Принцип поражения поражения

Предыдущее правило в целом исключает диагональные расстройства,

скрещивающие разные способы поражения, и использует их последовательно. Тем

не менее, существуют эффекты облегчения, сцепляющие различные расстройства

друг с другом: воспаление легких и катар не образуют туберкулез; однако они

благоприятствуют его развитию3. Хронический характер, или, по крайней мере,

протяженность во времени обострения, позволяет иногда одному заболеванию

сменить другое. Мгновенный инсульт при резком воспалительном процессе

вызывает расширение сосудов (откуда головокружения, обмороки, опти-

1 Article «Anatomie pathologique» in Bulletin de I'Ecole de Medecine de Paris, an XIII, I annee, p. 16--18.

2 G.-L. Bayle, Recherches sur la phtisie pulmonaire, p. 12.

3 Ibid., p. 423--424.

ческие иллюзии, шум в ушах) или, если он сконцентрирован в одной точке

· разрыв сосудов с кровотечением и немедленным параличом. Но если инсульт развивается при медленном поражении, сначала происходит инфильтрация крови в мозговое вещество (сопровождающаяся конвульсиями и болями), соответствующее размягчение этой субстанции, которая, смешиваясь с кровью, поражается вглубь, агглютинирует, формируя инертные островки (отсюда паралич); в конечном итоге происходит полная дезорганизация артериовенозной системы в мозговой паренхиме и часто даже в арахноидальной области. Начиная с начальных форм размягчения, можно констатировать серозное разлитие, затем инфильтрацию гноя, который иногда концентрируется в абсцессе; в конечном счете гноеотделение и крайнее размягчение сосудов замещают раздражение вследствие их гиперимии и слишком сильного давления'.

Эти принципы определяют правила патологического развития и заранее описывают возможные пути, которыми оно должно следовать. Они фиксируют сеть своего пространства и развития, заставляя проявиться и делая прозрачными извивы болезни. Последняя принимает облик большого органического растения, у которого свои формы роста, свое укоренение, свои особые области роста.

Пространственно распределенные в организме в соответствии со свойственными

им линиями и поверхностями, патологические феномены приобретают вид живых

процессов. Отсюда два следствия: болезнь связана с самой жизнью,

подпитывается ею и участвует в этом «взаимном обмене действиями, где все

сменяет друг друга, сцеплено и связано»2. Она более не

1 F. Lallemand, Recherches anatomo-pathologiques sur I'encephale et ses dependences, I, p. 98--99. 2 X. Bichat, Anatomic generate, t. IV, p. 591.

событие, природа которого привнесена извне; она суть жизнь,

изменяющаяся в отклоняющемся функционировании: «Любой физиологический

феномен в окончательном анализе соотносится со свойствами живого тела, взятого в его естественном состоянии; любой патологический феномен выводится из их увеличения, уменьшения, изменения»1. Болезнь суть внутреннее искажение жизни. К тому же, каждая патологическая совокупность организуется по модели живой особи: существует жизнь туберкул и раков; есть жизнь воспаления; определяющий ее старый четырехугольник (опухоль, покраснение, жар, боль) достаточен для воссоздания ее развития в ходе разных органических наслоений: в кровеносных капиллярах она проходит через разложение, заражение, уплотнение, нагноение и абсцесс; в лимфатических капиллярах кривая идет от разложения к белому нагноению и туберкулезу, и отсюда к неизлечимым разъедающим язвам2. Итак нужно заменить идею болезни, поражающей жизнь, более узким понятием патологической жизни. Патологические феномены должны пониматься исходя из самого текста жизни, а не из нозологической сущности: «Болезни рассматривались как расстройство; в них не видели последовательности феноменов, всецело зависящих одни от других, и почти всегда стремящихся к предопределенному концу: патологической жизнью совершенно пренебрегали».

Не хаотичное и, наконец, мудрое развитие болезни? -- Но все эти вещи

были уже давно известны; ботаническая регулярность, постоянство клинических

форм были упорядочены в мире болезни задолго до новой анатомии. Нов не сам

факт

1 Ibid., I, avant-propos, p. VII.

2 F.-J. Broussais, Hisloire des phlegmasies chroniques (Paris,

1808), t. I, p. 54--55.

упорядочивания, но его способы и его основания. С Сиденхама до Пинеля болезнь обретает свой источник и облик в общей структуре рациональности, где существует вопрос природы и порядка вещей. Начиная с Биша, феномен патологического обнаруживается в основании жизни, оказавшись, таким образом, связанным с когерентными и обязательными формами, которые она принимает в органической индивидуальности. Жизнь со своими конечными и определенными границами вариации начинает играть в патологической анатомии роль, которую обеспечивало в нозологии понятие природы в широком смысле: она есть неисчерпаемое, но закрытое основание, где болезнь обретает свои упорядоченные источники и расстройства. Отдаленные теоретические изменения, которые в долгосрочной перспективе меняют философский горизонт; но можно ли сказать, что они сразу же воздействуют на восприятие и тот взгляд, который врач устремляет на больного?

