С Петей и волком к детям всего мира

 

В июне 1935 года на спектакле оперы Л. Половинкина «Сказка о рыбаке и рыбке» произошло большое событие. Спектакль уже начался, когда наш администратор Л. Я. Сахаров вошел ко мне в кабинет и голосом, прерывающимся от волнения, сообщил:

– У нас в театре знаменитый Сергей Прокофьев. Я только что усадил его с женой и сыновьями в ложу дирекции.

Было от чего волноваться! Композитор Сергей Сергеевич Прокофьев на нашем спектакле! Я вошла в ложу напротив и в полутьме зрительного зала увидела, вернее, угадала Сергея Сергеевича (до этого видела его только на фотографиях). Как назло, в оркестре у нас в этот день было неблагополучно. Внезапно заболел первый кларнетист. Его партию играл с листа случайный музыкант: два раза, когда этот музыкант взял неверную ноту, Прокофьев сделал нетерпеливое движение – мгновенно ощутил фальшь. Я смутилась и в антракте, вместо того чтобы идти знакомиться с Прокофьевым, бросилась за кулисы. Рассказала артистам и музыкантам, что их сегодня слушает Сергей Прокофьев, и… сделала большую ошибку!

Во втором акте некоторые из молодых артистов стали проявлять излишнее старание, а артист А. Семенцов (исполнитель роли Рыбака) на верхней ноте издал вместо пения какой‑то свистящий звук – перехватило дыхание от волнения. Плохо, как назло плохо, прошел этот спектакль. Когда после его окончания меня познакомили с Прокофьевым, я даже не сумела как следует улыбнуться.

Прокофьев, в своем рыжем заграничном костюме, показался мне чопорным и высокомерным, на вопросы отвечал неохотно, односложно. Зато Лина Ивановна, его жена, и их сыновья были так приветливы и всем довольны, что появилась надежда в скором времени увидеть всю эту семью еще раз.

Так и случилось. Через неделю Прокофьевы пришли на спектакль «Про Дзюбу».

Я сидела вместе с ними в ложе с самого начала и могла наблюдать за восприятием Сергея Сергеевича, которое было еще более непосредственным, чем у его сыновей. Он громко и искренне смеялся, вслух делал замечания. Если ему что‑нибудь нравилось, к) очень; если нет – тоже очень. В его восприятии отсутствовала «золотая середина», вернее сказать, сытый покой равнодушия. Он говорил коротко, прямо, горячо, даже резко. Не пользовался словами «•так себе», «отчасти».

Не сразу привыкла к его необычным, похожим на обрубки ответам, но потом мне стало с ним легко и просто. Он был искренен и откровенен. Мое первое впечатление, что Сергей Сергеевич чопорен и высокомерен, оказалось ошибочным: в эту тогу он одевался только тогда, когда был не в духе и хотел, чтобы его оставили в покое. Напротив, можно было удивляться и радоваться, как Прокофьев, несмотря па длительное пребывание за границей, в такой степени сумел сохранить свою самобытность и непосредственность.

Прокофьевы, видимо, полюбили наш театр и пересмотрели почти весь репертуар. Сыновьям Сергея Сергеевича очень нравилось, что это их собственный театр, театр для детей; за границей таких театров они не видели и не могли видеть.

Неповторимым, необычным был внешний облик и манера себя держать Сергея Сергеевича. Красно‑рыжие немногочисленные волосы, гладкое румяное лицо, «лед и пламень» в глазах за стеклами очков, песчано‑рыжий костюм.

– Он похож на четвертый из своих трех апельсинов, – сказала одна наша озорная актриса. К моему ужасу, кто‑то передал это Сергею Сергеевичу, но v него был такой запас юмора, что он только громко рассмеялся.

О наших спектаклях Сергей Сергеевич сделал ряд очень интересных критических замечаний. Ему нравилось, что у нас, как он сказал, «детский музыкальный театр». Он считал это наиболее воспитательно‑правильным, но настаивал на увеличении оркестра и вокальных сил.

– Там, где у вас музыкальный рассказ, движения на музыке, – я удовлетворен; там, где пение, – нет. Нужно ли вам вообще ставить оперы? – размышлял он вслух и сам себе отвечал: – Впрочем, если ваш театр не будет делать усилий по созданию детской оперы, неизвестно, кто этим займется. У Большого театра рвения к этому важнейшему делу незаметно…

Я знала ряд произведений Сергея Сергеевича, написанных для детей: «Гадкий утенок» по Андерсену, «Сказки старой бабушки», и, конечно, жаждала привлечь его к творческой работе в Московском театре для детей.

У меня появилась мечта, чтобы он написал для нас.

Брать все лучшее от творческих людей, с которыми встречалась, чтобы росла сокровищница произведений искусства, посвященных детям, было моей самой большой страстью.

Мне загрезилась сказка, да, сказка, – ведь нашей советской действительности Прокофьев тогда еще до конца не ощутил, недавно в Москву из‑за границы вернулся, – сказка для симфонического оркестра. Какая‑то совсем новая – он в музыке первооткрыватель, у него «великий почин инициативы». Вот если бы Сергея Сергеевича увлекла мысль написать симфоническую сказку, где по ходу музыки звучит и неразрывно с ней связанное слово!

Симфоний, которые сопровождают чтецы, я никогда прежде не слыхала, но это ведь может быть. Когда ребятам говоришь о музыке только во вступительном слове, они потом многое забывают, когда звучит музыка, не ассоциируют ее со сказанным, плохо слушают, а если бы как‑то занятно связать слово и музыку, чтобы они друг другу и малышам в зале помогали?

