Шире ширинку

 

1 апреля 2007 года, 18.22

Мэдден сидит в помещении, которое они в участке называют кухней, и разглядывает нарисованные им на желтой линованной бумаге графики. Рядом картонное корыто курятины из китайской забегаловки и банка «Доктора Пеппера». График – это просто горизонтальная линия, вдоль которой расположились имена и краткие описания всех действующих лиц, и вертикальная шкала времени, которая начинается с половины пятого вечера – момента, когда Кристен и Керри приехали в общежитие. Заканчивается шкала в четверть девятого утра следующего дня, когда Джим забрал девочек из дома Когана.

– Тебе чего-нибудь взять? – спрашивает Пасторини.

– Нет, спасибо!

Пасторини изучает внутренности автомата с едой. Раздается писк и громкий удар. Добыча выкатывается в лоток. Кухней эту комнату назвали из-за маленького столика, стульев и автомата с бутербродами и водой. Редко кто приходит сюда обедать. Большинство отправляется на улицу или просто ест за рабочим столом. Но воскресными вечерами, когда приходится работать сверхурочно, – как сейчас, например, – кухня превращается в комнату для совещаний.

Их отдел расположен в подвале городского муниципалитета на улице Лорел, дом 701. Все сидят в большой комнате, и перегородок между столами нет. Рядом комната для допросов, кабинет Пасторини и кабинет начальника участка. Отдел наркотиков находится совсем в другом месте, на Виллоу-роуд, в районе Бель-Хейвен. Это самый центр, и там полно мелких банд и прочей шушеры. Живут там в основном латиносы и тонганцы. Как и в Ист-Пало-Альто, где в 1992 году было зафиксировано самое большое количество убийств по стране, криминогенная ситуация в Бель-Хейвене с годами потихоньку начала выправляться. Но и здесь тоже прошла волна повального увлечения кокаином. Цены на недвижимость в этих районах росли не так быстро, как во всем регионе, но бедноту отсюда постепенно вытесняли средние классы. В Ист-Пало-Альто теперь даже «Икеа» есть, и отели дорогущие строят рядом с шоссе. И все-таки мест, куда страшно заходить, еще полно.

– Так, значит, подруга их видела? – спрашивает Пасторини. – Все с начала и до конца? Это здорово!

– Она всего секунд двадцать смотрела, – отвечает Мэдден. – Но ей хватило.

Пасторини садится за стол, вскрывает пакетик и отрывает полоску лакричной тянучки.

– И как ее зовут, эту подругу? – спрашивает Пасторини, указывая на диаграмму «улиткой» из лакрицы.

– Керри Пинклоу. У нее родители только что развелись. В основном живет с матерью. Отец снимает квартиру в Лос-Альтос. Кристен как раз оттуда возвращалась, когда попала в ту аварию и загремела в больницу Парквью.

– Ты точно уверен, что это не была попытка самоубийства?

– Судя по записям в дневнике, нет. Она написала, что кто-то ее подрезал и ей пришлось уходить от столкновения.

– Странно все как-то… – говорит Пасторини. – А ты, значит, считаешь, что синяк на руке ей отец наставил?

– Он говорит, что вроде бы довольно крепко схватил ее за руку накануне. Они ругались. Она хотела уйти, а он ей не дал.

– А эта девчонка, Керри, – ей можно доверять?

– Она довольно связно излагает.

– Но там же ревность еще.

– Да там полно всего намешано.

– У тебя такие дела раньше были? – спрашивает Пасторини.

– Какие такие?

– Когда пытаешься выжать убийство из самоубийства?

Можно подумать, Мэдден собрался из апельсинов яблочный сок выдавить.

– Вообще-то, нет. – Мэдден улыбается: – Помнишь, пару лет назад у нас было дело, где пацан решил прогуляться перед поездом, а родители подали в суд на производителя его капель для носа? Но тогда-то они к компании привязались. А тут убийство, тут человека обвиняют.

– Как ты это назвал по телефону?

– Прогнозируемый ущерб психике.

– Во-во.

– Тут преднамеренности может и не быть, – объясняет Мэдден. – Когда Коган с ней спал, он же не думал, что это приведет к самоубийству. Но половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия, – это преступление. И, совершая это преступление, он отдавал себе отчет, вернее, должен был отдавать, что это может привести к психической травме.

– И в самом плохом случае, – продолжил Пасторини, – к самоубийству.

– Вот именно. Все остальные события – лишь следствие первого преступного действия. Ударь больного гемофилией ножом в руку – и он истечет кровью. И что с того, что ты про его гемофилию не знал? Я все равно упеку тебя за убийство по неосторожности.

– Сначала тебе придется доказать, что это я его пописал.