Несомненно, феномены болезни обнаруживают здесь новый

эпистемологический статус с очень мощной и определяющей силой.

Парадоксальным образом клинический «номинализм» позволяет колебаться в

пределах медицинского взгляда, в смутных границах видимого и невидимого

кое-чему, что является одновременно целостностью феноменов и их законом, их

точкой покоя, но также жестким правилом их связи; болезнь обладает истиной

только в симптомах, но она есть симптомы, данные в истине. Открытие

жизненных процессов как содержания болезни позволяет предоставить им

основание, не являющееся, тем не менее, ни удаленным, ни абстрактным:

основание, насколько возможно близкое от того, что явлено; болезнь будет

лишь патологической формой жизни. Великие нозологические сущности, парившие

поверх жизненного порядка и угрожавшие ему, теперь были благодаря ему

очерчены: жизнь—это непос-

родственное, настоящее и воспринимаемое по ту сторону болезни; последняя, в свою очередь, сводит свои феномены в болезненные формы жизни.

Возрождение виталистской философии? Совершенно верно, что мысль Борде

или Бортеза была близка мысли Биша. Но если витализм есть специфическая

схема интерпретации здоровых и болезненных феноменов организма, то эта

концепция слишком незначительна, чтобы оценить события, которые произвело

открытие патологической анатомии. Биша вернулся к теме специфичности живого

лишь для того, чтобы поместить жизнь на более глубокий и более определяющий

эпистемологический уровень: она была для него не совокупностью черт,

отделяющих ее от неорганического, но основанием, начиная с которого

противопоставление организма неживому может быть отмечено, размещено и

нагружено всеми позитивными значениями столкновения. Жизнь не является

формой организма, но организм—видимая форма жизни в своем сопротивлении

тому, что не живет и противостоит ей. Дискуссия между витализмом и

механицизмом, как и между юмористическим и серьезным, имеет смысл лишь в той

мере, в какой природа -- слишком широкое онтологическое основание --

оставляет место для игры этих интерпретативных моделей: нормальное и

анормальное функционирование могут быть объяснены только по отношению к

предсуществующей форме, либо к специфическому типу. Но начиная с момента,

когда жизнь объясняет не только серию природных фигур, но берет на себя роль

общего элемента физиологических и патологических феноменов—это сама идея

витализма, утратившая свое значение и суть своего содержания. Придавая жизни

и патологической жизни столь же фундаментальный статус, Биша избавил

медицину как от виталистской, так и других связанных с ней дискуссий. Отсюда

это ощуще-

ние, которое было присуще теоретическому размышлению большинства врачей в начале XIX века, освобожденных, наконец, от систем и спекуляций. Клиницисты, Кабанис, Пинель воспринимали свой метод как осуществленную философию1, патологоанатомы же открывают в своей не-философии упраздненную философию, которую они преодолели, научившись, наконец, наблюдать: речь идет лишь о сдвиге в эпистемологическом основании, на котором они основывали свое восприятие.

Жизнь, размещенная на этом эпистемологическом уровне, связана со

смертью как с тем, что именно угрожает и подвергает опасности разрушения ее

живую силу. В XVIII веке болезнь одновременно была и природой, и

контр-природой, так как она располагала упорядоченной сущностью, но своей

сущностью угрожала природной жизни. Начиная с Биша, болезнь начинает играть

ту же роль, но уже роль микста между жизнью и смертью. Уточним: задолго до

патологической анатомии был известен путь от здоровья к болезни и от болезни

к смерти. Но эта связь никогда не была ни научно осмыслена, ни

структурирована в медицинском восприятии; в начале XIX века она приобретает

такой вид, что может быть проанализирована на двух уровнях. На том, что нам

уже известен, смерть как абсолютная точка зрения на жизнь и выход (во всех

смыслах слова вплоть до наиболее технических) к истине. Но смерть—это

также то, против чего жизнь в своем ежедневном действии борется; в ней живое

естественным образом разрешается, и болезнь теряет свой старый статус

случайности, чтобы войти во внутреннее измерение, постоянное и подвижное,

от-

_____________

1 См. например, Pinel, Nosographie philosophique, introduction,

p. XI; или C.-L. Dumas, Recueil de discows prononces a la Facultede

Medecine de Montpellier (Montpellier, 1820), p. 22--23.

