Эстетическое воспитание в частности

То, что я представил Вам как членение человеческого существа и что может служить достижению совершенного человекопознания, может быть представлено с самых различных точек зрения; и именно тогда, когда это представлено с самых различных точек зрения, человек может постепенно прийти к действительному познанию того, что, собственно, за этим скрывается. Я говорил Вам об астральном теле, то есть о том члене человеческого существа, который в известной мере не считается ни с пространственными, ни с временными взаимосвязями, который употребляет и пространственные, и временные взаимосвязи - свободным образом. Я пытался показать, как это проявляется в сновидении с его образами, что указывает на то, что сновидение, по существу - касается астрального тела и что сновидение то, что разнесено во времени - в своих образах вплетает друг в друга.

Чтобы охарактеризовать то, что является человеческим астральным телом, можно выбрать много различных точек зрения. Можно, например, обратить взор на все те качества и состояния, которые человек развивает с наступлением половой зрелости и вглядываясь в эти состояния, в эти силы - также получить образ астрального тела; ибо с половой зрелостью для свободного владения человеком рождается именно то, что является астральным телом.

Августин, средневековый писатель, пытается несколько иным образом подойти к астральному телу. Я должен подчеркнуть, что у Августина Вы совершенно не найдете еще членения человека в том смысле, как я это здесь представил из сознательного антропософского исследования, но Августин констатирует это из инстинктивного ясновидения, которым некогда обладало человечество. И тот способ, которым Августин характеризует эту сторону астрального тела, которое у человека с половой зрелостью приходит к свободному раскрытию, является для жизни человека весьма характерным. А именно, Августин говорит: благодаря основным свойствам астрального тела человек знакомится со всем тем, что благодаря самому человечеству искусственно вплетается в его собственное развитие. Когда мы строим дом, изготавливаем плуг, конструируем прядильную машину, то силы, действующие при этом у человека, связаны с астральным телом. Человек фактически благодаря своему астральному телу знакомится с тем, что окружает его во внешнем мире, будучи произведенным самим человеком.

Отсюда - это безусловно основано на истинном человекопознании, если мы в нашем деле воспитания и преподавания в том временном пункте человека, где он проходит через половую зрелость - стараемся практически ввести его в те стороны жизни, которые созданы самим человеком. Конечно, сегодня это значительно более сложная задача, чем во времена святого Августина. Тогда жизнь вокруг человека была существенно проще. Сегодня она стала сложнее. Но именно благодаря тому, что я в предыдущие дни назвал душевной экономией в деле преподавания и воспитания, сегодня также должно удаваться так присматривать за половозрелым человеком, чтобы он во время с пятнадцатого до двадцатого года или даже после двадцатого года постепенно воспитывался таким образом, чтобы становиться вхожим в окружающее его искусственное человеческое бытие.

Подумайте только, сколь многого всей нашей цивилизации в этом направлении, собственно, нехватает. Спросите себя однажды, нет ли сегодня многочисленных людей, которые обслуживают телефон, трамвай, можно ведь даже сказать - обслуживают пароходы, не имея никакого понятия о том, что, собственно, происходит в пароходах, в телефоне и в движении трамвайных вагонов. Ведь в нашей цивилизации человек окружен вещами, смысл которых остается для него чуждым. Это может показаться незначительным тому, кто верит, что для человека имеет значение лишь то, что разыгрывается в сознательной жизни. Конечно, в сознании это уживается прекрасно - когда просто покупают билет на трамвай и едут до желаемой станции, или когда отправляют телеграмму, не имея никакого понятия о том, каким образом это возможно, никогда не видев ничего подобного аппарату Морзе. Ведь можно сказать - для обычного сознания это безразлично; но для того, что разыгрывается в глубинах человеческой души - это вовсе не безразлично; человек в мире, который его обслуживает и смысла которого он не понимает - это как человек в тюрьме без окна, через которое он смог бы поглядеть на вольную природу.

Искусство воспитания и преподавания должно быть основательно пронизано этим познанием. В то время, как человек, как я это вчера характеризовал, вступает в дифференциацию на мужчину и женщину, он становится также зрелым, чтобы вступить в другие жизненные дифференциации, и он должен становиться вхожим в действительную жизнь. Поэтому мы, когда у наших вальдорфских школьников приближается возраст половой зрелости, вводим в школьный план такие предметы, как прядение, ткачество и т.п.. Естественно, это ставит большую задачу, и это трудно, разработать школьный план, если следовать тенденции включить в этот школьный план к половозрелому возрасту все то, что делает человека жизненно практичным человеком; это значит - таким, который стоит в мире с пониманием. Естественно, мы в Вальдорфской школе боремся также с внешней целесообразностью сегодняшней жизни. Мы ведь должны привести наших учеников и учениц к тому, чтобы они смогли посещать, вероятно, университет в сегодняшнем смысле, технический колледж и т.п. Мы должны поэтому внести в учебный план все то, что мы иначе считали бы ненужным, но что должно быть включено по вышеуказанной причине. Организовать школьный план по возможности душевно-экономично именно для тех учеников и учениц, которые достигли половой зрелости - это уже вызывает поистине тяжкие хлопоты. Это требует большого труда, но это возможно. Благодаря этому возможно именно самому развить чувство существенного в жизни и затем по возможности экономичным образом преподать это ученикам и ученицам, так, чтобы они знакомились простейшим образом - что они, собственно, делают, принимая или передавая телефонный разговор, как действует трамвай со всем его оборудованием и т.д. Нужно только развить в себе способность приходить к тому, чтобы все эти вещи приводились бы в как можно более простых формулировках; тогда эти вещи безусловно можно преподнести ученикам и ученицам в соответствующем возрасте сообразно с их смыслом. Ибо это должно стать стремлением к тому, чтобы ученики и ученицы действительно знакомились со смыслом нашей культурной жизни. - Только нужно уже в преподавании физики, химии - подготавливать все таким образом, как это годится для упомянутого возраста до половой зрелости, чтобы иметь возможность по достижении половой зрелости, опять-таки - как можно более экономичным образом, основывать на этом совершенно практические стороны жизни.

Естественно, здесь речь идет уже о том, что отныне ученики и ученицы вступают уже в возраст, когда они должны становиться известным образом дифференцированными - естественно, каждый в своем направлении -, но после чего они, прежде всего, должны освоить более духовную или более ремесленную профессию. При этом необходимо принять во внимание, что искусство воспитания, основанное на действительном человекопознании, считает само собой разумеющимся, что отдельные члены человеческой природы стремятся к целостности. Только всегда должно быть понимание, как нужно стремиться к этой целостности. Естественно, тех учеников и учениц, которые благодаря их особой одаренности склонны к более духовной профессии нужно воспитывать и обучать в этом духе. Но то, что также в более позднем возрасте развивается в человеке односторонне, благодаря другому развитию - должно быть, в известном смысле, опять-таки возвышено к некоторому роду всеобщности. Если мы, с одной стороны, сообщаем ученику или ученице волевые побуждения, которые направлены в более духовную сторону, тогда (ибо астральное тело, если оно образует в известном направлении свои волевые импульсы, требует, чтобы также лежащие в нём импульсы познания - образовывались в другом жизненном направлении), мы должны тогда так образовать импульсы познания, чтобы человек имел воззрение, именно наглядное воззрение в области практической жизни, которое сообщит ему смысл всей совокупности практической жизни.

Например - это несомненно является недостатком нашей цивилизации, если (я хочу назвать экстремальный случай) находятся статистики, которые устанавливают своей статистикой, какое потребление мыла на определенной территории и не имеют при этом никакого понятия о том, как производят это мыло. Никто не может с действительным пониманием констатировать потребление мыла, если он не имеет понятия, по крайней мере - совсем в общем, о его производстве.

Видите ли, поскольку сегодняшняя жизнь становится настолько сложной, что вещи, которые нужно учитывать, становятся прямо-таки почти бесконечными, то здесь душевно-экономичный принцип должен будет играть максимально возможную роль. Воспитательная проблема, лежащая в этой области - следующая: экономичным образом понять то, что нужно делать для этого возраста. Это можно было бы легко сделать, если бы у нас в теле не торчали шлаки всевозможных воспитательных мероприятий, которые теперь традиционно всходят в современности и которые в современной жизни не имеют совершенно никаких оснований.

Грек был бы весьма озадачен, если бы молодые люди, прежде чем они войдут в греческую жизнь - почти так же, как мы поступаем с нашими гимназистами - были бы вводимы в египетское или в халдейское. Но об этих вещах довольно, ибо мы, ведь, должны непременно принимать во внимание целесообразности сегодняшней жизни.

Итак, здесь речь идет о том, чтобы того, кто склоняется к более духовной профессии - как можно более всесторонним образом познакомить с вещами внешней ремесленной жизни и наоборот, того, кто склоняется к ремесленной жизни - познакомить в известных границах с тем, что питает человека как духовная профессия. При этом необходимо подчеркнуть, что, по меньшей мере - совершенно необходимо стремиться содействовать этим практическим сторонам жизни через саму школу. И при этом - не надо содействовать ремесленному делу, посылая молодых людей, как взрослых, на фабрику, но - внутри самой школьной жизни необходимо иметь возможность принимать во внимание практические стороны жизни, чтобы молодой человек то, что, я сказал бы, образно говоря, он усвоил на модели - мог бы вскоре перевести в практическую жизнь. Я не вижу также, если даже в наших тюрьмах удается заставлять заключенных работать таким образом, что они производят вещи, которые затем в жизни вовне играют какую-то роль, почему бы также и в школьных мастерских не производить вещи, которые можно было бы потом просто продавать.

Но то, что молодой человек как можно дольше остается в школьной среде - это, прежде всего, должно быть для него потом оздоравливающим, как видно из этого; ибо это как раз соответствует внутренней сущности человека - вступать в жизнь постепенно, быть вводимым в жизнь без толчков. Потому, что старость столь мало понимает - что делать с молодежью, мы имеем сегодня уже в интернациональном масштабе молодежное движение, которое сегодня не понимается стариками ни в малейшей степени в его глубокой правомерности. Оно глубоко правомерно и должно быть непременно понято в этой глубокой правомерности. Но оно должно быть также направляемо на верный путь. И это может, по существу, происходить лишь благодаря тому, что дело воспитания будет направляемо на верный путь.

Это - то, к чему мы прежде всего стремимся в принципе Вальдорфской школы: по возможности знакомить человека с жизнью, чтобы он в начале двадцатых годов, когда его собственное Я вступает в мир в свободную деятельность - также мог развить действительно верное ощущение мира, с тем, чтобы он мог потом действительно чувствовать себя в мире, от которого он в состоянии получать впечатление: у меня есть ближние, которые - старше, чем я, которые образовали предыдущее поколение. Эти предыдущие поколения произвели все то, что обслуживает меня сейчас; но я имею общность с этими прежними поколениями. Я понимаю то, что они внесли в мир. Я не просто сажусь на стул, который мне предоставил отец, но я учусь понимать, как этот стул возник.

Естественно, сегодня многие предубеждения противостоят такому введению молодых людей в практическую жизнь. Но я понимаю это здесь, конечно, в истинно практическом смысле. Ибо все же верно следующее: из всех эпох, которые пережило в своем развитии человечество, материалистическая эпоха, в которую мы врастаем - является для самого человека самой духовной, самой спиритуальной. Видите ли, я могу это объяснить себе, вероятно, следующим образом. Я знал теософов, которые стремятся в духовное; но они являются чистейшими материалистами, ибо они говорят о физическом теле: оно имеет известную плотность; затем они говорят об эфирном теле: оно - более тонкое, но оно все еще имеет известную плотность и телесность; затем они говорят об астральном теле: оно уже намного тоньше, но оно все еще имеет известную плотность в представлении. Затем они говорят о всевозможных других прекрасных вещах: можно ведь подниматься все выше и выше и тогда вещи становятся уже столь тонкими, что дальше уже не знают, что делать с этой тонкостью; однако все это остается мыслимым по аналогии материализму, это не возвышается в действительности в спиритуальное. - Собственно, внутри Теософского общества я познакомился с грубейшим материализмом. Я должен был, к примеру, испытать это, когда мне в Париже некто сказал, после того, как был прочитан доклад и я спросил, какое впечатление произвел доклад на эту личность: Да, доклад оставил в комнате прекрасные вибрации! - Так что возникает представление: впечатление от доклада становится чем-то обоняемым. Все это постепенно превращалось в материальное.