Первые мысли о чем‑то новом всегда какие‑то отдельные, не до конца ясные, но они были неотвязные. Как лягу спать – за ниткой нитка – уже целый клубок мечтаний: если бы такая симфоническая сказка по‑новому, занятно помогала нам знакомить ребят с музыкальными инструментами, особенностями звучания каждого из них? Может, поручить такое дело кому‑нибудь из наших композиторов? Нет, в голове одно имя – Сергей Прокофьев. Когда чего‑нибудь очень хотела, до поры до времени никому не говорила, чтобы даже словом не спугнуть мечту свою. Видела Сергея Сергеевича еще несколько раз, но в официальных местах, и он был каким‑то официальным, надо было выбрать удачный момент и рассказать ему, чего хочу, поувлекательнее…

Постановление о создании Центрального детского театра очень подняло авторитет всей нашей работы, творческие возможности сказочно расширились… Хорошо бы вытащить Сергея Сергеевича в наше новое здание… Перед одним из детских симфонических концертов нашла телефон Сергея Сергеевича и позвонила. Раза три не заставала дома, потом его не позвали – он отдыхал, и наконец подошел он. Отвечал, как всегда, отрывисто, что, может быть, на концерт 11 марта придет…

В этот день очень рано меня разбудила моя мама – прямо в кровать положила выцветшую голубую тетрадь с дырочками от времени, на обложке что‑то вроде сирени, огромные красивые буквы «С. В. Р.» в рамке и каракулями чернилами написано: «Этот день обещаю никогда не забыть. Март, 11, 1911 года писала Сац». Оказывается, мама накануне разбирала старые бумаги в шкафу и нашла эту мою детскую тетрадку, где на первых страницах со многими восклицательными знаками были излиты мои впечатления о первом симфоническом концерте под управлением С. А. Кусевицкого с участием «С. В. Р.», то есть Сергея Васильевича Рахманинова. Мама разбудила меня, так как уже уходила на работу и знала, что эта тетрадь именно сегодня поднимет со дна сердца что‑то очень дорогое. Подумать только, в этот самый день ровно двадцать пять лет назад я слушала первый в своей жизни концерт в том самом здании, которое тогда называлось театр Незло‑бина, а теперь – Центральный детский театр. Тогда я считала за величайшее счастье ютиться под крышей этого здания – стоячее место на галерке в ложе «парадиза» было для меня, как смеялась мама, «настоящим раем». Очень ясно вспоминала все это, глядя на детскую тетрадку.

Быстро встала, оделась, на автомобиле подъехала к этому зданию. Сейчас я тут директор и художественный руководитель. Какая удивительная штука – жизнь! Может, я сплю? Нет, это на самом деле!

Даже неприлично, как сегодня у меня блестят от радости глаза, как помогла детская тетрадка вновь Я вновь почувствовать свое огромное счастье!

Прохожу в зрительный зал. Наш симфонический концерт начнется еще через полчаса. Занавес открыт. Вся сцена заставлена пюпитрами, некоторые из музыкантов уже пришли, настраивают инструменты; на сцене контрабас, трубы, барабаны, челеста, арфа. Зал все более наполняется веселым гулом детских голосов, мелькают пионерские галстуки, комсомольские значки, октябрятские звездочки. Обвожу глазами весь зал, поднимаю глаза вверх – вон они, стоячие места ложи «парадиза». Наши зрители никогда не будут там стоять – верхние балконы для них теперь наглухо закрыты.

Мимо меня к сцене пробегает курчавый мальчик, указывает на множество музыкальных инструментов, звонко кричит товарищу:

– Вася! Гляди, все эти инструменты для нас сегодня играть будут!

Многие смеются, смеется и Сергей Сергеевич Прокофьев – он как раз в этот момент входит в зал. Быстрыми шагами иду к нему навстречу, здороваясь, благодарю, что он исполнил мою просьбу, пришел. Он в хорошем настроении.

– Ну, поздравляю вас, слышал, у вас большие успехи, новое роскошное помещение. А что это вы наверх смотрите?

Удивительно, какой он наблюдательный! Рассказываю про свои детские переживания, про то, как, бешено аплодируя Рахманинову, чуть не выпала из ложи, двадцать пять лет назад.

– Вон та, видите?

Сергей Сергеевич вдруг озорно улыбается и говорит весело:

– Пойдемте, в память прошлого, на то самое место.

Как это я сама не сообразила! Конечно, пошли. Только надо у коменданта ключ достать.

Пока поднимаемся все выше и выше по многочисленным лестницам, Сергей Сергеевич шутит:

– Взять вершину вверенного вам театра не так‑то просто.

Но вот и та самая дверь в ту самую ложу. Открываю ее с не меньшим волнением, чем двадцать пять лет назад. В этой ложе стульев не полагается.

– Здесь долго не простоишь, – заявляет Сергей Сергеевич, – голова кружится, как на вершине Монблана.

У меня новый приступ счастья: из этой моей детской ложи так радостно смотреть на огромный зал, заполненный только детьми. Как удобно, по‑хозяйски, сидят они в обитых красным бархатом мягких креслах, с каким удовольствием ждут начала «своего» симфонического концерта. Еще бы! Певцами‑солистами в этот день у нас были Валерия Владимировна Барсова и Иван Семенович Козловский.

Концерт прошел прекрасно. Я рада‑радешенька. Сергей Сергеевич перестал быть со мной официальным.

Дня через два после концерта звоню по телефону Сергею Сергеевичу и прошу разрешить мне прийти к нему по важному делу. Он приглашает прийти… послезавтра. Ничего не поделаешь. У меня положение сложное: нельзя быть надоедливой, но нельзя и откладывать – его все лучшие театры и филармонии рвут на части, вдруг опять на гастроли уедет… Словом, будь что будет.