 

ношения жизни и смерти. Человек умирает не потому, что заболевает, а

заболевает именно потому, что может умереть. И под хронологической связкой

жизнь—болезнь—смерть проведено другое отношение, внутреннее и более

глубинное, то, что связывает жизнь и смерть, чтобы в избытке освободить

знаки болезни.

На самом высоком уровне смерть была явлена как условие этого взгляда,

который воспринимает через чтение поверхностей время патологических событий.

Она позволяет болезни наконец артикулироваться в истинном дискурсе. Сейчас

она проявляется как источник болезни в самом живом естестве в виде этой

внутренней возможности жизни, но более сильной, чем она сама. Возможности,

которая истощает ее, отклоняет и, наконец, заставляет исчезнуть. Смерть --

это ставшая возможной болезнь жизни. Если верно, что для Биша патологический

феномен включен в физиологический процесс и образован от него, то это

отклонение, осуществляющее болезненное явление в созданном им разрыве,

основано на смерти. Отклонение жизни принадлежит порядку жизни, но жизни,

направляющейся к смерти.

Отсюда значение, обретаемое концепцией дегенерации, начиная с появления

патологической анатомии. Это достаточно древнее понятие: Бюффон использовал

его по отношению к индивиду или группе индивидов, отличавшихся от их

специфического типа'. Врачи также применяли его, чтобы описать ослабление

прочного человеческого естества, которое жизнь в обществе, цивилизация,

закон и язык обрекают мало-помалу на искусственную жизнь и болезни;

дегенерировать -- это значит описать направление падения от исходного

статуса,

_____________

1 Buffon, Histoire naturelle, OEuvres completes (Paris, 1848),

t. Ill, p. 311.

 

занимающего по праву природы вершину иерархии совершенства и времени; в

этом понятии сосредотачивалось все негативное, что несло в себе

историческое, атипическое и противоестественное. Опирающаяся, начиная с Биша, на наконец концептуализированное восприятие смерти, дегенерация мало-помалу получит позитивное содержание. На границе двух значении Корвизар определил органическую болезнь тем, что «орган или некоторое живое образование в целом или в одной из своих частей достаточно дегенерированы от своего естественного состояния, чтобы их свободное, регулярное и постоянное действие было бы повреждено или нарушено ощутимым и постоянным образом»1. Обширное определение, покрывающее все возможные формы анатомических и функциональных расстройств; определение скорее негативное, ибо дегенерация есть ни что иное как дистанция по отношению к нормальному природному состоянию: определение, которое, тем не менее, уже обосновывает проявления позитивного анализа, так как Корвизар выделяет в нем «нарушения строения ткани», искажение симметрии и изменение «химических и физических проявлений»2. Понятая таким образом дегенерация—это внешнее искривление, в котором располагаются, для того чтобы его поддерживать и его обрисовывать, особые проявления патологических феноменов; в то же время -- это принцип чтения их тонкой структуры.

Внутри столь обобщенных рамок точка применения концепции была оспорена.

В исследовании органических болезней Мартен3 противопоставляет тканевым

образованиям (известного или нового типа) дегенерации в собственном смысле

сло-

1 Corvisart, Essai sur les maladies et lesions du caeur, p.

636--637.

2 Ibid., p. 636, n. 1.

3 Cf. Bulletin des Sciences medicates, t. 5 (1810).

ва, которые только изменяют форму или внутреннюю структуру тканей. Крювилье, также критикуя слишком расплывчатое использование термина дегенерации, хочет, напротив, сохранить его для нарушенной активности организма, образующей ткани, не имеющие аналогов в здоровом состоянии. Эти ткани, представленные в основном «сероватой, напоминающей сало, текстурой», обнаруживаются в опухолях, бесформенных массах, формирующихся за счет органов в язвах или фистулах1. По Лаеннеку о дегенерации можно говорить в двух определенных случаях: тогда, когда существующие в организме в различных формах и локализациях ткани повреждаются одна другой (костная дегенерация хрящей, ожирение печени) и тогда, когда ткань приобретает текстуру и конфигурацию не по ранее существующей модели (туберкулезная дегенерация лимфатических узлов или легочной паренхимы, злокачественная дегенерация яичников или яичек)2. Но в любом случае нельзя говорить о дегенерации по поводу патологического наслоения тканей. Видимое уплотнение твердой мозговой оболочки не всегда является окостенением; при анатомическом исследовании можно отделить часть арахноидального слоя от твердой оболочки; между мембранами обнаруживается ткань, но это -- не дегенеративное развитие какой-либо из них. О дегенерации будут говорить только как о процессе, разворачивающемся внутри тканевой текстуры. Она есть патологическое измерение в своем собственном развитии: ткань дегенерирует, когда она больна в качестве ткани.

Можно охарактеризовать с помощью трех признаков болезнь ткани. Она не является ни простым упадком, ни свободным отклонением, она следует закону: