Cite in Lallemand, Recherches anatomo-pathologiques sur

l'encephale (Paris, 1820), t.I, p. 88.

свой смысл: они не находили Моргани по другую сторону Пинеля или Кабаниса, они обнаружили анализ в самом теле. Они делают явным глубоко скрытый порядок поверхностей, определяют для болезни систему аналитических классов, где элемент патологического разложения был принципом обобщения болезненных типов. Осуществлялся переход от аналитического восприятия к восприятию реальных анализов. И, совершенно естественно, Биша опознал в своем открытии событие, симметричное открытию Лавуазье: «У химии есть свои простые тела, которые образуют с помощью различных сочетаний сложные тела... Так же точно у анатомии есть простые ткани, которые ... своими сочетаниями образуют органы»1. Метод новой анатомии, также как и химии -- анализ. Но анализ, отделенный от своей лингвистической поддержки и определяющий пространственную делимость вещей в большей степени, чем вербальный синтаксис событий и феноменов.

Отсюда парадоксальное оживление классификационного мышления в начале XIX века. Хотя патологическая анатомия через несколько лет получит основания рассеять старый нозологический проект; она придаст ему новую энергию в той мере, в какой покажется, что она сможет придать ему прочное основание: реальный анализ в соответствии с воспринимаемыми поверхностями.

Всегда было удивительно, что Биша цитировал в принципе своего открытия

текст Пинеля—Пинеля, который вплоть до конца своей жизни оставался глух к

основным урокам патологической анатомии. В первом издании Нозографии

Биша мог прочитать эту фразу, сверкнувшую для него как молния: «Что в том,

что паутинная оболочка, плевра, брюшина располагаются в различных частях

тела, если эти мемб-

1 Anatomie generale, t.I, p. XXVIII.

 

раны обладают общим соответствием структуры? Не страдают ли они от поражений, аналогичных состоянию плеврита?»1 Здесь, по сути дела, одно из первых определении принципа аналогий, примененного к клеточной патологии. Но долг Биша по отношению к Пинелю еще больше, поскольку он обнаружил в Нозографии сформулированными, но не выполненными требования, которым должен отвечать этот принцип изоморфизма: от анализа—к классификационному значению, которое позволяет привести в общий порядок нозологическую таблицу.

В распределении болезней Биша вначале определяет место «расстройствам, общим

для каждой системы», какой бы орган или область не были бы поражены, он

согласует эту общую форму лишь с воспалениями и злокачественными опухолями;

другие поражения носят местный характер и должны изучаться последовательно,

орган за органом2. Органическая локализация вводится лишь в качестве

резидуального метода там, где не может работать правило клеточного

изоморфизма; Моргани использовался заново только в случае недостаточности

более адекватного разбора патологических феноменов. Лаеннек полагает, что

этот лучший разбор станет со временем возможен: «Когда-нибудь можно будет

засвидетельствовать, что почти все типы поражения могут существовать в любых

частях человеческого тела, и что они представляют в каждом из них лишь

небольшие модификации»3. Биша возможно сам недостаточно доверял своему

открытию, предназначенному, тем не менее, «изменить лицо патологической

анатомии»; он сохранил, по-

1 Pinel, Nosographie philisophique, I, p. XXVIII. 2 Anatomie generale, t.I, p. XCVII—XCVIII.

3 R. Laennec, Dictionnaire des Sciences medicales, article «Anatomie pathologique» (II, p. 49).

лагает Лаеннек, одну слишком прекрасную часть географии органов, к которой достаточно прибегнуть, чтобы анализировать расстройства формы и положения (вывихи, грыжи) и расстройства питания, атрофии и гипертрофии. Может быть когда-нибудь можно будет рассматривать гипертрофии сердца и гипертрофии мозга как принадлежащие к одному и тому же патологическому семейству. Лаеннек, напротив, анализирует без местных ограничений инородные тела и, в особенности, нарушения текстуры, имеющие одну и ту же типологию в любых тканевых ансамблях: это всегда либо распад непрерывности (раны, переломы), либо накопление или выделение естественных жидкостей (жировые опухоли или апоплексия), либо воспаления, как при пневмонии или гастрите, либо, наконец, случайное развитие тканей, не существовавших до болезни. Это случаи скирров или туберкул1. В эпоху Лаеннека Алибер пытается в соответствии с химической моделью установить медицинскую номенклатуру: окончание оз указывает на общие формы поражения (гастроз, лейкоз, энтероз), окончание ит указывает на раздражение тканей, окончание рея—на выпот, разлитие и т.д. В этом единственном проекте по фиксации скрупулезного и аналитичного словаря он смешивает безо всякого смущения (ибо это было еще концептуально возможно) темы нозологии ботанического типа с темами локализации в стиле Моргани, темы описания с темами патологической анатомии:

«Я пользуюсь методом ботаников, уже предложенным Соважем, методом, состоящим

в сближении объектов, обладающих сходством, и разделении тех, что не

обладают никакой аналогией. Чтобы достичь этой философской классификации,

чтобы придать ей неизменные и закрепленные основания, я объединял

1 Ibid., p. 450--452.

 

болезни по органам, являющимся их специфическим местоположением.

Видимо, это единственное средство найти характеристики, обладающие

наибольшим значением для клинической медицины»1.

Но как можно приспособить анатомическое восприятие к чтению симптомов?

