Разработка вопросов военно-морского искусства

Военно-техническая мысль и изобретательство во флоте были направлены на совершенствование и типизацию кораблей, на совершенствование морской артиллерии и оснастки парусных судов. В кораблестроении стремились к созданию мощных стопушечных судов, вооруженных орудиями на поворотных станках.

В 1620 г. голландец Корнелиус ван Дреббель построил лодку, которая могла ходить под водой. Это была деревянная лодка, обтянутая двойным слоем кожи. 12 гребцов приводили ее в движение. Однако для развития идеи подводного флота отсутствовали необходимые технические условия (еще не был создан механический двигатель), а также теоретические основы.

Содержание военно-технической мысли определялось не изобретательством, а практическими потребностями военно-морского флота. В этом отношении следует отметить труд аббата Фурнье «Гидрография», изданный в 1634 г. Автор большое внимание уделил вопросу вооружения судов и классификации орудий по их тактическому назначению. Судовая артиллерия состояла из пушек для боя на коротких дистанциях, кулеврин различных калибров для стрельбы с дальних дистанций и камнеметов — орудий значительных калибров, стрелявших камнями и обломками железа.

Кадры офицеров и кораблестроителей военно-морского флота во Франции готовились в Тулоне, в морском училище. Профессор математики этого училища Павел Гост, много лет плававший священником на флагманских кораблях французского флота, в 1697 г. издал труд «Искусство военных флотов или сочинение о морских эволюциях, содержащее в себе полезные правила для флагманов, капитанов и офицеров, с приобщением примеров, взятых из знатнейших происшествий на море за пятьдесят лет».

Это длинное наименование труда, характерное для того времени, отражает его содержание («правила» для практического [564] пользования) и основы — исторические примеры за пятьдесят лет, т. е. фактически за время существования парусного флота. Теория военно-морского искусства являлась обобщением боевой практики и предназначалась для конкретного практического руководства.

Труд Госта представлял собой трактат по тактике военных флотов, включавший вопросы их организации, походные и боевые порядки, перестроения на походе, в бою и при выходе из боя, а также способы управления эскадрами и кораблями.

«Морскими эволюциями, — пишет Гост, — называются движения, которые флот для приведения себя в порядок и надлежащее положение делает, дабы на неприятеля нападать или самому с лучшею пользою обороняться»{613}. Исследование «эволюции» военных флотов и составляет содержание труда, разделенного на шесть частей.

В первой части вначале дано определение военно-морской терминологии — румба, ветра, линии бейдевинда и других терминов, которые определяли корабль в отношении ветра, являвшегося одной из главных проблем парусного флота. Затем отмечена особенность нового флота, вооруженного артиллерией. Эта особенность заключалась в том, что корабль мог вести бой только повернувшись к противнику бортом. Далее автор описывает различные «ордер баталии» (боевые строи), «ордер демарши» (походные строи), «ордер дерепрет» (строй для отступления), строи для обороны прохода и для прорыва через проход.

Во второй части труда рассматривается вопрос о перемене расположения эскадр из различных походных строев; в третьей — о том, как «исправлять ордеры» (строи) при переменах ветра; в четвертой — о переходе флота из одного строя в другой; в пятой части — о движениях флота вне строя (ложиться на якорь, выигрывать у неприятеля ветер, удаляться от боя, принудить неприятеля к бою, окружить его, не допустить окружения своих кораблей противником и т. д.).

В шестой части автор дает рекомендации по вопросам организации флота для боевой деятельности, говорит о местах брандеров и других судов, о флоте во время шторма и, наконец (приложив к труду таблицу военно-морских сигналов), о способах управления эскадрами и кораблями.

Учитывая бортовое расположение артиллерии, Гост считал боевым строем кильватерную колонну. Линия баталии строилась из линейных кораблей, имевших на вооружении не менее 50 пушек.

Переходя к тактическим вопросам, Гост прежде всего рассматривал «пользы флота, находящегося как на ветре, так и [565] под ветром у неприятеля»{614}. Наветренное положение имело большие преимущества.

«На ветре обретающийся флот может приближаться к неприятелю когда и сколько пожелает, время и расстояние битвы определяет таким образом как ему выгоднее и полезнее»{615}. Следовательно, тот флот, который займет наветренное положение, завладеет инициативой, он будет диктовать противнику время, место и дистанцию боя.

