ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

Что можно сказать о современном состоянии цивилизацион-ного процесса в России и на Западе? Назрел новый перелом в российской политике. Предыдущие два: сначала «разгул демократии», а потом попытка структурировать общество путем усиления роли государства, были по-своему закономерными и полезными, и по-своему случайными и неудачными. Чтобы не говорили о логике технического развития и об усилении роли экспертов и советников в принятии политических решений, избавиться от субъективности не удается. В конце концов люди находят способ протеста против того, что им не нравится. Но надо стремиться изменить и людей, а не только обстоятельства.

Молчаливой предпосьыкой критики власти является вера в силу печатного слова, в ценность (и покупательную стоимость) информации. За всем этим стоит еще более древняя вера: я дам вам истину и она сделает вас свободными. Позже она была вытеснена идеологией. На ней базируется требование интеллектуалов: дайте мне слово (в газете, на радио или, лучше, телевидении) и я переверну мир. Точно также вера в силу истины, носителем которой считается слово, выражающее мысль, присуща проповедникам морали. Прогресс истории они связывают с ростом духовности, с красивой, убедительной речью, призывающей к нравственному подъему по лестнице к высшим ценностям.

Люди утратили веру в слова не только ангажированных политических обозревателей, но и самим лидеров. Все устали от обещаний. Возникает подозрение, что демократический лидер, избранный народом, конечно, может давать обещания, но не сможет их выполнить, ибо он так же слаб, как и остальные. В эпоху древности авторитет вожця держался на силе, позже цари ссылались на силу божественного авторитета. В чем состоит сила демократически избран

ного лидера? Как это не парадоксально, в силе его избирателей. Наличие политической воли и способности к действию у населения — главное условие дееспособности любого политика. Это обстоятельство следует прочно усвоить нашим политикам, которые должны заняться не только собственным имиджем, но и формированием мнений и желаний своих избирателей. В противном случае вскоре на улицы российских городов выйдут не автономные, занятые поиском выгодных сделок, а нищая и голодная толпа.

Конечно, вера в силу и в воздействие слова имеет свое основание, ибо рациональные дискуссии, сопровождающиеся проверкой и критикой, достижением консенсуса, имеют место не только в науч-нойаудитории, но и в дискуссиях широкой общественности. Ни одно из средств массовой информации не должно пренебрегать этой открытой еще в Древней Греции и с тех пор вошедшей в плоть и кровь европейской культуры способностью слова, убедительной артикулированной речи воздействовать на решения и поступки людей. Однако эта способность к достижению рациональных договоров во всякую эпоху и во всякой культуре реализуются по-разному. Есть все основания считать, что современное общественное пространство не вер-бально, а визуально. Жители больших городов не похожи на неторопливых свободных граждан Афин, которые высказывали доводы и возражения и таким путем приходили к решению самых важных общественных вопросов. Сегодня люди не слышат друг друга в оглушающем шуме улиц больших городов, а дикторы телевидения не ждут ответа на свои вопросы. Даже выборы и референдумы — это прерванная или однонаправленная коммуникация.

Почему в истории чаще всего случается то, чего никто не хотел? Даже сегодня, когда психологи и культурологи постоянно пишут о рационализации и онаучивании жизни и даже предупреждают об опасности проникновения планирования и расчета в такие сферы, где они раньше не применялись (любовные, дружеские, семейно-родст-венные отношения), тем не менее при наличии решений и планов каждого отдельного индивида совокупный результат их целерацио-нальных действий является неожиданным и даже пугающим. Остается думать, что движущие силы истории (если они вообще есть) скрываются совсем не там, где их обычно ищут. В современных развитых странах объявлена эра конца идеологии. И мы не только манифестировали, но, кажется, действительно добились избавления от тоталитаризма. Но это не должно вводить в заблуждение, ибо в общественном сознании нет пустот. Судя по всему, хотя существует свобода выражения мнений и критики, она компенсируется такими формами идеологического воздействия, которые не замечаются ни народными

массами, ни даже опытными специалистами. Современная власть управляет не идеями, а желаниями. Дело в том, что управление человеческим поведением посредством идей опирается на дополнительную и почти неуправляемую идеологическим просвещением духовную практику, которую можно назвать как «создание самого себя». Речь идет о том, как человек может рационализировать свои телесные, душевные и духовные желания. Между умением различать добро и зло и реальным добротолюбием и добродетелью нередко лежит пропасть. Более того, приобщенность к возвышенным идеалам делает человека чувствительным к нарушению справедливости по отношению к себе, но не всегда служит сильным мотивом для того, чтобы поступать справедливо по отношению к другому. Недаром интеллектуалы так обидчивы и ранимы и, наряду с этим, неколлективны и эгоистичны.