Напротив, я всегда говорю тем, кто хочет меня слушать, что для меня намного дороже остроумно мыслящий материалистический человек, чем восходящий материалистическим образом в духовный мир теософ; и это - по той простой причине, что хотя материалист и пребывает в заблуждении, но то, что он выдумывает, имеет дух, действительный дух; это только лишь очень утонченный дух, абстрактный дух, но дух пребывает внутри, действительный дух, который должен выйти к действительности жизни. Поэтому я часто нахожу материалистов значительно более одухотворенными, чем тех, которые стремятся из материализма материалистическим образом. Наша эпоха действительно нацелена на то, чтобы так тонко переработать в себе дух, чтобы больше уже этого не замечать. Но самое одухотворенное мы развиваем уже в нашей современной технике. Здесь, собственно, все, что лежит в основании объекта, произошло из духа, из самого человеческого духа.

Не требуется быть особенно одухотворенным, чтобы поставить на стол красивый букет цветов, ибо это творит природа. Но чтобы конструировать хотя бы самую простейшую машину, нужно уже иметь в себе нечто от духовной активности. Дух - уже здесь, но только его не замечают, так как не смотрят правильным образом на себя самого. И обладать духом таким образом - чрезвычайно тяжело переносимо именно для подсознательной человеческой природы, если ей не дано необходимое понимание объективного. Этого духа, который мы сегодня имеем, как нечто абстрактное, изливающимся в современность, который мы учимся именно через освоение переносить в жизненную практику.

Я могу Вас заверить: если здесь однажды будет антропософское искусство воспитания, оно введет в жизнь намного более практичных людей чем более материалистическое искусство воспитания сегодня, так как оно будет иметь дух как нечто творческое, а не как нечто такое, после чего лишь строят глазки, немножко упархивают от внешней действительности, грезят. Прийти к духу без потери жизненного праксиса - это то, что хочет открыться именно для практической стороны жизни, что я называю антропософским движением.

 

Итак, именно когда хотят мальчиков и девочек половозрелого возраста указанным образом непосредственно практически ввести в практическую жизнь, можно, уже как учителю - не раз впасть в отчаяние из-за неумелости именно в наше время. И возникает вопрос: существует ли для школьного возраста между сменой зубов и половой зрелостью путь, пригодный для того, чтобы сделать из всего человека умелое, смышленное существо? - И здесь, когда смотрят на действительную жизнь а не на теории и если руководятся жизнью а не абстрактными идеями, именно если следуют тенденции - делать человека практичным - к этому приводит то, что во время от смены зубов до половой зрелости человеку преподают как можно больше прекрасного, как можно больше от действительно художественного постижения жизни. Чем больше прививать человеку понимание прекрасного, чем больше он пронизывается внутренним пониманием красоты, тем больше он будет подготовлен к тому, чтобы в половозрелом возрасте приступить к действительно практическому, без того, чтобы это могло принести ему вред для всей его дальнейшей жизни. Тогда можно, по существу, безопасно приступить к пониманию трамвая, к пониманию локомотива, если в надлежащем возрасте было усвоено эстетическое понимание живописи или скульптуры. Это - то, на что нужно смотреть прежде всего. Но красота должна при этом рассматриваться как внутренне присущая жизни. Необходимо всегда развивать чувство того, что красота является не чем-то замкнутым в себе, но чем-то вчлененным в жизнь. И в этом отношении наша сегодняшняя цивилизация должна именно в целях воспитания и обучения многому учиться.

На отдельных примерах, которые я хочу, по возможности, свести к простейшим, Вы увидите, как это, собственно, мыслится - ввести ребёнка в исполненное жизни и оживляющее чувство прекрасного. Видите ли, можно устраивать какие-либо домашние, иногда также школьные занятия ручным трудом; на этих занятиях сидят девочки, у них есть какие-либо ленты и они вышивают на этих лентах всяческие, как говорят, узоры. Ну, скажем, девочки вышивают на ленточке нечто вроде этого(рис.2) - я делаю это по возможности проще, только для объяснения. Если потом спросят: зачем это? - могут получить ответ: это пришивается к вырезу декольте, к поясу а также внизу как кайма на платье. Это невыносимо, если говорится нечто такое, так как это демонстрирует полное непонимание действительности жизни в связи с чувством прекрасного. Если обладать вполне живым восприятием того, что является жизненно-действительным, и юная девушка или дама представляет нам такой узор пришитым вверху, посредине и внизу, у нас возникнет приблизительно то же ощущение, как если бы они (эти узоры) были бы сжаты сверху вниз! Тогда нужно поправить дело, объяснив, что нужно вышить три вариации этого узора. Лента вверху должна быть вышита иначе, и нижняя лента - опять-таки иначе.