Более сильный флот с наветренного положения мог выделить несколько своих кораблей для нападения «на неприятельские задние корабли» и этим самым дезорганизовать боевой порядок противника. В подветренном положении этого преимущества флот лишался.

Против поврежденных кораблей противника, находящихся в авангарде, арьергарде или в середине флота, с наветренного положения легко послать брандеры, отрезая своими главными силами его передние и задние корабли.

«На ветре обретающийся флот не подвержен великому беспокойству, причиняемому дымом»{616}, который в подветренном положении ухудшает и «заслепляет» пушкарей и мешает работе матросов.

С наветренного положения легко прорезать строй противника через разрывы его линии и осуществить охват его арьергарда.

Гост показал также и преимущества подветренного положения флота. Под ветром быть лучше при большом волнении моря, в бою «с немногими кораблями или один на один». При порывистом ветре орудия нижних деков подветренного флота могли свободно действовать без опасения зачерпнуть воду при крене. Подветренное положение позволяло легче выводить из строя поврежденные корабли и «легче с бою отступить» при неудаче.

Главным средством парусного флота в бою являлась артиллерийская атака с дистанции действительного залпа, для осуществления которой требовалось произвести ряд «эволюции», определивших основные фазы боя.

Предварительная фаза — борьба за наветренное положение.

Первая фаза — построение линии баталии параллельно строю противника.

Вторая фаза — сближение с противником по сигналу командующего флотом. Корабли наветренного флота, повернувшись одновременно от ветра на 3–4 румба и установив постоянство пеленга на назначенный корабль противника, [566] спускались на него. Подветренный флот открывал огонь всем бортом в тот момент, когда его противник оказывался на дистанции действительного артиллерийского огня и мог использовать только небольшое число носовых орудий.

Третья фаза — с выходом наветренного флота на дистанцию атаки все корабли по сигналу командующего приводились к ветру и начинался бой отдельных кораблей.

В отдельных случаях Гост предусматривал возможность прорезания флота противника и охват его арьергарда.

Правила тактического маневрирования флотов и ведения морского боя не надуманы Гостом. Они основывались на богатой практике и подкреплялись критическим разбором исторических примеров боевых действий флотов. Военно-морская тактика имела очень солидную историческую основу, следствием чего был довольно высокий для того времени ее научный уровень и жизненность. В труде описаны многообразные формы маневрирования флотов; особенности этих форм определялись условиями действий флота, прежде всего состоянием моря, силой и направлением ветра. При исследовании тактических вопросов автор стремился к всесторонности и конкретности и на этой основе вырабатывал правила для действий флотов, оказавшиеся вполне жизненными. В этом в отличие от тракторов Вальгаузена по подготовке пехоты и конницы заключается положительная сторона труда Госта.

В «Сочинении о морских эволюциях» обобщены и систематизированы действия парусных флотов XVII в. и тем самым заложена основа военно-морского искусства как отрасли научных знаний. Поэтому нельзя согласиться с авторами «Истории военно-морского искусства», утверждающими, что тактика Госта для своего времени «явилась известным шагом вперед в развитии военно-морского искусства»{617}. Этого не могло быть по той простой причине, что военно-морской флот как таковой возник лишь в XVII в., а труд Госта — первая серьезная работа по тактике парусного флота как отрасли знаний военно-морской науки. Это не «шаг вперед», а первый шаг, начало науки, характерным признаком которой является систематизация знаний с целью создания правил для практического руководства.

Авторы «Истории военно-морского искусства» совершенно правильно отметили, что Гост создал руководство по линейной тактике военно-морского флота, отвечавшей материально-техническим условиям того времени. Положения, изложенные Гостом, оказались настолько практически жизненными, что они были приняты во всех западноевропейских флотах и господствовали почти в течение всего XVIII в. Правильно также утверждение авторов о том, что в результате [567] превращения английскими теоретиками многих положений Госта в догму в действиях военно-морских флотов преобладал шаблон. Однако это не дает оснований заявлять, что Гост был метафизиком, как сказано в «Истории военно-морского искусства». Во-первых, он не касался методологических основ военно-морской науки, а исследовал лишь технику военно-морского искусства в узкой тактической области. Во-вторых, историческая основа, стремление к всесторонности, многообразие форм маневра и изменение этих форм в зависимости от обстановки, изображение хода боя по фазам, т. е. в процессе развития, — все это исключает метафизику. Это не означает, конечно, что Гост был диалектиком. Его труд выражает лишь начальную стадию становления военно-морской науки.

