных, усиливает возможность освоения нового опыта и его обмен. Детская игра– великий двигатель интеллектуального прогресса – постепенно угасает у большинства животных, но у человеческих предков, как и детство, затягивалась, способствуя взаимопониманию.

И тут очевиден самый важный пункт в проблеме эволюции передачи негенетической информации – средства коммуникации. Передавать информацию можно по-разному. Все дело в том, насколько она вариабельна. Если круг информационных сигналов ограничен и постоянен: сигнал тревоги, брачный зов, требование пищи или привлечение внимания, тут нет никаких особых проблем. Но если вы живете в мире произвольных движений, многочисленных манипуляций, сложного и опять-таки произвольного пищевого поведения (выбор пищевого объекта зависит от индивидуального опыта и умений), многоуровневой иерархии и сложных правил социального поведения – требуется очень гибкая и точная коммуникативная система. Жесты, мимика, звуки, прикосновения –все эти технологии задействовали наши предки, чтобы понять друг друга.

Еще одна адаптация, способствовавшая и опеке, и социальному детству, и удлинению периода усиленного усвоения опыта – ретардация (замедление развития) и инфантилизациявнешнего вида подрастающих детенышей.Конрад Лоренц отметил, что ряд внешних признаков является универсальным «маркером детства», усиливая родительский инстинкт не только у собственных родителей, но и у других животных этого же и иногда даже других видов. И что же это за признаки? Маленький рост, гладкая голая или покрытая нежным пушком кожа, крупная, по сравнению с размерами тела, голова и укороченные конечности, большие глаза, выпуклый лоб, укороченные челюсти, тоненький пищащий голос… Такой объект стимулирует потребность заботиться о нем. И чем дольше он таковым останется, тем продолжительнее будет забота. Так что, отмеченная Людвигом Больком, фетализация совсем неслучайный признак в нашей организации. Выводки, имеющие много детенышей, стимулируют гонку созревания потому, что первому, самому крупному достается основной ресурс. Если же в помете один детеныш, куда спешить, с кем соревноваться? А когда появится следующий малыш, чуть подросшим дитятей займутся другие родственницы, стимулируемые его инфантильным видом. В сообществе его иждивенчество не будет пресекаться, пока он «маленький и беззащитный». Если у большинства видов продолжительность детства и заботы о потомстве строго связано и ограничено сменой времен года, а так же началом нового репродуктивного периода, то при К-стратегии, да и при Кr-стратегии все опять-таки очень произвольно. Организм самки индивидуально определяет начало нового репродуктивного цикла, и вид подросшего или напротив слишком «маленького» детеныша играет здесь решающую роль. Если интервал будет слишком короткий, оба детеныша могут погибнуть. Как завоевать внимание матери ? Инфантилизироваться! Как завоевать заботу и опеку соплеменниц? Инфантилизироваться!! Как продлить время иждивенчества для развития крупного головного мозга, особенно если он недоразвит при рождении и продолжает расти в постнатальный период? Инфантилизи