На этой ленте (верхняя) должен быть, вероятно, вышит этот узор (рис.1), так сказать, лишь эскизно, и на этой ленте (нижняя) должен быть вышит этот узор (рис.3). Тогда эта дражайшая личность может нашить это (рис.1) вверху на шейку, ибо это означает, что вверху - шея, голова. Это (рис.2) может быть затем пришито на пояс и это (рис.3) - внизу, как нижняя кайма; так как это означает, что это - верх, и это - низ. Ибо человек имеет низ и верх, и это должно выделяться, если художественно воспринимаемое хотят приблизить к живому. Например, я однажды сделал открытие, что подушки исполняются с таким узором (рис.4) или в этом роде. Да, но на нее все же нельзя класть голову, т.к. она посредине все же колется! Класть голову все же нельзя! Это все же не может выразить то, что должно происходить с вещами.

Естественно сделать так (рис.5); и теперь, теперь можно укладываться только так, чтобы лежать лицом направо, и возле каждой такой подушки должна лежать другая, имеющая такой же узор на левую сторону, если Вы хотите это действительно художественно оформить (рис.5 и 6).

Ну, в действительности этого не делают. Но искусство включает в себя также внешний декорум. И так нужно иметь ощущение того, что, собственно, подушка должна быть изготовленной таким образом, чтобы она действительно была приспособлена к положению человека направо и налево, что это - фикция, предполагать, чтобы подушку вертели.

Эти вещи, я бы сказал - вводят в действительность художественного мира иллюзии. И лишь только когда мы введены в эту действительность соответствующим образом, в нас образуется чувство, я бы сказал - противочувство чисто практического, которое мы переживаем потом действительно правильным образом, если мы внутренне вошли в чувство прекрасного, но в исполненное жизни чувство прекрасного.

Сейчас это особенно популярно - исполнять помпадуры со всяческими такими вышивками. При всем множестве таких помпадуров я должен спросить: да, но где же здесь все-таки верх и низ? - Нужно ведь, кроме того, что является здесь украшением, усматривать - где здесь вложено нечто, где низ или верх. Обычно это совершенно не принимают во внимание, как и мы часто поступаем с нашими книгами, глядя в них лишь тогда, когда их разрезаем. Здесь нужно было бы присвоить книге какой-либо мотив, который, собственно, требуется, это - не оформляется.

Я хотел бы этими примерами, как говорится, лишь намекнуть, как действительно вводить в жизнь то, что является чувством прекрасного, как это должно быть живо постигаемо. Ибо только тогда, когда мы таким образом живо разовьем эстетическое - мы сумеем требуемым сегодня образом войти в практическую жизнь.

Разумеется, то, что здесь рассматривается - таково, что ребёнка действительно нужно вести к чувству реальности. Я хочу опять-таки на примере, который я конструирую, как можно проще показать - как можно преподать ребёнку это чувство реальности в прекрасном. Здесь можно помочь себе таким образом: предположим, я рисую ребёнку это:

Теперь я, как художник преподавания, должен быть в состоянии вызвать у ребёнка ощущение (и это скоро получится у множества здраво чувствующих детей), что эта вещь - несносна, нестерпима, поскольку ничего действительного при непосредственном обозрении не содержит, и этого нельзя терпеть. И я смогу это усилить у ребёнка до такой степени, что я представляю ему это таким образом (все это извлекается из ребёнка, ни в коем случае не напечатлевая ему этого извне): видишь - это именно так, как если бы перед тобой стоял человек, у которого только левая половина лица, или только левая рука, или - только левая нога. Ты не можешь выносить того, что в действительности не может действовать как действительное. Нужно внести это в чувство прекрасного, короче - нужно привести ребёнка к тому, чтобы он увидел как необходимость - сделать к этому еще нечто, без чего он не считает эту вещь завершённой. Тогда я развиваю непосредственно живое чувство прекрасного. Немецкое schoen (красивый, прекрасный) - родственно Schein (свет, блеск, сияние, а также - видимость). Я обнаружу в ребёнке то, что действительно делает астральное тело подвижным в себе, что ведет астральное тело к тому, чтобы оно было функционирующим членом в человеке.