Автору «Искусства военных флотов» не следует приписывать сведение военно-морского искусства к «вечным принципам», основоположником которых был Ллойд, сформулировавший их в XVIII в. В труде Госта нет и намека на то, что изложенные им положения являются «вечными принципами».

Исследовав вопросы военно-морской тактики вплоть до разработки сигналов управления кораблями на походе и в бою, Гост совершенно не затронул ни одной из стратегических проблем, хотя практика ведения войны на море уже требовала теоретического исследования таких проблем.

Положительной стороной труда является богатая, очень наглядная иллюстрация, способствовавшая краткости изложения не в ущерб ясности.

* * *

Появившиеся в XVII в. труды по артиллерии, фортификации, военному искусству, военно-морскому искусству и даже по вопросам права войны и мира представляли собой попытки систематизации военных знаний и дифференциации их, что означало процесс становления военной науки. Вырабатывались определенные правила организации и подготовки армий и военно-морских флотов, правила подготовки и ведения войны и боя для достижения победы. Зарождавшаяся военная наука носила описательный характер. Авторы трудов ставили перед собой лишь прикладные цели. Для теоретических исследований не было еще необходимой базы. Содержанием военного и военно-морского искусства являлись лишь тактические вопросы. В разработке вопросов стратегического руководства военная теория, как обычно, отставала от практики. Стратегия еще не выделилась в самостоятельную отрасль знаний военной науки.

Нидерландская и английская буржуазные революции способствовали преодолению консерватизма в военной области. Наряду с этим абсолютизм стимулировал развитие и распространение [568] среди господствующих классов военных знаний. С учреждением военных школ (артиллерийских, морских) возникла потребность в пособиях для обучающихся. Выявлялась необходимость разработки практических руководств (уставов) для подготовки и боевой деятельности армии и военно-морского флота. Практические запросы стимулировали военно-теоретическую мысль, способствовали становлению военной науки. Обобщалась организационная и боевая практика, систематизировались элементарные военные знания.

Военная наука XVII в. имела сугубо прикладной характер, а ее содержанием являлось описание внешних форм военной деятельности без попыток проникнуть во внутреннюю сущность военных событий. Это относится даже к исследованию прав войны и мира Гуго Гроция, который определял характер войн по внешним признакам, не пытаясь вскрыть их политическую сущность.

Наиболее высокого научного уровня достигла фортификация и кораблестроение, основывавшиеся на достижениях математики и механики.

Военные теоретики, являвшиеся идеологами буржуазии и абсолютизма, ставили своей целью обеспечение военной и военно-морской мощи буржуазных республик и в особенности монархий, поощрявших развитие военной науки. Это были теоретики буржуазных и дворянских наемных армий, разрабатывавшие руководства по применению линейной тактики на суше и на море, а также пo организации магазинной системы снабжения войск.

Наличие военной науки хотя бы в примитивном, зачаточном состоянии являлось необходимым условием создания регулярных армий и военно-морских флотов. Такая предпосылка для формирования новых вооруженных сил появилась в конце XVII в.

* * *

Развитие военного искусства западноевропейских армий и военно-морских флотов в период первых буржуазных революций и упрочения абсолютизма во Франции и Швеции (со второй половины XVI по XVII в. включительно) определялось изменениями личного состава армий и флотов, усовершенствованием материально-технической базы вооруженной борьбы, приведением форм военной организации в соответствие со способами ведения войны и боя и процессом становления военной науки.

Поэтому исследование развития военного искусства по эпохам полководцев и королей антинаучно. В труде «История военного искусства» профессора Михневича военное искусство XVII в. включает «эпоху Густава Адольфа» и «эпоху Людовика XIV». Так определялось содержание военного искусства [569] на рубеже XX в. У современных буржуазных военных теоретиков дело обстоит не лучше, и во второй половине XX в. Лиддел Гарт в своем труде «Стратегия» содержание таковой в XVII в. свел к деятельности Густава Адольфа, Кромвеля, Тюренна.