Каким образом симультанное множество пространственных феноменов способно

обосновать связность временной серии, которая по отношению к ней, по

определению, является целиком внешней? Начиная с Соважа и вплоть до Дубля,

сама идея анатомического основания патологии имела своих противников,

совершенно убежденных, что видимые поражения трупа не могут обрисовать

сущности невидимой болезни. Как в сложном патологическом ансамбле различить

сущностный порядок от серии впечатлений? Является ли у

больного плевритом прилегание легкого к телу одним из феноменов болезни или

механическим следствием раздражения2? Та же трудность в распределении

первичного и производного: при раке привратника обнаруживаются

скиррозные элементы в сальнике и брыжейке, где же находится первичный

патологический очаг? Наконец, анатомические знаки плохо определяют

интенсивность болезненных процессов: существуют очень выраженные

органические поражения, приводящие лишь к легким нарушениям

функционирования, но невозможно предположить, что столь крошечная опухоль в

мозге может привести к смерти3. Никогда не описывая ничего, кроме видимого в

его про-

1 J.-L. Alibert, Nosologie natulelle (Paris, 1817), avertissement, p. II, и другие классификации, основанные на патологической анатомии у Marandel (Essai sur les Irritations, Paris, 1807) или у Andral.

2 F.-J. Double, Semeiologie generate, t.I, p. 56--57.

3 Ibid., p. 64--67.

стой, окончательной и абстрактной форме пространственного существования, анатомия не может ничего сказать о том, что является последовательностью, процессом и текстом, читаемым во временном порядке. Клиника симптомов ищет живое тело болезни, анатомия предлагает ей лишь труп.

Труп -- это двойной обманщик, так как к феноменам, которые смерть прерывает, добавляются те, что она провоцирует и размещает в органах в порядке свойственного ей времени. Хорошо известны феномены разложения, которые трудно отличить от тех, что принадлежат клинической картине гангрены или гнилостной лихорадки; зато существуют феномены деградации или нивелирования: покраснение в результате раздражения очень быстро исчезает с прекращением циркуляции. Прерывание естественных движений (пульсации сердца, движения лимфы, дыхания) само по себе определяет следствия, которые нелегко отличить от болезненных элементов: эмболия мозга и быстро следующее за этим слабоумие -- являются ли они результатом кровоизлияния или прерванной смертью циркуляции? Наконец, может быть следует учитывать то, что Хантер назвал «стимулом смерти» и что запускает остановку жизни, не принадлежа болезни, но будучи от нее зависимой1. В любом случае, феномены истощения, возникающие за счет хронической болезни (мышечная дряблость, снижение чувствительности и проводимости) обнаруживают скорее некоторую связь жизни со смертью, чем определенную патологическую структуру.

К патологической анатомии, стремящейся основать нозологию, ставится две

серии вопросов: одна, касающаяся совмещения временной совокупности симптомов

и пространственного сосуществования тканей; другая -- смерти и строгого

опреде-

1 J. Hunter, (Euvres completes (Paris, 1839), t.I, p. 262.

ления ее связи с жизнью и болезнью. В своем усилии разрешить эти проблемы анатомия Биша опрокидывает все свои первичные постулаты.

Чтобы обойти первую серию противоречии, казалось, что нет нужды менять саму структуру клинического взгляда: не достаточно ли того, чтобы рассматривать умерших так же, как рассматривают живых? И применять к трупам диакритический принцип медицинского наблюдения: патологический факт существует лишь в сравнении.

В применении этого принципа Биша и его последователи снова открывают не только Кабаниса и Пинеля, но Моргани. Боне и Вальсава. Первые анатомы хорошо знали, что следовало быть «тренированным в оперировании здорового тела», если требуется распознать на трупе болезнь: каким образом иначе можно различить кишечную патологию от этих «полипозных уплотнений», которые вызывают смерть, или которые периодически встречаются у здоровых людей1?

Необходимо также сравнивать мертвых субъектов и больных, учитывая старый

принцип, формулировавшийся уже в Sepulchretum: поражения,

свойственные любому телу, определяют если не причину, то, по крайней мере,

местоположение болезни и, возможно, ее природу; те же, что при аутопсии

отличаются друг от друга, принадлежат порядку следствия, симпатического

отношения или осложнения2. Наконец, противоречие между тем, что наблюдают в

пораженном органе и тем, что знают о его нормальном функционировании:

необхо-

1 Morgani, Recherches anatomiques (ed. de l'Encyclopedie des Sciences medicales, 7 section, t. VII), p. 17.

2 Th. Bonet, Sepulchretum (Preface); этот принцип был напомнен Morgagni (ibid., p. 18).

димо постоянно «сравнивать эти точные и подлинные феномены здоровой жизни каждого органа с расстройствами, которые каждый из них демонстрирует при его поражении»1.

Но свойство клинико-анатомического опыта состоит в том, чтобы применять

диакритический принцип к измерению куда более сложному и проблематичному—

тому, где начинают артикулироваться опознаваемые формы истории патологии и

видимые элементы, которым она позволяет проявиться в однажды законченном

виде. Корвизар мечтает заменить старый трактат 1760 года текстом, базовой и

абсолютной книгой по патологической анатомии, которая будет называться: De

sedibus et causis morborum per signa diagnostica invesfigatis et per

anatomen confirmatis2. Эту клинико-анатомическую согласованность,

которую Корвизар воспринимает в смысле подтверждения нозологии аутопсией,

Лаеннек определяет в противоположном направлении -- в виде согласования

поражения с симптомами, которые оно вызывает: «Патологическая анатомия есть

наука, имеющая целью познание видимых поражений, которые состояние болезни

производит в органах человеческого тела. Вскрытие трупов есть средство

достижения этого знания, но чтобы достичь прямой пользы... следует его

соединить с наблюдением симптомов или нарушений функций, совпадающих с

каждым типом поражения органов»3. Необходимо, таким образом, чтобы

медицинский взгляд следовал пути, который до сих пор для него не был открыт:

вертикальному пути,

1 Corvisart, Essai sur les maladies et les lesions organiques, du caeur et des gros vaisseaux (Paris, 1818), Discours pieliminaire, p.