Афродита Урания. Эрос и красота

Как мы знаем, платоновская Диотима, утверждая мысль о бессмертии в потомстве, намекнула на некие "высшие таинства откровений". Рассуждая далее, она как бы развивает теорию "двух Афродит", приписываемую в "Пире" Павсанию. Якобы одна из них — Афродита Пандемия2 или простонародная является воплощением любви "пошлой", а другая — Афродита Урания или "небесная" — любви божественной.

Область эта для исследователя темна. Прежде всего, что же это за "высшие таинства" — неужели простой гуманизм культуры? Вроде бы и да — ведь Диотима тем, кто зачинает телесно, во плоти, так сказать, противопоставляет тех, кто дарит жизнь "потомству" бессмертному, то есть артистическим, правовым, моралистическим и иным творениям. Но... "Кто, наставляемый на пути любви, — говорит Диотима,3 — будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительное по природе", совершенно непохожее на зачатое по естеству человеческому. Но такое "бессмертие" в людской памяти является, очевидно, даже более призрачным, чем бессмертие в потомстве и роде; все это находится в области

1 В связи с этим можно напомнить слова Корана (сура LXIV, 14): "О вы, которые уверовали! Поистине, среди ваших жен и ваших детей есть враги вам, берегитесь же их!"

2 Пир. 180 d-e.

3 ibid, 209 d-e.

совсем уж профанической, почти той, которая породила "бессмертными" членов Французской Академии. Но в эллинских Мистериях так называемые праведники, вроде Эпаминонда и Агесилая, никак не могли рассчитывать на особое благое посмертное состояние, хотя и были посвященными. И в этом смысле они разделяли участь злоумышленников и негодяев.1 Но Диотима, наивно веря, что "бессмертные" и есть плод любви, просто выражает мистико-экстатическую эстетику.

Для нас ее "теория" мало полезна. Она дуалистична и по сути асексуальна. Вся проповедь Диотимы вообще не связана с эросом, возбуждаемым женщиной, магнетическим влечением к ней, но с красотой как таковой, каковая, впрочем, постепенно становится не красотой тела даже, не красотой бытия или некоего особенного объекта, но некоей абстрактной красотой-в-себе.2 Меняется даже "ключевой миф": эрос небесный, уранический основан не на воспоминании об андрогинате, но, правда, уже в "Федре", отсылается к пренатальному состоянию, когда душа созерцала божественный мир. "Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище... и приобщались к таинствам, которые можно по праву назвать самыми блаженными и которые мы совершали, будучи сами еще непорочными и не испытавшими зла, ожидавшего нас впоследствии".3 Любовь же телесная представлена в виде черного коня, одерживающего верх над белым; оба эти коня и возничий вместе суть душа,4 терпящая падение из-за недостатка трансцендентной памяти: "Человек, очень давно посвященный в таинства или испорченный, не слишком сильно стремится туда, к красоте самой по себе: он видит здесь то, что носит одинаковое с нею название, так что при взгляде на это он не испытывает благоговения, но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное, покрыть и оплодотворить".5 Отсюда и

1 См. Диоген Лаэртский, IV, II, 29.

2 Пир. 210 а-212 а.

3 Федр. 248-250.

4 /bid, 248,254 а

5 Jbid, 250 е

следующее определение любви, достаточно спорное: "Ведь влечение, которое вопреки разуму возобладало над мнением, побуждающим нас к правильному поведению и которое свелось к наслаждению красотой, а кроме того, сильно окрепло под влиянием родственных ему влечений к телесной красоте и подчинило себе все поведение человека, — это влечение получило прозвание от своего могущества, вот почему и зовется оно любовью".1 Марсилио Фичино2 придет к тому, что "венерическая ярость" и "желание соития" в основе своей не только не тождественно любви, но есть нечто противоположное".

Из всего изложенного мы все-таки будем обращаться к тому виду эроса, который, хотя и препятствует животно-генетической деградации, все же связан с женщиной и дуальностью полов. В частности, нас будет интересовать так называемая "куртуазная любовь" Средних веков. Теория же любви как желания абстрактной красоты, конечно, имеет отношение к метафизике, но никак не к области метафизики пола. Более того, сомнительно, что она имеет какое-либо отношение к Мистериям, как бы это ни утверждала Диотима. Мы будем постоянно встречать тему андрогината в мистериософии и эзотеризме самых разных традиции, чего, например, не скажешь о теме "платонической любви".3 Даже в периоды своего цветения, например, в эпоху "ренессанса" эта последняя представлялась исключительно как просто философическая теория: неизвестны мистические шко-

1 Ibid 238 Ь-с.

2 Sopra Jo Amore. VII, 15,1,3.

3 Ibid 1,3. Идея Фичино (ibid.y VI, 14) достаточно любопытна. У Платона она доведена до логического предела. Чистой красотой, вдохновленной Афродитой Уранией, он считает гомосексуальную любовь к юношам, эрос же, пробужденный женщиной, — более низкой ступенью, связанной с венерической похотью, с Афродитой Пандемией (Пир, 181 е.). "Федр" также основан на идее, что восхождение к чистой красоте начинается с эротического влечения к мальчикам. Порой утверждается, что гомосексуальная любовь в толковании Платона бестелесна. Однако речь Алквиада в "Пире" (214 sqq) ясно показывает, что есть на самом деле "платоническая любовь эллинов. В отличие от Платона Плотин (Еап. III, ?. I; III, ?.7) называет гомосексуальную любовь постыдной и ненормальной, болезненным состоянием вырозвденцев, "которые не понимают смысла бытия и не знают о последствиях своего развития".