Для достижения единства людей недостаточно разговоров и идеологии, необходимо создание таких культурных пространств, в которых бы происходила сборка общественного тела. Это относится ко всем группам и слоям общества. Уже средневековые гильдии и корпорации — это такие группы, которые были скреплены далеко не одними профессиональными узами. Они жили на одной улице, носили «форменную» одежду, были переплетены семейно-родствен-ными отношениями. Естественно, все эти прежние способы достижения единства сегодня невозможны. На Западе люди объединены по-иному и все-таки достаточно крепко. Мультинациональная Америка и особенно Нью-Йорк по всем предсказаниям скептиков уже давно должны были развалиться. Однако уже не одно столетие американцы представляют собой сильную единую нацию и уживаются как с неграми, так и евреями. Более того, поселяя вновь прибывающих в своеобразные гетто, они ассимилируют их, превращают в граждан своей страны.

Какие дисциплинарные практики собирают людей в единое государственное тело? Надо сказать, американцы отличаются удивительной заботливостью по части их совершенствования. Страна, ставшая символом капитализма, позитивизма и технократизма, тем не менее никогда не была атеистической. Напротив, там существуют самые разные религиозные движения и, наряду с жесткими законами бизнеса, характерными для рыночного пространства, существуют поддерживаемые социальными и благотворительными фондами моральные пространства, основанные на сострадании. Культ индивидуальной свободы, реально воплощенный в политике либерального государства, в котором за все нужно платить самому, удивительным образом совмещается, особенно в провинции, с духом ком-

мунитаризма, характерным для средневековой общины. Точно также аполитичность основной массы населения дополняется патриотизмом тех, кто начинает день с подъема государственного флага возле своего дома. В нужном случае эта часть населения составит мощную группу поддержки по сборке единого государственного тела. Америка является местом, где формируются мощные движения протеста, и молодежь, как правило, является активной силой этих движений. Однако проходят годы и бывшие бунтари занимают кабинеты в офисах солидных фирм, превращаются в оплот порядка. Наркотики и СПИД — чума XX века вызывают встречные движения, направленные на защиту окружающей среды и выживание человека. Очевидно, что за всем этим стоит не только знание, но и огромная энергия людей, которая не растрачивается вхолостую, ибо это приводит к апатии, как случилось у нас после первых лет энтузиазма, вызванного перестройкой, а преобразуется и используется в нужном направлении.

Если мы понимаем важную роль энергии желаний, то важно понять, каким образом общество может управлять и контролировать их. Классическая модель человека, которая исходила из дихотомии духа и тела, предполагала, что желания и аффекты подавляются разумом. Отсюда главная нагрузка ложилась на «идеологов», которые должны были привить принципы существования того или иного политического режима к стандартам рациональности. По существу речь шла об оправдании и легитимации власти. Однако оставалась еще одна часть, завершающая этот процесс: каким образом разумный в государственном смысле индивид может управлять своими страстями и чувствами. Допустим, некто обижен своим незначительным заработком, низким социальным положением, как он может справиться с чувством протеста, вызванным этой несправедливостью? Допустим, теоретики могут ему говорить: потерпи и (на том свете, в светлом будущем или при условии хорошей работы в конце своей жизни — аргументы могут меняться в зависимости от принятой идеологии) справедливость будет. В сущности, и сам оскорбленный и униженный может на какое-то время удерживаться от протеста. Однако такой способ, основанный на откладывании царства справедливости на неопределенное будущее, является неэффективным. Сегодня недовольны пенсионеры и работники разваленных крупных предприятий бывшего СССР. Однако завтра это недовольства «осколков» прошлого может дополниться и протестами молодых. Их энтузиазм еще не иссяк, но вскоре они спросят стоящих у руля: «Вы что наделали, господа?», ибо вынужденные платить за все и не имея возможности зарабатывать деньги,, они еще сохраняют

традиционно высокий интеллектуальный уровень и помнят о бесплатном образовании.

Распад СССР, причину которого видят в том, что суверениза-ция оказалась единственно возможным способом удовлетворения политических амбиций, на самом деле вызван не только экономическими и политическими, но и морально-психическими факторами. О них не говорят, как не любят говорить о самом распаде, отделываясь от Союза словом империя. Однако, даже отвлекаясь от спорного вопроса об империалистической сущности бывшего СССР, стоит задуматься о судьбе России и о ее сохранении. Если идеология не могла сохранить Союз, то почему она сохранит Россию? Нынешние ангажированные идеологи, возразят: раньше была коммунистическая идеология, а теперь речь идет о «Русской идее». На самом деле, признавая отличие по содержанию, нельзя не замечать ограниченных возможностей идеологии. Если обратиться к истории любого жизнеспособного государства, то кроме объединяющей идеи можно указать многообразие дисциплинарных практик, направленных на душу и тело индивидов с целью сборки их в единое коллективное тело.