К творчеству полководцев военное искусство сводил и Наполеон. Он писал: «...Истинные правила ведения войны это те, которыми руководствовались семь великих полководцев, подвиги коих сохранила для нас история: Александр, Ганнибал, Цезарь, Густав Адольф, Тюренн, принц Евгений и Фридрих Великий»{618}. Эти полководцы провели 83 кампании (в том числе Густав Адольф — 3, Тюренн — 18). «Основательно изложенная история этих 83 кампаний составила бы полное руководство к изучению военного искусства и послужила бы источником всех правил оборонительной и наступательной войны»{619}.

Такое утверждение Наполеона объективно исходит из признания существования вечных и неизменных принципов военного искусства. К тому же нельзя выводить правила из арифметической суммы исторических событий. Индуктивный метод английского философа Бэкона здесь не применим.

Густав Адольф и Тюренн включены Наполеоном в число великих полководцев.

«Краткая карьера его (Густава Адольфа. — Е. Р. ) ознаменована, — писал французский полководец, — смелостью, быстротою маневра, отличной организацией и храбростью войск. Густав Адольф был воодушевлен принципами Александра, Ганнибала, Цезаря!»{620} По утверждению Наполеона, маневры и марши Тюренна в кампаниях 1646, 1648, 1672 и 1673 гг. также полностью соответствовали принципам Александра, Ганнибала, Цезаря и Густава Адольфа.

«Правила Цезаря были те же, коими руководствовались Александр и Ганнибал: держать свои силы в совокупности, не иметь уязвимых мест, устремляться с быстротою на важнейшие пункты, использовать моральный фактор, славу оружия, страх, который они внушали, а также политические средства для обеспечения верности союзников и удержания в повиновении покоренных ими народов»{621}. Таковы, следовательно, и принципы полководческого искусства Густава Адольфа и Тюренна. Однако в этих принципах не отражены ни новая для XVII в. политическая обстановка, ни специфика средств борьбы — новые армии, огнестрельное оружие, парусный флот, вооруженный артиллерией. [570]

Военное искусство французского полководца привлекло особое внимание Наполеона, написавшего «Очерк войн маршала Тюренна». Побуждающей причиной создания этого труда были, конечно, не одни только национальные симпатии, но прежде всего новые способы ведения войны Тюренном, его искусное стратегическое маневрирование на театре военных действий. Возникшая в XVII в. маневренная стратегия оказалась жизненной и имела перспективу последующего развития.

В число «великих полководцев» XVII в., в «полководцы первой величины», помимо Густава Адольфа и Тюренна; немецкий военный теоретик и историк Клаузевиц включил Монтекуколи, Конде и Валленштенна. О Морице Оранском и Кромвеле — полководцах армий буржуазных революций — он даже не упомянул.

Безусловная заслуга Клаузевица заключается в том, что деятельность «великих полководцев» он рассматривал в связи с качеством войск, с их боевыми физическими и моральными усилиями. Немецкий военный теоретик писал: «...Воинская доблесть армии есть одна из важнейших моральных потенций на войне... Удивительные успехи этих (в том числе Густава Адольфа. — Е. Р. ) полководцев и их величие в самых затруднительных положениях были возможны лишь с войсками, обладавшими этой моральной потенцией»{622}. Густав Адольф опирался на умеренную по размерам, но доведенную до совершенства армию, силами которой сокрушал все на своем пути, пытаясь создать из маленького государства большую монархию{623}.

Центр тяжести в деятельности «великих полководцев» находился в армии — «с разгромом последней их роль была бы закончена»{624}. Но сила воли полководца может и должна оказывать решающее воздействие на армию. Это положение Клаузевиц подкрепил ссылкой, в частности, на полководческую деятельность Густава Адольфа и Валленштейна.

Немецкий теоретик правильно подчеркнул и роль полководца в развитии военно-теоретической мысли, сославшись на кампании Тюренна и Монтекуколи: «...Когда появлялся великий полководец, привлекавший на себя взоры всех, или даже если появлялись два боровшихся друг с другом великих полководца, как Тюренн и Монтекуколи, там имена их накладывали на все это маневренное искусство окончательную печать отменного превосходства»{625}.

