Двадцать пять

 

В картотеке на ее столе мое внимание привлекла надпись «Ричард». Я, решив, что это предназначено мне, принялся читать.

 

Лучащаяся синь спокойного рассвета

Росла с приходом дня, подобно счастью,

Все ярче, ярче голубые краски,

От самых нежных: до небесно‑синих.

Полеты радости, порывы восхищенья

Быть выше высоты стремились.

 

 

Пока заката ласковые крылья

Не обняли нас розовой палитрой,

И мы соединились в ярко‑красном

Прощании двоих влюбленных.

Душа Земли, Душа Небес,

Пронизанные красотой волшебной.

 

 

Настала ночь,

Малышка из ее владений, Луна,

Смеялась в стороне от темноты.

В ответ я подарила ей свой смех

И вот о чем подумала тогда я:

 

 

Что путешествуя над миром,

Наполненное вот таким же

Искристо‑золотистым смехом небо

Заботится о том, чтоб Вы,

Сияющие Голубые Глазки,

Могли бы видеть и могли бы слышать,

 

 

Что как‑то незаметно мы втроем

Соединились в радости волшебной,

Образовался мир из нас троих,

Хотя мы порознь, но едины мы,

Ведь расстоянья не имеют смысла.

 

 

И я уснула

В мире,

Улыбки полном!

 

Я прочитал все это один раз, и снова, затем еще раз, медленно.

– Маленькая вуки, – окликнул я ее. – Кто написал стихотворение про малышку‑Луну, смеющуюся в стороне от темноты? В картотеке на твоем столе. Это ты написала?

Лесли отозвалась из гостиной, где вокруг нее раскинулись горы различных инвестиционных бланков, прерии записей о расходах и доходах, реки погашенных чеков. Первопроходец в чужой стране, окруженный вагонами бумаги.

Лесли словно предчувствовала, что Департамент Налогообложения предъявит претензии. И теперь она работала с невероятной скоростью над подготовкой фактического материала, поскольку до четверга, на который были назначены переговоры, оставалось две недели.

– Прости, я не расслышала, – откликнулась она. – Да, это я написала. НЕ ЧИТАЙ ЭТОГО, ПОЖАЛУЙСТА!

– Слишком поздно, – ответил я достаточно тихо для того, чтобы она не услышала.

Порой нам интересно, сможем ли мы когда‑либо узнать своих самых близких друзей, то, о чем они думают, что в их сердце.

А потом нам вдруг попадается на глаза секретный листок бумаги, где они передали чистоту своего сердца, подобную весне в горах. Я снова перечитал стихотворение Лесли. Оно было датировано днем, когда я уехал в Испанию, и теперь, на следующий день после моего возвращения, я, общаясь всего лишь с листом бумаги, узнал, что чувствовала она тогда. Оказывается, она поэт! И при том глубокий, благородный, смелый. Написанное могло задеть меня только в случае его глубины. То же касается полетов, фильмов, бесед, – незначительных на первый взгляд, но трогающих душу.

Кроме нее, я ни с кем бы не отважился вести себя естественно, быть таким же ребячливым, таким же глупым, таким же знающим, таким же сексуальным, таким же внимательным и нежным, каким я был на самом деле. Если бы слово «любовь» не было искажено лицемерием и собственничеством, если бы это слово означало то, что подразумевал под ним я, то я готов был признать, что люблю ее.

Я опять прочел стихи. – Это прекрасное стихотворение, Лесли. – Прозвучало как‑то слабо и неубедительно. Поняла ли она, что я имел в виду?

Ее серебряный голос прозвенел мне в ответ тяжелой цепью. – Черт побери, Ричард, я же просила тебя не читать! Это сугубо личное! Когда я захочу, я сама позволю тебе все узнать!

А теперь выйди из кабинета, пожалуйста, выйди оттуда и помоги мне!

Стихотворение тотчас же разлетелось в моей голове на мелкие черепки, словно глиняная тарелка, расстрелянная в упор. С неистовством молнии. Леди, кто ты такая, чтобы кричать на меня! ТОТ, кто когда‑либо повышал на меня голос, виделся со мной в последний раз, в последний. Я не нужен тебе. Что ж, ты меня и не получишь. Прощай: Прощай: ПРОЩАЙ: ПРОЩАЙ.

После двухсекундной вспышки гнева я разозлился на самого себя. Я, так дороживший личной неприкосновенностью, осмелился прочесть стихотворение, которое, как дала понять мне Лесли, было очень личным. Как бы я почувствовал себя, если бы она поступила со мной точно так же? Непросто даже представить такое. Она имеет полное право вышвырнуть меня из своего дома. А я вовсе не хочу положить конец нашим отношениям, потому что никто и никогда не был мне так дорог, как она: Стиснув зубы и не проронив ни слова, я направился в гостиную.

– Я очень сожалею о случившемся, – сказал я виновато, – и приношу свои извинения. Это, действительно, беспардонный поступок, и я обещаю тебе, что он никогда не повторится.

Неистовство охладевало. Расплавленный свинец опустили в лед. Стихотворение по‑прежнему напоминало рассеявшуюся пыль.

– Разве тебя это совсем не беспокоит? – Она была раздражена и доведена до отчаяния. Ты не сможешь прибегнуть к помощи юристов, пока у них не будет необходимых материалов. И эта: каша!: Это и есть твои записи!

В ее руках мелькали бумаги, укладываясь в две стопки, одна – здесь, другая – там.

– Есть у тебя копии твоих налоговых квитанций? Ты знаешь, где эти квитанции?

Я понятия не имел. Если я и питал отвращение к чему‑либо, кроме Войны, Организованной Религии и Бракосочетания, то, по‑видимому, это были Финансовые Документы. Увидеть налоговую квитанцию было для меня все равно, что столкнуться лицом к лицу с Медузой: я мгновенно каменел.

– Они должны быть где‑то здесь, – произнес я неуверенно. – Сейчас я посмотрю.

Она сверилась со списком в блокноте, который лежал у нее на коленях, подняла вверх карандаш. – Каков был твой доход за прошлый год?

– Не знаю.

– Приблизительно. Плюс‑минус десять тысяч долларов.

– Не знаю.

– Ну, Ричард! Плюс‑минус пятьдесят тысяч, сто тысяч долларов?!

– Честно, Лесли. Я и правда, в самом деле, – не знаю! Она опустила карандаш и посмотрела на меня так, будто я был биологический экземпляр, извлеченный из арктических льдов.

– В пределах миллиона долларов, – произнесла она очень медленно и четко. – Если ты в прошлом голу получил меньше, чем миллион долларов, скажи: «Меньше миллиона долларов». Если ты получил больше миллиона долларов, скажи: «Больше миллиона долларов».

Она говорила терпеливо, как с несмышленым ребенком.

– Может быть, больше миллиона, – пытался вспомнить я. – Но, возможно, и меньше. А может быть, два миллиона.

Ее терпение лопнуло.

– Ричард! Пожалуйста! Ведь это не игра! Неужели ты не видишь, что я стараюсь помочь?

– РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, ЧТО Я НЕ ЗНАЮ! Я НЕ ИМЕЮ НИ МАЛЕЙШЕГО ПОНЯТИЯ, СКОЛЬКО ДЕНЕГ Я ПОЛУЧИЛ, МНЕ БЕЗРАЗЛИЧНО ТО, СКОЛЬКО Я ПОЛУЧИЛ ДЕНЕГ! У МЕНЯ ЕСТЬ: У МЕНЯ БЫЛИ ЛЮДИ, КОТОРЫХ Я СПЕЦИАЛЬНО НАНЯЛ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ РАЗБИРАЛИСЬ В ЭТОМ БАРАХЛЕ, Я ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ВСЕ ЭТИ ЗАПИСИ, Я НЕ ЗНАЮ, СКОЛЬКО!

Со стороны это смотрелось, как сцена из спектакля «Я не знаю».

Она коснулась резинкой уголка своего рта, посмотрела на меня и после $+(b%+l‑.#. молчания спросила: – Ты и в самом деле не знаешь?

– Нет. – Я ощутил себя подавленным, непонятым, одиноким.

– Я верю тебе, – мягко сказала она. – Но как тебе удается не ориентироваться в пределах миллиона долларов?

Увидев выражение моего лица, она замахала рукой, как бы забирая свои слова обратно.

– О'кей, о'кей! Ты не знаешь.

Некоторое время я с отвращением рылся в папках. Бумаги, сплошные бумаги. И чего только в них нет. Считается, что цифры, написанные незнакомым почерком, отпечатанные на различных машинках, все еще имеют ко мне какое‑то отношение. Инвестиции, товары, брокеры, налоги, банковские счета:

– Вот они, налоги! – воскликнул я с облегчением. – Целая папка налогов!

– Хороший мальчик! – похвалила она меня словно я был кокер‑спаниелем, отыскавшим утерянный браслет.

– Гав. – вырвалось у меня. Бегло просматривая заголовки квитанций, проверяя отдельные записи, она не ответила мне.

Пока она читала, было тихо, и я зевал, не открывая рта. Я изобрел этот трюк на уроках английского в средней школе. Нужно ли было мне вникать в эти ненавистные бумажные дела, еще более убийственные, чем грамматика? Зачем? Я не забрасывал бумажные дела, я нанял людей, которые бы ими занимались! Почему, несмотря на то, что они работают на меня и получают мои деньги, именно я должен расхлебывать всю эту кашу, суетясь в поисках налоговых бланков; почему Лесли вынуждена подхватывать груз, упущенный шестью высокооплачиваемыми служащими? Это несправедливо!

Если кто‑то написал бестселлер, спел великолепную песню, поставил замечательный фильм, то вместе с чеками, письмами поклонников и мешками денег ему нужно вручить еще тяжелую серую книгу

ВВОДНЫЕ ПРАВИЛА И ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ

Поздравляю с тем, что Вы сделали, чтобы заработать все эти деньги.

Хотя Вам кажется, что они Ваши, и Вы думаете, что они – Ваша собственность, потому что Вы сделали для общества то, что Вы сделали, – лишь около десятой части из них будут принадлежать Вам непосредственно, ЕСЛИ ВЫ В СОВЕРШЕНСТВЕ ВЛАДЕЕТЕ ВЕДЕНИЕМ БУМАГ.

Остальное уйдет на агентов, налоги, юристов, бухгалтеров, государству, всяческим союзникам, служащим, которых придется нанять, чтобы вести все эти записи, и на уплату налогов по найму этих служащих.

Неважно, что вы не знаете, где искать таких людей, кому из них доверять, не представляете всех тех, кому придется платить, – платить вам придется все равно.

Начните, пожалуйста, со Страницы Один и читайте вплоть до страницы

923, стараясь заучить наизусть каждую строчку. Затем можете сходить пообедать, прихватив с собой какого‑нибудь бизнесмена, поговорить с ним о делах, составить себе отчет и записать всех, кто с Вами обедал.

Если Вы этого не сделаете, можете быть уверены, что потратили вдвое больше, чем та сумма, которую, как Вам казалось. Вы заплатили.

С этого момента Вы должны жить строго по правилам, изложенным в этой книге, и мы, Ваше государство, может быть, позволим Вам еще немного просуществовать. Иначе – оставь надежду всяк сюда входящий.

 

Даже не памфлет. Каждый, кто написал хотя бы песню, приводящую нас в восторг, должен быть компетентным бухгалтером, счетоводом, настоятелем дебетов и кредитов, выплачиваемых невидимым агентствам города, страны. Если один или два таких человека не годятся для такой работы, если они не .$ `%‑k дисциплинированным умом, способным освоить аккуратное ведение записей, – их звезда будет выловлена сетью с небесного свода и заперта в тюремную камеру. Там им придется весь свой талант пустить на изучение тюремных порядков, на возню со всем этим однообразным барахлом, несмотря на то, что по вкусу эта работа напоминает опилки; им придется провести годы в душном мраке, прежде чем их звезда снова сможет засиять, если к тому времени от нее останется хотя бы искра.

Столько энергии уходит впустую! Сколько новых фильмов, книг, песен остались ненаписанными, неснятыми, неспетыми, в то время как часы, месяцы, годы уходят на плюшевые крысиные норы адвокатов, бухгалтеров, советников, которым мы платим, уже отчаявшись получить помощь!

Спокойно, Ричард. Ты мельком взглянул на свое будущее. Если ты решишь остаться в этой стране, пристальное внимание к деньгам и ведению записей сдавит твое горло тяжелой цепью. Только попробуй дернуться, попытайся ее разорвать, и она тебя задушит. Прими ее легко и беззаботно, прохаживайся неспешно на привязи, соглашайся с каждым агентом, каждым бюро, какие попадутся на твоем пути, мило улыбайся. Поступай так, – и тебе позволят дышать, а не вздернут на твоей цепи.

– Но моя свобода! – дернулся я. А‑а‑а‑к! Хрип. Ужасный воротничок!

Теперь моя свобода состояла в выборе между побегом в другую страну и внимательным, аккуратным разбирательством со всей этой кучей осколков, что остались от моей империи.

Ричард‑тогда принял несколько решений вслепую, сделал несколько глупых ошибок, за которые расплачиваться приходятся Ричарду‑теперь.

Я смотрел, как Лесли изучает налоговые квитанции, покрывая страницу за страницей заметками для юристов.

Ричард‑сегодня не занимается всей этой чертовщиной. Это делает Леслитеперь, которая ни на йоту не виновата в том, что случилось. Лесли не летала на скоростных самолетах; у нее даже не было возможности предотвратить крах империи. Зато Лесли теперь пытается собрать ее осколки, если это у нее получится. Какая награда за то, что у нее есть друг Ричард Бах!

А он после всего этого сердится на нее, потому что она повысила на него голос, когда он прочел ее сугубо личное стихотворение!

– Ричард, – мысленно сказал я себе, – тебе никогда не приходило в голову, что ты и в самом деле бесполезный, никому не нужный сукин сын? Первый раз в жизни я серьезно над этим задумался.