Этическое и религиозное воспитание в частности

Сегодня я хотел бы эти рассмотрения педагогики и дидактики, основанной на антропософии, или лучше сказать - на антропософском человекопознании - завершить тем, что я выскажу нечто афористичное о моральном, а также о религиозном воспитании, которые именно внутри школы и воспитательной сферы вообще - составляют единое целое. Но нигде столь сильно, как при обсуждении этой области, не ощущается настоятельная необходимость подчеркнуть исходящий из действительного человекопознания единый дух, который должен проходить через всё дело воспитания. Вчера я говорил о физическом воспитании, сегодня - говорю о той сфере воспитания, которая в примечательнейшем смысле, также из духа нашей цивилизации - должна именоваться духовной областью. Но я хотел бы вводным образом подчеркнуть, что обе эти области, которые в нашей современной жизни цивилизации трактуются еще в значительной мере раздельно, в рассматриваемой педагогике и дидактике - внутренне вытекают друг из друга.

Конечно, к этому внутреннему взаимовытеканию друг из друга понадобится ещё много времени; но к малому этого взаимовытекания мы стремимся уже сегодня, введя в качестве обязательного предмета в Вальдорфской школе эвритмию, как род духовно-душевной гимнастики. Эта эвритмия всё, что она исполняет - исполняет в физически-телесном; но она, вплоть до мельчайшего во всём том, что она исполняет - осознанно пронизана духовно-душевным, так что при ней действительно происходит то, что имеется в человеческой звуковой речи, при которой мы пользуемся физическим органом и где от этого физического органа зависит всё, что может высказываться в физическом мире этой звуковой речью, при которой, однако, в то же время - всё это пронизано душой и духом.

И как духовное в речи можно рассматривать так, что мы также непосредственно приходим, если тонко нюансировать - к моральному и даже к религиозному, ибо не лишено основания то, что евангелие от Иоанна начинается: "В начале было Слово" -, так же можно сказать: почему бы в менее броской области, в более инстинктивной мере - не ввести слияние духа, души и тела в дело воспитания путём проработки эвритмии на протяжении всех классов школы? Так что эвритмия является одним из элементов, конечно - элементом, направленным на телесное, который наверно сегодня уже больше всего указывает на то, как, также и в практическом смысле, достигается мыслимое здесь приведение к единству дела воспитания и преподавания. И в будущем многое другое должно стать на сторону эвритмии. Ей должны будут способствовать вещи, которые в известных направлениях стремятся ещё ближе подойти к духовно-душевному в эвритмии, о которых человечество сегодня еще и не мечтает, но которые лежат именно на продолжении указанного пути. Этот путь - здесь. Если благодаря тому, что мы можем предложить в эвритмии - пусть еще столь несовершенным образом, как это сейчас возможно - вступить на этот путь, то все те односторонности, которым сегодня подвержены материалистические течения в области гимнастики, благодаря эвритмическому принципу - если и не в самом начале, то в развитии имеющейся сегодня эвритмии - будут преодолены.

Если говорить сегодня, хотя бы лишь только афористично - об этическом, о морально-религиозном искусстве воспитания, мы чувствуем себя именно тогда вынужденными, с одной стороны - аппелировать к общечеловеческому, которое, как общечеловеческое, распространено по всей земле и не знает различия народов и рас. Но мы знаем также, с другой стороны, что это - совершенно невозможно, именно в этих областях, которые в столь значительной мере связаны с внутренним человека, уже сегодня высказываться с общечеловеческой точки зрения таким образом, чтобы быть понятым без остатка представителями всех наций. Ибо достаточно хотя бы на одном примере наглядно показать, насколько различны люди по всей Земле в отношении их моральных ощущений и религиозных жизненных воззрений, чтобы видеть, насколько мы стеснены, когда в какой-либо точке Земли мы хотим говорить об этически-религиозной сфере, поскольку именно эту, столь тесно связанную с внутреннейшим человека область можно понять правильно лишь тогда, когда мы понимаем её из народности и из вероисповедания.

В отношении всего того, что я здесь до сих пор высказывал, я мог бы сказать нечто значительно более общечеловеческое, чем я смогу Вам сегодня сказать. Таково уж антропософское мировоззрение, чтобы перебрасывать различнейшие мосты через то, что разъединяет людей в нациях и расах. В силу своей глубочайшей предрасположенности оно чувствует себя принуждённым говорить совершенно интернационально. И поэтому оно также совершенно особо ощущает, насколько это тяжело - говорить об интимнейшей области человеческой жизни именно в смысле сегодняшней земной цивилизации, и это, ведь, в конце концов - действительность, с которой мы имеем дело в современности. Поэтому я буду Вас просить - то, о чем я говорю сегодня - рассматривать именно с указанной точки зрения. Ибо, как сказано, требуется лишь пояснить на примере, как дифференцированы люди в отношении характеризуемого.