Важно, чтобы мы также, именно как художники воспитания и преподавания - вырабатывали бы это чувство в нас самих; ибо мы увидим, как мы оживляем детей, если мы подходим к ним таким образом. И мы будем тогда вырабатывать правильным образом также и другое художественное, о котором я уже говорил в ходе этих докладов. Я говорил о том, что когда ребёнок при смене зубов приходит в школу, всё должно предприниматься в известном смысле художественным образом. Нужно также то, что рассказывают ребёнку об окружении, рассказывать ему с художественным чувством, иначе приходят к тому, что называют антропоморфизмом, когда в природу вносят везде одно лишь человеческое. Делая все сказкой, легендой - вносят тем самым человеческое и потом действительно приходят к опасности убедить детей в том, что известные деревья произрастают из почвы только затем, чтобы человек мог получать пробки. Несомненно, образное воспитание не должно быть пронизано такого рода тенденцией. Поэтому образы, которые мы добываем для этого возраста, должны быть выработаны в прекрасном. Красота требует наглядности, непосредственного ощущения. И то, что может непосредственно в прекрасном восприниматься в природе - не требует ни очеловечивающей персонификации, ни антропоморфизмов и т.п. но - действительно выражает себя в наглядном.

Если мы позволим ребёнку вплоть до половозрелого возраста развивать на всех предметах это чувство прекрасного, тогда он вступает в практическую жизнь именно таким образом, что он относится к этому жизненному праксису - по-человечески, и устанавливается гармония между человеческим воззрением и тем, что преподносится ребёнку в половозрелом возрасте как жизненнопрактические вещи.

Но это имеет невероятно значительную социальную сторону. К социальным вопросам нужно во многих отношениях приступать с той стороны, о которой сегодня почти не думают. Видите ли, вполне возможно, что вся чудовищность, которая окружает нас сегодня в жизни цивилизации - и Вы едва ли станете отрицать, что это - вполне интернациональная истина, что лишь при приближении к большому городу мы в эстетическом отношении, по меньшей мере большей частью, окружены сплошной мерзостью, что вся эта мерзость стала бы совершенно чем-то иным, если бы однажды пара поколений была воспитана таким образом, что у них действительно было бы чувство прекрасного!

Мы имеем сегодня человека, как он предлагается нам в отношении своего физического тела; мы видим его извне. И мы имеем другого человека, которого мы видим внутренне, согласно его Я. Между Я и физическим телом лежат астральное тело и эфирное тело. У сегодняшнего человека они, собственно, захирели. Сегодня они соответственно подготовлены лишь у восточного человека. У всех западных людей они захирели. Они не могут свободно развиваться. Мы можем способствовать этому свободному развитию, если мы сообщим человеку как можно более всеохватывающее ощущение прекрасного. Он наиболее чувствителен к этому в школьном возрасте. Поэтому должно быть все приложено к тому, чтобы именно между сменой зубов и половой зрелостью ввести человека в ощущение, в переживание прекрасного. Тогда он удержит это для более позднего возраста.

Делом совершенно особой важности становится преподавание человеку художественного для выработки речевого элемента. Языки, ведь, все без исключения - исходят из непосредственно переживаемого. В элементе звука, конечно, если только суметь найти своим ощущением, как, сообразно ощущению, развивался речевой элемент, можно ещё услышать в слове это его переживаемое или тяготеющее к переживанию значение. В нашей абстрактной жизни это, ведь, почти полностью пропало и мы сегодня односторонне придерживаемся логического, а не художественного речи. Конечно, логическое внутренне присутствует в речи, но оно является скелетом речи и оно есть нечто мертвое. В жизни речи, которая может быть воспринята только во взаимосвязи с гением языка, есть еще многое другое кроме этого чисто логического.

