Девятнадцать

 

Утром я проснулся навстречу солнечному свету, просеянному и позолоченному водопадом ее волос на наших подушках. Я проснулся навстречу ее улыбке.

– Доброе утро, вуки, – ее слова прозвучали так близко и тепло, что я их едва уловил.

– Ты хорошо спал?

– М‑м! – сказал я. – Еще как! Да. Да, спасибо, я отлично выспался! Может, вчера вечером мне приснился этот райский сон, что ты собиралась подвезти меня в отель? Я не мог удержаться и поцеловал тебя, а потом: какой прекрасный сон!

Единственный раз, единственный благословенный раз в жизни женщина, лежавшая рядом со мной в постели, не была здесь чужой. Единственный раз в моей жизни, место этой женщины, так же как и мое, было именно там, где она находилась.

Я коснулся ее лица.

– Еще минута и ты растаешь в воздухе, правда? Или зазвонит будильник или телефон, и ты спросишь меня, хорошо ли я спал. Не звони пока, /. +c)ab. Пусть мой сон продлится еще немного.

– Дзинь: – пропела она тоненьким голоском. Откинув простыни, она поднесла невидимую трубку к уху. Ее освещенные солнцем улыбка, обнаженные плечи и грудь разбудили меня окончательно.

– Дзинь: Алло, Ричард? Как тебе спалось сегодня ночью? А?

В то же мгновение она преобразилась в невинную обольстительницу, чистую и добродетельную, – блестящий ум в теле сексуальной богини. Я даже зажмурился от той сокровенной близости, которую она создавала каждым движением, словом, мимолетным блеском глаз.

Жить с актрисой! Я и не представлял, сколько непохожих друг на друга Лесли могут уживаться в ней одной, в скольких еще осязаемых и узнаваемых образах может она появиться на своей сцене, внезапно выхваченная лучами прожекторов.

– Ты: такая: восхитительная! – я запинался на каждом слове. – Почему ты мне не сказала, что ты так: прекрасна?

Телефон в ее руке испарился, и наивная простушка. повернулась ко мне с лукавой улыбкой. – Тебя же это никогда не интересовало.

– Можешь удивляться, но лучше тебе привыкнуть к этому, потому что я словесных дел мастер и время от времени не могу удержаться, чтобы не выпалить что‑нибудь поэтическое. Это у меня в крови, и я просто не могу иначе: По‑моему, ты просто потрясающая!

Она кивнула медленно, серьезно. – Вот это очень хорошо, словесных дел мастер. Спасибо. По‑моему, ты тоже потрясающий. – В ту же секунду какая‑то озорная мысль пришла ой в голову. – А теперь, для практики, давай‑ка скажем то же самое, но без слов.

Я подумал: «Мне сейчас умирать от счастья, или немного погодя?»

Оказалось, что лучше немного погодя. Я плыл на грани смерти от радости, почти, но не совсем без слов.

Я не мог бы придумать более совершенной женщины для себя, думал я, настоящая, живая, скрывающаяся в знакомой уже много лет мисс Лесли Парриш под маской моего делового партнера, моего лучшего друга. Только этот обрывок изумления и всплыл на поверхность сознания и тут же был бесследно смыт ее образом в солнечном свете.

Свет и прикосновение, мягкие тени и шепот, и это утро, переходящее в день, переходящее в вечер, и вновь найденный путь навстречу друг другу после целой жизни, прожитой порознь. Овсянка на ужин. И, наконец, мы снова были в состоянии разговаривать словами.

Сколько слов и сколько времени надо, чтобы сказать: Кто ты? Сколько времени, чтобы сказать Почему? Больше, чем было у нас до трех часов ночи, до нового восхода. Декорации времени исчезли. Светло было за стенами ее дома или нет, дождь ли шел, или было сухо, часы показывают десять, а мы не знаем утра или вечера, в какой день какой недели это могло происходить. Для нас было утро, когда мы просыпались и видели звезды над безмолвной темнотой города; в полночные часы мы держали друг друга в объятиях, и нам снились часы пик в разгар дня в Лос‑Анжелесе.

Родство душ невозможно, – это я усвоил за годы, с тех пор, как повернул Флайта в сторону делания денег и построил свою империю за высокой стеной. Невозможно для людей, бегущих одновременно в десятке различных направлений с десятком различных скоростей, для прожигателей жизни. Неужели я ошибался?