В ходе этих докладов я уже однажды указал на Герберта Спенсера, который безусловно - сегодня к нему можно относиться как угодно - всё же является представительной личностью Запада, и я уже указывал на то, что Герберт Спенсер придает значение совершенно определённым целям воспитания. Первое - это то, что он выражает, примерно, словами: человеческая физическая цель в земном бытии - произвести потомство. Отсюда его моральная цель в педагогической области: быть в состоянии правильно воспитать это потомство, вырастить правильных родителей и воспитателей. В этом смысле - исходить из физического рассмотрения человека и иметь целью физическое рассмотрение человека - это то, что ценит Герберт Спенсер. Он прослеживает развитие человека, человечества - вплоть до производства потомства, и ищет именно в том факте производства потомства то, что может осветить также и собственно воспитательные цели.

Взглянем теперь на жившего несколько позднее, но все же - не менее представительного человека Востока, взглянем на Владимира Соловьева. Владимир Соловьев высказывает то, что он представляет - в совершенно западной терминологии; но в его жизневоззрении несомненно живёт то, что является выражением русской народной души. И так - мы видим, что это звучит совершенно иначе, когда этически-религиозная цель человечества формулируется Владимиром Соловьевым из восточного духа. Владимир Соловьев говорит: Человек должен с одной стороны стремиться к совершенству в истине, и, с другой стороны - он должен становиться причастным к бессмертию. - Он имеет здесь в виду вовсе не земное бессмертие через славу, но - истинное бессмертие души, на которое уповает каждый человек. И он говорит: без стремления к совершенству в истине, т.е. без истинного достижения познания - человеческая жизнь была бы ничего не стоящей. Только в том случае, если можно все дальше и дальше совершенствоваться - человеческая жизнь приобретает ценность и значение. Но если бы человек не был бессмертен, то все совершенства, все дарования, стремления к совершенству - всё это было бы великим мировым обманом, мошенничеством, ибо тогда тщетно было бы совершенство, и люди были бы обмануты в том, к чему они должны были бы стремиться, из мировой основы, как к самому ценному. - Что, однако, считает Соловьев, имело бы место, если бы в земном развитии человечества чистое воспроизведение потомства представляли бы как нечто последнее. Ибо тогда это развитие понимали бы таким образом: люди приходят к производству следующего поколения, это поколение - снова к производству следующего поколения, и так далее. И пришли бы в отношении оценки мира к вращению однообразного колеса. Короче, Соловьев отклоняет отчетливо и радикально, как только это возможно из восточного духа, западный идеал Герберта Спенсера.

Этим чувственным нюансом окрашено всё то, что в этико-религиозной сфере человечества прежде всего - разделяет на две стороны. И если мы вообще хотим достичь понимания человечества на Земле в отношении его этико-религиозных целей, мы должны, усвоив, с одной стороны - непредвзятость, не считать какой-либо идеал более ценным, чем другой, но - желать лишь понять каждый из них. Но - с другой стороны, нужно всё-таки постараться каждый из них понять. То, что здесь можно наглядно видеть на двух представительных личностях, может быть указанием на то, насколько человечество фактически дифференцировано в этой, обсуждаемой сегодня интимнейшей сфере. Но антропософское мировоззрение хочет именно того, чтобы человечество получило возможность достичь взаимопонимания на Земле. Поэтому оно хочет, хотя и не в физическом смысле, но всё же - держать речь, которая может быть понятой везде, в отношении сегодняшней, непосредственно современной цивилизации. Естественно, это может иметь место сегодня лишь в ограниченной степени. Но если мы хотим эту ограниченную степень наблюдать - мы сможем подойти к тому, что позволит нам ощущать эти вещи с несколько более далёкой точки зрения. Ибо как только мы уясняем сказанное, как тотчас для нас становится очевидным - сколь малого мы можем достичь этико-религиозным путём, если мы определённое религиозное или даже этическое содержание - преподаём уже детям. Мы ведь могли бы, самое большее - воспитывать детей в христианстве, иудаизме, католичестве или протестантизме - в том смысле, в котором мы сами таковы. Но это должно быть исключено из искусства воспитания - чтобы мы стремились так воспитывать людей, чтобы они становились такими, каковы мы сами.