Внезапность, которая достигалась быстротою действий [571] войск под командованием Густава Адольфа и Тюренна, являлась наиболее действенным средством достижения победы. «Внезапность играет в стратегии гораздо большую роль, чем в тактике»{626}.

Однако стратегический успех достигается не только поражением войск противника в результате внезапного нападения, но и срывом планов его командования. Так было в кампании Тюренна 1674 г. в Эльзасе, когда имперские войска, понеся незначительные потери в бою, отступили за Рейн. «Нападение Тюренна расстроило не столько войска противника, сколько его планы, остальное довершили разногласие союзных полководцев и близость Рейна»{627}.

Рассматривая кампанию Тюренна 1675 г., в которой этот полководец проявил «высокую степень искусства и разумности», Клаузевиц сделал весьма важный вывод. «Мы убеждены, — писал он, — что для маневрирования нет каких-либо постоянных правил и что никакой метод и никакой общий принцип не могут служить для него указанием, но полагаем, что победа в борьбе достанется той стороне, которая проявит больше предприимчивости, точности, порядка, бесстрашия и дисциплины»{628}.

В развитии военно-морского искусства большое значение имели англо-голландские войны. В связи с необходимостью обеспечить безопасность морских путей, особенно колониальных коммуникаций, перед военно-морскими флотами появилась новая стратегическая цель — борьба за преобладание на море, требовавшая искусного маневрирования и решительных сражений. На этой основе возникла маневренная стратегия военно-морских флотов.

XV11 в. — это время становления линейной тактики на суше и на море, явившейся результатом деятельности постоянных наемных армий и флотов, укомплектованных личным составом, для которого характерны внешняя дисциплинированность и знания военного дела в результате регулярного обучения и владения усовершенствованным огнестрельным оружием. Линейный боевой порядок предоставлял возможность офицерам оказывать непосредственное воздействие на солдат-наемников, не отличавшихся высоким моральным духом, а также одновременно использовать как можно больше ружей и пушек. Вследствие этого линейная тактика по своему существу представляла собой тактику огневого боя, в котором огонь начал оттеснять удар холодным оружием. Пушка на море почти исключала абордаж, мушкеты на суше вытесняли пику. Однако появление штыка не вызвало сейчас же изменений [572] в тактике. «Изобретенный примерно в 1640 г. во Франции штык должен был бороться против пики в течение 80 лет»{629}. В течение этого времени сохранялась разнородность пехоты.

Деятельность многочисленных голландских, французских и немецких военных инженеров XVII в., особенно Вобана, способствовала развитию долговременной фортификации. Сооружение и усовершенствование систем многочисленных крепостей и разработка методов их атаки выражали соперничество средств обороны и атаки, следствием которого было совершенствование военно-инженерного искусства.

Полевая же фортификация, «эта важная отрасль военного искусства, — писал Наполеон, — нисколько не продвинулась вперед с древних времен; ныне она стоит даже на более низкой ступени развития, чем 2000 лет тому назад»{630}. Для усовершенствования этой отрасли военного искусства Наполеон советовал поощрять инженеров и не льстить «духу праздности в войсках. И офицеры и солдаты неохотно берутся за кирку и лопату и от души повторяют, как эхо: «Полевые укрепления более вредны, чем полезны, их не следует сооружать. Победа достается тому, кто двигается, наступает, маневрирует. Не следует работать, разве война и без того недостаточно утомительна?..» Это речи лестные, но все же не заслуживающие внимания»{631}.

На развитие военного искусства XVII в. оказало влияние значительное упорядочение тыла армии, выразившееся в возникновении магазинной системы снабжения войск и зарождении военно-санитарной службы. В штаты войсковых соединений вводилась должность военного врача, в подразделениях — цирюльника (фельдшера). Приобретались медикаменты, учреждались госпитали, разрабатывались гигиенические правила устройства и содержания лагерей.

Процесс становления военной науки характеризуется выделением и специализацией различных отраслей военных знаний — артиллерии, фортификации, военного искусства, военно-морского искусства, кораблестроения, военно-санитарной службы, службы тыла (магазинной системы снабжения войск). Военно-историческая наука находилась в единстве с теорией военного и военно-морского искусства, следствием чего было очевидно важное практическое значение военной истории. Критическое исследование исторических событий способствовало развитию научного анализа с целью вскрыть причины успехов или неудач в конкретной военной деятельности.