Идеал свободы личности не должен абсолютизироваться, ибо государство также должно находить формы интеграции людей, по возможности не ущемляя чрезмерно права человека. Сегодня мало кто разделяет марксистскую идею о решающей роли изменения в способах производства и классового сознания. Давно уже говорят о смерти капитала и растворении рабочего класса. Столь же безапелляционно заявляют и о конце истории и даже о смерти человека. Но, разумеется, все нужно понимать как метафоры, значение которых состоит в том, чтобы подвергнуть сомнению и критической проверке на прочность ставшие привычными стереотипами убеждения. Действительно, безраздельная вера в человека, служившая опорой классической философии, на самом деле наталкивается на то обстоятельство, что человек сам находится под властью силы, неизмеримо более могущественной, чем он сам. Что это за сила? Маркс указал на экономические и социальные структуры, которые приспосабливают человека для своих целей и делают его «совокупностью общественных отношений».

Сегодня бывшие советские марксисты почему-то восстали против марксизма и Маркса, обвинив их в том, что они превратили человека в винтик общественной системы. Но строго говоря, здесь все поставлено с ног на голову. Вообще-то отчуждение не создается теорией Маркса, которая его лишь обнаруживает и описывает его проявления в различных формах. Однако критики марксизма отчас

ти правы, так как парадоксальным образом теория не только не уничтожила отчуждение, против которого она была направлена, а наоборот, усилила его.т. е. на практике теории чаще всего играют вовсе не ту роль, которую первоначально на себя принимают. В сущности, так повторилось и с другим крупным движением за эмансипацию — психоанализом, который немало способствовал другой важной революции — сексуальной, потрясшей устои общества в XX столетии. Как же получилось, что теории, звавшие к освобождению, на самом деле привели к еще большему закабалению людей? Марксисты начали с критики капиталистического отчуждения, которое они видели в том, что в обществе любые усилия и начинания, приватные и общественные, низкие и благородные на самом деле приводили лишь к укреплению капиталистической эксплуатации. Например, Маркс говорил, что рабочий сам себе кует золотые цепи тем, что ходит сначала на работу, а затем на рынок за покупками. Однако, если власть настолько эффективна, что любые усилия, направленные даже против нее, она умеет превращать в силы своей поддержки, то, строго говоря, марксисты должны бьши просчитать возможность того, что их протест также будет использован властью в своих интересах. Отчасти на Западе так и случилось: сегодня коммунист прочно ассоциируется с террористом и оказывается необходим как критикам, так и репрессивным органам, которые, чтобы существовать и расширенно воспроизводиться, должны усиленно культивировать не только образ врага, но и самих врагов.

Гуманизм настаивает на том, что все должно быть на службе у человека, а между тем, рожденный свободным, он везде в оковах, Это высказывание Руссо, множество раз повторенное русскими интеллигентами, интенсифицировало чувство революционного протеста. Однако почему-то реализовалось как раз то, что было подвергнуто разрушительной критике. Вряд ли можно в двух словах столь же прямо, как поставлен вопрос, ответить на него. Можно предположить, что революционная теория была всего лишь фразеологией, за которой скрывалось желание власти. Пролетариат хотел победить в политической борьбе, занять место буржуазии, но не менять систему порядка. Можно пойти дальше и утверждать, что любой порядок предполагает отчуждение, в том смысле, что «общественные животные» с самого начала, не зависимо от того, формулируют и подписывают они общественный договор или нет, вынуждены отказываться от значительной части своих потребностей, желаний и прав ради выживания в рамках общественного целого.

Сегодня в развитых странах имеет место излишек вещей, и это привело к изменению стратегий управления желаниями. Общество

не ограничивает, а наоборот, стимулирует потребление. Речь идет не о «вещизме» в советском понимании этого слова. Запад объединяет людей системой вещей — комфортом, здоровьем, отдыхом. Реклама любой отдельной вещи уже вписана в эти бесспорные ценности и поэтому поддерживает ощущение того, что общество заботится о человеке, предлагая ему возможные постепенные улучшения мира вещей. Различные варианты жилья и мебели, увлекательные поездки, приятное времяпрепровождение, легкие истории, которые можно рассказать за столом с друзьями — так создается плотный, без зазоров, мир повседневности, который заботливо строится обществом и формирует общую основу взаимодействия людей.