Это можно наглядно себе уяснить, если взглянуть на известный факт воспитания, который нас, конечно, очень подвинет к тому, чтобы уже в ребёнке, в полном смысле слова - уважать действительную свободу человека. И что мы должны это - к этому мы сами придём, если мы говорим себе: мы должны в школе со слабоумным, идиотичным человеком обходиться точно так же, как с гением. - И что это за воспитательный принцип получился бы, если бы мы хотели так устанавливать наши воспитательные максимы, чтобы каждый ребёнок принимал в свою душу то, что мы сами имеем в душе? Слабоумный, идиотичный ребёнок рождается отягощенным, с тяжелой ношей - из-за своей телесности; гений рождается с крыльями, крыльями души. Мы должны признаться себе, что мы должны нести ношу слабоумного вместе с ним. Но мы должны также признаться себе и в том, что мы ведь, возможно, как учитель, не сможем вполне следовать движениям крыльев гения, иначе все школы должны были бы, по крайней мере, обладать гениями. Этого быть не может. Должна быть возможность так правильно воспитывать, чтобы мы не создавали гению ни малейших препятствий на пути, чтобы мы ни в малейшей степени не обрезали ему крыльев. Мы это сможем лишь тогда, когда мы так выработаем наше искусство воспитания, чтобы мы вообще совершенно не вмешивались в те силы, которые должны свободно развиваться в человеке.

На это были направлены все рассмотрения, которые проводились здесь в эти дни. И если Вы точнее проверите эти рассмотрения, Вы найдете, что все они таковы и так могут быть вчленены в практическую жизнь, что воспитатель, собственно, имеет дело в ребёнке лишь с тем, что в этом ребёнке и само может развиваться, если он сам в этом ребёнке имеет перед собой величайшего гения в грядущей жизни. Так же, как если бы я был в качестве учителя в школе - карликом, я не должен был бы из-за того обстоятельства, что я - карлик, быть помехой тому, чтобы какой-либо мой ученик, или ученица - выросли бы в телесном отношении великанами; насколько мало я в силу моей карликовости могу вмешиваться в то, что является свободными принципами физического роста, настолько же мало я могу своим духовно-душевным вмешиваться в то, что является принципами роста духовно-душевного в ребёнке. Я не воспитываю в школе карликов, если я сам - карлик, и если я в некотором смысле ограниченный человек, я не воспитываю в школе одних только ограниченных людей, но - если у меня имеются правильные принципы воспитания, то позднейшая жизнь моих воспитанников будет независимой от моей собственной душевной конституции, поскольку я основываюсь на человекопознании таким образом, что это человекопознание, как и сами физические принципы роста - исходит из всего целостного человека.

Поэтому я приветствую, как особенно удовлетворяющий факт, что в Штуттгартской Вальдорфской школе образовалось нечто, что, возможно, не каждый, кто посетит её сегодня - это заметит, но что, однако отчётливо присутствует, и что выросло, как нечто конкретное: это - дух Вальдорфской школы, который является чем-то действительно присутствующим и который независим от того, чем отдельные учителя обладают непосредственно, как своим индивидуальным душевным восприятием. Это индивидуальное душевное восприятие чувствует себя, вероятно, лучше всего, содействуя дальше этому общему духу Вальдорфской школы. Так что этот дух Вальдорфской школы является тем, что всё больше стремится так воспитывать и обучать человека, чтобы он воспитывался в известном смысле также и тогда, когда он, как идиотичное дитя, принуждён нести тяжкую ношу; чтобы учиться из общего человекопознания тащить эту тяжкую ношу, но чтобы, с другой стороны, в то же время - никогда не желать совершать грех против свободного развёртывания крыльев души также у высокоустремлённого человека. Это - идеал; идеал, о котором не говорят, что он где-то в туманной дали, но - идеал, который ежедневно пытаются осуществить.