Попытайтесь как-нибудь с этой точки зрения почувствовать в самих словах, какие склонности они вносят в жизнь. Можно вполне утверждать, что в этом есть нечто характерное - я хочу привести пример, но я думаю, Вы меня поймете, если это будет взято из более старой формы немецкого языка - когда говорят "Sucht"(рус."мания"), это слово "Sucht", для которого Вы уже сможете найти аналог и в английском языке, что на более ранней ступени немецкого языка означает нечто, связанное с suchen (рус."искать"). У тела - мания (Sucht), болезнь; оно ищет(sucht) нечто, чего обычно не ищет. И во внешних формах, в специализации - потом узнавали, чего же оно ищет: Gelbsucht (желтуха), Fallsucht (эпилепсия, падучая) - были определенными формами заболеваний. Можно в этом "Sucht" почувствовать, что здесь, собственно, представлено в жизни.

Сегодня мы, опять-таки за исключением жителей Востока, которые еще имеют это ощущение в своей речи, чем дальше мы идем на Запад, тем больше мы удаляемся от этого художественного ощущения речи. И это - дело большой важности, опять-таки найти некий род основания для такой жизни в гении языка, в организме речи. Это опять-таки - имеет большое и к тому же интернациональное, социальное значение.

Вы мне простите, если я то, что я хотел бы здесь выразить, поясню на близком примере. Но я прошу Вас, не поймите то, что я Вам скажу, в какой-то мере превратно. Видите ли, на 88 странице перевода моей книги "Коренной пункт социального вопроса" т.е. книги "The Threefold State" я нахожу предложение: "The freedom of one cannot prosper without the freedom of all." ("свобода одного не может процветать без свободы всех"). Это предложение, как я ощущаю его всеми чувственными подосновами, имеющими место там в языке, это (как я уже сказал, это не надо понимать превратно), это - бессмыслица; так сказано быть не может, ибо это означает нечто совершенно иное, чем то, что стоит у меня в соответствующем немецком предложении: "Die Freiheit des Einen kann nicht ohne die Freiheit des Anderes gedeihen." ("свобода одного не может процветать без свободы другого".)

Это предложение означает нечто совершенно иное. И если бы его хотели перевести так, как это соответствует идеалу перевода, его должны были бы полностью переписать. На это место нужно было бы поставить нечто совершенно иное. Ибо перевод должен быть оформлен, собственно, таким образом, чтобы упомянутая переведенная книга могла быть, как таковая, написаной из гения языка, из языковой области страны. Другой перевод - невозможен. И я знаю совершенно определенно, что у Бентама ещё в астральном мире волосы бы встали дыбом, если бы он нашел фразу: "The freedom of one cannot prosper without the freedom of all." Это совершенно немыслимо. И здесь в основе лежит нечто совершенно особенное.

Если Вы встретите это предложение в книге, Вы, естественно, сразу возразите, особенно, если это касается школьного дела: Да, у нас, ведь - свобода... Ты говоришь здесь об отношениях, которые в Англии совсем неприменимы. В оригинале книги этого нет, здесь это - уже применимо. Но в этом переводе вещи, которые первоначально мыслились в книге, становятся, собственно, совсем непонятными. И на чем это основывается? Теперь я на отдельном слове хочу Вам показать, на чем это основывается. Вы имеете слово "freedom". Если бы мы пожелали иметь чувственно соответствующее этому слово в немецком языке, мы должны были бы образовать слово "Freitum" (нечто вроде "вольность"(прим.пер.)). И если бы мы имели это слово "Freitum", его можно было бы просто лексикографически перевести на английский: "freedom", и это было бы вполне недвусмысленно. То, что это обстоит не так просто, если хотят действительно принимать во внимание гения языка, я могу осветить Вам, к примеру, из того, что мы в Германии можем хорошо пользоваться словом "Irrtum" (заблуждение, ошибка). Но "Irrtum" - является контурирующим фактом, он присутствует здесь, как единичный факт. Если бы я захотел иметь это слово с "heit", тогда нужно было бы (что в немецком языке было бы вполне возможно, такое слово обычно не употребляется, но из гения немецкого языка его употребление вполне возможно), тогда нужно было бы образовать слово "Irreheit" (нечто вроде "внутренняя склонность к заблуждению"(прим.пер.)). Но "Irreheit" - вводит нас во внутреннее человека; это - свойство внутреннего человека. В немецком языке нет слов, образованных с "heit", которые бы не указывали на нечто, движущееся через человека, не обращали бы вещи к человеку. Даже жаль, что мы не имеем слова "Freitum", ибо тогда мы могли бы выразить без описаний, что специфически ощущается при слове "freedom".