Сергей Сергеевич жил тогда в гостинице «Националь». Его жена и мальчики были в отъезде, квартиры в Москве у Прокофьевых еще не было. Подхожу к этажу, где он живет, за двадцать минут до назначенного срока – надо замедлить свои темпы, сделать ритенуто (замедление), как говорят музыканты! Рассматриваю какие‑то картины около входа в коридор, иду медленно; уже найдя номер Сергея Сергеевича, решаюсь стучать в дверь не сразу… Вдруг дверь открывается – передо мной сам Сергей Сергеевич:

– Вы что тут у дверей копошитесь? Заходите. Ну и слух у него! Встречает весело, предлагает кофе своего собственного приготовления. Хорошо он умеет кофе готовить, вкусных вещей на круглом столе лежит, сколько хочешь, какие‑то палочки с сыром, таких еще не ела. Питаюсь и незаметно оглядываю комнату. Рояль открыт, на пюпитре, на крышке, по бокам множество листов исписанной нотной бумаги. На столе книги, тут же расставлены на доске шахматы.

«Что, он сам с собой, что ли, играет?» – думаю я. Раздается телефонный звонок – Прокофьев берет трубку, переставляет черную ладью и говорит:

– Тогда я пошел вот так…

Оказывается, он в этот день играл по телефону в шахматы с Мясковским. Как говорится, без отрыва от других более важных своих занятий. Да, понимаешь, что у хозяина этой комнаты кипит энергия, интересы многогранны, но беспорядка никакого: все вещи и листки чувствуют себя удобно, лежат на местах, которые хозяин точно знает. Снова звонит телефон – его куда‑то срочно вызывают. Надо приступить к делу, а то заторопится – и все пропало. Как начать?!

– Ваши мальчики учатся музыке?

– Да, но музыка от этого не выигрывает. Никаких способностей.

Перейти на интересующую меня тему еще нельзя – захожу с другого конца.

– А когда вы, Сергей Сергеевич, почувствовали, что вы – Прокофьев?

Он пожимает плечами.

– Вы спрашиваете, когда я полюбил музыку?

– Да, конечно.

– Вероятно, как только в первый раз ее услышал. Моя мать неплохо и очень много играла на рояле – Шопена, Бетховена, Моцарта, Листа. Ноты лежали дома повсюду – первое, что я выводил карандашом, были ноты, рисовал их без всякого смысла, как другие ребята рисуют домики или человечков. Матери доставляло большую радость, что я почти не отходил от рояля, когда она играла, довольно точно угадывал исполняемые произведения, подбирал отдельные мелодии. Мне было лет пять, когда я принес маме листок, исписанный нотными каракулями, и сообщил: – Вот я написал рапсодию Листа. – Мама очень смеялась, когда объясняла, что рапсодией называется одна из форм музыкального произведения, а Лист – фамилия композитора. – Как же ты мог написать рапсодию Листа!

Мне очень захотелось, чтобы Сергей Сергеевич написал все о своем детстве для советских ребят. Он обещал это сделать. Но надо было скорее приближаться к своей цели.

– А когда вы в первый раз услышали оркестр?

– В девять лет, когда меня повезли в Петербург на оперу «Фауст». Опера произвела на меня, конечно, неизгладимое впечатление. Музыка и яркие костюмы, музыка и действие на сцене… Как всякий мальчик, я был особенно восхищен дуэлью на шпагах. Когда я вернулся в деревню, задумал написать и написал первую свою оперу «Великан» – слова и музыку. Дуэль там, конечно, была, но не было самого главного – оркестра. Оркестр на рояле изображал мой двоюродный брат, но в моих мыслях уже тогда жило воспоминание об оркестре со всем его могуществом тогда мне неведомых инструментов.

Стоп! Мы подъехали к главному, из‑за чего затеяла весь этот разговор. Вскакиваю с места и перехожу к делу.

– У наших ребят, всех без исключения, огромный интерес к оркестру – у нас, взрослых, большое желание, чтобы ребята с малых лет узнали, полюбили, заинтересовались музыкой. Чтобы все умели слушать музыку так же, как читают книги. Но музыки, написанной для слушания маленькими ребятами, нет или почти нет. Вы заметили, как охотно ребята ходят в театр, смотрят спектакли, а слушать музыку, когда нет ничего перед глазами, им трудно.

Мы говорим им вступительное слово, поясняем намерения композитора, но начинается музыка, и они без какого‑то путеводителя по ходу ее звучания снова теряют понимание и интерес. Песни более доступны малышам, потому что там слово и музыка все время связаны, помогают друг другу. Не создать ли нам новые симфонические сказки, где по ходу музыкального действия, звучания музыки будут нужные слова, держась за которые, как за трап, ребята сориентируются в море звуков?

Сергей Сергеевич заинтересовался и спросил:

– А как вы представляете эту сказку, ее образы? Я ответила:

– Мне очень хочется, чтобы такая сказка в занимательной, доступной форме знакомила ребят с музыкальными инструментами, входящими в состав симфонического оркестра, имела бы и познавательное значение. Дети много раз нас просили, и мальчики в первую очередь, познакомить их с музыкальными инструментами. Мы устраивали много таких концертов – целые циклы «Знакомство с музыкальными инструментами». Ведущий прежде объясняет происхождение, устройство, выразительные возможности инструмента, а потом выступает музыкант, в совершенстве владеющий этим инструментом. Дело, конечно, неплохое, нужное, но это для ребят постарше – семи‑восьмилетние опять ни при чем. А потом как‑то хочется не по‑школьному на концертах разговаривать, а тут получается в лоб – прежде вступительное слово, потом музыка, без художественной гармонии между ними: «Смотрите, дети, это – арфа». А она такая красивая, о ней бы нужно какие‑то особенные, поэтические слова найти, и чтобы она своим голосом в этот рассказ включалась… – Снова раздался телефонный звонок, я встала и заспешила – лучше самой уйти, чем ждать, что тебя попросит об этом хозяин: – Простите, что задержала. Хотелось, чтобы вы сказали мне ваши соображения обо всем этом. До свидания.