XVII в. — это, конечно, не «эпоха Густава Адольфа и Людовика [573] XIV». Это было время формирования первых регулярных буржуазных и дворянских армий и военно-морских флотов; время усовершенствования ружей и пушек и увеличения их производства, возникновения и развития новой магазинной системы снабжения войск; время зарождения маневренной стратегии и линейной тактики на суше и море, развития крепостной войны и недооценки полевой фортификации; наконец, это было время становления буржуазно-дворянской военной науки.

Новые способы войны и боя обосновывались теоретически. На базе изучения боевой практики того времени разрабатывались вопросы маневренной стратегии. Сталкивались две точки зрения: требованиям творческой деятельности полководца противопоставлялся формальный методизм в руководстве действиями войск. Фактическим содержанием военных действий оказывались маневрирование на коммуникациях и крепостная война как следствие того, что снабжение войск считалось единственной проблемой, определявшей исход военных действий и войны в целом. Завершением этих взглядов явились теории ложного, по существу, методизма и кордонной системы в стратегии.

В тактике также шла борьба двух мнений: сторонников и противников «ружейной трескотни». Как те, так и другие недооценивали полевую артиллерию, и вопрос о построении боевых порядков решался без учета ее огня. Сторонники огневой тактики рекомендовали предельно широкое по фронту и неглубокое построение войск. Противники «трескотни» предлагали колонну для прорыва линейного строя и свертывания его в сторону флангов. При этом очень громоздкая и медленно двигавшаяся колонна могла оказаться хорошим объектом полевой артиллерии.

В конце XVII в. начинался процесс дифференциации категорий, понятий военной науки. Военные теоретики стремились дать определения «элементам» военной деятельности, выявить их различия. Так, например, устанавливалось различие между понятиями «сражение» и «бой», «кампания» и «операция», «база» и «коммуникация», «строй» и «боевой порядок», «ряды» и «шеренги», «линия» и «колонна». Расширялось понятие военно-географического элемента.

При этом категории военной науки, как правило, определялись по внешним признакам — по количеству, по форме, а не по их внутреннему содержанию. Военные теоретики еще не дошли до познания сущности явлений войны и военной деятельности. Вследствие непонимания закономерности процесса исторического развития они подходили к метафизическому утверждению о существовании вечных и неизменных принципов военного искусства. На этом основании теоретики рекомендовали практику древних народов перенести в современность, [574] что оказывалось неприемлемым и по своему существу реакционным.

Во второй половине XX в. встречается противоположная антинаучная концепция, заключающаяся в требованиях рассматривать военные события прошлого с точки зрения последних современных уставов, а понятия военной науки первого этапа мануфактурного периода войны заменить современной военной терминологией атомного этапа машинного периода войны. Марксистско-ленинская теория требует рассматривать категории, понятия исторически, в их возникновении, развитии и дифференциации. Понятия военной науки выражают исторический процесс раскрытия новых сторон и углубление познания войны и способов ее ведения, познание ее сущности. «Осовременивание» прошлого приводит к фальсификации военной истории, что исключает возможность пользоваться ее уроками.

Это полностью относится и к терминологии в области военной техники. Нельзя, в частности, отождествлять багинет и штык, так как они имеют не только сходство (холодное колющее оружие, прикрепляющееся к ружью), но и существенное различие в зависимости от способа их соединения со стволом мушкета, что определяет разные тактико-технические данные оружия. Багинет вставлялся в ствол, и мушкет превращался в холодное оружие. В боевом порядке русских войск первая шеренга, примкнув багинеты, не стреляла и шла в атаку при содействии огня последующих шеренг. Применялось и перемешивание в первой шеренге мушкетеров и пикинеров. С изобретением наружного крепления, хомутика, багинет превратился в штык и мушкет оказался одновременно стреляющим и колющим оружием. Пикинеры окончательно были упразднены. В трудах западноевропейских авторов того периода очень часто штык и багинет отождествлялись. Такое отождествление приводит к непониманию особенностей развития боевых порядков того времени. [575]