Однажды около полуночи, хотя для нас это было утро, я вернулся в ее спальню, держа в одной руке поднос с нарезанными яблоками, сыром и крекерами.

– О! – сказала она, садясь в постели, мигая сонными глазами и приглаживая волосы, так что они лишь слегка спутанными прядями падали на ее голые плечи. – Ах ты мой хороший! Заботливый – фантастика!

– Я мог бы быть еще заботливее, но у тебя на кухне нет ни пахты, ни картошки, чтобы приготовить картофельную запеканку.

– Картофельная запеканка! – изумилась она. – Когда я была маленькой, моя мама готовила такую запеканку. Я думала, что, кроме меня, никто в мире этого уже не помнит. А ты умеешь ее готовить?

– Рецепт надежно хранится в этом выдающемся уме, по наследству от бабушки Бах. Ты единственная, от кого я услышал это слово за последние пятнадцать лет! Нам надо бы составить список всего того, что у нас:

Я взбил несколько подушек и устроился так, чтобы хорошо ее видеть. Боже, думал я, как же я люблю эту ее красоту!

Она заметила, как я смотрю на ее тело, и на какой‑то момент села в постели выпрямившись и наблюдая, как у меня перехватило дыхание. Потом она натянула простыню до подбородка.

– Ты ответил бы на мое объявление? – спросила она неожиданно робко.

– Да. А какое?

– В разделе «требуется». – Она положила прозрачный ломтик сыра на половинку крекера. – Ты знаешь, что в нем говорится?

– Расскажи мне. – Мой собственный крекер трещал под весом ломтя сыра, но я счел его достаточно прочным.

 

«Требуется: стопроцентный мужчина. Должен быть умным, обладать творческими способностями и чувством юмора, должен быть способным на глубокое чувство и радость. Хочу разделять с ним музыку, природу, мирную, спокойную, радостную жизнь. Не должен курить, пить, употреблять наркотики. Должен любить знания и постоянно расширять свой кругозор. Красивый, высокий, стройный с крепкими руками, чуткий, нежный, любящий. Страстный и сексуальный, насколько возможно».

 

– Вот так объявление! Да! Я отвечаю!

– Я еще не закончила, – сказала она.

 

«Должен быть эмоционально уравновешенным, честным и порядочным, а также положительной конструктивной личностью; высокодуховной натурой, но не принадлежать к какой‑либо организованной религии. Должен любить кошек».

 

– Да это же я, точь‑в‑точь! Я даже люблю твоего кота, хотя и подозреваю, что не пользуюсь его взаимностью.

– Дай ему время, – сказала она, – Какое‑то время он будет немного ревновать.

– А, вот ты и проговорилась.

– В чем? – спросила она, позволив упасть простыне, наклонившись вперед и поправляя подушки.

Результатом этого простого действия, этого ее наклона, было то, что меня словно швырнули изо льда в огонь. Пока она была неподвижна, я мог устоять перед ее притягательностью. Стоило ей шевельнуться, и свету ее мягких округлостей и изгибов измениться, все слова у меня в голове смешивались н счастливую беспорядочную кучу.

– Хм:? – сказал я, глядя на нее.

– Ты животное, – сказала она. – Так в чем я проговорилась?

– Пожалуйста, если ты будешь сидеть совершенно спокойно, мы прекрасно сможем поговорить. Но должен тебе сказать, что если ты не оденешься, то это небольшое перемещение подушек совершенно выбьет меня из колеи.

Я тут же пожалел о сказанном. Она потянула простыню, чтобы прикрыть грудь и, придерживая ее руками, строго посмотрела на меня поверх своего крекера.

– А, ну да, – сказал я. – Сказав, что твой кот будет ревновать какое‑то время, ты тем самым проговорилась, что, по‑твоему, я вполне соответствую требованиям твоего объявления.

– А я и хотела проговориться, – сказала она. – И я рада, что ты это /.‑o+.

– А ты не боишься, что если я буду это знать, то смогу использовать это против тебя?

Она подняла бровь, позволив простыне опуститься на дюйм.

– Ты разве бы смог сделать это?

Огромным усилием воли я дотянулся до нее и поднял повыше белое полотно.

– Я заметил, что она падает, мэм, и в интересах спокойного разговора с тобой еще хотя бы минуту, я подумал, что мне следует позаботиться о том, чтобы она не спускалась слишком низко.

– Очень мило с твоей стороны.

– Ты веришь, – спросил я ее, – в ангелов‑хранителей?