лы или мистерии, в каковых нашлось бы место экстатической технике, действительно последовательной, связанной с "платонической любовью".1 Заметим, что мистика красоты у Плотина — совсем иная. Красота скорее соотносится с "идеей", господствующей над враждебной и бесформенной природой". Отсюда никакого отношения к полу не имеющая связь красоты форм и интерьеров с величием души, справедливостью, ясной мудростью, мужественно-суровой энергией и целомудрием, бесстрашием, сдержанностью, бесстрастием и, выше всего, разумом, достойны бога".2 Наконец, отметим, что и современная эстетика, в частности, Канта, Шопенгауэра и других, есть чистый "аполлонизм", не имеющий ничего общего с эросом. Да и в быту — женщина, которую рассматривают исключительно как воплощение чистой красоты, обычно сексуально не привлекательна, подобно, скажем, мраморной статуе. Здесь как бы недостаток yin, бездонности, неистовства, очарованности.3 И наоборот, сексуальная женщина часто некрасива.

Платоническая теория красоты — вещь-в-себе; ее трудно изъяснить даже экзистенциалистской терминологией. Это нечто полу-магическое и полу-интеллектуальное, любовь к чистой форме. Решительно отличаясь от "влажного пути" любви мистиков, она соединилась с духом цивилизации, которая, вслед эллинам, стала видеть харизму божественного во всем ограниченном и оформленном.4 Применение подобных концепций к

1 Единственный известный случай — nazar ila-1-mord, опыт, практикуемый в некоторых арабских инициатических кругах, развивающих мотивы платоновского "Федра" о любви к мальчикам и основанных на толковании слов Пророка: "Я видел своего Владыку как безбородого юношу".

2 Plotin. EnoSades. I, vi, 3,1, vi, 5.

3 Стендаль (De ГАтош), утвервдая, что любовь-страсть всегда сильнее любви к чистой красоте, говорит в то же время, что есть мужчины, не способные к страсти именно из-за тонкого чувства прекрасного — настолько оно поглощает их в отношениях с женщиной.

4 Цивилизация, которой свойственна повсеместная экзистенциальная тоска и разорванность, не способна осуществить возможности транс - ценденции, связанные с красотой женщин, юношей и даже произведений искусства и общественных учреждений, из-за ее устремления к абстрактной бесконечности и удаленности от живой жизни.

проблеме пола приводит, однако, к парализующей двойственности. Чистый платоник в вопросах любви, Джордано Бруно, например, рассуждая об eroici ftxrori, безжалостно нападает на всех любителей женщин, как и на них самих: "Это невероятное оскорбление естеству — своей внешностью, призрачностью, мечтой, очарованием цирцеевским служить размножению и обманывать нас своей красотой, что приходит и проходит, родится и умирает, цветет и гниет; да, женщина прекрасна, но только снаружи, ее нутро содержит и гниль ночной вазы, и грех торговли, и скуку таможни, и несметное количество мерзкой, базарной гадости, ядовито-гнойной - все то, что только может произвести наша мачеха- природа: приютив и приняв у себя это семя зла... как бы после не пришлось расплачиваться за все это зловоние печалью, грустью, усталостью... и всяким иным горем, которое только возможно в этом мире".1 Джордано Бруно допускал любовь к женщине, но только "за мелкие радости, за досуг, которым мы обязаны ее естеству, иными словами, за красоту, внешнее великолепие, за услуги, без которых они были бы еще более бесполезны, чем какой-нибудь ядовитый гриб, занимающий кусок земли в ущерб лучшей растительности".2 Так мы видим, что концепция "двух эросов", или, что то же самое, "двух Афродит", ведет к упрощению и вырождению половой любви и к недооценке ее потенциальной силы. В эпилоге цитируемого произведения Бруно Джулия — некая истинно праведная женщина — говорит воздыхателям, которым она отказала: "Право, прелесть есть в моем упрямстве и в моей невинной, чистосердечной жестокости". Оказывается, что тем самым она оказывает им несравнимо более великие услуги, "чем те, на которые они могли бы рассчитывать в случае благосклонности" . Отвратив их от любви человеческой, она направила их эрос к божественной красоте.3 Это полное отде-

1 G.Bnino. Degli ewjci furon. Proemio, ed. Universale, p.6-7.

2 Ibid, p.8.

3 Ibid, II, 5.

ление "высокого" от "низкого", красоты от половой любви, хотя бы и в "экзальтированных" формах.1

Плотин еще мог удержать в разумных границах весь этот набор bдей, порожденных "платонизмом", приветствуя, помимо "любящих чистую красоту", также "того, кого к единству толкает любовь и, более того, кто желает обрести бессмертие в смертном, домогаясь и находя прекрасное в размножении как форме сохранения красоты... Ибо любящий красоту телесную, хотя такая любовь и не вполне чиста, любит все же красоту, а женщин — дабы сохранить навсегда жизнь; итак, и такие тоже любят вечное".2