Сергей Сергеевич крепко пожал мне руку и сказал:

– Сейчас мне действительно надо спешить, но мне нравится конкретность, с которой вы говорите.

Я ушла с ощущением, что дело хоть немножко, но двинулось вперед. Уже то, как внимательно все это Прокофьев слушал, подтверждало, что мне стоит мечтать дальше, а потом мне хотелось, чтобы от «мысль понравилась» у Сергея Сергеевича протянулась какая‑то нитка к желанию самому эту новую идею осуществить. Сергей Сергеевич был человек резкий, мужественный, независимый – уговаривать его было бы невозможно. Он делает только то, что сам хочет, думала я в следующие дни, глядя на телефонный аппарат и с трудом не набирая его номера.

И вдруг телефон зазвонил! У Сергея Сергеевича есть мысли по поводу новой детской симфонии, он хочет сегодня со мной встретиться!

Он приехал ко мне домой, и целый вечер до последнего трамвая мой милый «Рёниш» наслаждался прикосновением пальцев Прокофьева к его клавишам. Мы фантазировали возможные сюжеты: я словами, он – музыкой. Да, это будет сказка, главная цель которой познакомить младших школьников с музыкальными инструментами; у нее должно быть увлекательное содержание, неожиданные событие, чтобы ребята слушали с непрерывным интересом – а что будет дальше? Решили так: нужно, чтобы в сказке были действующие лица, которые могут ярко выразить звучание того или иного музыкального инструмента. Например, флейта – птичка.

Сказала и испугалась: вдруг Сергей Сергеевич выругает меня за трафаретность такого предложения! Но он возразил мне:

– Флейта‑птичка обязательно будет. Ничего страшного, что мы используем и примитивные представления самих ребят. Для нас самое главное – найти с ними общий язык.

Мы решили, что в симфонической сказке для самых младших слушателей должны быть яркие образы с броскими характерами, непохожими один на другой.

– Мне кажется, хорошо, чтобы в этой симфонии участвовали разные звери, птицы, но обязательно хоть один человек, – предложила я.

Сергей Сергеевич кивнул головой и добавил:

– Но если на «роль» каждого зверя или птицы назначим по одному инструменту, то образ человека будет исполнять, скажем, струнный квартет – ведь у него граней больше. – Он увлекся и продолжал: – Да‑да, начинать надо с конкретного, впечатляющего и обязательно контрастного: волк – птица, злое – доброе, большое – маленькое. Острота характера – острота различных музыкальных тембров, у каждого действующего лица свои лейтмотивы.

Увидев, что Сергей Сергеевич загорелся, я осторожно спросила, нельзя ли заключить с ним договор. Очень любила завязать узелочек на каждом начатом деле.

– Но, – добавила робко, – вот только на каких условиях?

Ждала больших осложнений, отказа или огромных требований, но Прокофьев ответил просто и добродушно.

– Договор никому не мешает, а я эту сказку все равно напишу. Платите сколько сможете.

У меня как гора с плеч упала. На следующее утро приехала к нему с договором. Центральный детский театр заказывал С.С. Прокофьеву симфонию (цель которой – познакомить детей с музыкальными инструментами), с обязательством уплатить по ее принятии небольшую по тем временам сумму.

Предусмотреть его реакцию обычно было трудно: то неожиданно кроток, то еще более неожиданно строптив. Сергей Сергеевич подписал этот договор без звука.

Помню, как для усиления темпов работы пригласила симпатичную поэтессу и поручила ей продумать сценарий этой симфонической сказки. Дала эй записи того, что мы вместе с Сергеем Сергеевичем нафантазировали, просила литературно осмыслить, предложить Прокофьеву готовый текст.

Поэтесса преклонялась перед его талантом, творила днем и ночью и очень скоро понесла плоды своего творчества композитору.

Я пришла в «Националь» к концу этой встречи: поэтесса жалась к двери и вскоре юркнула в нее. Из глаз композитора сыпались искры. Когда мы остались одни, мне изрядно попало за непрошенный визит поэтессы. Но я уже знала, что в моменты таких вспышек помогает одно лекарство – юмор, и сказала спокойно:

– На уроках географии узнала, что бывает резко континентальный климат, а познакомившись с вами, установила, что бывают резко континентальные характеры и настроения. Вчера вы были кротки, как агнец, сегодня…

– Договаривайте: как дьявол, злой, – буркнул он в ответ.

– Я этого не сказала, но, сознайтесь, – мое определение правильно!

– Да, я – резко континентальный, и это тяжело не только для окружающих… – сказал он неожиданно кротко, с большим чистосердечием, и мы оба рассмеялись. После этого можно было мирно разобраться в причинах его неудовольствия. – Поэтесса принесла очень много рифмованных слов, – сказал Сергей Сергеевич, – а взаимоотношения слов и музыки в такой работе должны быть очень деликатны: слово должно знать свое место. Оно может не только помочь музыкальному восприятию, но и увести от музыки.

Сергей Сергеевич был прав: у него уже начался творческий процесс, всегда сложный и хрупкий, а потому «обстоятельные», не имеющие ничего общего с музыкой стишки, которые из вежливости надо было слушать до конца, не могли не вызвать его раздражения.

К счастью, я совсем перестала его бояться, и Мои конкретные творческие предложения он принимал с неожиданным энтузиазмом.

– А что, если кроме мальчонки – героя в нашей сказке – будет еще его дедушка? Тоже хороший музыкальный контраст – один весел, подвижен, ничего не боится, у другого старческие ритмы, всего остерегается, ворчит: «А если попадешь в беду – что тогда?»