 

Итак, если мы действительно хотим воспитать этико-религиозную жизнь - мы не сможем придерживаться содержания мировоззрений, вероисповеданий, этических импульсов. Напротив - мы должны будем так затронуть внутреннее человека, чтобы он тем способом, который дан ему его жизненной ситуацией, можно сказать - дан ему судьбой, свободно осваивался в том, что он должен иметь общим в этой области со своими ближними, чтобы он тем самым мог с ними социально взаимодействовать. Так что если мы хотим дать этико-религиозное воспитание, мы должны будем прежде всего - не аппелировать к познанию; ибо познание является именно тем, что, хотя и сообщает нам содержание, но не дает нам никакой возможности вживаться в интимно душевное. И все же, тем, что мы должны будем в школе заботиться о познании, о мышлении из трёх душевных сил - мышления, чувства и воления - мы должны будем также относительно мышления себе уяснить, что это мышление должно будет впадать в религиозную, в этико-моральную цель. То, чего мы будем придерживаться в нравственном, в морально-религиозном воспитании - это будет человеческое чувствование. Это - также не может быть непосредственно волей; ибо в отношении своей воли человек вчленен в социум, и то, что он должен совершать в воле - часто определяется этим социумом и его требованиями.

Ни к мышлению, которое хочет дать ясное, определенное направление, ни к воле, которая должна воспринимать свои импульсы из социума, мы не можем обращаться, но лишь к чувству, которое в известном отношении имеет значение для каждого человека. И если мы аппелируем к нему в обучении и в воспитании, тогда мы встретим в человеческой душе те силы, которые должны проявляться морально и религиозно. Но мы все же должны распространять обучение на мышление, чувствование и воление. Мы должны равномерно развивать все душевные силы. Само собой разумеется, мы не можем мышление развивать так, чтобы это была особая статья, а также не можем развивать так волю, чтобы это была особь статья, но мы должны будем, именно в целях воспитания и обучения - вносить жизнь чувств в мышление и в волю.

И здесь, в отношении только мышления, нам навстречу может выступить поставленное на антропософскую основу миро- и человекопознание; ибо это, поставленное на такую основу миро- и человекопознание можно строить вполне на физической основе. Оно может непредвзято разрабатывать физику, химию и т.д., но не таким образом, чтобы человек, углубившись в мыслительное содержание, которое даётся ему от мира сего, не мог уже вознестись от этого к духовному, к сверхчувственному миру. И тем, что он от познания приходит к духовно-сверхчувственному миру, он обязан не просто своему мышлению, но также и своему чувствованию; ибо в тот же момент, когда мы продвигаем таким образом познание - достаточно далеко, вплоть до сверхчувственного, мы начинаем обретать моральное отношение к мировым основам, к сверхчувственным сущностям.

И это чувствование - является первым среди трёх душевных элементов, к которому мы должны аппелировать в морально-религиозном воспитании. Это чувствование является чувством благодарности. Это чувство благодарности, которое в сегодняшнем деле воспитания в известном отношении играет изрядно подсознательную роль, является тем, что мы должны вполне систематически развивать во всех его формах с самого начала школьного воспитания в отдельных ситуациях конкретной жизни, в которых мы должны пытаться развивать, уже в ребёнке чувство благодарности по отношению ко всему, что ему даётся.

И если это чувство благодарности развивается правильным образом, оно тогда так пребывает в душевной жизни, что оно может восходить вплоть до высших областей мировых закономерностей, которые мы приобретаем благодаря познанию. Тогда человек чувствует вокруг себя природу, законы которой он познает, затем видит себя как человека, вчленённого в эту природу, учится понимать, что то, что он познает своими чувствами в этой природе - она никогда бы не сделала человеком, но он учится познавать такую науку о человеке, которая указывает ему на то, что превосходит природу и все же позволяет постичь себя благодаря познанию. Он чувствует, как человек, в себе - не только всё превосходящую, универсальную закономерность мира, он чувствует сущностное мира в духе, и его познание начинает здесь переходить в чувство благодарности тем существам, которые ввели его в мир, сверхчувственным существам; познание расширяется до благодарности божественному существу. И никакое познание не может быть правильно привито молодому человеку, если оно не переполняет, в конце концов, чувством благодарности сверхчувственному миру.

Итак, первое, что среди трех элементов человеческой душевной жизни выводит нас в этико-религиозную область, и что мы должны воспитывать, это - чувство благодарности; обычно в жизни это также включает в себя и познание; ибо мы должны иметь познавательное воззрение на то, за что мы должны быть благодарны. В чувстве благодарности - уже во внешней практической жизни - жизнь чувств охватывает жизнь познания. И таким образом мы не аппелируем к какой-либо передаче традиционного религиозного вероисповедания - мы предоставляем это особому преподаванию религии, которое потом также может правильным образом войти в жизнь, если будет таким образом подготовлено; мы аппелируем к чувству благодарности прежде всего по отношению к мышлению.