– Чтобы защищать, оберегать и направлять нас? Иногда верю.

– Тогда скажи мне, зачем ангелу‑хранителю заботиться о наших любовных делах? Зачем им направлять наши любовные связи?

– Это просто, – сказала она. – Для ангела‑хранителя любовь важнее, чем что бы то ни было. Для них наша любовная сторона жизни важнее всех других сторон! О чем же ангелам еще заботиться?

Конечно, – подумал я, – она права!

– А как по‑твоему, не может ли быть так, – сказал я, – что ангелыхранители принимают друг для друга человеческий облик, чтобы раз в несколько человеческих жизней стать любовниками?

Задумавшись она откусила кусочек крекера. – Да. – И чуть позже: – А ангел‑хранитель ответил бы на мое объявление?

– Да. Наверняка. Любой ангел‑хранитель ответил бы на это объявление, если бы знал, что дала его именно ты.

– Мне такой как раз и нужен, – сказала она, и чуть погодя, – А у тебя есть объявление?

Я кивнул и сам себе удивился.

– Да, я его годами писал:

 

«Требуется: стопроцентный ангел‑хранитель женского рода в человеческом образе. Независимая, любительница приключений, с незаурядным умом. Предпочтительно умение творчески реагировать на многие формы общения. Должна владеть лошадиной латынью».

 

– Это все?

– Нет, – сказал я.

 

«Обращаться только ангелу с чудесными глазами. сногсшибательной фигурой и длинными золотистыми полосами. Требуется выдающееся любопытство, неуемная жажда знаний. Предпочтительны профессиональные навыки в сферах творчества и бизнеса, опыт работы на руководящих должностях. Бесстрашная, готовая на риск. Со временем гарантируется счастье».

 

Она внимательно слушала.

– Вот эта часть про сногсшибательную фигуру и длинные золотистые волосы, – не слишком ли это приземлено для ангела?

– А почему бы ангелу‑хранителю не иметь сногсшибательную фигуру и длинные волосы? Разве станет она из‑за этого не такой ангельской, менее совершенной для своего смертного подопечного и не такой способной в своей работе?

– В самом деле, почему ангелы‑хранители не могут быть такими? – думал я, жалея, что со мной нет блокнота. – Почему бы не быть целой планете, населенной ангелами, освещающими жизни друг друга тайнами и приключениями? Почему хотя бы немногим из них не находить друг друга время от времени?

– Значит, мы принимаем такой телесный образ, какой наш смертный /.$./%g‑k) сочтет для себя наиболее очаровательным? – спросила она. – Когда учительница хорошенькая, тогда мы обращаем внимание на то, что она говорит?

– Верно, – сказал я. – Одну секунду:

Я отыскал блокнот на полу у кровати, записал то, что она сказала, потом поставил тире и букву "Л" – от Лесли.

– Тебе не приходилось замечать, как постепенно меняется внешний облик человека, которого уже знаешь какое‑то время?

– Он может быть самым красивым в мире мужчиной, – сказала она, – но может подурнеть, как воздушная кукуруза, когда ему нечего сказать. А самый некрасивый мужчина заговорит о том, что для него важно, и почему это для него важно, и через пару минут он становится таким красавцем, что хочется его обнять!

Я полюбопытствовал:

– И с многими некрасивыми мужчинами ты появлялась на людях?

– С немногими.

– Почему, если в твоих глазах они становятся красивыми?

– Потому что они видят стоящую перед ними Мэри Кинозвезду, этакую расфуфыренную красотку, и думают, что она смотрит только на Гарри Красавчика. Они редко просят, чтобы я появлялась с ними в свете, Ричард.

Дураки несчастные, – подумал я. – Они редко просят. Из‑за того, что мы берем на веру лежащее на поверхности, мы забываем, что внешнее – это не то, что мы есть на самом деле. Когда мы находим ангела с блестящим умом, ее лицо становится еще прекраснее. А потом она говорит нам: «Да, кстати, у меня еще вот такое тело:»

Я записал это в блокнот.

– Когда‑нибудь, – сказала она, ставя поднос с завтраком на ночной столик, – я еще попрошу тебя почитать твои записки. – От ее движения простыня снова упала. Подняв руки она сладко потянулась.

– Сейчас я просить не буду, – сказала она, подвигаясь ближе. – Хватит на сегодня вопросов.

Поскольку думать я уже не мог, меня это вполне устраивало.