Это «что тогда» я сказала гнусавато, по‑старчески, и вдруг Сергей Сергеевич схватил лист бумаги:

– Скажите еще раз «что тогда» – мне понравилась ваша интонация.

Получилась чистая квинта – сверху вниз фа с точкой, фа, си бемоль – так записал ее Сергей Сергеевич и сказал решительно:

– Дедушка будет!

Мы перезванивались с Сергеем Сергеевичем по нескольку раз в день, просиживали целые вечера вместе за роялем, и уже совсем не важно было, что он знаменитость, что он меня старше – мы оба делали новое, увлекавшее нас дело, и Прокофьев даже сказал:

– Мне бы хотелось, чтобы вы меня называли по имени, «на ты», а я вас – Наташей. Так вас за глаза зовут все, а я теряю время на «Ильинична».

Это было большой добротой и чуткостью с его стороны – он хотел, чтобы я чувствовала себя с ним по‑товарищески просто, и, конечно, для работы это было важно.

Итак, как будто все шло хорошо. Но волновалась я, конечно, очень. А вдруг ему расхочется писать эту сказку?

Еще я побаивалась, что Сергей Сергеевич напишет детскую симфонию таким сложным музыкальным языком, который будет высоко оценен музыкантами, но недоступен детям, и мы несколько вечеров занимались тем, что он играл мне разные музыкальные произведения.

– Я хочу почувствовать, понять, что ты считаешь понятным для детей, что нет и почему, – сказал он.

Он с уважением относился к моему опыту, наблюдениям, с большим интересом читал детские письма о музыке, которые хранила бережно. Однажды он сказал:

– Теперь мне пора остаться наедине с самим собой. Позвоню тебе, когда захочу сыграть то, что получится.

Сказал и испарился. После этого я набралась терпения, перестала звонить Сергею Сергеевичу, но часто умоляюще глядела на свой телефонный аппарат.

Телефон молчал, и я сама себе объясняла: у большинства творческих людей так бывает – их трудно увлечь своим предложением, настроить на новое творческое дело. Приходится вместе с ними и фантазировать и уводить от «подводных камней», которые есть в каждом творческом плавании. Но все это только начало – пока творческий мотор самого композитора не пришел в движение. Тут уж ему никто не нужен – новое должно подняться со дна его души, прорасти в нем самом, прежде чем ему захочется кому‑нибудь проиграть свое произведение.

Все это понимала, но… на свой телефонный аппарат глядела недружелюбно. Молчит!

Но однажды:

– Наташа? «Петя и волк» тебе кланяются и ждут дальнейших распоряжений.

Мама говорит, что я даже подпрыгнула во время этого разговора от радости, пританцовывала, держа телефонную трубку.

– А можно… сегодня же после спектакля послушать эту сказку не только мне, а нескольким ребятам из нашего детского актива – так интересно поскорее узнать, как они будут слушать?

Сергей Сергеевич согласился, но сказал, что придет сейчас же, чтобы мы с ним прорепетировали, так как он хочет, чтобы на этом прослушивании текст сказки читала я.

И вот мы оба за роялем.

Сергей Сергеевич садится, я становлюсь напротив него, кладу на крышку рояля «текст чтеца», который Сергей Сергеевич сам аккуратно выписал для меня чернилами вместе с нотной строчкой, чтобы говорила точно, когда это нужно, по музыке. Конечно, мне надо будет потом долго учить этот текст, чтобы читать его художественно, наизусть, в теснейшей связи с музыкой, но сегодня новорожденный Петя мне простит неточности и волнения.

Скорее в театр, прочесть детям!

В моем кабинете их собралось десять.

Начинаю:

– Рано утром пионер Петя открыл калитку и вышел на большую зеленую лужайку…

Теперь вступает музыка – Петя весело, не спеша шагает среди полевых цветов, деревья приветствуют его, машут ветвями, цветы кивают, как другу, бабочки садятся на голову, даже рыбешки показывают головы из пруда – Петя любит природу, его манит все живое… И какой свежестью веет от первых же тактов музыки Сергея Сергеевича!

Теперь текст:

– На высоком дереве сидела Петина знакомая птичка. «Все вокруг спокойно», – весело зачирикала она, – и вслед за этим на самых высоких нотах раздается удивительно высокое и предприимчивое чириканье – верно, птичка знает, что будет играть в этой сказке немаловажную роль…

Сказка нравится ребятам – это сразу замечаю, когда гляжу, как они слушают. Бывает, после конца и хвалят и восторгаются, а во время музыки вертятся, переговариваются, а тут сидят тихо‑тихо, хотя собрались больше малыши и сказка беспрерывно идет двадцать четыре минуты. Услышав от меня, что происходит – текст сказки, – они не сводят глаз с клавиатуры – музыка помогает им нарисовать в воображении картины, как все это происходит. Они слушают творчески, у каждого из них возникают свои образы, видения и представления, с которыми так жалко расстаться, когда сказка кончилась…

– Уже? – недовольно спрашивает кто‑то.

– Еще! – настойчиво говорят несколько голосов, и заключительный марш по все усиливающимся горячим просьбам ребят Сергею Сергеевичу приходится сыграть подряд три раза!

Вы сами понимаете мою радость – родилось великое произведение музыкального искусства, которое будет радовать, поможет понять, полюбить музыку миллионам детей! Еще никогда, прослушав новое музыкальное произведение, я не была в таком радостном волнении, как в этот день. Почему одно музыкальное произведение оставляет равнодушным, а от исполнения другого сердце превращается в бурное море, почему вдруг все печали и невзгоды кажутся маленькими, а радость охватывает, как пламя? Это зависит от качества музыки, от таланта композитора? Может быть.

Писатель Шолом‑Алейхем говорил: «Талант, как деньги. Если есть, то есть, а если нет, то нет».