И кода мы приступаем затем к собственно жизни чувствования, мы открываем в жизни чувствования то, что теперь впервые выводит внутреннюю человеческую жизнь из самой себя, вводит внутреннюю человеческую жизнь во внешний мир. Но если мы своей собственной жизнью так вникаем в другое существо, то для жизни чувствования развивается то, что мы в действительности называем любовью. Любовь является вторым элементом, который хочет быть выработан в отношении морально-религиозной жизни. Любовь, которую мы можем воспитывать в школе благодаря тому, что мы делаем все, чтобы отдельные школьники взаимно любили друг друга; любовь, которой мы даём прочное основание, если мы в состоянии благодаря всему нашему поведению в школе способствовать тому, чтобы то, что из принципа подражания преобразовалось между девятым и десятым годами в принцип авторитета, ощущение авторитета - постепенно преобразовалось в ощущение любви, в истинное ощущение любви, связанное с глубоким уважением к учителю и воспитателю.

Затем мы основываем в жизни двоякое. Мы основываем то, что содержится в Писании: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя." Но здесь мы в то же время развиваем благодарность, и эта благодарность обращает нас к познанию мира, так что к этому: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" - добавляется: "Возлюби божественное Существо превыше всего."

Такие изречения сегодня, естественно, привычны каждому, ибо они звучат нам из древних столетий; речь не о том, чтобы мы повторяли их в теоретическом мышлении, но - чтобы мы из нашей непосредственной современности - ведь в каждый век жизнь человечества становится несколько иной - находили средства применять их практически в жизни. Сегодняшняя жизнь всегда подчеркивает: "Возлюби ближнего твоего как самого себя, и Бога - превыше всего." Не много в этом можно можно увидеть! Именно школьная жизнь должна подвести к тому, чтобы эти вещи не просто высказывались, но чтобы они снова становились одушевлёнными.

Итак, лишь то ведет к надежному основанию зрелой жизни в мире, что от подражания через чувство авторитета естественным образом развивается в любовь. И если мы таким образом стремимся к развитию у человека той любви, которая сама собой понятна в этой взаимосвязи с её существом, то мы правильным образом заботимся о том, чтобы мы больше не были вынуждены изобретать столь ужасающе обстоятельных теорий, какие изобретаются сегодня из нашего материалистического образа мыслей, чтобы привить детям правильным образом любовь, когда они входят в половозрелый возраст. Об этом ведь сегодня написана целая литература. Эта литература во всех случаях болеет тем, что неизвестно, что делать с детьми в возрасте половой зрелости, поскольку они не подготовлены к этому правильным образом; поскольку неизвестно, что нужно делать на каждом отдельном отрезке жизни. Нет никаких трудностей с ребёнком, когда он - половозрелый, если он правильным образом подведён к этой жизненной ступени.

Так же и в отношении воления - мы должны привести детское развитие души на правильный путь, правильным образом переводя чувствование в воление. Ведь ребёнку нужно будет очень многое выразить как волевые импульсы. Но что же всё-таки дает себя знать в том, что ребёнок волит? Мы не были бы физическими людьми, если бы в тот момент, когда выступает воление, и именно то воление, которое должно быть представленным в свете моральности, в свете религии, если бы мы не должны были принимать во внимание нашу собственную телесность. В любви - мы в известной мере изливаемся в мир. В волении - мы возвращаемся назад, в себя. И мы тогда находим в нас, поскольку мы должны волить в жизни - наши инстинкты, мы находим наши порывы, наши эмоции. И в тот момент, когда мы хотим перейти к этическому и затем к религиозному, мы должны осознать, что в инстинкты, в стремления, в эмоции - должно вливаться то, что делает нас человеком в истинном смысле слова, то, что мы находим в конце концов, когда мы, познавая, рассматриваем вселенную и находим в ней человека, то, о чем говорят древние традиции, выражая это в словах: "Человек есть отражение Божества." Лишь когда мы сможем внести такое убеждение в наше воление, чтобы вплоть до наших инстинктивных импульсов было видно, что человек является подобием Божиим, возникает такое воление, которое носит этически, а также уже и религиозно окрашенный характер. Тогда человек может осознать: и в своем волении он остается поистине человеком.