Именно таким образом мы входим в глубины организации речи, гения языка. Итак, как видите, когда я пишу мои книги, также когда я пишу по-немецки, я стараюсь по возможности писать так, чтобы эти вещи могли быть переведены на другие языки. Немцы называют это потом у меня плохим стилем... Но это можно делать не всегда. Однако там, где дело касается выпуска книги в немецкую цивилизованную жизнь, естественно, нужно иногда принимать во внимание то, что является специфически немецким. И тогда если Вы находите у меня слово "Freiheit", его нельзя переводить словом "freedom". Моя "Philosophie der Freiheit" никогда не может носить название: "Philosophy of freedom", но прежде нужно понять, какое название она должна иметь, чтобы это соответствовало сути дела.

Это, ведь, очень интересно, не сочтите это за педантизм или статистические штудии. Вещи, которые я высказываю с такой точки зрения, я высказываю вовсе не безответственно, но я сообщаю их действительно из тщательных исследований. Если бы я написал книгу о воспитании, Вы то и дело находили бы там в известных главах слово "Freiheit". Теперь я, чисто как упражнение, взял написанную на английском языке книгу о воспитании и просмотрел в ней соответствующие главы, где у меня Вы то и дело находили бы слово "Freiheit". И, видите ли, в этих главах слово "Freiheit" - не встретилось ни разу, ни одного раза! Это - именно то, что нужно воспринимать и чувствовать, ибо мы нуждаемся в этом для интернационального взаимопонимания. И мы поистине должны принимать это во внимание уже в школе. Я учитываю это в моих книгах, я давал это понять и я чрезвычайно осторожен в употреблении известных слов, ибо, употребляя где-либо в предложении слово "Natur" ("природа"), я уверен: если это будут переводить на английский, это переведут словом "nature". Это, несомненно, переведут словом "nature". И все же - весь смысл будет искажен, если то, что чувствуют в немецком языке при слове Natur - просто передать в английском языке словом "nature".

Поэтому Вы очень часто найдете в моих перифразах, я сказал бы - препарированное для перевода; перефразируется то, от чего я бы не хотел, чтобы оно вызывало другое ощущение. С известной целью я должен, естественно, употреблять слово Natur, но в тех местах, где вопрос в том, чтобы вызвать другое адекватное представление, я тогда, именно для западных языков, пишу в моем предложении не слово Natur, но я пишу: чувственный мир, ибо это - приблизительно то, что сегодня принимают, как значение слова Natur, как оно употребляется в немецком языке.

И то, что я часто хочу сказать словом - природа, я могу потом, подготавливая для интернационального понимания - сказать словами: чувственный мир. Я ожидал, что потом в переводе будет стоять соответствующее слово, но, видите, это опять переведено просто буквально. Так что это чрезвычайно важно - наглядно представлять себе эту жизнь гения языка именно для художественной выработки речи.

Не говоря уже о том (я лишь между прочим хотел обратить на это внимание), что при переводе не придерживаются гения языка, стоит ведь здесь, если чисто лексикографически перевести это обратно: "Die Freiheit des Einen kann nicht gedeihen ohne die Freiheit von allen." Но это также и обратно в немецком - не имеет никакого смысла; и это также здесь не стоит. "Die Freiheit des Einen", стоит здесь, "kann nicht ohne die Freiheit des Anderen gedeihen" - не "всех", но - "другого", в том-то и дело.

Как сказано, прошу Вас, не поймите это превратно. Я лишь хотел привести это, как ближайший пример. Я хотел бы указать на то, что мы сегодня уже достигли не переживания вещей (мы могли бы это достичь именно в языке), но - жизни поверх вещей. Наша цивилизация постепенно приобретает развязный, небрежный облик. Мы должны снова получить возможность вживаться в слова, сопереживать словами. Лишь тогда мы сможем реализовать то, что я поставил как требование: чтобы ребёнок, после того, как он был несколько введён в грамматику, был бы введён затем в риторику, красноречие, т.е. в прекрасное, а также - в художественное речи. И мы должны вводить ребёнка в художественное речи. Это имеет также и свое интернациональное значение, и это - чрезвычайно важно, уяснить сегодня, что то, что именуют социальным вопросом, должно быть рассматриваемо со значительно большего числа точек зрения, чем это видят сегодня.

Пятнадцатый доклад,