Много мыслей толпилось в голове, пока дети скакали вокруг Сергея Сергеевича, задавали ему тысячи вопросов, категорически отказывались разойтись. Девятилетний Светик Макаров тут же сел рисовать картинки про Петю и волка, они получились очень выразительные. Возник спор только по поводу птички, в нем принимали участие многие ребята: что это была за птичка?

– Обыкновенная веселая птичка.

– А какая? Сорока? Воробей?

– Нет, певчая. Она же пела на дереве, когда пришел Петя.

– А все равно, у каждой птицы есть свое название – соловей, малиновка, жаворонок.

Когда ребята разошлись, Сергей Сергеевич сказал мне:

– А твои активисты – молодцы. Я получил от них хороший урок в абсолютной конкретности. Да, птиц вообще не бывает, птицы различны, как различны люди, и я должен был это продумать: соловей, малиновка?

Мне в этот день совсем не хотелось думать о мелочах, крепко пожала руку Сергею Сергеевичу и сказала, что буду считать дни и мечтать только об одном – как можно скорее увидеть партитуру.

Сергей Сергеевич ответил:

– Партитура будет скоро – она созрела, когда писал клавир. А либретто написал не только я, но и ты. Если будем издавать, поставим две фамилии. Хорошо? Спасибо за соавторство.

Я пожала плечами – зачем? – и махнула рукой. Мне была важна только музыка. Она пела во мне весь вечер, в следующие дни.

Как ему удалось сочетать яркость и полнокровную выразительность каждого образа с непрерывностью развития музыкальной мысли!

Бывает, какой‑нибудь композитор от всего сердца желает написать доступное для ребят музыкальное произведение, сделать каждый образ доходчивым, а в целом получается клочковато – единого‑то произведения и не вышло! Как одеяло из разноцветных лоскутов! У Прокофьева звучат озорной пионер, неуклюжая утка, ворчливый дедушка – они лепятся из звуков в образы, почти видимые и ощутимые, но, хотя в музыке слышится и волчий вой и утиное кряканье, это не звукоподражание, как бывает, например, в музыкальном сопровождении мультипликационных фильмов, – это выражение жизни данных образов, это настоящая музыка. Я‑то уже наверное знаю, что «Петя и волк» Прокофьева написан по специальному заданию, и… забываю об этом, слушаю его как чудесное музыкальное произведение – целое, целостное.

Прокофьев принес партитуру через неделю. Подумать только – все написание «Пети и волка» заняло у Сергея Сергеевича немногим более двух недель. Почти невероятно! А как ярко звучит «Петя» в оркестре, это – праздник! Огромный праздник!

Мне стало как‑то стыдно платить за это произведение ту небольшую сумму, которая была предусмотрена договором, но договор я подписала сама и экономить деньги Центрального детского театра входило в мои непосредственные задачи.

Как быть? Осенило. Я поехала к директору филармонии, предложила ему «присоединиться» к этому договору и заплатить Прокофьеву за «Петю и волка» такую же сумму, как и театр. Он согласился при одном неприятном для меня условии – первое исполнение «Пети» должно пройти в филармонии… Как быть? Я уже сказала Прокофьеву, что в качестве сюрприза удвою его гонорар, и хотя он об этом со мной никогда не говорил, видела, что это ему небезразлично.

Однако потом мы чуть было не поссорились. Сергей Сергеевич хотел, чтобы я была первой исполнительницей «Пети», а я не хотела выступать вне Центрального детского театра. Сергей Сергеевич повторял:

– Ты – мать этого сочинения, оно тебе посвящается, и твои ведомственные рассуждения мне непонятны.

И тут меня выручила… печень. Она периодически приковывала меня к постели. Наша руководительница массовой работы, очаровательная Танечка Боброва, выручила меня и читала на первом исполнении эту сказку, а дирижировал сам Сергей Сергеевич. Но, как значится во всех его мемуарах, «успех был средний». Я ничего сказать не могу – во время концерта лежала. Сергей Сергеевич приехал меня навестить в плохом настроении.

– Неужели мы чего‑то не додумали? Я была совершенно спокойна.

– Не додумали – додумаем. Ты написал гениальную сказку, и за ее успех я совершенно спокойна. Кто же судит по одному исполнению?…

5 мая 1936 года Центральный детский театр должен был выступать с детским симфоническим концертом на фестивале советского искусства. Приедут журналисты и туристы из Франции, Англии, Америки, и вот наш сюрприз – новорожденное произведение для детей хорошо им известного Сергея Прокофьева, созданное уже по возвращении в Москву.

– Как ты думаешь, не лучше ли мне еще проредактировать исполнение «Пети» со стороны, не становиться самому за дирижерский пульт? – прямо‑таки с детским доверием спросил меня Сергей Сергеевич.

– Да, пусть лучше дирижирует Половинкин, – ответила я. %

– А ты… успеешь поправиться, чтобы исполнить эту сказку?

– Успею. Если бы ты знал, как я мечтаю исполнить ее…

Сергей Сергеевич уехал от меня в лучшем расположении духа. Вскоре я выздоровела, и началась подготовка к концерту, который мы рассматривали как событие. Сергей Сергеевич присутствовал на всех репетициях, добивался, чтобы не только смысловое, но и ритмоинтонационное исполнение текста сказки было в неразрывной творческой связи с оркестровым звучанием. Когда я стояла на сцене среди пультов музыкантов, когда, зная каждое последующее звучание оркестра, говорила слова этой сказки, словно погружаясь в музыку Прокофьева, я испытывала такую радость, как человек, стоящий по самый подбородок в реке в яркий солнечный день.

Артисты нашего оркестра репетировали с большим подъемом, то и дело после исполнения музыкальных кусков стучали смычками по пюпитрам – высшее выражение одобрения музыкантов. Конечно, до конца понять неповторимую прелесть сказки можно, только услышав ее в оркестре, любовью к которому она и вдохновлена.