И в то время, когда человек таким образом внедряет свои волевые импульсы в мир, что он вплоть до инстинктивной жизни так представляет себя человечеству, что оно может признать его, как человека, что он потом делает? Что он исполняет? Да, он исполняет то, что является теперь третьим элементом. Он развивает ощущение своего человеческого, которое он изливает в деятельность, в воление. И для этого у меня нет теперь немецкого слова. Я должен теперь, чтобы быть понятым, принять слово "duty". Для "duty" - нет немецкого перевода. Это должен почувствовать тот, кто ощущает слова в том смысле, как я это растолковывал в эти дни, кто ощущает их исходящими из народного духа. Ибо если бы я хотел перейти к этому элементу из немецкого народного духа, я должен был бы тогда прежде всего сказать: то, что было бы здесь переведено лишь лексикографически, было бы очень поверхностным, небрежно, бездумно сказанным, если бы тот, кто встретил английское слово "duty", стал бы переводить его словом "долг" (нем."Pflicht"); но "Pflicht" в своем чувственном нюансе не имеет ничего общего с тем, о чём я сейчас толковал, чтобы вести к "duty". Ибо "Pflicht" является субстантивом от "pflegen" и приходит из совсем иной жизненной сферы, так что всё обсуждение теперь должно было бы быть совершенно иным, чем то, что имело бы место, если бы мы пожелали обсуждать то, что заключено в слове "Pflicht".

Вы имеете здесь, опять-таки - пример того, насколько дифференцировано человечество на Земле. Тот, кто выражается добросовестно и точно, не мог бы в той связи, которую я здесь указал, написать, не подумав, "Pflicht" для "duty", ибо он солжёт, разумеется, теоретически, если он напишет здесь как третье "Pflicht" - "долг".

1. Благодарность

2. Любовь

3. duty

И это, опять-таки, характерно - что я в состоянии "благодарность" и "любовь" написать по-немецки, но что у меня нет, однако, немецкого слова, если я хочу дописать третье. У меня его нет. И это - характерно потому, что в тот момент, когда мы выступаем из того, что нас сознательно объединяет во всем человечестве (ибо каждый ощущает познание как общечеловеческое в известном смысле), в тот момент, когда мы исходим из познания и из любви, которые всё ещё являются общечеловеческим - в отдельном деянии, и мы занимаем определенное место в мире, мы должны из этого развивать нашу жизнь и сознательно становиться индивидуальностью, которая в нас образуется в то время, когда мы становимся на известное место в мире.

Но приступая таким образом к жизни чувствований ребёнка, и таким образом из оснований, которые мы рассматривали - подражания, чувства авторитета - переходя к тому, что становится потом из чувства авторитета между девятым и десятым годом, надстраивая на этих основаниях, которые получены вполне естественно на основе антропософского человекопознания, мы проводим общие занятия, ведущие к моральным и религиозным переживаниям. Ибо, если человек чувствует: я должен быть полностью человеком - он должен входить в мир так, чтобы вплоть до его инстинктивной жизни его ближний узнавал его как человека, и в этот момент человек является посланцем, ангелом божественного существа в мире. И моральность будет пронизана религиозными ощущениями. Если правильным образом приближать ребёнка к тому жизненному пункту, который лежит между одиннадцатым и двенадцатым годами, около двенадцатого года, когда человек в общем обучении и в общем воспитании выходит во внечеловеческое, то в этот момент перед ребёнком, если он правильно воспитывается, остро выступает следующее: да, ты вступаешь во внечеловеческое, когда рассматриваешь внешнюю природу, которая дана твоим чувствам законами безжизненного, неорганического. - Мы охарактеризовали этот жизненный пункт, какой облик он должен принять при правильно проводимом обучении и воспитании. - Но в этом жизненном пункте, если ребёнок правильным образом воспитан, затем углублённо выступает следующее: он хочет быть человеком вплоть до самого внутреннего природы. Он хочет быть человеком вплоть до самого внутреннего той природы, которая в самом человеке становится жизнью инстинктов и стремлений. Тогда возникает то, что является третьим элементом: duty. И тогда мы направляли воспитание из самого существа человека по трём элементам, которые мы, естественно, должны всегда уже загодя подготавливать таким образом, чтобы привести человека на морально-религиозный путь.