– Нехорошее слово какое-то. – Хэнк не любит блатной лексики.

Пасторини улыбается, довольный тем, что разозлил Мэддена.

– Да ладно тебе, Хэнк! – говорит он. – С утра у тебя вообще ничего не вытанцовывалось. Выше нос!

– Я тогда еще не знал, что у нас есть свидетель.

Пасторини кивает. Он снова серьезен.

– А когда Кристен рассказала Керри про то, что переспала с Коганом? – спрашивает он.

– На следующий день.

– Это хорошо. Это можно будет использовать. А с врачом она согласна поговорить?

– Согласна.

– В общагу ты ездил?

– Вечером. Говорил с братом Керри.

Поначалу готов с ним разговаривать был только Джим. Но потихоньку, под давлением ректората, который пообещал за молчание наказание более жуткое, чем за ту попойку, парочка студентов согласилась ответить на вопросы. В целом они подтвердили слова Джима: девчонка, Кристен, наклюкалась, и ее вырвало, а потом с ней начались проблемы. Президент братства сказал Керри, чтобы она забирала подругу и выметалась, что он не хочет, чтобы «малолетние телки помирали на его территории».

– Как это мило! – говорит Пасторини. – Я правильно понял, девчонку к врачу домой повез брат?

– Нет, другая девушка, Гвен Дейтон. Я с ней еще не разговаривал, но поговорю обязательно.

Мэдден достает из папки фотографию девушки – увеличенный снимок с водительских прав. Длинные темные волосы, вздернутый носик, внешность красотки из группы поддержки. И рост, судя по документам, метр восемьдесят.

– Офигеть! – выдыхает Пасторини. – Ты только Биллингсу не показывай, а то он от тебя не отвяжется, будет ныть и набиваться в помощники.

– Я в курсе.

Пасторини с сожалением отрывается от созерцания фотографии.

– Как думаешь, Коган уже знает? – спрашивает он.

– Может, и знает. Шанс всегда есть.

– У нас остался один день, а потом начнется… Во вторник уже в газетах будет. И в вечерних новостях, наверное, тоже.

– Если особенно повезет.

Пасторини садится за стол и задумчиво жует лакричную тянучку. Мэдден отворачивается. Смотреть, как шеф широко разевает рот и чавкает, у него нету сил.

– Тебе решать, Хэнк, – наконец говорит Пасторини. – Смотри сам. Я советовался с Джил. Мы можем организовать жучка и посмотреть, что он наболтает.

Джил – это сокращенно от Джилиан, Джилиан Хартвик, их главная начальница. Высокая, красивая женщина. Она всегда сама разговаривала с прессой. На службе ее уважали за уверенность в себе, за доброе отношение к подчиненным, за прямоту. Джил проработала в полиции больше двадцати лет.

– Только надо разрешение получить в прокуратуре, – продолжает Пасторини. – И придется извернуться, потому что формально жертвы у нас нет. А лучше бы была. Как в том деле, «Шире ширинку», помнишь?

Мэдден морщится, замечает это и пытается взять себя в руки. Вроде бы он уже привык, а все равно неприятно. Не нравятся ему эти их выдумки.

Это дело, «Шире ширинку», расследовали около года назад. В прессе его широко освещали. Зубной врач изнасиловал по крайней мере одну (а скорее всего, больше) из своих пациенток. Она была под наркозом. Тридцатилетняя женщина проснулась раньше времени и увидела, как доктор убирает в штаны прибор.

Самое печальное, что не будь этот придурок таким придурком, он бы до сих пор зубы лечил. Женщина позвонила ему и обвинила в изнасиловании, и он испугался. Вместо того чтобы все отрицать (доказательств его вины никаких не было), он стал умолять ее встретиться и поговорить. Через несколько дней у полиции была запись, на которой дантист предлагал своей жертве десять штук баксов, – и все было кончено.

Биллингс первым придумал назвать это дело «Шире ширинку». Так его с тех пор и называли. Мэддену это ужас как не нравилось. С ним история была совсем другая, но он всякий раз представлял, как полицейские, поймавшие его врача, сидят и гогочут, придумывая названия для этого дела («Кубок Большого Члена», так почему-то всегда думал Мэдден). Если бы Хэнк сказал, как ему не нравится эта практика, Пасторини велел бы всем прекратить. Но Хэнк молчал, не в его характере было жаловаться и показывать, что его достали. А Пасторини здраво рассудил, что раз его лучший сотрудник не хочет жаловаться, то пускай себе страдает молча.

– Не надо нам жучка, – говорит Мэдден. – Пока не надо.

– А что тогда?

– Попробуем по-другому.

Челюсти Пасторини начинают двигаться медленнее.

– По-другому?

– Ага.

– Ну-ка, ну-ка…