Итак, наступило 5 мая. Я вышла на сцену, когда все музыканты уже сидели на своих местах, и сказала ребятам, что познакомлю их с симфоническим оркестром.

– Композитор Сергей Сергеевич Прокофьев поручил каждому из музыкальных инструментов свою особую роль в симфонической сказке, которую вы сейчас услышите. Роль птички будет исполнять флейта, познакомьтесь с характером ее звучания (встает флейтист и играет первые фразы музыки птички). Роль утки Сергей Сергеевич поручил гобою (гобоист встает и играет лейтмотив утки). Кларнет исполнит роль кошки (соло кларнетиста), а фагот – ворчливого дедушки (вид фагота и его интонация вызывают оживление, смех). Роль волка будут играть сразу три валторны, чтобы было страшнее (три валторниста играют лейтмотив волка). Выстрелы охотников Сергей Сергеевич поручил литаврам и барабану (в зрительном зале после ударов литавр и барабана раздается: «Здорово!»), а роль главного действующего лица – Пети – будет исполнять не один инструмент, а весь струнный квартет – его характер сложнее. Симфоническая сказка «Петя и волк» композитора Прокофьева сейчас начнется (отхожу в сторону и уже из «знакомящей тети Наташи» превращаюсь в исполнителя сказки, говорю негромко, как бы предчувствуя первые звуки музыки Прокофьева, – главное сейчас музыка).

«Рано утром пионер Петя открыл калитку и вышел на большую зеленую лужайку…»

Успех «Пети и волка» был огромен – об этой сказке писали наши газеты, журналы, писали за границей, после этого концерта «Петя и волк» получил большую жизнь на концертных эстрадах всего мира.

Но самым дорогим был успех «Пети и волка» у маленьких слушателей. Он был подтвержден не только горячими аплодисментами, но и детскими письмами. Приведу одно из них, оно написано школьником Володей Добужинским, десяти лет.

«Музыка про Петю, птицу и волка мне очень понравилась. Когда ее слушал, то узнал всех. Кошка была красивая, ходила, чтобы слышно не было, она была хитрая. Утка была кособокая, глупая. Когда волк ее съел, мне было жалко. Я был рад, когда в конце услышал ее голос. Больше всех мне понравилось, как Петя воевал с волком и как все инструменты играли, когда волка поймали и вели в Зоологический сад. Я это нарисовал. Подобрал эту музыку на рояле. Только когда играет оркестр, куда интересней. Напишите, когда еще будет концерт».

А Сергей Сергеевич, как всегда, шутил:

– Петя получил полное одобрение моих сыновей, которые, как известно, высокой музыкальностью не блещут. Святослав и Олег взяли с меня слово, что обязательно опять поведу их на следующее исполнение. Прежде охотно ходили только в драматический театр. А вчера они по радио слушали какую‑то музыку, и вдруг Святослав кричит: «Папа, флейта, я ее сразу узнал! А это фагот!» – У нас с тобой несомненный успех.

Мы подружились. У Сергея Сергеевича подчас появлялась потребность советоваться со мной по творческим вопросам, но я мало это тогда ценила – слишком была занята своим театром, требовавшим всей моей энергии, всех сил каждый день, каждый час.

Однажды он сказал:

– У меня неотступная мысль написать «Бориса Годунова» и «Евгения Онегина». Попробовать?

Я ответила не по чину строго:

– Зачем? Лучше Мусоргского и Чайковского ты же все равно не напишешь?

– А я напишу по‑другому, по‑своему. Я же не виноват, что тоже люблю Пушкина.

– Виноват, что посягаешь на ту гармонию поэта и композитора, которая уже свершилась и стала для нас почти священной.

Конечно, сейчас, став взрослее, я бы так говорить с Прокофьевым не посмела. Но ему тогда, видимо, нравилось, что говорю с ним по‑молодому, от сердца.

Была у нас с ним общая неразделенная любовь – танцы. На дипломатических приемах мы встречались с ним и Линой Ивановной нередко. Красивая, элегантная Лина Ивановна прекрасно знала пять‑шесть иностранных языков, грациозно танцевала, а Сергей Сергеевич, начав танцевать, терял половину своего авторитета, так же как и я. Поразительно неуклюже я танцевала с детства, хотя была худенькая и нормально сложена!

И вот мы с Сергеем Сергеевичем решили брать частные уроки танцев. Ко мне домой стали приходить Костя Карельских с партнершей и учить нас. Когда партнерша брала Сергея Сергеевича, а Костя вел меня, танец был на что‑то похож, но как только я начинала танцевать с Сергеем Сергеевичем – все останавливалось.

– В чем дело? – спрашивал Костя.

– А в том, – отвечала я, – что Прокофьев двумя ногами встал на мою левую ногу и, видимо, забыл об этом.

Под общий хохот мы двигались дальше, но поразительно – Сергей Сергеевич танцевал не в такт.

– Никто же не поверит, что ты и есть Прокофьев, – корила я его, – ты неритмичный человек.

С ангельской кротостью Сергей Сергеевич отвечал:

– Добавь – неритмичный в танцах, а не вообще, и не теряй надежды на мое исправление и здесь.

Костя Карельских и его партнерша через пять уроков от нас сбежали, несмотря на то, что мы за ними всемерно ухаживали…

 

Как‑то нарком пищевой промышленности Анастас Иванович Микоян внес интереснейшее предложение: превратить всю так называемую кондитерскую тару из безликой или аляповатой в. художественно осмысленную, а конфетные коробки, которые дарим детям, – в игрушки. Мне эта идея показалась захватывающе интересной. Художественному воспитанию детей должен способствовать весь окружающий их быт, а у пищепрома огромные возможности – сколько бумаги, картона, красок, миллионные тиражи.

Вернувшись с заседания, начала фантазировать: почему бы не выпускать шоколадки‑песенки? На шоколадной обертке легко уместить нотную строчку, слова песни, дать яркую картинку, опять‑таки с этой песней связанную. Ребенок съел шоколад, а потом спрятал на память красивую обертку, выучил новую песенку. Хорошо!

Решила поделиться своей идеей с Сергеем Сергеевичем Прокофьевым. Он всегда был готов ко всему новому, но пошутил:

– Тебе хочется еще порежиссировать и в кондитерской промышленности?

– Везде, где это нужно ребятам, – ответила ему, также смеясь, и добавила: – Я понимаю, тебя смущает, что музыка Прокофьева вдруг появится на шоколадной обертке, а не в солидной нотной тетради, но в Музгизе тираж пять тысяч, а там миллион – выбирай! А кроме того, Маяковский стал еще больше Маяковским оттого, что не гнушался писать: «Нигде кроме, как в Моссельпроме».

Сергею Сергеевичу показались мои доводы убедительными. Он минуту подумал и сказал:

– Согласен. А текст пусть напишет поэтесса, у которой не вышел «Петя» и на которую я тогда… напал.

Это было во всех отношениях прекрасное предложение. Уже через две недели я передала Сергею Сергеевичу текст «Сладкой песенки», написанной Н. Саконской:

 

«Продает меня в палатке

Наш советский продавец.

А зовут меня, ребятки,

Очень вкусно: леденец.

Разверни обложку,

Пеструю одежку,

И увидишь – правда, леденец.

 

Мне всегда живется сладко,

Я любимец всех ребят,

А зовут меня, ребятки,

Очень просто: шоколад.

Разверни обложку,

Пеструю одежку,

И увидишь – правда, шоколад», и. д.

 

 

Прокофьев написал на этот текст совершенно очаровательную песенку – грациозную, выразительную, с большим юмором. Имея в запасе такой козырь, как «Сладкая песенка», написанная «самим Прокофьевым», мне уже было легче привлекать к этому делу новых и новых работников искусств.

Один мой старший родственник часто повторял:

– Боже мой! Поговоришь с тобой и подумаешь – только и свету в окошке, что твой Детский театр.

Он был прав. Для меня весь свет шел из этого окошка!

– Она закроет все взрослые театры и сделает их детскими. Бойтесь ее, бойтесь! – кричал с комическим ужасом при виде меня артист Театра Вахтангова Анатолий Горюнов.

Ничего я не хотела закрывать, искусство для взрослых, конечно, любила, как и все, но… поворачивать курс талантливых людей на станцию «Детская» – это же было необходимо, у детей прежде было так мало подлинно ценного в сокровищнице искусства!

По моим настойчивым просьбам Сергей Сергеевич написал на слова Агнии Барто вокальный монолог «Болтунья». Песней это не назовешь. Это очень тонкая и сложная палитра для исполнения женским голосом.

 

 

«Что болтунья Лида, мол,

Это Вовка выдумал,

Это Вовка выдумал,

Что болтунья Лида, мол».

 

 

Написав «Болтунью», Сергей Сергеевич сказал:

– Это произведение посвящено тебе.

Я, конечно, была в восторге и спросила:

– А где это написано?

Он открыл ноты. Под заглавием «Болтунья» было его рукой написано: «Ей же и посвящается».

Я поблагодарила и посмеялась весело, но откровенно сказала Сергею Сергеевичу, что для детского восприятия это его сочинение сложно, что это, скорее, «взрослым о детях».

В последний раз я видела Сергея Сергеевича в 1937 году…

Он давно умер. А музыка его звучит повсюду, и чем больше ее слушаешь, тем она нужнее и роднее. Нет сейчас во всем мире детского симфонического произведения, которое было бы более популярно, чем «Петя и волк». Миллионные тиражи грампластинок на всех языках, лучшие оркестры, знаменитейшие дирижеры, слушатели – не только дети, но и взрослые.

«Рожденный в Москве, Петя ходит со своим волком по концертным эстрадам всего мира и учит детей любить и понимать симфоническую музыку», – сказал мне немецкий музыковед Хорст Домогалла.

Я исполняю «Петю» с тем же наслаждением и волнением, как в 1936 году, и сейчас «слова так сливаются с музыкой, что, кажется, присутствуешь при новом рождении этой сказки» – такие слова слышала и видела на газетных столбцах много раз, и они мне дороже всего: кто стоял у колыбели нового произведения, всегда будет ощущать радость его рождения, испытывать ее вновь и вновь от каждого соприкосновения со звучанием гениальной музыки.

Весной 1969 года исполняла «Петю и волка» в первый раз на немецком языке в «Комише опер», в театре Вальтера Фельзенштейна. Дирижировал Герт Баннер. Дети съехались в Берлин со всей ГДР. Какой это был праздник!

«Сергей Прокофьев родился в деревне Солнцевка. Казалось, солнце поцеловало его еще при рождении – волосы были у него золотисто‑рыжие, а творчество – жизнерадостно‑солнечное. Музыку Прокофьева поняли не сразу. Недаром одним из его произведений была сказка Андерсена „Гадкий утенок“. Сам Прокофьев какое‑то время тоже чувствовал себя гадким утенком, но теперь все знают, что он – чудесный лебедь…» – Я говорила маленьким берлинцам о создателе «Пети и волка» по‑немецки, без записки, от сердца, и счастье, что тот, кто подарил детям гениальную симфоническую сказку, был моим другом, наполняло меня всю без остатка.

Концерт имел большой успех. Спасибо Сергею Прокофьеву за то, что он захотел и сумел сделать такой огромный вклад в сокровищницу симфонической музыки для детей!