 

Когда в детском развитии приближается жизненный пункт, который лежит около двенадцатого года жизни, в детской жизни выступает то, что непосредственную актуальность в известном отношении приобретает религиозная жизнь. Я думаю, что это - жизненный пункт, который должен быть принят во внимание как важнейший - именно для религиозной жизни. Естественно, нужно уже предварительно подвести всё к тому, чтобы можно было правильным образом пройти этот жизненный пункт. Но в любом случае мы не должны так думать об этом жизненном пункте, что мы говорим себе: сегодняшняя цивилизация преподносит человеку одни конфликты. Сегодня мы стоим внутри цивилизации таким образом, что мы имеем, с одной стороны, морально-этическую жизнь; она коренится в человеческой душе таким образом, что человек говорит себе, что он не обладает в полной мере человеческим достоинством и человеческой ценностью, если у него нет моральных и нравственных идеалов. Но, с другой стороны, мы имеем законы природы, которые - полностью нейтральны относительно нравственного мировоззрения и которые также претендуют на то, чтобы в них не вносили ничего морального.

Конечно, сегодня существует широкое направление, которое хотело бы воспитывать ребёнка таким образом, чтобы он как можно более удобным образом переживал этот конфликт. Этот конфликт глубоко трагичным образом вмешивается в нашу сегодняшнюю цивилизацию. Если этот конфликт всё же каким-либо образом для позднейшей взрослой жизни человека - практически не разрешён, так что ищут определённым образом путь от морально нейтральных природных законов - к миру морального, к моральным идеалам и не могут образовать единство морального миропорядка и натуралистического миропорядка, то входят в конфликты, которые уже терзают жизнь. Эти конфликты присутствуют почти у всех мыслящих людей современности, только они остаются в бессознательном. Люди в них не признаются, но принимают традиционные вероисповедания и пытаются внутренне состыковать то, что, прежде всего - не может быть состыковано, если не подняться от натуралистического к духовному таким образом, как это пытаются сделать через антропософию. Так что для позднейшей взрослой жизни конфликт - глубоко трагичен. Будучи внесённым в совсем почти детском возрасте, до двенадцати лет, он непосредственно, как душевная жизнь - сказывается разрушительно. Ничто не может войти в детскую жизнь, что вело бы ребёнка к тому, что он говорил бы себе: да, я учу зоологию и я там не нахожу ничего о Боге; я изучаю религию, я нахожу там Бога, из которого я не могу себе объяснить зоологию. - Будучи введено в детский возраст, это - нечто ужасное, ибо это сталкивает ребёнка со всех жизненных путей.

Однако, такое воспитание, каким я описал его в эти дни - совсем не приводит к закладке такого внутреннего разлада в детском возрасте. Такое воспитание принимает во внимание важный жизненный пункт между одиннадцатым и двенадцатым годами, и всё то, что здесь начинается и идёт дальше. Здесь есть верный жизненный пункт, когда человек может начать ощущать дисгармонию между понятым чисто натуралистически и понятым этически, морально. И мы не должны воспитывать человека столь удобным образом, чтобы он не ощущал, по меньшей мере, в своей жизни чувств наряду с благодарностью, любовью и duty - чего-то и от этого разлада в мире. Но если мы воспитываем его так, как здесь описано, тогда он именно на этом жизненном отрезке приходит правомерным образом к тому, чтобы ощущая дисгармонию, разрешать её постепенно в гармонию. Это принадлежит к религиозной жизни - то, что сначала углубляет религиозные переживания, не просто традиционным образом сообщить человеку нечто такое, во что он должен верить, но - дать ему действительное жизненное благо, которое так действует в его душе, что он знает: это жизненное благо перебрасывает мост через конфликт, который он должен был пережить, поскольку он здесь есть.

Наша сегодняшняя цивилизация требует, чтобы мы вносили это в жизнь именно с этически-религиозной точки зрения. Ибо в этико-религиозном обучении мы можем придерживаться лишь чувственных моментов развития. Насколько мало мы иначе в состоянии перебросить этот мост, о котором я говорил, Вам может наглядно продемонстрировать появившаяся в конце восьмидесятых годов книга "Lux mundi", в которой множество людей сотрудничало в ортодоксально церковном направлении и в которой делается попытка то, что кристаллизовано в церкви, представить таким образом, чтобы включить это в социальную жизнь современности. И действительно, сами члены Англиканской церкви - High Church -, которые сотрудничали в этой книге "Lux mundi", появившейся в Лондоне в конце восьмидесятых годов - сами старались, с их точки зрения, перебросить мост в современную цивилизацию. Это видно везде: люди сегодня дискутируют о том, что, собственно, может стать реальным религиозным содержанием жизни.

Но в состоянии ли мы дать именно подрастающему ребёнку нечто поддерживающее в той области, в которой мы столь много дискутируем? В состоянии ли мы просто так сделать людей христианами, если мы будем видеть все более широкие дискуссии между теологами о собственном существе Христа? Не должны ли мы именно сегодня искать путь, который аппелирует непосредственно к самому человеку, на котором человек свободным образом сможет войти также и в христианство? Мы не можем сегодня вести этико-религиозное преподавание, втолковывая на общих уроках какие-либо формулы или догмы, но мы должны учиться развивать то, что живёт в человеческой душе как божественно-духовное и тогда мы будем свободным и правильным образом направлять ребёнка навстречу его религиозному исповеданию. Тогда он не будет в разладе, видя, что один принадлежит к протестантству, другой - к пуританизму и т.д. И мы должны доводить это вплоть до восприятия реально-религиозного элемента. И точно так же мы должны доводить это до того, чтобы благодаря трем элементам чувственной душевной жизни - благодарности, любви и duty - этическое взращивалось в душе, а не вбивалось моральными предписаниями.

Вместе с тем это является важнейшей социальной задачей современности, и все остальные речи и дела в области социальных вопросов зависят от того, сможем ли мы заложить правильные основания в области воспитания. Поэтому большая часть сегодняшнего социального вопроса - это вопрос воспитания и обучения.

Это, ведь, может быть лишь намеками, которые я мог дать, по меньшей мере - относительно максим, в которых в отношении этико-религиозной жизни резюмируется то, что я говорил в эти дни об общем преподавании и общем воспитании. Мы будем в состоянии иметь всё то, что мы преподаём ребёнку описанным образом, в качестве основы моральной и для религиозной жизни, если мы, с одной стороны - действительно преподаём и воспитываем, основываясь на чистом человекопознании, и, с другой стороны - знаем, что мы внесли человеку в этико-религиозную жизнь не догму, не теорию и не приказ.

Так должны быть находимы пути к действительному искусству воспитания и преподавания, как его требует современная цивилизация. Вероятно, я могу надеяться, что эти сообщения, которые я смог сделать, были пронизаны тем, о чем можно утверждать, что здесь поистине вовсе не идет речь о какой-либо радикальной оппозиции против всего того, что было сделано до сих пор в деле воспитания и обучения. В деле воспитания и обучения мы ведь, поистине не стоим таким образом, как если бы мы вообще не знали из всеобщей человеческой цивилизации, каковы правильные цели воспитания и преподавания. В абстрактных словах они были верно высказаны, насколько это возможно, великими педагогами 19-го столетия всех стран и континентов. Антропософски ориентированная педагогика вовсе не желает составлять какой-либо оппозиции тому, что здесь волится. Но она уверена в том, что то, что здесь волится - прежде всего нуждается в верных средствах, и что эти средства могут прийти лишь из действительного, углубленного переживания мира и человека. Она хотела бы, в сущности, помочь правильным образом достичь того, чего сегодня хотят все люди, но хотят абстрактным, неопределенным образом. И если при заслушивании и рассмотрении того, чего хочет антропософская педагогика и дидактика в Вальдорфской школе, можно ощутить: здесь ищут средства, чтобы добиться того, чего мы все хотим, то это будет приблизительно верное ощущение.

То, что из этого духа я хотел бы высказать Вам, мои дамы и господа, для меня - особенно важно. Ибо для меня важнее, если понимают, что я хотел бы говорить из этого духа, чем если слышат частности, которые я приводил. Частности могут быть, в зависимости от обстоятельств, такими, что их надо было бы в том или ином направлении модифицировать. Главное же - этими частностями не является. Главное - это дух, из которого это высказывалось. И если это должно было мне удаться - вызвать нечто вроде ощущения, которое является этим, не в пассивном, но - в активном смысле толерантным и гуманным духом, именно в котором и необходимо высказываться из антропософски ориентированной педагогики, то, вероятно, в целом - не многое, но некоторое всё же достигнуто из того, что я хотел Вам здесь изложить в этих докладах.

И высказывая в заключение еще особо моё убеждение, что уже необходимо говорить современной цивилизации в этом духе, я благодарю Вас за интерес, проявленный Вами к этим докладам, благодарю Вас за желание проводить здесь время в слушании этих докладов, даже Ваше праздничное время, и я надеюсь, что Вы уходите с чувством, что вероятно, всё же кое-что было, что оправдывает то, что Вы проделали это путешествие. Если это так, то теперь я могу в заключение докладов сердечнейшим образом попрощаться с Вами в надежде на новые встречи, как я Вас приветствовал в начале этих докладов.

 

Ответы на вопросы,